Большая книга ужасов – 90

Глава III

Серёга толкнул дверь. Ободранный пятнистый линолеум, голубые стены с облупившейся краской и темнота, как будто окон нет. Ребята вошли за ним и оказались в маленьком тесном коридорчике, нелепом для этого большого со стороны корпуса. Дверь захлопнулась, оглушительно звякнув проржавевшей пружиной, кажется, что-то хрустнуло, и всё – темно. Несколько секунд в коридоре стояла молчаливая возня: кто-то вжикнул молнией рюкзака, кто-то хлопал по карманам… Ленка первая достала телефон и осветила облезлый линолеум под ногами.

– Уф. Я уж думал, глаза лопнули. – Мышка тоже достал телефон и забегал лучом по облезлым стенам. Краска на стенах шелушилась, как кожа, обгоревшая на солнце. Из-под чешуек виднелся почти чёрный бетон. Потолок, весь в ржавых подтёках, уходил далеко вверх. Впереди в луче фонаря виднелась обшарпанная, когда-то коричневая дверь.

– Идёмте уже, я так клаустрофобию заработаю. – Ленка прошла к двери, потянула за ручку. Дверь поддалась, на секунду в коридорчик проник дневной свет. Она открывалась бесшумно, без скрипа и лязганья давно истлевшей пружины. Вдруг Ленка пошатнулась, послышался странный звук, будто кто-то хихикнул, и дверь бесшумно захлопнулась.

– Ой!

– Чего пугаешь! – Настя подняла телефон. В луче зажмурилась побледневшая Ленка. Ручка осталась у Ленки в руках, щетинясь ржавыми саморезами. В двери зияли две дырочки, сквозь них в коридорчик попадал дневной свет, тонувший в свете телефонов. Всё было видно, как белым днём: стены, пол, потолок и Мышкин прыщ на носу, а всё равно казалось, будто где-то что-то прячется.

– Хорош мебель ломать! – Серёга пальцами подцепил дверь, и ребята вышли в длинный светлый коридор.

Огромные окна без единого стёклышка освещали картину разрухи. Облезлые стены, без рисунков и надписей, а всё равно какие-то грязные, даже пыльные, зашарканный линолеум, усеянный пожелтевшей бумагой и разноцветными корочками, похожими на обложки книг. Справа напротив окон – ряд поломанных дверей, когда-то коричневых, а теперь почти жёлтых, будто выгоревших на солнце. Торчащие из дверей шляпки саморезов намекали, что когда-то здесь были таблички, но их то ли сняли до закрытия, то ли растащили после.

– Нет здесь никакой охраны. – Ваня пнул ногой бумажный мусор. – Иначе прибрались бы.

Настя цапнула с пола какой-то листок и сразу захотела вытереть пальцы: он был мягкий от пыли, на бумаге от её пальцев остались белые следы. В воздухе кружилось маленькое пыльное облачко, освещаемое солнцем из окна. Ваня чихнул.

– Кто за чем, а ботаничка за знаниями! – Мышка вырвал у Насти листок и, кривляясь стал читать:

– Технология изготовления бисквитного теста!..

Таких листков ещё валялось под ногами штук тысяча: с рисунками, с записями, этот, исписанный аккуратным почерком с двух сторон, наверное, чей-то конспект. Правильно, здесь же учебные классы. Потихоньку, носком кроссовка, чтобы не лезть больше пальцами в эту грязь, Настя ворошила листочки. Надо было резиновые перчатки захватить.

Больше всего было конспектов или каких-то документов, судя по печатям, но Настю странно притягивали рисунки. Детские, настоящие, видно, что не кондитеры на лекциях исподтишка рисовали. Цветной карандаш, реже – фломастер, кривенькие тортики и конфеты, подписи огромными печатными буквами «Митя», «Вася», «Лена»… У «Мити» палочка в букве «и» повёрнута не в ту сторону.

