Казни Дьявольского Акра

Ransom Riggs

The Desolations of Devil's Acre

Copyright © 2021 by Ransom Riggs

Ministry of Peculiar Affairs stamp on pages 317, 323, 356, and case cover © 2018 by Chad Michael Studio

Photo of man using computer on page 30 © 2021 by Steve Ciarcia Bear and antelope heads on pages 268 and 269

© EVGENY LASHCHENOV / 123RF.com

Ram heads on pages 268 and 269 © acceptphoto / 123RF.com

Poster art on page 394 © Natalia Chernyshova / 123RF.com

© А. Блейз, А. Осипов, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Посвящается Джоди Ример, истребительнице монстров

Старый фотоснимок, старый друг, старое письмо – все это подчас может напомнить, что мы уже не те, какими были прежде: человека, который жил среди этих людей, ценил, выбирал или писал что-то, больше нет. Сами того не заметив, мы ушли далеко-далеко. Странное стало привычным, а привычное – если не странным, то по меньшей мере неудобным или нелепым.

Глава первая

Долгое время нет ничего. Только темнота, рокот дальнего грома и неясное чувство, что я куда-то падаю. И больше ничего – ни личности, ни имени. Памяти тоже нет. Смутно понимаю, что прежде все это было, но потом исчезло, и теперь я – почти ничто. Одинокий фотон угасающего света, кружащий в голодной пустоте.

И это тоже скоро кончится.

Боюсь, я потерял душу, но не могу вспомнить как. Все, что я помню, – это раскаты медленно ворочающегося грома, а в них, растянутые до неузнаваемости, слоги моего бывшего имени, которого я больше не знаю. Только они и темнота, вот и все. Вечность спустя к грому добавляется еще один звук: это ветер. А затем и дождь. Теперь у меня есть ветер, гром и дождь, и я по-прежнему падаю.

Постепенно кое-что возникает – по чуть-чуть, по одному ощущению за раз. Я выбираюсь из ямы, ускользаю от пустоты. Мой одинокий фотон обрастает другими светящимися точками.

Я чувствую щекой что-то шершавое. Слышу скрип веревок. Что-то хлопает на ветру. Наверное, я на корабле. В темном, запертом наглухо трюме какого-то судна, угодившего в бурю.

Глаз приоткрывается на миг. Надо мной качаются смутные силуэты. Маятники, вывешенные в ряд. Кто-то перетянул пружину, и часы взбесились. Скрежещут шестерни, еще немного – и все пойдет вразнос.

Я моргаю, и маятники превращаются в тела, висящие в петлях. Висельники корчатся, сучат ногами.

Я понимаю, что могу повернуть голову. Размытые образы потихоньку становятся четче.

Под щекой – что-то жесткое и зеленое. Маятники-тела преобразились снова: теперь это ряд растений в скрипучих плетеных кадках, подвешенных на балке, ходят ходуном на ветру. За ними – сетка от комаров, хлопающая откидным клапаном.

Я лежу на веранде. Точнее, на зеленой синтетической траве, которой она покрыта.

Эту веранду я знаю.

Я знаю эту фальшивую траву.

Я перевожу взгляд. Газон, истязаемый ливнем, упирается в темную стену пальм, склонившихся чуть ли не до земли под напором ветра.

Я знаю этот газон.

Знаю эти пальмы.

Сколько я уже здесь лежу? Сколько лет?

…время опять сходит с ума.

Я пытаюсь пошевелиться, но пока удается только повернуть голову. Я замечаю карточный стол и пару складных стульев. Внезапно ловлю себя на мысли: если я сейчас уговорю себя подняться, то обнаружу на столе пару очков для чтения. Неоконченную партию в «Монополию». Кружку с дымящимся, еще горячим кофе.

Только что здесь был кто-то еще. И он что-то сказал – слова еще не отзвучали. Висят в воздухе, возвращаются ко мне отголосками.

– А какая птица их охраняла?

Голос мальчика. Мой собственный голос.

– Большая хищная птица, которая курила трубку.

А этот – скрипучий, с акцентом.

Голос старика.

– Ты, наверное, думаешь, что я совсем глупый, – произносит мальчик.

– Я просто не могу так о тебе думать.

И снова мальчик:

– Но почему чудовища на вас охотились?

Я слышу скрежет – старик отодвигает стул и встает. Сейчас он пойдет, чтобы принести кое-что и показать мне. Так он говорит. Какие-то фотографии.

