На роду написано
Вдруг голос Геннадия:
– Бежим.
– Куда? – У Максима от удивления глаза полезли на лоб.
Геннадий ничего не ответил, а свернул в кювет и, махнув товарищу рукой, трусцой побежал в сторону деревни – напрямик, через поле. Максим потрусил за ним.
Когда Максим уже подбегал к деревне, его начали одолевать сомнения: «Зачем бежим? Надо было с мужиками поговорить, объяснить им, что мы не какие-то пацаны, готовые ради баловства бить у машин лобовые стёкла. А если бы на рожон полезли, я бы их мигом утихомирил. Но зачем Генка ведёт разъярённых мужиков к дому своих родителей? Бежать, если уж на то пошло, надо было не в деревню, а совсем в другую сторону. Чего он хочет? Непонятно».
Непонятным было и то, что Геннадий зачем-то останавливался, поджидая мужчин, и говорил им злорадным голосом: «Быстрее, мужики, вы что-то плохо бегаете». Метров за пятьдесят до родительского огорода Геннадий сказал Максиму, что бежать надо к его братьям. «Ты что, драку хочешь устроить?» – «Эти хорьки сами напрашиваются на драку».
Максим вбежал в огород братьев Зениных и, в медленном темпе пробежав недлинный участок, оглянулся назад – Геннадий стоял возле калитки на территории огорода и, кажется, поджидал мужчин. Удивившись, Максим не спеша прошёл через другую калитку, ведущую к дому.
Но, сделав ещё несколько шагов, услышал страшный голос Геннадия:
– Максим, помоги-и, убива-а-ют!
Не раздумывая, возвратился в огород и увидел ужасающую картину: Геннадий лежал спиной на земле, голова окровавленная, а на нём сидел лысоватый мужчина – в правой руке у него была половинка красного кирпича. Геннадий крутил головой то влево, то вправо, пытаясь увернуться от опасного предмета. Ещё двое мужчин стояли рядом и тупо взирали на происходящее. Увидев возле двора целый штабель коротких обрезных досок толщиной миллиметров сорок, Максим взял в руки одну из них и подбежал к нападавшим, чтобы воздействовать на них психически. У него и в мыслях не было ударить кого-то, он был уверен: увидев его с обрезной доской, хулиганы прекратят свои преступные действия.
Он закричал:
– Прекратить! Что вы делаете, сволочи?!
На него бросился один из мужчин – в правой руке он держал монтировку. Максим машинально стукнул доской по вытянутой руке, и нападавший, будто споткнувшись обо что-то, упал. После этого ударил того, кто бил Геннадия половинкой красного кирпича. Боковым зрением увидел: на него бежит ещё один мужчина, и тоже с половинкой красного кирпича в руке. Но поскольку Максим оказался с ним почти нос к носу, не стал предпринимать против него никаких действий. Тем не менее, тот всё равно упал: то ли от растерянности, то ли отчего-то другого. Четвёртый, стоявший возле яблони, не рискнул атаковать Максима. Максим же, заметив, что окровавленный Геннадий встал с земли и, покачиваясь, пошёл из огорода, бросил доску и направился за ним. Преследователи в эту минуту подошли к своему товарищу, который лежал на земле и не подавал признаков жизни.
Мать Геннадия, увидев его с окровавленной головой, велела одной из снох срочно звонить в скорую помощь. А сама нашла бинты с йодом и стала перебинтовывать сыну голову. Старшие сыновья взволнованной матери, напившись домашнего самогона, в это время спали.
До деревни, где жил Максим, расстояние было около двух километров. Настроение у него было паршивое, может, поэтому и шёл по тропинке черепашьим шагом, задумчиво глядя под ноги. А один раз долго сидел на склоне оврага, анализируя всё произошедшее. В родительском доме Максима дожидалась мать, сообщившая сыну, что за ним приезжала милиция.
Утром он надел спортивный костюм и сам пошёл в городской уголовный розыск. Ему сказали, что слышали про этот случай и нечего, мол, переживать. «Не волнуйтесь, проспится тот товарищ, и всё будет хоккей. Но вы подождите, не уходите далеко».
Максим стал ходить по коридорам милиции, не зная, куда себя деть. Минут через пятнадцать его попросили зайти в тот же кабинет и объявили, что пострадавший скончался в больнице. От услышанного у Максима слёзы появились на глазах. Он вышел в коридор и, сев на стул, закрыл руками лицо. «Я убил человека?! Не может быть». У него не укладывалось в сознании, что он, Максим Муханов, мог убить человека.
