Обреченный
о последних событиях, а потом и обо всей своей двадцатишестилетней жизни, – разве
ее может отрицать человек, переживший две войны? Ведь никогда еще госпожа
Случайность так явственно и лихо не распоряжалась тем, кому и как жить, а кому и как
умирать, как во время и после войны.
На правой руке у него красовалось серебряное кольцо с черным сверкающим агатом.
Он покручивал его на безымянном пальце: толкал кончиком большого пальца той же
руки в полуоборот вниз, а затем, основной фалангой мизинца тут же подхватывая
движение, довершал круг, далее снова большим пальцем вниз, а мизинцем – вверх.
Так, с помощью двух пальцев, кольцо проделывало круг в триста шестьдесят градусов.
Каждый такой круг создавал у него ощущение завершенности. Той завершенности, которой не хватало его мыслям и чувствам, чего он усиленно пытался добиться, неосознанно покручивая кольцо.
Он размышлял о непостижимой тайне предопределения – с некоторого времени это
был любимый предмет его рассуждений, – пытаясь найти ему описательный пример.
Да, именно! Внезапно воскликнул он мысленно: «Судьба – это как расчетный удар
мастера кием о биток, который направляет прицельный шар, посредством касаний и
рикошетов, в нужное ему, мастеру, отверстие – лузу. Таким же образом судьба
направляет и определяет жизнь и ее итог каждого человека – человека, который, по
сути, является лишь бильярдным шаром, по которому Провидение бьет дуплетом».
Удовлетворившись таким сравнением, он прекратил размышления о таинственной
сложности предначертанного.
Он огляделся по сторонам. Две женщины рядом вполголоса что-то обсуждали; степенный седовласый господин сидел слева чуть поодаль, устремив куда-то
задумчивый взгляд; по ту же сторону, параллельно с ним через проход, мальчишка лет
десяти играл на планшете. Позади мальчика молодая девушка с закрытыми глазами
откинулась на спинку кресла и, судя по наушникам в ушах и безмятежному выражению
лица, слушала какую-то лирическую мелодию.
Бессознательно-механическая работа пальцев с кольцом прекратилась. Крепко сжав
руку в кулак, он как-то машинально поднес ее к губам и поцеловал кольцо, после чего
расправил ладонь и положил руку на подлокотник. Затем он еще раз взглянул в окошко
в даль горизонта, и вдруг его охватило чувство легкой, уютной и слегка трепетной
радости от сознания неизвестности будущего и неопределенного хаоса прошлого в
сочетании с относительным благополучием настоящего.
Его небольшой рассказ, отправленный на один литературный конкурс, был признан
лучшим, и ему в качестве приза было прислано приглашение на бесплатное участие в
десятидневных курсах литературного мастерства в Москве, куда он сейчас и летел.
За несколько дней перед этим Мансур без особых раздумий ушел с работы – он был
корреспондентом грозненской газеты «Наши новости», где успел проработать лишь
пару месяцев.
9
Когда он в один из последних дней апреля сказал главному редактору – молодой
амбициозной женщине – о приглашении на курсы и о своем намерении их посетить, та
выразила неудовольствие.
– Сейчас начнутся майские праздники, – сказала она, – пройдут различные
мероприятия, которые нужно будет освещать. А у нас, как ты знаешь, при скромном
штате из четырех корреспондентов и так катастрофически не хватает материалов. Тем
более, Мансур, ты сдаешь куда меньше статей, чем все остальные. Ты уж извини, но за
все время работы ты так ни разу и не выполнил план.
Далее она говорила, что ей очень жаль, что она не может его отпустить, что она очень
рада его успеху и с удовольствием позволила бы ему съездить, если бы не…
Он уже перестал ее слушать, но молча просидел, позволив ей закончить свой монолог.
Через пятнадцать минут, написав заявление об увольнении по собственному желанию, он спускался в лифте Дома печати, на восьмом этаже которого находилась их редакция, безработным.
Работа ему эта и так претила, и ему просто выдался хороший повод от нее избавиться.
Самолет приземлился в Шереметьево. На такси и метро он добрался до капсульного
хостела на Тверской – в самый центр Москвы.
