Смерть Ленро Авельца

Живите, сколько хотите, и любите, пока живы.

Как теперь шутят, 11 сентября изменило мир, но Шанхай развернул его обратно, верно?

Главные действующие лица

Ленро Авельц* – основатель «Монтичелло»

Моллианда Бо – актриса, жена Ленро Авельца

Авиталь – дочь Моллианды

Саид Савирис* – наследник корпорации

Икрима Савирис* – сестра Саида, совладелица

Габриэль Вильк – генеральный секретарь

Джованни Эспозито* – помощник генерального секретаря по экономике

Гелла Онассис – председатель комитета по социальным реформам Генассамблеи

Керро Торре – президент Лиги Южной Америки

Керро Торре – генеральный секретарь

Габриэль Вильк – первый заместитель генерального секретаря

Айра Синглтон – председатель ОКО

Гелла Онассис – вице-спикер Генассамблеи

Тэкера Акияма* – председатель комиссии Азиатского союза по безопасности

Тэкера Акияма* – генеральный секретарь

Ленро Авельц* – первый заместитель генерального секретаря

Рольф Каде* – начальник канцелярии Авельца

Джованни Эспозито* – заместитель генерального секретаря по экономике

Леопольд Леннер* – председатель ОКО

Гелла Онассис – директор Всемирной организации здравоохранения

Базиль Меро* – председатель военного комитета Генассамблеи

Генерал Уинстон Уэллс – первый руководитель

Ада Уэллс – дочь генерала Уэллса

Агент L – специалист по Авельцу

Корнелия Францен* – доверенное лицо Авельца

Доктор Бен Хаммид – основатель

Зариф Хаммид – старший сын Бена

Гияс Хаммид – младший сын Бена

Энсон Роберт Карт – друг Ленро

Евангелина Карр – возлюбленная Ленро

Преподобный Джонс – международный преступник

* Члены клуба «Монтичелло».

Пять дней назад умер Сартадж Биджарани. Известный благотворитель, гуманист, богослов и толкователь Корана, один из лидеров Исламской лиги Пакистана, реформатор, любимец нации; он умирал долго и мучительно.

Аппарат жизнеобеспечения, к которому подключили Сартаджа в преддверии операции по замене сердца и почек, внезапно вышел из строя. Вместо того чтобы очищать кровь, аппарат принялся превращать её в смертельный яд. По словам врачей, Сартадж испытывал адскую боль. Его парализовало. Он не мог позвать на помощь, не мог даже застонать от боли. Так он и лежал, умирая в муках, пока аппарат, тихо жужжа, разгонял по его телу разъедающий сосуды яд.

Агония продолжалась несколько часов. Никто не посмел потревожить его посреди ночи, тем более что компьютеры фиксировали его состояние как стабильное. Фиксировали до самого утра, пока медсестра не зашла и не дотронулась до него. Он уже остывал. Пульс сохранился лишь на мониторе. Он был мёртв, без всякой надежды. Тело можно заменить – запасные органы готовы, – но яд необратимо разрушил мозг.

В Исламабаде объявили траур; похороны прошли с помпой, и генсек Организации даже прислала своего первого заместителя.

Несмотря на всё отданное ему почтение, сам Сартадж вряд ли обрадовался бы такому исходу. Для человека, который пятьдесят миллионов долларов заплатил за то, чтобы прожить ещё полвека, такой конец, должно быть, выглядел досадным.

Как, вероятно, он молился Аллаху, чтобы тот прервал эту пытку и прислал ангела – хоть бы медсестру – к нему в спальню. Она бы подняла тревогу, выключила машину боли, и если уж спасти не оставалось шансов, ввела бы обезболивающее, и смерть стала бы… чуть легче…

Какое разочарование.

Обложиться техникой, нанять лучших врачей, вырастить новые органы – и засыпать, предвкушая новую жизнь, второй шанс, всё завершить и всё исправить, «всё только начинается»… Поверить, что операцию можно повторить – и повторять вечно. Ждать бессмертия – и знать, что уже оплатил счёт и всего пара недель до того, как ноги снова будут послушны, а сердце и мозг работать, как у двадцатилетнего парня – с опытом и памятью восьмидесятипятилетнего мудреца.