Уронив на грудь голову, задумался, но тут услышал:
– Вы Муханов?
Посмотрел на стоявшего перед ним капитана милиции.
– Да, я.
– Пойдёмте в мой кабинет, – спокойным голосом попросил капитан и направился в самый конец коридора; началось следственное дознание.
Максим подробно рассказал о вчерашнем происшествии, потом, расписавшись в протоколе под своими показаниями, решил, что его сейчас посадят. Но офицер милиции сказал, чтобы Муханов подождал пока в коридоре.
Максим позвонил матери и попросил её не расстраиваться, если его арестуют.
– Мам, тюрьма не виселица, и не надо переживать.
Во второй половине дня сотрудники отдела дознания повезли Максима на шоссейную дорогу, где он и Геннадий встретились с водителем жигулей, а также его пассажирами. Затем поехали в деревню, в которой и случилась трагедия. Метровую обрезную доску толщиной сорок миллиметров, валявшуюся у яблони, и две половинки красного кирпича взяли как вещественные доказательства.
Вернувшегося в милицию Максима капитан дознания направил на второй этаж, в следственный отдел, к старшему лейтенанту Охотенко. Войдя в кабинет, Муханов увидел сидящего за столом молодого русоголового мужчину. Предложив сесть, тот сразу повёл себя напористо, задавая вопросы резким тоном. И заносил показания так быстро, что в течение двух часов исписал изрядное количество страниц.
– Прочтите, – небрежно бросил он, – потом распишитесь.
Максим стал читать, а поскольку что-то ему подсказывало, что Охотенко нельзя доверять, читал внимательно. И на одной из страниц увидел то, о чём не говорил.
Решил поинтересоваться:
– Почему вы написали то, чего не было?
У следователя тут же побагровело лицо.
– Выражайтесь конкретнее, гражданин Муханов. Что я не так написал?
– Вы написали с моих слов, что я взял доску с целью защиты Геннадия Зенина, потом от себя приписали, что я умышленно ударил по голове этого…
– Соколова.
– По-вашему получается, что я взял доску с целью защиты Зенина, а Соколова умышленно ударил по голове. Как это так? Никакого злого умысла у меня не было. И по голове я случайно ему попал, потому что он крутился на Зенине.
Следователь завозился на стуле и, глядя куда-то вверх, сказал:
– Напишите в конце, что с этой строчкой не согласны.
– Но на суде не будут читать то, что написано ниже показаний. Они прочитают и запомнят, что я умышленно ударил Соколова доской по голове, после чего он умер.
Максим понял, что с Охотенко надо держать ухо востро. Тот немигающе уставился на Муханова.
– Вы что, отказываетесь протокол подписывать?
– Я не буду подписывать то, чего не говорил.
– Вы как ведёте себя? Вы же невинного человека убили.
– Не я, а он убивал человека.
– Не сваливайте вину на покойника.
Понимая, что следователь занял обвинительную позицию и доказывать ему что-либо бесполезно, Максим встал и, глядя на агрессивного милиционера, категорично заявил:
– Я отказываюсь от вас как от следователя, потому что вы предвзято подходите к этому делу.
– А-а! – фальцетом выкрикнул старший лейтенант. – Со мной даже рецидивисты так не разговаривали. Я тебя в камеру отправлю.
– Отправляйте, но подписывать вашу туфту я не буду. Дайте мне бумагу, я сам всё напишу.
Следователь по внутренней связи позвонил кому-то и попросил отправить задержанного в камеру. Вскоре вошёл младший сержант и повёл Максима в КПЗ. Спустившись на первый этаж, Максим уже через минуту оказался в камере – это была каморка, примерно два с половиной метра в длину и два в ширину. Налево у двери стоял бачок, из каких в столовой обычно разливают супы; здесь это называлось парашей. В камере был слабый свет от маленькой лампочки, висевшей над дверью. На деревянных нарах сидел мужчина лет тридцати пяти, который после знакомства объяснил, что на рынке он вытащил из сумочки одной дамы кошелёк, а это случайно засёк уличный торговец и схватил воришку. Оказалось, карманник уже три раза побывал в местах не столь отдалённых и взялся учить новичка, как правильно вести себя в тюрьме. Разговор пришлось прервать – Максима повели в пустую комнату, куда через минуту вошёл Охотенко.