Несколько дней назад он через Интернет забронировал здесь место.
Молодая смуглая девушка за стойкой регистратора быстро оформила его, передала
ключи от шкафчика с номерком для личных вещей, а потом, сказав: «Пойдемте, я вам
покажу», по коридору направилась к дверям. Они вошли в огромный зал с высоким
потолком в два этажа и столь же высокими, чуть ли не с пола до потолка, окнами в
деревянной раме. Зал был декорирован с претензией на постмодернизм. На стенах
красовались картины в духе абстракционизма. Почти все пространство было занято в
хаотичном порядке расставленными диванчиками и креслами, обитыми мягкими
тканями пестрых цветов; посреди диванчиков стояли деревянные круглые столики. К
стене справа был прибит большой плазменный телевизор, а под ним протянулся
широкий настенный стеллаж, на полках которого стояли художественные книги, DVD-приставка, диски с фильмами и всякие декоративные элементы: музыкальная
ретроаппаратура, бронзовые, деревянные и гипсовые статуэтки и фигурки разных форм
и размеров.
Все эти, казалось бы, в беспорядочном хаосе подобранные, развешенные и
расставленные предметы мебели, искусства и декора, тем не менее, в общей своей
совокупности смотрелись гармонично, что Мансур тут же про себя и отметил, сравнив
этот интерьер с нутром человека, в котором сосредоточено много разного, противоречивого и даже непонятно-уродливого, но который именно благодаря этому и
выглядит интересным и завершенным.
– Это у нас гостиная, тут можно посидеть, пообщаться, телевизор посмотреть; также
тут есть вай-фай, – сказала девушка.
Затем они вошли в боковую дверь и оказались в помещении не меньших размеров, чем
зал, в два яруса уставленного капсульными кабинками для сна, с виду напоминающими
большие белые квадратные гробы. Внутри одной капсулы из-за ограниченных размеров
можно было либо сидеть, либо лежать, вытянувшись строго в одном направлении.
Заглянув в свою капсулу, Мансур обнаружил внутри чистые полотенца, бируши, разовые бумажные тапочки, небольшой тюбик зубной пасты и столь же миниатюрную
зубную щетку.
10
Разместив вещи в своей секции шкафа, он принял душ и вышел на улицу, чтобы
перекусить в «Макдоналдсе» и погулять по Красной площади, после чего вернулся и
лег спать.
Глава 3
На занятие утром следующего дня Мансур явился одним из первых – за полчаса
до начала – и потому имел возможность хорошенько изучить сначала зал (который, как
и зал в его хостеле, был украшен какими-то сюрреалистическими экспонатами и
картинами), а затем и самих участников, которые стали потихоньку прибывать.
К началу занятия практически вся группа сформировалась, и уже потом, когда лектор
начал выступление, опоздавшие – куда уж без них, – крадучись, словно боясь
нарушить покой лектора и слушателей и тем самым заслужить двойное осуждение – за
непунктуальность и помехи, – виновато пробирались к свободным местам.
Вопреки ожиданиям Мансура тут собралась разношерстная публика. Контраст
наблюдался не только во внешности, но и, как это вскоре (когда участники стали
представляться) выяснилось, в видах занятий и интересов каждого. Среди них были
журналисты, бизнесмены, менеджеры, домохозяйки, музыканты, студенты, пенсионеры
и даже один ученый – физик. И весь этот конгломерат различных возрастов и родов
деятельности объединяло нечто одно – желание научиться хорошо излагать свои
мысли на письме.
Пока приглашенный лектор – некий известный в своих кругах сценарист, по работам
которого было снято несколько успешных фильмов, – начал вступительную речь, входная дверь отворилась и в зал вошла одна из опоздавших особ. Первое, на что
Мансур обратил внимание, было безучастно-флегматичное выражение ее лица: ни
виноватой улыбки, ни намека на робость в движениях, а, напротив, какая-то истома, не
без усилий маскируемая личиной сдержанного спокойствия. Это выражение
отрешенности в эту самую минуту придавало особый шарм ее привлекательной
внешности. Одета она была так, словно шла на вечеринку (или, вернее, с вечеринки), и
случайно забрела сюда: красная помада на изящных линиях губ, длинные темно-русые
волосы, зачесанные в одну сторону и свисающие по правому плечу, туфли на высоком
каблуке, тесно облегающие темно-синие джинсы и черная атласная кофта с прорезами
по бокам; через руку, в которой она держала сумочку, у нее было перекинуто темно-синее пальто. Вот в этом соблазнительном и даже чуть вызывающем виде, чуждом, казалось бы, самой литературе, о которой тут говорили, она вошла в зал. Оглядевшись
в поисках свободного места, она тут же двинулась к Мансуру, на него, однако, не глядя.