…когда же это было

…минуту назад

…час

Надо вставать, а то он забеспокоится. Решит, что я его разыгрываю, а он такого не любит. Однажды я шутки ради спрятался от него в лесу, и он до того разошелся, что покраснел как помидор и орал на меня нехорошими словами. Правда, потом он объяснил, что просто испугался за меня, но что его так напугало, не сказал.

Дождь так и хлещет. Эта буря – как зверь, живой и свирепый, он уже разодрал сетку на веранде. Сетка полощется и хлопает на ветру, точно флаг.

…со мной что-то не так

Приподнимаюсь на локте, но это все, на что меня хватает. Замечаю на полу какую-то странную черную отметину. Выжженная черта – и она тянется вокруг меня, замыкается в контур вокруг моего тела.

Я снова совершаю над собой усилие – пытаюсь сесть. Перед глазами плывут черные пятна.

И вдруг – оглушительный грохот. Все становится белым, и я на мгновение слепну.

…так ярко, так близко, так громко…

Похоже на взрыв, но это не взрыв – это молния. Бьет совсем рядом, так близко, что между вспышкой и раскатом грома не проходит и секунды.

И вот я уже сижу, а сердце в груди колотится, как сумасшедшее. Я подношу дрожащую руку к глазам.

Какая-то она странная, эта рука. Слишком большая. Пальцы чересчур длинные. И между костяшек растут черные волоски.

…где этот мальчик? ведь он – это я? или нет? Не люблю, когда меня разыгрывают…

Кожа вокруг запястья – красная, как будто натертая…

…наручники, пристегнутые к перилам крыльца, а вокруг бушует буря…

Теперь, когда я смог сесть, стало видно крышку стола. И на столе ничего нет.

Ни чашки с кофе, ни очков.

…он не вернется.

Но все-таки он возвращается, хоть это и невозможно. Вон он, на опушке леса. Мой дед. Шагает в высокой траве, сражаясь с ветром, бьющим прямо в лицо. Его желтый дождевик мелькает ярким пятном на фоне пальм. Капюшон натянут чуть не до самого носа – защищает глаза от жалящих струй дождя.

…что он там делает? почему не вернется в дом?..

Он останавливается. Смотрит под ноги. Разглядывает что-то, чего я не вижу: трава слишком высокая.

Я поднимаю руку. Окликаю его по имени.

Он выпрямляется, и только теперь я понимаю: с ним что-то не так. Он слишком худой. И походка слишком ровная для старика, страдающего артритом.

…потому что это не он.

Он бежит – ко мне, в сторону дома. К входу на веранду, где рваная сетка полощется и хлопает ветру.

…нет, не ветер ее порвал.

…какое же чудовище это сделало?

…жуткое, сгорбленное… гниющая кожа, черные глаза, извивающиеся языки…

Он открывает раздвижные двери и встает на пороге. И я понимаю, что успел вскочить на ноги, сам того не заметив.

– Ты кто такой? – спрашивает он негромко, но с напряжением в голосе.

И откидывает капюшон.

Передо мной мужчина средних лет. Подбородок острый – и особенно бросается в глаза из-за рыжей, аккуратно подстриженной бороды. Глаза не разглядеть за темными очками.

Стоять на ногах и видеть перед собой другого человека – это так странно, что я лишь краем сознания отмечаю другую странность: зачем ему солнечные очки в такую грозу?

Но я уже отвечаю ему, машинально:

– Якоб.

И только услышав себя, осознаю, что имя прозвучало неправильно.

– Я риелтор, – произносит он, и я сразу понимаю: врет. – Пришел закрыть окна от бури.

– Поздновато, – замечаю я.

Он переступает порог – медленно, словно пытаясь не вспугнуть настороженного зверька. Створки раздвижных дверей с шипением сходятся у него за спиной. Он окидывает взглядом контур, выжженный на полу, и снова переводит на меня глаза, скрытые за очками.

– Значит, это ты, – говорит он, и я невольно цепляюсь за край карточного стола, а человек подходит все ближе, стуча тяжелыми черными ботинками. – Джейкоб Портман.

Мое имя. Правильное, настоящее имя. Что-то выныривает с бульканьем из канавы, из темноты…

…жуткая пасть, раскрывшаяся среди клубящихся туч, громовым голосом произносит мое имя…

…девушка с черными как смоль волосами… такая красивая… рядом со мной, и я слышу ее крик…

– Думаю, ты знал одного моего приятеля, – говорит человек в темных очках. Улыбка его сочится ядом. – Он часто менял имена, но ты его знал как доктора Голана.