– Пиши сам показания, – недовольно прогундосил он. И, бросив на стол чистые листы, вышел.
Максим сел за стол и начал описывать вчерашнее событие. А поскольку любил писать сочинения, то написал таким красочным языком, что получилось нечто вроде рассказа. Не забыл он описать и своё внутреннее состояние, и что побудило его взять доску, а потом ударить нападавших. Прочитав своё «творение», улыбнулся: «Меня не сажать надо, а как минимум вручить похвальную грамоту». Посидев ещё чуток на пластиковом табурете, Максим подошёл к двери и два раза стукнул в неё кулаком. Через минуту он был в камере, где стал расспрашивать карманника о тюремной жизни – это сегодня интересовало его больше всего.
Неожиданно из дальней камеры послышался женский голос:
– Муханов, не ссы! На зоне тоже жить можно.
Следом окрик кого-то из милиционеров:
– Хватить базланить!
– Да пош-шёл ты, ментяра.
– Я т-те, урка…
– Что-о?!
Женщина из камеры обозвала милиционера драным козлом, после чего выругалась забористым матом. Максим увидел, что карманник вопросительно смотрит на него, поэтому решил прояснить ситуацию.
– Наверное, она на уроках физкультуры у меня была, это кто-то из учениц нашей школы. А в школе есть такие бестии, будь здоров! Но как она узнала, что это я в камере?
– Здесь это быстро узнаётся.
После ужина, который привозили из какой-то городской столовой, в небольшую форточку, прорезанную в двери («кормушку»), Максиму подали свёрток.
– Муханов, – обратился к нему сержант, – тебе жена гостинец принесла.
– Какая жена? У меня нет жены, – произнёс удивлённый Максим. – А как она выглядела?
– Симпатёвая такая девушка, Эмма её зовут.
– Понятно.
Максим развернул свёрток, где оказалось три небольших кулёчка: в одном были горячие куриные яйца – четыре штуки, завёрнутые в фольгу; в другом – кусок горячей отварной колбасы, тоже в фольге. А в бумажном пакетике – кусочки батона. Ровно половину всего Максим отдал новому знакомому.
Тот попытался отказаться:
– Максим, не надо, ты сам всё это умнёшь за милу душу.
– Не стесняйся, перекуси.
С удовольствием съев домашний харч, Максим мысленно поблагодарил бывшую супругу, которая не поленилась прийти в милицию. На следующий день в это же время Максиму вновь передали свёрток с гостинцем. Ассортимент был тот же, но с добавкой – большим куском колбасного сыра.
Глава 8
Неожиданная свобода. И не друг, и не враг, а так
Сидя в полутёмной и вонючей, к тому же тесной камере, Максим удивлялся: «Интересно, почему меня Охотенко не вызывает. Или того, что я написал, ему достаточно? А может, хитрый ход замышляет?»
На третьи сутки Муханова вывел на улицу младший сержант милиции, каждую секунду командуя, куда шагать.
Невысокий щуплый милиционер с кобурой на боку предупредил довольно высокого, крепкого Максима:
– Шаг в сторону, – негромко произнёс он, положив правую руку на кобуру, – стрелять буду.
Не обратив внимания на милицейское предупреждение, Максим спросил:
– Куда хоть идём?
– Сейчас узнаешь.
Увидев здание прокуратуры, Максим понял, куда его ведут. Через считанные минуты он был в приёмной прокурора. Вдруг, как чёрт из табакерки, в приёмную влетел Охотенко и с ходу проскочил в кабинет. Правда, уже в следующую минуту выскочил назад как ошпаренный, зыркнув на Максима испепеляющим взглядом. Потом к прокурору вошла секретарша, а выйдя оттуда, пригласила войти задержанного. Тот проследовал в кабинет и, поздоровавшись, посмотрел на сидящего за столом прокурора.
– Товарищ Муханов, почему вы отказались от следователя? – сразу последовал вопрос.
Услышав слово «товарищ», Максим понял, что он уже не «гражданин», значит, его освобождают из-под стражи. Внятно объяснил, по какой причине отказался от следователя, дополнив, что Охотенко давил на него.