Смотреть на рисунки было почему-то жутковато, казалось, что с этими детьми случилось что-то плохое, если их рисунки оказались здесь, в этих грязных руинах, в этом мусоре. Их место на холодильнике под магнитиком-черепахой из Турции, в старой папке с верёвочками на антресолях, но не здесь…

– Они, небось, уже пенсионеры. – Серёга подглядывал через плечо. – Переверни, жутковато выглядит.

– При взбивании теста… Серый испугался нарисованных пирогов! Испугался, что не выдержит и слопает бумагу!.. – Мышка, наконец, прекратил читать конспект и с разбегу влетел в разбросанные по полу листки: – Не бойся, Серый, я тебя от них защитю! – Рисунки и конспекты ворохом разлетелись из-под его ног, подняв облако пыли. Мышка ещё и пробежался туда-сюда, взрывая бумагу, как сугроб.

Настя отшатнулась, закашлялась, Серёга молча погнался за Мышкой, на ходу пытаясь дать пинка. Ленка щёлкала фотоаппаратом, не их, а стены, руины, вот это вот всё. Ваня молча крутил пальцем у виска. Под ногами бегущих рвались и пачкались ещё больше кривенькие тортики, нарисованные неизвестными детьми.

– Хватит! – Насте казалось, что они делают что-то плохое, непоправимо плохое, о чём пожалеют потом…

Мышка замер с поднятой ногой, вопросительно глядя на Настю. Серёга, вместо того чтобы отвесить ему пинка, тоже замер на ходу. Наверное, она крикнула это слишком громко, слишком… Слишком.

– Тут ещё куча мест, где мы не были. – Настя кивнула на ряд закрытых дверей. – А вы всё пыль поднимаете. Мы так до утра всё не обойдём.

– Не обойдём, – легко согласился Серёга. – Площадь-то огромная. Если Ванина собака и правда забежала сюда…

– Пошли! – оборвал Ваня и дёрнул ближайшую дверь.

Бывший учебный класс выглядел как бывший учебный класс. Несколько уцелевших парт (явно когда-то их было больше), сломанные стулья, шкаф без дверей с выглядывающими корешками каких-то книг. На стенах – пыльные плакаты с рекламой конфет двадцатилетней давности.

– И здесь школа! – Мышка дурашливо взвизгнул и попытался запрыгнуть на руки Ленке.

– Она достанет тебя везде! – подхватил Серёга. – Сейчас выскочит призрак училки и заставит тебя отвечать без шпаргалки! – Он взмахнул руками и, кажется, зацепил шкаф. С открытой полки прямо Серёге под ноги вывалилась какая-то книга.

– Ну я ж говорил… – он поднял тяжёленький фолиант, открыл, скорее автоматически, чем от любопытства. – Альбом, ха-ха! У моей бабушки такой!

Ребята подошли посмотреть. То, что держал в руках Серёга, действительно напоминало древний бабушкин фотоальбом, даже обложка похожа. Красный бархатный переплёт, внутри – плотные листы бедно-зелёного картона со специальными полукруглыми вырезами под фотографии. На первой странице от руки фломастером было написано: «Карамельщики».

– Звучит как ругательство.

– Замолкни, карамельщик!

Напротив во весь лист красовалась чёрно-белая групповая фотография. Люди в белых халатах и смешных шапочках стоят вдоль ленты конвейера и улыбаются в камеру. Снимок был паршивенький и какой-то дырявый. Не смазанный, как часто бывает со старыми чёрно-белыми фотографиями, не с попавшим в кадр пальцем, размытым на полкартинки, не с капельками на линзе, какие пытаются выдать за призраков в старушечьих передачах про потустороннее. Именно дырявым. Белые халаты, как будто вырезанные на темном фоне цеха. Серые лица толком не разглядишь в этом жутком качестве. А некоторых людей просто нет. На их месте – белые пустые силуэты, как будто выжженные по трафарету какой-то химией.