Горько осознать, что мечты и планы рухнули, и из-за чего… Технический сбой, поломка, несчастный случай, за который фирма-производитель выплатит компенсацию, но любой суд её оправдает. Они крупная ТНК и тщательно проверяют свои устройства. Но любой техник, как и любой врач, скажет: нет и быть не может стопроцентной уверенности. Ошибка всегда возможна. Случайность нельзя предусмотреть…

Аппарат, убивший Сартаджа, как и другие устройства, предавшие хозяина и ложью давшие убийце завершить дело, спецслужбы изъяли. Результаты экспертизы не опубликованы, но я знаю, что там. Ошибка в коде. Скачок напряжения. Замыкание. Сбой. Вероятность ноль целых две тысячных… Может, формальное дознание и незначительный ущерб репутации ТНК. Не более. Наследники Сартаджа уже делят имущество, а его заветы теперь воплотят ученики и сопартийцы; ему самому не видеть ни военных парадов, ни торжествующих толп, ни своего роскошного гарема.

Я думаю, он это понял. Боль была дикая, но он оставался в сознании. И у него было достаточно времени, чтобы успеть отчаяться. Чтобы осознать, где, как и почему он умирает. Почувствовать себя униженным. Взмолить о прощении. И чтобы в угасающем сознании крошечной искрой, перед самым концом, мелькнула мысль – как же странно, что из миллиона возможных поломок случилась именно эта. Как же странно, что одновременно сломались все компьютеры, ведь они должны завопить, но остались немыми… Странно, что они сломались именно сейчас, и не просто отключились, а переписали себе программу: словно это и не случайность, словно у них есть цель – убить, убить Сартаджа Биджарани…

Ни один чиновник не произнёс этих слов, но это очевидно.

Сартаджа убили, потому что случайности, приводящие к смерти столь одиозных фигур, подчиняются не теории вероятности, а финансам врагов. Его смерти желала половина Пакистана и четверть остального мира. Даже если оставить за скобками конкурентов и всех, кого он рассажал по тюрьмам, забыть о «гуманитарных» акциях в Африке и в Индии, где на каждого спасённого его деньгами приходится по десять убитых ради этих денег… Всегда есть пара-тройка людей, кто ненавидел Сартаджа лично.

И всё же даже среди них трудно найти человека, который, помимо желания убить Сартаджа, обладал бы для этого средствами. У Сартаджа не было иллюзий: особняк охраняли сто человек – и личная охрана, и спецслужбы. А уж за кибербезопасность дома, и в особенности за защиту от взлома таких машин, как аппарат жизнеобеспечения, отвечал сам директор межведомственной разведки. И когда президент заявил, что попыток взлома не зафиксировали, у меня есть основания ему верить.

Конечно, можно предположить, что правительство само решило избавиться от него. Но почему они просто не отключили аппарат? Зачем потребовалось мучить старика, заставлять его страдать несколько часов подряд?.. Это похоже не на заказное убийство. Это больше смахивает на личную месть. Кто-то настолько ненавидел Сартаджа, что хотел не просто убить – замучить до смерти и оставить время это осознать.

Не знаю, как вам, а мне на ум приходит одно имя.

Один человек из всех, кого я знаю, способен на такое. Он один имел и неограниченные ресурсы, и возможность, и – главное – мотив убить Сартаджа особо изысканным способом. Он хотел не просто избавиться от него, а жаждал отомстить за преступление, совершённое давным-давно. Так давно, что все уже трижды забыли, и только он всё помнил и не простил.

Ленро Авельц.

Это настолько на него похоже, что у меня практически нет сомнений. Двадцать с лишним лет назад Ленро Авельц – молодой, только вернувшийся из Москвы, – был назначен председателем комитета Генассамблеи по делам религий. Он сразу заявил о своей позиции в отношении государственного ислама в Пакистане, и спустя три недели его попытались убить. На территорию штаб-квартиры проник боевик мусульманской секты рахибов и трижды выстрелил в Авельца.

Ему не хватило меткости. Два раза он промахнулся, а третьим выстрелом повредил Ленро левую ногу. Боевика застрелили, а Ленро скоро поправился, но после этого случая у него разыгралась паранойя, и с тех пор он нигде не появлялся без целого батальона охраны. (Отчасти этому способствовал мой отец, который убедил Ленро, что его жизнь в опасности.)