…жуткая пасть в облаках…

…женщина, корчащаяся в траве…

Образы врываются в мой разум – резко, без предупреждения. С трудом волоча ноги, отступаю, пока не чувствую, что уперся лопатками в стеклянную дверь. Человек в темных очках продолжает надвигаться и что-то достает из кармана. Какую-то черную коробочку с металлическими зубцами.

– Повернись спиной, – приказывает он.

Внезапно я понимаю, что все очень серьезно и надо защищаться. Я притворяюсь послушным и поднимаю руки, как будто показывая, что сдаюсь. Но как только он подходит достаточно близко, я с силой обрушиваю кулаки на его лицо.

Человек кричит. Темные очки отлетают в сторону, и я вижу его глаза – совершенно белые, как пара сваренных вкрутую яиц. Глаза убийцы. Я слышу громкий треск, и между зубцами черной коробочки, которую он держит в руке, проскакивает голубая искра.

Он бросается на меня.

Разряд тазера жалит меня сквозь рубашку и отбрасывает назад. Я влетаю спиной в стеклянную дверь. Почему-то она не разбивается.

Белоглазый уже сидит на мне верхом. Тазер посвистывает, перезаряжаясь для нового удара. Я пытаюсь сбросить с себя этого ужасного человека, но я сам еще не перезарядился до конца. Я все еще слишком слаб. Плечо и голова разрываются от боли.

Внезапно он дергается всем телом, испускает вопль и обмякает, а я чувствую, как по моей шее течет что-то теплое.

Это кровь. (Что, моя?)

Белоглазый хватается за что-то и начинает заваливаться набок. У этой штуки бронзовая рукоять, и она сантиметров на пятнадцать торчит из его шеи.

Позади него возникает странное темное пятно, живая тень. Она выбрасывает руку, хватает тяжелую дедушкину пепельницу и бьет белоглазого по голове. Тот испускает стон и падает. Из тени выступает девушка.

У девушки (я знал ее в Прошлом!) длинные черные волосы, спутанные и мокрые от дождя. Длинный черный плащ, весь в грязи. И бездонные черные глаза, расширенные от ужаса. Она всматривается мне в лицо, и в ее глазах вспыхивает узнавание.

Еще не все фрагменты мозаики встали на место, мысли по-прежнему мечутся между явью и бредом, но я понимаю, что происходит чудо. Чудо, что мы живы. Чудо, что мы здесь, а не в том, другом месте.

Боже мой.

Там было так ужасно, что у меня нет слов.

Девушка совсем рядом. Она стоит рядом со мной на коленях. Наклоняется, обнимает. Я хватаюсь за нее как за спасательный круг. Какая она холодная! Чувствую, как она дрожит. Мы цепляемся друг за дружку, а она все твердит мое имя. Снова и снова. И каждый раз, как она повторяет: «Джейкоб!» – я чувствую, что Настоящее становится еще немного плотнее, еще чуточку реальнее.

– Джейкоб, Джейкоб! Ты меня помнишь?

Человек на полу снова стонет. Ему вторит алюминиевый каркас веранды. И свирепый ветер, который мы как будто принесли с собой из того, другого места, тоже стонет, как раненый зверь.

И я начинаю вспоминать.

– Нур, – говорю я. – Нур. Ты – Нур.

В тот же миг я вспоминаю все. Мы выжили. Выбрались из петли Ви, прежде чем та успела схлопнуться. И теперь мы во Флориде, на дедушкиной веранде, на старой синтетической траве, которую я помню с детства. В настоящем.

По-моему, я все еще в шоке.

Мы сидели на полу, крепко обнявшись, пока бившая нас обоих дрожь не начала стихать. Буря все так же ярилась. Человек в желтом дождевике лежал неподвижно – только его грудь вздымалась и опадала, но как будто все реже. Синтетическая трава под его головой промокла и потемнела от крови. Из шеи по-прежнему торчала бронзовая рукоять ножа, которым ударила его Нур.

– Это дедушкин нож для писем, – сказал я. – И вообще, это его дом. Он тут жил.

– Твой дедушка? – Она отодвинулась, но совсем чуть-чуть, только чтобы взглянуть мне в лицо. – Тот, что жил во Флориде?