Стулья в зале были расставлены, как в большом «боинге»: в три ряда разной ширины.
Между рядами шли проходы. Место возле стены рядом с Мансуром было свободным, к
нему вошедшая и направилась.
Даже не спрашивая, не занято ли место, и не поздоровавшись, она спокойно
прошла мимо него и опустилась на стульчик рядом.
А лектор тем временем заканчивал вступительную речь.
– …и поэтому, – сказал он, – как писать хорошие тексты, я не знаю, следовательно, научить вас этому я тоже не смогу. Но я могу вам рассказать, как это делаю я сам…
11
И он полтора часа увлекательно повествовал о тех тонких приемах, незначительных на
первый взгляд, но для его писательской деятельности весьма важных привычках, о
своем дневном графике и многом другом, что в писательском деле может пригодиться
только человеку с врожденным талантом.
Выступление наконец завершилось, раздались аплодисменты. Следующие
десять минут заняли вопросы, потом снова, на сей раз уже последние, прощально-благодарные аплодисменты.
Объявили пятнадцатиминутный перерыв.
Многие потянулись к фуршетному столику в конце зала, на котором были расставлены
кофеварка, электрочайник, чайные пакетики, одноразовая посуда, пирог со шпинатной
начинкой и всякие сладости. Но Мансур и ее привлекательная соседка с флегматичным
выражением лица продолжали сидеть, так как одна энергичная и весьма
словоохотливая дама средних лет – как вскоре выяснилось, московская журналистка
одного печатного издания, – расположившаяся спереди от них, сразу же после
заключительных аплодисментов повернулась к ним (ее собственный сосед, к ее
сожалению, уже успел вскочить) и быстро заговорила:
– Очень интересная лекция, не правда ли? – И, прежде чем ей успели что-либо
ответить, она продолжила: – Но, знаете, я думаю, что каждый талантливый человек
имеет свою, отличную от другого методику работы. То есть был бы талант и желание
работать, – улыбнулась она, – способ как бы сам найдется. Кстати, меня зовут Лера, а
вас? – Задавая этот вопрос, она несколько раз быстро перевела взгляд с одного на
другого, тем самым давая понять, что вопрос обращен к ним обоим.
– Мансур, – ответил он, приветливо улыбнувшись.
– А я Виктория… Ну, можно просто Вика. – Девушка тоже изобразила нечто вроде
милой улыбки, и тут Мансур понял, что отрешенно-томным ее лицо было вовсе не от
надменности и самомнения, а от чего-то другого.
– Очень приятно. Вы здесь впервые? Просто я посещаю эти курсы уже три года кряду, а вас вижу в первый раз. Тут очень много знакомых лиц. Придя сюда однажды, трудно
воздержаться от соблазна не оказаться здесь вновь. А вы откуда?
Они познакомились, и следующие пятнадцать минут пролетели за беседой.
Участие на этих курсах было платным, и новоявленные знакомые Мансура
удивились, узнав, каким образом он сюда попал.
Они тут же нашли друг друга в Фейсбуке и, как бы подкрепляя реальное знакомство, стали виртуальными друзьями.
Туман неизвестности, которым была окутана соседка Мансура, благодаря этой
короткой беседе слегка рассеялся.