Ответив ещё на некоторые вопросы, услышал самые нужные в данной ситуации слова:
– Вы свободны. – Прокурор сделал эффектную паузу и, увидев довольное лицо подследственного, сказал: – Прокуратура забирает это дело себе. И завтра в десять утра вас будет ждать следователь Мишин.
Сказав «спасибо вам», Максим вышел из кабинета. И только шагнул за дверь прокуратуры, от удивления разинул рот – возле крыльца стояла Эмма.
Обнявшись и расцеловавшись, Эмма заговорила просительным голосом:
– Максюша, я очень тебя прошу у меня жить. Пожалуйста, соглашайся, мне без тебя жуть как боязно.
От неожиданного предложения мужчина растерялся.
– Сначала маму бы надо увидеть.
– В таком случае пошли на автостанцию, возьмём такси и к маме съездим.
Минут через тридцать Максим с бывшей женой были в деревне.
Побыв с матерью около часа, сын сказал, как бы оправдываясь:
– Мам, я к Эмме сейчас поеду.
– Правильно, сынок, видишь, какая у тебя жена – готова за тобой в огонь и в воду.
Эмма улыбнулась:
– Спасибо, мам. – И, обняв её, поцеловала в щёку.
Пожилая женщина с любовью посмотрела на бывшую сноху. Она знала, что младший сын в разводе с Эммой, но всё равно считала её самой любимой среди других снох. По-видимому, за ласковое отношение к себе.
Уезжали бывшие супруги из деревни на том же такси, на каком и приехали. Эмма и в салоне «Волги» продолжала светиться радостью, прижималась плечом к Максиму, поглаживала его ладонь. Мужчина готов был расцеловать любимую женщину, но не решился. А войдя в Эммину квартиру, так разволновался, как будто сейчас придётся делать то, что с удовольствием бы сделал на пять, но знал, что получится из рук вон плохо.
Эмма буквально на днях, вновь задумавшись о своём будущем, решила, что ей нужен Максим такой, какой он есть: физически сильный, надёжный. И за его спину, в случае чего, всегда можно укрыться. «Любовники? Это, как говорится, всё временное, на чём не стоит зацикливаться. Вот ежедневно лежать перед сном с близким по духу мужчиной, гладить его сильное тело, прикасаться к нему губами – такое счастье не каждой женщине выпадает».
Вечер у «молодых» прошёл удовлетворительно. Во всяком случае, Эмма даже похвалила Максима, чего раньше не делала. Поверил он ей или нет, неизвестно, но его больше волновал другой вопрос.
– Всё это хорошо, Эмуля, но завтра мне в прокуратуру надо идти.
– Макс, ты дома, не переживай. Давай я тебя ещё поцелую…
Назавтра в десять утра Максим находился у следователя городской прокуратуры Мишина Виталия Петровича. Темноволосый мужчина лет тридцати (ходил он в гражданском костюме), как вскоре определил Максим, был интеллигентным и доброжелательным. Вёл протокол допроса спокойно, уделяя внимание самым незначительным, казалось бы, мелочам. Закончив допрос, который можно было принять за доверительную беседу, попросил Максима, чтобы все свидетели из деревни, не боясь, приходили в прокуратуру для дачи показаний.
– А мне когда приходить к вам в следующий раз? – спросил Максим.
– Думаю, не скоро, пока всех не опрошу. Но в первую очередь мне бы хотелось поговорить с Зениным, вашим другом. Короче говоря, вы работайте, а мы будем разбираться.
Попрощавшись со следователем, Максим подумал: «Какие разные люди работают в правоохранительных структурах – одни грубые и необъективные, а другие – воспитанные, грамотные специалисты, любящие свою работу. И ещё они видят в подследственных и подозреваемых не преступников, а прежде всего людей».
Геннадий Зенин лежал в районной больнице, куда его привезла машина скорой помощи. Ему в первый же день наложили на голову четыре шва, поскольку от ударов кирпичом были рваные раны. Максим, немного успокоившись после визита к следователю прокуратуры, съездил к Геннадию. У того хотя и были повязки на голове, однако в целом он чувствовал себя нормально. А во время беседы признался товарищу, что хитрит, рассказывая врачам про сильные боли в висках.
Максим попросил его:
– Ты хитри, но знай меру. И помни, что тебя следователь ждёт. Поговори с лечащим врачом, скажи, что тебе в прокуратуру срочно надо…
Спустя два дня после этого разговора Геннадий приехал в прокуратуру, где провёл более трёх часов. Всё это время следователь никак не мог понять, по какой причине Зенин увиливает от принципиального вопроса.