Я кивнул. Стены задрожали от очередного раската грома. Нур оглядывалась вокруг, качая головой и не веря собственным глазам. «Не может быть», – читалось в ее лице. И я прекрасно понимал, что она сейчас чувствует.

– Но как?.. – пробормотала она.

Я ткнул пальцем в силуэт, выжженный на полу.

– Вот тут я очнулся. Понятия не имею, сколько был в отключке. И какой сейчас день.

Нур потерла глаза.

– У меня тоже в голове все путается.

– А что последнее ты помнишь?

Нур нахмурилась, пытаясь собраться с мыслями.

– Мы пришли в мою старую квартиру. Потом мы куда-то ехали… – Она говорила медленно, будто пыталась сложить картину из обрывков ускользающего сна. – Потом мы оказались в петле… да, мы же нашли петлю Ви! А потом бежали от бури… нет, от торнадо…

– От двух торнадо, если я ничего не путаю.

– А потом мы нашли ее саму! Правда ведь? Мы ее нашли! – Она схватила меня за руки и крепко сжала. – А потом…

Ее руки разжались, лицо застыло. Губы приоткрылись, но с них не слетело больше ни слова. Пережитые ужасы возвращались, обрушиваясь на нее страшным грузом. И на меня.

Мурнау с ножом в руке склоняется над телом Ви, распростертым на траве. Торжествующе вскидывает руку и бежит навстречу бушующему вихрю.

В груди стало жарко и тесно. Нур уткнулась лицом в колени и начала раскачиваться.

– О боже, – стонала она. – О боже, боже, боже!

Казалось, сейчас она растворится в воздухе, или вспыхнет огнем, или вберет в себя весь свет, до какого дотянется. Но она лишь резко подняла голову и посмотрела на меня:

– Почему мы все еще живы?

Я непроизвольно вздрогнул всем телом.

А кто сказал, что мы живы? Может, мы уже мертвы.

Вообще-то мы должны были погибнуть в схлопывающейся петле, как и рассчитывал Каул. Сама Нур была единственным осязаемым свидетельством того, что я все еще жив, а не падаю в туннель околосмертных воспоминаний, не наблюдаю последние, прощальные вспышки умирающего мозга.

Но нет! Я отогнал эту мысль. Нет. Мы здесь, и мы живы.

– Это Ви. Она успела каким-то образом нас вытащить, – предположил я. – И перебросить сюда.

– Должно быть, у нее в петле был аварийный выход, – кивнула Нур, сжимая и разжимая кулаки. – Что-то вроде катапульты. Это единственное объяснение.

Видимо, так и было. Катапульта, настроенная на дом моего деда – ее наставника и старшего друга. Того, кто учил ее и работал с ней в паре. Да, это возможно. Но все равно оставалось загадкой, как она это сделала, потому что здесь, на другом конце переброски, петли не было.

– Если она вытащила нас, – продолжала Нур, – то, может, ей и самой удалось выбраться. – В ее голосе зазвучала надежда, но какая-то безумная, балансирующая на лезвии ножа. – Может, она тоже здесь. И, может, она еще…

«Еще жива», – хотела она сказать, но не смогла заставить себя это выговорить.

– Он забрал ее сердце, – тихо сказал я. – Без сердца жить невозможно. Ну, разве только пару секунд…

Нур взмахнула рукой, чтобы я замолчал. Ее рука тряслась.

Мы только-только опомнились, а она уже опять норовила ускользнуть в фантазии!

– Пойдем, пойдем! Нужно поискать. – Нур уже стояла на ногах и тараторила, не давая вставить ни слова. – Если есть хоть какой-то шанс, пусть даже крошечный, мы должны…

– Да погоди ты, мы же не знаем, что там…

«Что там внутри», – хотел сказать я.

Что может поджидать нас там, внутри…

Но она уже вбежала в дом, погруженный во тьму.

Я оперся рукой о стену и кое-как встал, пошатываясь. Нур не в себе, нельзя упускать ее из виду. Безумная надежда, что Ви жива, помогла ей встряхнуться, прогнать отчаяние, грозившее уничтожить ее разум. Но я боялся, что удар окажется вдвое страшнее, когда надежда неминуемо разобьется вдребезги. А допустить, чтобы Нур Прадеш сломалась, я не мог.