Виктория приехала из Краснодара. Она оканчивает магистратуру по зарубежной
литературе. Увлекается сценарным искусством и даже успела окончить заокеанские
курсы сценарного мастерства в Лос-Анджелесе. У нее, несмотря на проступающую в
глазах усталость (позже она признается ему, что причиной этой усталости была
минувшая ночь, проведенная в клубе, где она танцевала с подругами чуть ли не до
самого рассвета), была столь необычно приятная и естественная – без жеманства и
кокетства – манера говорить, с легким заглатыванием окончаний слов, а голос —
сладко-мягким, что, слушая ее, у Мансура невольно создавалось впечатление, будто во
рту у нее таял неиссякаемый кусочек шоколада.
12
Перерыв закончился, и ведущая объявила о новом лекторе. Им оказался молодой
писатель робкого вида и неуклюжих повадок, который, еще не начав говорить, обнаружил отсутствие в себе опыта выступать перед публикой.
Несколько минут он возился с микрофоном, решая сложную для себя задачу, как
с ним быть: держать его в руке или установить на столе? Некоторое время он пытался
его прислонить к чашке с кофе, но безуспешно, потом ему для этой цели принесли
пустой пластмассовый стаканчик и стопку книг, но все не то. Под конец он все же решил
держать микрофон у себя в руке, по ходу выступления то слишком его приближая ко
рту, то отодвигая сверх меры. Было видно, что экспромтная речь – не его конек, как, впрочем, и импровизация. Вместо заготовленного текста он положил перед собой на
стол маленький клочок бумажки, на которой, судя по всему, были тезисы, названия или
ключевые слова его лекции. Но этого явно было недостаточно: говорил он нудно и с
большими паузами, выдерживаемыми не столько для того, чтобы сказать как можно
лучше, сколько для того, чтобы вообще найти что сказать.
Возможно, уединенно сидя у себя в комнате где-то перед зеркалом, когда он
репетировал это выступление, речь его была пылкой, красноречивой и свободной, что
он, может быть, даже сам собою восхищался, и книга его, надо полагать (Мансур ее не
читал), тоже была хороша, а язык – оригинален и богат. Но другое дело тут, когда
десятки людей, немало, кстати, заплативших, смотрят на тебя в ожидании изысканной
речи, которая должна стать кладезем бесценных советов мастера. Эти люди своим
вниманием расстраивали ход всей его, должно быть, оригинальной мысли, звучащей
сейчас так убого и неинтересно.
Мансур оглянулся вокруг и уловил почти у каждого скучающий взгляд, с трудом
сосредоточенный на лекторе. Они за это заплатили, подумал он, и теперь насилуют
свою волю. К Виктории он не поворачивался, полагая, что такой жест был бы слишком
бестактным с его стороны. Будь за ней еще люди или предметы, он, будто случайно, мог
бы задеть ее взглядом, который как бы говорил: я смотрю не на вас, а вон туда, а вы
лишь оказались на пути моего взгляда. Но, к его несчастью, сразу за ней возвышалась
глухая стена.
И только тогда, когда она аккуратно вынула из своей сумочки телефон и стала листать
ленту в Фейсбуке, – он это заметил краешком глаза, поскольку айфон ее был низко
опущен, – он понял, что она свою волю мучить не желает.
И тогда он вынул из кармана свой андроид, также низко опустил его на колени, спрятав за спиной у впереди сидящего, чтобы не показаться неуважительным к
выступающему, и написал ей в Фейсбуке:
«Решили телефоном отвлечься от тяжести навалившегося сна?»
«Да, – последовал ответ в мессенджере. – Сижу и думаю, кто же из нас раньше
заснет: я или он».
«Вам обоим нужен крепкий кофе».
«Перед выходом выпила три чашки, – написала она. – Что-то не помогает».
«Надо абстрагироваться. Судя по вашей ленте, вам нравятся экспозиции, которые
здесь выставлены и вывешены, я прав? Лично меня все это вводит в легкое
недоумение», – написал он и, как заинтересованный слушатель, посмотрел на
незадачливого лектора, держа телефон с включенным экраном вверх, чтобы не
пропустить сообщение от нее.
Смартфоны у обоих стояли на беззвучном режиме.
Она начала печатать:
13
«Не все, но парочка есть неплохих. Вон, к примеру, те маски слева от вас очень
интересны. Латиноамериканское наследие доколумбовой Америки. Вас это не
забавляет?»