– Товарищ Зенин, я ещё раз уточняю: вы звали на помощь Муханова?
– Да, когда нападавший стал наносить мне удары половинкой кирпича по голове, я испугался, что он меня убьёт.
– Как вы на земле оказались? Между вами и Соколовым сначала была борьба?
– Нет, борьбы не было. Я побежал от калитки в огород, а мне кто-то бросил твёрдый предмет в затылок. У меня закружилась голова, и я упал.
– Вы упали лицом вперёд?
– Да.
– Кто вас перевернул на спину?
– Нападавший.
– Это тот, которого Муханов ударил доской?
– Да.
– Вы видели, как вас бил Соколов?
– Один раз видел: он замахнулся на меня.
– Чем замахнулся?
Наступила пауза.
– Так чем он замахнулся? Вы только что говорили, что Соколов наносил удары половинкой кирпича по вашей голове. Вы подтверждаете это?
– Я закрыл глаза.
– Ответьте конкретно: вы видели, как Соколов наносил вам удары?
– Помню что-то… расплывчато.
Как ни пытался следователь получить от Зенина вразумительный ответ, но так его и не дождался.
Через месяц следователь прокуратуры в очередной раз вызвал Муханова. Задав ему несколько уточняющих вопросов и получив исчерпывающие ответы, Мишин попенял, что Зенин не договаривает чего-то.
– Удивительно, как он не видел, что Соколов наносил ему удары половинкой кирпича. Память отшибло? Но он в той ситуации не терял память.
– Вы правы, Виталий Петрович, – уверенным голосом сказал Максим, – с памятью у него полный порядок, так как он в больнице мне говорил, что видел, как удары ему наносил Соколов. И я отлично видел: когда он лежал на земле, то крутил головой, чтобы уклониться от кирпича. Как он мог не видеть?..
Вновь встретившись с Геннадием, Максим прямо его спросил:
– Ты почему не говоришь следователю правду? Ты же видел, что на тебе Соколов сидит и половинкой кирпича удары наносит. С какой стати темнишь?
Зенин стал указательным пальцем правой руки тереть глаз, будто соринка туда попала. Потом, глядя куда-то в сторону, сказал:
– Понимаешь, Макс, я что-то растерялся и с дури ляпнул, что не видел, кто меня бил по голове. А потом испугался, что следователь скажет, что я хочу запутать следствие. И меня за дачу ложных показаний – в кутузку.
– Гена, в следующий раз, когда тебя следователь вызовет, честно скажи, что ты вспомнил: удары кирпичом тебе Соколов наносил.
– Макс, я ещё раз говорю: меня в этом случае могут привлечь к уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Нет, в тюрьму я не хочу, я там не выдержу.
– Гена, пойми, это не дача ложных показаний: вчера ты не помнил, а сегодня вспомнил. Ведь голова – это тёмный лес.
– Я согласен, что голова для врачей тёмный лес, но у следователей своя голова. Нет, Макс, показания я менять не буду.
Максим качнул головой и, не попрощавшись, ушёл. «Ну и козёл ты, Гена, – со злостью подумал. – Ты даже не козёл, а предатель. Как с тобой дружить после этого? Ты теперь и не друг, и не враг, а так. Правильные слова написал Владимир Высоцкий, значит, и его когда-то друг подставил, а может, и предал».
Вечером, как только Эмма пришла с работы, Максим рассказал ей о разговоре с Геннадием.
Выслушав бывшего супруга, Эмма с ненавистью в голосе произнесла:
– Ну и друг у тебя, с-сволочь. Мне он, кстати, с первого взгляда скользким показался, а у меня врождённый нюх на людей. В общем, мы с мамой срочно будем искать адвоката. Говорила сразу: надо найти хорошего защитника. – Заметив, что Максим хочет что-то сказать, Эмма рассерженно махнула рукой: – Деньги у меня есть, насчёт этого можешь не волноваться.
– Я не насчёт денег волнуюсь, а знаю, что адвокат мне пока не нужен. Чем он поможет? Я свои показания не изменю, Генка их тоже отказался менять. Хотя он-то обязан их поменять.
– Макс, опытный адвокат в любом деле найдёт то, чего ты не видишь. И подскажет, как правильно поступить.