Если гнусная затея Мурнау увенчалась успехом, если то, что у меня на глазах материализовалось в вихре торнадо, было реальным, – а это было лицо Каула, это был его голос, раздиравший тучи громом, – если он действительно вернулся живым и невредимым, значит, все те ужасные события, о которых говорило пророчество, начинают сбываться. Значит, весь мир странных людей стоит на краю гибели. Одному богу известно, на что теперь способен Каул – после того, как он поглотил один из самых могущественных сосудов в Библиотеке Душ, а потом погиб под ее обломками и снова воскрес.

Родился заново.

«Теперь я – живая Смерть, разрушитель миров»…

Но что бы там ни было, одно я знал наверняка: Нур Прадеш нужна этому миру. Она – одна из семерых. Из тех семерых странных, чье рождение предсказано, – из тех, кто может спасти мир странных людей (от Каула?) и запечатать дверь (какую еще дверь? Врата ада?). И как бы дико это все ни звучало, другие, не менее причудливые части Пророчества Семи уже сбылись. Больше я в нем не сомневался. И не пытался отрицать очевидное.

Это не сон и не последние грезы угасающего сознания. Я окончательно в этом убедился, когда вошел в раздвижную дверь и очутился в гостиной. Дом был такой же, как пару недель назад, когда мы заезжали сюда с друзьями: прибранный на скорую руку и почти опустевший. Книги, которые не выбросил мой отец, снова расставлены на полках; мусор с пола собран в черные пластиковые мешки. Застоявшийся, затхлый воздух.

Нур металась из угла в угол в поисках Ви. Сорвала с дивана пыльное покрывало, потом сама бросилась на диван и стала заглядывать за спинку. Я перехватил ее у окна и попытался остановить: «Нур, Нур, подожди…» – но тут опять грянул гром, так оглушительно и внезапно, что мы подпрыгнули. За окном виднелось размытое пятно лужайки, дальше – замусоренный двор. По ту сторону дороги стояли дома – такие же темные, как дедушкин, с заколоченными окнами. Поселок будто вымер.

Ни одной живой души.

– Эта тварь, возможно, была не одна, – сказал я. – В любой момент могут объявиться ее дружки.

– Пускай приходят, – глаза Нур были как осколки льда. – Я не уйду, пока не обыщу весь дом. Каждую комнату. Каждый закоулок.

– Я тоже, – кивнул я.

В спальне никого не оказалось. Даже под кроватью. Вставать на четвереньки, чтобы заглянуть туда, было как-то глупо – словно мы дети и проверяем, не прячется ли под кроватью бука, – но я все равно это сделал. На коврике остался прямоугольный след от старого ящика из-под сигар. Тот ящик я нашел уже после смерти деда. Он был набит фотоснимками, которые навсегда изменили мою жизнь. Но Ви под кроватью не было, ни мертвой, ни живой.

В чулане тоже. И в ванной. Нур сорвала занавеску с душевой кабинки, но за ней не оказалось ничего, кроме бруска засохшего мыла.

В гостевой спальне – тоже ничего, только штабель пустых коробок да пятна черной плесени на ковре. Я кожей чувствовал, как Нур впадает в отчаяние. Когда мы добрались до гаража, она закричала, окликая Ви, и у меня чуть сердце не лопнуло от жалости. Я включил свет.

Мы окинули взглядом гараж – груды всякой бесполезной всячины, какие-то сломанные вещи, которые дедушка начал чинить, да так и не закончил. Две стремянки, в обеих не хватает ступеньки. Старый громоздкий телевизор с экраном, покрытым сетью трещин. Мотки веревки и проводов. Дедушкин верстак, заваленный инструментами и журналами по столярному делу. Передо мной будто встал призрак деда, а рядом, плечо к плечу с ним, – мой. Вот мы стоим в круге света от настольной лампы, натягивая красные нитки между канцелярскими кнопками, воткнутыми в карту… Мальчик пока еще думает, что это просто игра, занятная сказка.

Дверь гаража затряслась, задребезжала под напором бури, выдернув меня из воспоминаний. Вернувшись в настоящее, я уставился на дедушкин сейф для оружия – единственное место во всем гараже, где мог бы спрятаться человек. Нур меня опередила: подбежав к сейфу, она уже дергала за ручки. Дверцы приоткрылись на пару сантиметров и замерли. Между ними я увидел туго натянувшуюся цепочку. Кто-то – наверняка это был мой отец – навесил на сейф замок. Мы заглянули в щель, но не заметили ничего интересного – только ряд винтовок, блестевших от масла. Оружие, которое могло бы спасти деду жизнь, если бы я не забрал ключ.