Несколько секунд ребята смотрели на эти странные дыры, даже Мышка молчал. Вроде ерунда: в каком старом альбоме не найдётся испорченного снимка? Тогда на телефон не умели щёлкать, целая история была: фотоплёнка, проявитель, фиксаж. Ну не удалась фотка, не выбрасывать же! Но от этого снимка было неуютно. Чужие люди, возможно, давно умершие, и точно, что давно старые, на древней фотографии. …И эти силуэты, как призраки. Как те, кого больше нет.

– Эти что, плохо работали, что ли? – Мышка поскрёб пальцем белый силуэт, будто надеясь, что от этого проявится картинка. – Им сказали: «Халтурщики не достойны быть на страницах нашего священного альбома!» – и вытравили.

Ленка потихоньку выдохнула, и, кажется, не она одна. Озвученная Мышкой мысль была проста, понятна, а главное – вероятна. Если чёрно-белая фотография, даже не «полароидная», то это ж какое время-то было! Ей бабушка рассказывала, как их не допускали на общую классную фотографию за бантики не того цвета. Да сама она сколько раз убирала в Фотошопе бывших подруг! А потом, когда мирились, возвращала обратно. Почему бы и нет? Просто «фотошопов» тогда ещё не было, приходилось действовать грубо.

– Может, они с фотографом поссорились. – Она хихикнула, и все разом ожили. Мышка цапнул альбом, шлёпнул им Серёгу и помчался от него через парты. Серёга наугад взял другую книгу и побежал догонять, Ленка защёлкала фотоаппаратом, Настя и Ваня подхватили падающий шкаф, поставили и стали изучать содержимое.

Парочка учебников, чьи-то конспекты и ещё несколько похожих альбомов. Должно быть, каждая бригада делала себе свой. Настя листала «Бисквитчиков». Тут были газетные вырезки, детские рисунки, дурацкие самодельные стихи и, конечно, старые чёрно-белые фотки. Много. По ним можно было наблюдать, как стареет каждый в бригаде: к середине альбома Настя уже начала их узнавать. И выжженный силуэт тоже. У «Бисквитчиков» такой был всего один, но почти на каждой фотке. И, кажется, это был один и тот же человек, потому что остальные присутствовали неизменно из года в год, как будто они там вообще никогда не болели, не увольнялись, не прогуливали. И только выжженный силуэт, Настя его уже узнавала. В косынке, в юбке, торчащей из-под халата, значит, женщина.

– Как же она так накосячила-то, что её везде поудаляли? – Ваня смотрел через плечо, держа в руках другой раскрытый альбом. Серёга с Мышкой еще бегали.

– Вряд ли об этом напишут в таком альбоме. Он же для истории и дурацких стишков, показать, какие все офигенные, а не наоборот.

– У меня двое. – Ваня махнул своим раскрытым альбомом. – А в самом конце уже фотки без них.

– Ну правильно: накосячили и уволились… – Настя пролистала свой альбом. Выжженная пропала где-то к середине и больше уже не появлялась. Странно всё-таки расправлялись с провинившимися работниками в прошлом веке.

– Ты говорила, здесь люди пропадали. – Ваня сам не понял, зачем спросил. Наверное, эти навели на мысль.

– Я говорила, что про это место куча страшилок, одна другой глупее. Но да: таких много. Ещё с тех времен, когда фабрика работала, да и после закрытия. «Работник кондитерской фабрики не вернулся домой»… Только, знаешь, первая половина таких баек пришлась на девяностые, когда фабрику продали в частные руки, а вторая – тоже на девяностые, когда её разорили и закрыли.

– Думаешь, разборки владельцев?

– Думаю, выдумки. Такое часто пишут, когда собираются что-нибудь ликвидировать. Типа опасно здесь, граждане, так что держитесь отсюда подальше, а мы от греха всё закроем, снесём или хоть продадим…

– Я тоже читала. – Ленка нацелилась фотоаппаратом на убитую трёхногую парту. – Только там останки людей находили. Точнее…

– Одежду! – Настя сказала это с ней хором. – В Интернете полно таких страшилок. «Такого-то числа такая-то работница кондитерской фабрики не вернулась домой. Не дождавшиеся родственники пошли на фабрику. Охрана утверждала, что она давно ушла, родственники уже собрались на поиски, но, пока возвращались по территории фабрики, нашли её одежду и обувь»…

– А ещё сумку и много фантиков от конфет! – подхватила Ленка.