– Нет, дело к концу подходит, тем более никто не будет менять показания. Давай закроем эту тему…
На следующий день Максим шёл по улице города, а навстречу ему школьный товарищ.
– Ма-а-кс, а я второй день тебя ищу. И в школу звонил, и в деревню.
– Что-то срочное? – пожав протянутую руку, спросил Максим.
– К нам мой дядя приехал, он главный прокурор военного округа, генерал-майор. Я ему рассказал про твой случай, и он хотел бы с тобой поговорить.
Минут через десять Максим был у родителей своего товарища, где в просторной гостиной представился немолодому генералу – тот был в брюках с красными лампасами и рубашке защитного цвета.
Расспросив, как было дело, и услышав обстоятельные ответы, сказал:
– Я могу вас успокоить только тем, что вы действовали в той ситуации правильно. Если бы вы убежали, не оказав помощи человеку, жизни которого угрожала опасность, то вас за это следовало бы привлечь к уголовной ответственности.
Мягко ступая по ковровой дорожке, генерал говорил, нет-нет да поглядывая на сидящего в кресле Максима:
– Дело в том, молодой человек, что у нас гражданские суды часто перестраховываются в подобных случаях. И если вас всё же осудят за умышленное убийство, то мой вам совет: пишите кассационные жалобы вплоть до Верховного суда СССР. А если надо, то и до Пленума Верховного суда, там вопрос обязательно решится в вашу пользу.
Максим около часа беседовал с военным прокурором, который в заключение сделал краткое резюме, что если бы похожий случай произошёл у них в округе, то он бы закрыл это дело за отсутствием состава преступления.
– Вы, молодой человек, действовали в состоянии необходимой обороны.
Во второй половине июля уголовное дело, возбуждённое против Муханова, и впрямь закрыли с формулировкой: «за отсутствием в действиях Муханова состава преступления, потому что он действовал в состоянии необходимой обороны». Прав оказался военный прокурор, но и следователь Мишин показал себя принципиальным в непростом вопросе, хотя зам городского прокурора просил его передать дело в суд, чтобы избежать неприятностей, которые могут исходить от вышестоящих органов. И кое-кто из коллег предупреждал Мишина: «Смотри, Петрович, схлопочешь по загривку». На что следователь отвечал в категоричной форме: «Муханов в той ситуации был прав».
Прошло всего несколько дней после закрытия уголовного дела, как посыпались жалобы в областную прокуратуру. Спустя ещё недели три всё началось сначала. На этот раз дело вёл не Мишин, а другой следователь городской прокуратуры.
Максим прекрасно понимал: уголовное дело повторно возбуждено потому, что там есть за что зацепиться – это противоречивые показания Зенина. И пока эта нестыковка будет присутствовать, дело могут возбуждать раз за разом. Везде нужна ясность, а в уголовных делах тем более. Подумав, решил ещё раз поговорить с Геннадием, попытаться убедить его, что тот, сказав правду, ничем не рискует.
Зная, в какое время Зенин приходит с работы, Максим стал поджидать его недалеко от дома. Увидев товарища, Геннадий аж споткнулся, побледнел, однако поздоровался.
Максим помедлил немного, затем спросил:
– Гена, может, всё-таки вспомнишь, что удары тебе Соколов наносил? А то это дело так и будет кочевать от одного следователя к другому.
Зенин стал переминаться с ноги на ногу. Наконец произнёс:
– Макс, ты думаешь, я не переживаю? Но что я могу сделать: сам себе приговор подписать?
– Гена, сколько бывает случаев, когда человек забывает даже то, как его зовут, а потом вспоминает. И ты вспомнил, хотя здесь смешно: всё помнит, всё знает, но не говорит. Как это называется?
– Макс, я всяко крутил, думал, но каждый раз прихожу к одному: меня могут посадить за дачу ложных показаний. Как ты не понимаешь?
– Гена, я видел, как ты бросил камешек в жигулёнок. И представь: я подтверждаю всё это на следствии. Что с тобой в этом случае сделают? Сразу же посадят.
Геннадий изменился в лице, ссутулился.
– Зачем ты мне это говоришь?
– Затем, чтоб знал: я не сволочь, как ты.
Максим окончательно понял, что его бывший товарищ – трус. И не только трус, но ещё и предатель.
Буравя его прищуренным взглядом, медленно, с сарказмом проговорил:
– Иуда ты, Гена, и другого имени тебе больше нет.