Его паранойя то слабела, то усугублялась. Чувство юмора несколько смягчало её эффект: он мог и один выйти на улицу, но боялся не убийц, а приступа панической атаки. Ленро страдал. Ему советовали обратиться к психиатрам, но мне кажется, ему отчасти нравилось своё состояние. Оно вроде как добавляло в его жизнь некоторый экстрим.

И всё же оправиться от того покушения он так и не смог. Выйдя из больницы, он узнал о самоубийстве Евангелины Карр – своей подруги и первой возлюбленной, и последовавший шок окончательно выбил его из колеи.

В своих «Воспоминаниях» он достаточно подробно описывает эти события. Порой острит, но правда состоит в том, что Ленро было очень и очень плохо. Этот шрам остался с ним. Не случайно он попросил моего отца с предельной жёсткостью отнестись к рахибам. Всю секту, а не только её боевое крыло, признали террористической. Даже людей, которые ничего не знали о подпольных акциях и попали в лапы сектантов по глупости, – всех классифицировали как террористов и арестовали. Многих убили при задержании – и больше пострадало невинных, обманутых рахибами, чем настоящих боевиков. Их отправляли в тюрьмы, и никто не предложил им помощи или реабилитации, потому что благодаря просьбе Авельца их рассматривали как соучастников, а не как пострадавших.

После расправы над рахибами все думали, что дело закрыто. Официально заказчиками покушения назвали лидеров секты, но сам Ленро, как выяснилось, придерживался иного мнения. В «Воспоминаниях» он пишет, что настоящим заказчиком покушения являлся Сартадж Биджарани. Тем страннее выглядит ситуация, ведь Ленро неоднократно потом встречался с Сартаджем. С трудом могу поверить, зная Ленро, что он имел хоть какие-то, пусть косвенные, доказательства причастности Сартаджа – и не использовал их в своей войне с Пакистаном.

Ленро упоминает об этих встречах вскользь и замечает, что вынужден был это скрывать, что того требовали его «интересы»… На удивление на него не похоже. Я не обсуждала это с отцом и не знаю, говорит ли он правду. Но угроза, которой он заканчивает рассказ про Сартаджа, звучит недвусмысленно.

И принимая во внимание, каким сложным путём убийца подобрался к Сартаджу и как заставил его страдать, в предсмертных муках перебирая в голове имена врагов, чтобы хоть на секунду вспомнить имя – Ленро Авельц… И ужаснуться не от боли, а от осознания того, что Ленро, спустя столько лет, до тебя дотянулся. Увидеть в темноте, услышать шорох – неужели он здесь, неужели призрак Авельца в этой комнате? И тихий язвительный хохот, и его презрительная ухмылка…

Конечно, имея такой мотив, Ленро мог спланировать убийство. Подкупить не только охрану Сартаджа и медперсонал, но и военную разведку, и само правительство. Такой масштабный план ради столь мелкой цели… Немногие на такое вообще способны.

А Ленро способен. Он бы и сделал.

Я без сомнений назвала бы его убийцей Сартаджа – пусть и подозрительна та часть его мемуаров…

Вот только Ленро Авельц мёртв.

Его убили два с половиной года назад – я, вместе с его женой Моллиандой, лично опознала тело.

Он мёртв. Мёртв, сколь бы невозможным это ни казалось. Как бы ни хотелось мне верить в обратное.

Этот архив собран из трёх источников. Это общедоступная информация из Сети, это интервью для документального фильма, находящегося в работе, и это материалы Особого комитета. Люди, верные моей семье и не забывшие добро, которое им сделал мой отец, помогли и предоставили к ним доступ.

Это моё личное расследование его смерти. Моя личная попытка докопаться до правды, обречённая, наверное, на провал. В этом весь Ленро – с ним никогда нельзя быть уверенной. Даже столь однозначная вещь, как смерть, вызывает сплошные вопросы.

…Когда я вышла из комы, то первое, что увидела – цветы. Фиолетовые, розовые и алые, жёлтые и тёмно-синие – они заполняли всю мою палату, и от обилия пыльцы я закашлялась. Эти цветы, как я узнала от врача, мне прислал Ленро Авельц. Вместе с ними он оставил записку – не знаю, стоит ли её здесь приводить и имеет ли она отношение к делу. Может, если пойму, что без неё не обойтись… В конце концов, когда дело касается Ленро, никогда не знаешь, что в действительности является важным.