– Ну ерунда же! – Настя задумчиво возюкала пальцем по очередной фотографии.

– Значит, так хорошо на выходе обыскивали! – Мышка подскочил и, спрятавшись от Серёги под партой, отмахивался очередным альбомом. – Фабрика же, производство, выносить ничего нельзя, их и обыскивали на выходе. Вот и перестарались чуть-чуть. Отобрали всю одежду, и сумку, и обувь. А тётка со стыда сгорела так: «Пш – ш!», – и нету!

– Дурак… – Настя вертела в руках альбом. – Эти истории все одинаковые, никакой фантазии! И ещё фантики: ну бред же!

– У многих маньяков есть почерк, – заметил Ваня. – Так и норовят сделать что-нибудь странное: цветочек оставить или вот, например, фантик.

– Тогда бы тела находили. А то получается, люди пропадали голышом, без денег и документов.

– Типичные девяностые, – хихикнул Мышка.

– Может, он хорошо их прятал, – не сдавался Ваня. – Может, мы сейчас…

…Тут на него из-под стола вылетел Мышка, двинул «Карамельщиками», получил в ответ «Бисквитчиками», и сразу забылся плохой разговор.

Глава IV

Ваня

В новых микрорайонах всегда неуютно. Ещё ничего нет: ни кофейни с пончиками, ни хоккейной коробки, ни друзей, с которыми можно торчать на этом пустыре, перекидываясь мемами из телефона. От этого чувствуешь себя бездомным. Даже занавесок на окнах нет у твоих новых соседей, не обжились ещё.

По вечерам в окнах мелькают чёрные силуэты, подсвеченные одинокими тусклыми лампочками на потолке. Огромные дома, тысячи квартир, а у всех – по одной лампочке на сером потолке. Не отделали еще потолки, чтобы вешать люстры или что там ещё. Все под одинаковым светом под одинаковыми потолками.

Если по-честному, то старый дом не многим лучше. Угрюмая пятиэтажка в хороводе таких же серых пятиэтажек, с маленьким двором, когда-то казавшимся огромным. Но там всё, как Ваня привык. Как ему надо. Хоккейная коробка, раздолбанная, изрисованная граффити, но привычная, Ваня каждый миллиметр клюшкой пропахал, а кое-где и носом. Старинное толстенное дерево, в развилке которого можно поместиться вчетвером и плевать сверху или кидаться желудями. Друзья, иногда полные придурки, а не иногда – просто придурки, но свои же. Человек в шестнадцать лет, конечно, хочет изменить мир, но не тот, что вокруг, а где-нибудь подальше, чтобы его самого не коснулось. Тот мир, где хоккейная коробка, дерево, надпись «Спартак» в подъезде, должен быть вечно, или хотя бы ещё полгодика и ещё чуть-чуть. А то в новых декорациях чувствуешь себя пусто.

После развода родители разделили имущество: отцу – собака и старая квартира, матери – Ваня и новая квартира в этом необжитом человейнике. Не хотел ехать. Полгода упирался, юлил, отговаривался. «Не хочу менять школу в середине года, вот лето наступит, тогда…»; «Не хочу в этот каменный мешок, вот сделаешь ремонт, тогда…». Но лето наступило, и впервые в жизни Ваня был не рад. Ремонт был сделан с рекордной скоростью, и отступать оказалось уже некуда. Тогда Ваня придумал: «Не хочу ехать без собаки», – в надежде, что отец ни за что не отдаст своего обожаемого Скотти.