Мансур посмотрел налево, где на стене висело несколько картин с изображениями
причудливых масок.
«Ацтекская, кажется, культура. Или это майя? До чего же они нелепы».
В ответ Вика улыбнулась и написала:
«Это Мезоамерика. Да, культура майя. Маски у них являлись неотъемлемой частью
религиозных ритуалов. Также они использовались ими на войнах для устрашения
врагов».
«При виде таких гротескных морд, – заметил Мансур, – враг скорее обхохочется, нежели испугается».
Вот так, осторожно и к месту, не желая особо мешать друг другу, ловя моменты нудные
и затянутые в лекциях, они обменивались своими соображениями по самым разным
предметам.
Вика ушла за полчаса до окончания последнего выступления, сказав, что у нее дела.
Когда занятия закончились, Мансур вернулся в хостел.
Время уже близилось к вечеру, и он был не прочь перекусить. У выхода из зала стоял
автомат со сладостями, газировками и едой быстрого приготовления. Взяв
быстрорастворимую лапшу и залив ее кипятком из кулера, что стоял тут же, он прошел
в зал и сел за одним из столиков.
Тут находились и другие постояльцы. Один иностранец, поляк, увлеченно всматривался
в монитор своего ноутбука, изредка прокручивая указательным пальцем колесико
мыши. На небольшом диванчике перед столом сидела молодая пара – русская
девушка и датчанин. Непринужденно-веселый их разговор имел кокетливо-педагогический характер: девушка, с сияющей улыбкой и увлеченным взором, обучала
молодого человека русскому языку, то и дело поправляя неправильно произносимые им
слова. Видимо, молодой человек желал выучить русский язык, так как был крайне
заинтересован в этих поправках. Уединенно, листая глянцевый журнал со стола, сидела
еще одна девушка азиатской внешности со славянским именем Юля, без акцента
говорившая по-русски. Юля была кореянкой из Владивостока, с корейской культурой
которую связывали разве что гены и внешность. Она приехала в Москву на
парикмахерские курсы.
Всю эту беглую информацию о присутствующих здесь людях Мансур узнал от девушки, которая внезапно появилась откуда-то сзади и, как-то небрежно проронив «Можно?», буквально свалилась на противоположный стул. Мансур удивленно посмотрел на нее.
Перед ним сидела весьма занятная особа в серых спортивных брюках и белой
футболке, темно-русые волосы ее были собраны сзади в хвостик. Но первым
предметом ее «наряда», на который он обратил особое внимание, были слои белого
бинта, закрепленные у нее на носу с помощью пластыря. Глаза у нее были живые, подвижные, а все лицо благодаря этим шныряющим глазкам и большому мотку бинта
на носу имело какое-то комически-нелепое выражение.
Если бы не его прирожденный такт, то он, глядя на нее, точно бы рассмеялся. «М-да, —
подумал он, разглядывая ее, – еще один живой постмодернистский экспонат». Но
вслух после секундного замешательства, слегка улыбнувшись, лишь сказал:
– Вы уже сели.
Но девушка его словно и не слышала.
14
–Бли-и-н, – протянула она как-то горестно, – еще несколько дней носить вот это. —
Она указала на бинт у себя на носу. – Вот я дура! Лучше бы оставила, как есть. Ведь
он у меня был не так уж и плох. А теперь что… – Она метнула возмущенный взгляд
куда-то в сторону, и сказала: – Не нос, а хрен поймешь что. – Потом, резко
повернувшись к Мансуру, живо заговорила: – Прикинь, я приехала сюда уже во второй
раз. Думала, что в Москве сделают лучше… Ага, щас! Идиоты, а не врачи…
Мансур доедал свою лапшу и слушал ее со слегка проступившей на губах улыбкой. Его
забавляло в людях все непринужденное и легкое, что выходило за рамки обыденного, но не входило в пределы открытой наглости и хамства. В современном мире, где
царствуют две крайности – ханжество и снобизм, – такое поведение ему виделось
почти идеальным. И только присутствие наивной глупости, думал он позже, вспоминая
этот момент, при отсутствии всякого такта сбивает цену подобным этой девушке
натурам.