Я любила его. Я любила его раньше, но после того, как чуть не погибла из-за него – а он с предельной (притворной?) честностью сознаётся, что понимал, что рискует моей жизнью, – я его возненавидела. Мне показалась, я совершила ошибку, когда увидела в нём что-то человеческое.

Под кожей рептилии, я думала, скрывается душа. Но я ошиблась. Рептилия есть рептилия, змея сбрасывает кожу, но остаётся змеёй. Ленро и глазом не моргнул, когда меня – свою возлюбленную, как сам пишет, – был вынужден использовать, чтобы остановить моего отца. Тогда, очнувшись после шести месяцев комы и едва разобравшись в произошедшем, я возненавидела его.

Но наша недавняя встреча, столь ужасно предшествовавшая его смерти, разбудила воспоминания. Шарм его неискренней улыбки снова опьянил меня. Пока этого не случилось и пока мы не встретились, мне даже стало казаться, что я научилась жить без Ленро Авельца. В мире без Ленро Авельца. Где все мы теперь оказались, и из которого я теперь хочу сбежать. Найти дорогу, хоть маленькую тропинку – назад, в мир с Ленро Авельцем…

Мы склонны идеализировать мёртвых. Боюсь, я впадаю в крайность. Я лучше других знаю, кем был Авельц. И я знаю, что я, возможно, одна из пяти-десяти человек на всей земле, кто помянет Ленро добрым словом. Его ненавидели, его презирали, ему завидовали, его ревновали, ему желали смерти, и всё в таком духе – а он этим наслаждался, купался в ненависти, как другие купаются в обожании.

Что же, Ленро, ты просчитался.

Как случилось, что проиграл тот, кто не проигрывает? Кто не признаёт саму возможность поражения? Как же получилось, друг мой, что тебя нет и мои слова о тебе уйдут в пустоту? Как ты мог ошибиться? Как мог погибнуть? Как ты мог оставить нас?..

Ничего не могу с собой поделать. Последние несколько лет я живу мыслями о нём.

Наверное, всех, кто приближался к нему на опасную дистанцию, Ленро заражал своим безумием. Я тоже подцепила от него эту бациллу, от которой теперь не знаю как избавиться. Да и не хочу избавляться. Ленро не всех подпускал близко, не всем передавал эти флюиды сумасшествия, флюиды какой-то странной, неземной жизни. Кто испытал такое, уже не увидит мир по-старому. И от этого нет лекарства – от лихорадки Авельца нет вакцины. Это смертельная болезнь, и я инфицирована – с первой секунды, как услышала от отца эту фамилию, как впервые увидела его у нас на Сицилии, как он впервые заговорил со мной…

Этот архив – и результат, и процесс моих размышлений. Осколки, что я хочу сохранить. Что-то подсказывает мне: разобраться в этой тайне не удастся. Разве что сам Ленро воскреснет и расскажет, как всё было. Смерть Сартаджа наводит на мысли. Мог Ленро срежиссировать это из могилы? Мог инсценировать смерть? Мог подготовить преемника? Может, я никогда не видела труп, а только двойника, а сам Авельц жив и где-то смеётся над нами?

Жаль, это всё слова. Сколько ни повторяй: «Ленро Авельц жив», – его прах, развеянный над Средиземным морем, не соберётся обратно. Он не восстанет и не отомстит врагам. Он мёртв, и всё, что мне остаётся, – продолжать поиск. Это единственное, что я могу сделать в память о человеке, которого ненавидела и ненавижу ещё больше за то, что он ушёл, а меня бросил здесь.

Ну вот, я договорилась до его собственных слов – в тех же тонах он описывает, как горевал после смерти Евангелины Карр. Длительный и сентиментальный слезливый рассказ в середине «Воспоминаний» – он всегда казался мне одним из наиболее странных мест.

Никогда бы не подумала, что Ленро может так нежно и страстно к кому-то относиться, что его так могла ранить смерть подруги… Не знаю, был ли Ленро честен, когда описывал свои размышления у её могилы. Может, он просто дурачился, пародировал какой-то из французских любовных романов, кто теперь разберёт?

Ада Уэллс

I. Наследие Джонса