Скотти – спаниель, древний, как мамонт, старше Вани, давно лишившийся слуха, но сохранивший склочный характер. Он любил раскидать свой корм на пороге кухни и никого не пускать. Его корм, его территория, он защищает своё, а вы как хотите. Чтобы попасть на кухню, приходилось ждать отца, спаниель слушался только его, и то через раз.

Когда Ваня был маленьким, Скотти зажимал его в углу и отбирал печеньки. От отца потом получали оба: Ваня за то, что ест не за столом, Скотти за разбой. На прогулке он норовил подраться с каждой встречной собакой или сбежать за кошкой или птичкой, поэтому с поводка его не отпускали.

В общем, тот ещё подарочек. Но отец этого пса любил. Потихоньку подкармливал под столом и даже позволял спать у себя в ногах. Ваня не понимал, за что, но был уверен, что отец его не отпустит, да и мать не захочет брать с собой, и они, ну, по крайней мере, Ваня с собакой, останутся дома…

Не прокатило. Отец, конечно, удивился, когда Ваня сказал, что не хочет уезжать без собаки, но сам себе объяснил: «Ну да, вы же вместе росли», – и махнул рукой. Вот так, одним жестом разрушив Ванин привычный мир, заменив дом на неуютный каменный мешок, да ещё и с этой собакой. А может, ему самому наконец-то надоел старый брехун, кто его знает.

Мать, которую Скотти совсем не слушался и кусал, наверное, тысячу раз за свою долгую жизнь, уже не пыталась возражать. От радости, что Ваня наконец-то к ней переедет, она была готова терпеть и не такое.

И вроде ничего особенного, ничего страшного, а ехал Ваня как на казнь. Утром встал и уехал. Это было уже в конце лета, когда все друзья, как назло, разлетелись по лагерям и турциям, и некому даже сказать: «Пока», кроме чата в телефоне. Ваня разослал им всякие глупости, вроде: «Я еду в Магадан, это в новом микрорайоне», – собрал то, что мать не успела увезти вчера. Долго запихивал Скотти в переноску, и без покусов не обошлось. Отца будить не стал: он в курсе. Вызвал такси и поехал.

…И, конечно, первое, что сделал старый склочник на новом месте – это пропал. Нельзя просто так взять и не создать человеку проблем, особенно, когда их и так по горло! Ваня ещё даже вещи не разобрал, хотя был уже вечер. Казалось, пока чемодан стоит на виду, ты здесь не навсегда. Глупость, а легче.

Ваня сидел на новом, неудобном, не примятом, как надо, диване, листал в телефоне всякую ерунду. Хлопнула входная дверь, мать позвала его из прихожей. Она сама повела Скотти гулять («Может, наконец-то ко мне привыкнет»), и теперь стояла в дверях с обрывком поводка.

– За крысой погнался старый хрыч! Здесь вот такущие крысы, Ванька! – она показала руками размер самого Скотти. – Звери. Никогда не видела раньше, не иначе новый магазин с собой привёз. – Она не выглядела расстроенной, скорее удивлённой. Должно быть, крыса и вправду была здоровенная. – Идём. Далеко не убежит с его-то лапами. Фигня этот поводок. – Она швырнула обрывок поводка на тумбочку и, пока Ваня обувался, искала, чем бы заменить. Вроде нашла какой-то ремень.

Ваня побрёл за ней во двор, ругая про себя склочного пса и мать, хоть она и ни при чём.

У подъезда на лавочке сидели бабульки, Ваня отстранённо подумал, что их, наверное, в комплекте привозят, чтобы к каждой лавочке своя бабка. Даже развеселился, хотя с чего бы. Отец убьёт!

– Ты отцу пока не говори. – Кажется, мать думала о том же самом. – Далеко не мог убежать, найдём!

По детской площадке шастали малыши, их мамаши чинно сидели на лавочках. Ваня пробежался туда-сюда, высматривая рыжую спину. Хотя нет, если бы собака, да еще и бесхозная, забежала на детскую площадку, мамаши подняли бы крик.