Сейчас же он смотрел на чудную особу перед собой не без сочувственного интереса.
– А знаете, – продолжала та, в свою очередь, внезапно перейдя на «вы», – ведь
раньше я была вполне красивой… Вот, смотрите… щас… – Она стала тыкать и
скользить кончиком указательного пальца по дисплею телефона. – Смотрите, это я. —
Она протянула ему смартфон, который Мансур тут же у нее взял. – Листайте вон туда, направо… Да… Ну как, нравится?
На снимках она позировала в разных нарядах и местах, с различными прическами и
минами на лице. На всех фотографиях для лучшего эффекта были использованы
фильтры.
– Да, и в самом деле вы выглядите очень даже ничего, – сказал Мансур, по контрасту
с ее теперешним видом и вправду полагавший, что на снимках – на которых она, разумеется, была без бинта на носу – она вышла гораздо лучше.
– И ведь не было никакой необходимости трогать нос, верно? – спросила она
жалостно, беря обратно свой телефон, протянутый ей Мансуром.
–Нет, совершенно не было.
– Вот и я так думаю. – Она с грустью посмотрела на свой снимок в телефоне.
В этот момент Мансуру стало ее как-то особенно жалко.
– Как тебя зовут-то? – спросил он, желая отвлечь свою собеседницу от тяжести
сожаления за опрометчиво принятое когда-то решение.
– Катя…Ой, видишь вон того? – Она указала на одного высокого блондина в белой
майке, который только что прошел мимо них. При этом она внезапно просияла и
загорелась так, что мины сожаления и след простыл. – Он на меня постоянно так
смотрит прям… – Глаза ее самодовольно заискрились. – Я ему нравлюсь, что ли?
Нет, – сказала она резко, предугадывая возможную мысль у своего собеседника. —
Это, – она указала на свой забинтованный нос, – у меня только со вчерашнего дня. А
я тут уже почти неделя как… Блин, семь дней здесь торчу. Но, слава Богу, завтра еду
домой.
– Должно быть, ты здесь уже всех знаешь? – спросил он, чтобы как-то поддержать
разговор. К тому же он был рад немного отвлечься.
– Ну, может, и не всех. Ты же не думаешь, что я прям вот так вот подсаживаюсь ко
всем, как к тебе, и начинаю болтать бог весть что. Вообще-то, я девушка скромная и
стеснительная. Просто иногда на меня находят минуты бесстыдства и какого-то
пофигизма. А так, да, я здесь многих знаю. Вон тот парень, к примеру, – она указала на
иностранца, который сидел с девушкой и шлифовал свой русский, – это датчанин, 15
Макс, пишет какую-то научную работу про Россию у себя на родине. Он тут уже месяц
как живет. А девушка рядом с ним – ее тоже, как и меня, Катя зовут – иногда по
вечерам помогает ему в изучении русского. Правда, я не знаю, чем она сама
занимается… Хм, странно, что я этого не знаю. А там который сидит, это поляк…
И она таким образом рассказала обо всех сидящих в зале людях. А потом, порасспросив Мансура о нем самом, узнав, как и зачем он оказался в Москве и кто он
вообще, внезапно встала и, сказав, что ей пора идти, исчезла. Мансур, загруженный
ненужной ему информацией, сообщенной, однако, в непринужденно-забавной форме, посидел еще некоторое время, а потом ушел в свою капсулу и лег спать.
__________
На другой день все повторилось заново. Мансур и Вика, как и в прежний раз, заняли свои места рядом друг с другом и точно так же, но уже не так активно, как днем
раньше, обменивались в ходе лекций и семинаров отвлеченными мыслями и
соображениями. В перерывах они тоже успевали сказать друг другу пару слов, но тут
уже собеседники менялись довольно часто. Лера, та самая московская журналистка, невольно, но усиленно и непринужденно продолжала весьма эффективно исполнять в
группе роль соединяющего звена. Каждый раз, когда кто-либо из участников в ходе
лекции или семинара делал ценное замечание или выказывал умную мысль, она
считала своим долгом в перерыве подойти к автору оригинальной мысли и выразить
ему комплимент, после чего задавала несколько интересующих ее вопросов на данную