Внезапно Нур отшатнулась от щели, развернулась и, ни слова не сказав, бросилась обратно в дом. Я бежал за ней до самого кабинета – единственной комнаты в доме, которую мы еще не осмотрели. Это здесь Оливия топала свинцовыми ботинками и обнаружила место, где шаги отдавались гулко. Здесь под ковром нашелся люк, ведущий в бункер под полом. Бункер, о котором Ви, скорее всего, знала – и, возможно, даже знала код от люка.

Я попытался сказать об этом Нур, перекричать ее («Ты тут? Мама, ты где?») и рев бури, нараставший за стенами, но она меня не слышала и не видела. Отодвинув письменный стол Эйба, она бросилась к крохотному чуланчику в дальнем конце комнаты и с грохотом распахнула дверцу. Я сдался и сам принялся скатывать в рулон тяжелый ковер. Где-то здесь был люк, но я так нервничал, что никак не мог сообразить, где он находится.

В кабинете Ви не было. Здравый смысл подсказывал, что и в бункере ее не окажется. Разве она стала бы укрываться в тайнике, а нас оставлять снаружи? Так что, когда Нур бросилась вон из кабинета, я встал и побежал за ней.

Догнал ее я только в гостиной. Нур неподвижно застыла посреди комнаты, тяжело дыша и нахмурив брови. Увидев меня, она помахала рукой – подойди ближе.

– Что, если мы перенеслись все вместе как одно целое? – тихо сказала она, сосредоточенно уставившись куда-то в угол комнаты. – И оказались здесь на том же расстоянии друг от друга, как там, на веранде у Ви? – Она подняла руку. – Вон там. Там я очнулась. – Нур указывала в угол, где стояло потертое дедушкино кресло. На полу рядом с креслом виднелся выжженный силуэт, размерами примерно с Нур. – А ты очнулся там. – Она ткнула пальцем на дверь, выходящую на веранду, где мой собственный выжженный силуэт уже размывала кровь, натекшая из горла твари. – На веранде у Ви мы с тобой были точно на таком же расстоянии друг от друга, – продолжала Нур. – Ты был прикован к перилам вон там, а я – тут.

Сердце мое забилось быстрее, словно в предчувствии озарения.

– А Ви лежала там, на траве!

Мы повернули головы одновременно. Там, за сетчатой дверью веранды, раскинулся двор, заросший травой… высокой травой… а дальше начинался лес, и именно там, на окраине леса, человек в желтом дождевике остановился и посмотрел себе под ноги.

– Она там! – выдохнул я.

Мы вышли из ступора и ринулись наружу, под бушующий ливень.

Глава вторая

Тело Ви выглядело так, словно земля уже поглотила его, но потом почему-то решила выплюнуть. Она лежала в траве как изломанная кукла: руки раскинуты, ноги вывернуты под неестественным углом. Седые волосы сбились грязными колтунами, красная шерстяная кофта и черное платье промокли насквозь от крови и дождя. Одна туфля куда-то подевалась, и при виде заштопанного шерстяного носка у меня мелькнула дурацкая мысль о злой колдунье из «Волшебника страны Оз» – той самой, которую раздавило домиком. На этом я и сосредоточился. На всем, что мог вспомнить из того старого фильма, больше похожего на наркоманский бред. На полосатом носке, который уже почти протерся на большом пальце…

…интересно, сколько раз она его штопала?..

Но мысль неизбежно пошла дальше.

…эта черная дыра, зияющая в груди…

…вещь…

…теперь она – просто вещь…

…открытый рот… полный рот воды…

…везде хорошо, а дома лучше…

Нур плакала. Она склонилась над телом Ви, и волосы падали на лицо, так что слез я не видел, но слышал всхлипы. Я попытался обнять ее, Нур отшатнулась.

– Это все из-за меня, – прошептала она. – Это моя вина… моя вина…

– Нет, – сказал я и сделал вторую попытку, более удачную. – Ты ни в чем не виновата.

– Я виновата, – возразила она шепотом. Я прижимал ее к себе все крепче и крепче, но ее по-прежнему била дрожь. – Она спокойно жила в этой петле все эти годы! Она была в безопасности. А потом я привела к ней этого человека! Это я его впустила, я провела его через все ловушки…

– Ты же не знала! Откуда тебе было знать?