С трёх сторон двор окружали многоэтажки. Если та крыса и правда была из магазина… Они зашли в магазин, в другой, сбегали в соседний двор и даже во двор только строящегося дома. Мать пытала прохожих и всё повторяла это своё: «Отцу пока не говори».

За дворами был огромный пустырь, он просматривался, наверное, на километр вперёд. Трава, строительный мусор, далеко-далеко впереди какая-то огороженная территория, Скотти бы не добежал, он старый.

…Потом они опять вернулись во двор, порасспросили всех бабушек на лавочке. Зря. Скотти они не видели, точнее, видели, как он с матерью выходил, а потом нет, зато настроения «прибавили»!

– У меня тоже на днях собачка пропала, – поделилась бабулька в смешном сарафане с авокадо. – Всегда гуляла без поводка, всегда рядом была, от меня ни на шаг, а тут…

– А у Федотовых кошка из окна выскочила, – добавила вторая, в тряпичных домашних тапочках. Выпрыгнула, приземлилась на лапки и – деру! Лена из дома-то выбежать не успела, как след простыл.

– Будто кто-то нарочно сманивает! – закивала первая.

Мать слушала, открыв рот, а Ваня думал, откуда они всё знают, дом-то новый, только заселились все, где-то вообще квартиры пустые, ещё никто никого в глаза не видел, а эти уже…

– Откуда вы знаете?! – получилось глуповато и грубо. Но помогло: мать на него зашикала и повела прочь, искать собаку, а не болтать тут о грустном, ещё больше портя себе настроение. Что они вообще хотели добиться? Посочувствовать так? Теперь Ваня злился ещё и на бабулек.

Они бродили по дворам дотемна, как заводные машинки: туда, сюда, по кругу. Никто не видел собаку.

…Уже за полночь, уже дома, пытаясь уснуть на новом дурацком диване в новой дурацкой комнате, он ворочался и думал, что Скотти ему правда будет не хватать. Да, злющий склочный пёс, а Ваня не помнит себя без него. Это очень странно, когда уходит тот, без кого ты себя не помнишь. Жизнь изменилась. Всё уже не будет, как прежде.

Ваня встал, подошёл к окну и бессмысленно уставился на пустой двор. Детская площадка освещалась аккуратненькими сине-белыми фонариками. Никого уже не было, кроме одинокого старика самого комичного вида. Больше всего Ваню поразил наброшенный на плечи грязноватый белый халат. Старикан сидел на скамейке и хлопал в ладоши, будто аплодирует невидимому артисту. Ваня даже прижался к стеклу, посмотреть, кто там ещё. Никого. Маленький двор из окна виден весь как на ладони.

Он уже хотел отойти, пойти хоть чаю сделать, если не спится, но увидел кое-что ещё. Из-под закрытого магазина, из подвала, со стороны помойки, отовсюду к старику стекались-сбегались маленькие темные пятна, наверное, с ладонь величиной. Они передвигались прыжками, как белки, только без пушистых хвостов. Были хвосты! В свете фонарей их можно было разглядеть: тоненькие, лысые… Крысы! Странный старичок хлопками приманивал крыс.

Хотелось протереть глаза и правда пойти хлебнуть чаю, а лучше кофе, Ваня всё равно теперь не уснёт. Но старик не отпускал. На секунду показалось, что он поднял глаза и подмигнул Ване, но это показалось, движение глаз он бы не разглядел с седьмого этажа.

…Потом старик встал и пошёл прочь. Туда, в сторону пустыря, туда, где эта странная огороженная территория, куда они с матерью не пошли, потому что далеко, Скотти не добежал бы. Крысы бежали за стариком маленькой стайкой, как собачонки. Пустырь тонул в темноте, и дед с крысами будто утонул: сделал шаг – и нету, приснился. Ваня ещё видел несколько отставших крыс, а сам уже думал, что спит, что не бывает же так, в самом деле!

Он ещё постоял, глядя на чёрное пятно пустыря, потом пошёл на кухню и долго пил кофе. Скотти пропал. Он погнался за крысой.