Легионер. Книга четвертая
– Господа офицеры! Я хотел бы обратить ваше внимание на морально-нравственный дух воинских формирований, которыми вам доверено командовать, – начал Ляпунов. – Я не желаю нынче устраивать подробных разбирательств участившихся за последнее время случаев мародерства и грабежа местного мирного населения. Не до того, господа! Однако жалоб на ваших дружинников приходит много, верьте слову! Там забрались в курятник и несушек передушили, здесь произвели незаконную реквизицию муки или сена… Дружинники, аки псы голодные, рыщут по селениям и требуют у обывателей водку, мясо… Это крайне неприятные факты, господа! Тем более – в свете предстоящих нам, по всей вероятности, партизанских действий. Первое дело для партизан – поддержка мирного народонаселения, его лояльность и помощь. Ничего этого не будет, если вы в самом начале не искорените факты ограбления мирных поселян и случаи мародерства… Капитан Щекин, вы имеете сказать что-нибудь по существу?
Тот вскочил:
– Если позволите, ваше высокопревосходительство. Я уже письменно доносил и вам, и исполняющему должность начальника штаба местных войск подполковнику Осипову про случаи маскировки грабителей – очевидно, беглых арестантов – под дружинников. Две таких шайки были пойманы мною собственноручно, на месте преступления. Добыли, мерзавцы, красных ленточек, понашили их на бушлаты и армяки, и под видом квартирьеров и заготовителей обшаривали подворья поселенцев. Так что, господин генерал, тут всех собак, извините, вешать на наше воинство нельзя-с!
– Дозвольте дополнить капитана Щекина, господин генерал! – вскочил и молодцевато щелкнул каблуками капитан Быков. – Мало того, что обмундировка у дружинников, смею доложить, невразумительная какая-то, так еще и вопрос наведения дисциплины в дружинах не проработан. Где это видано, господин генерал, чтобы самым тяжким наказанием для солдата было его отчисление из воинского подразделения? Этак и сам Александр Македонский свои когорты мигом бы растерял, осмелюсь предположить! На время боевых действий и объявленного на острове военного положения самым разумным было бы приравнять дружинников к нижним армейским чинам. Вот когда они будут знать, что за оставление поля боя или мародерство под трибунал пойдут – тогда и дисциплина будет!
– У вас все, господа? Тогда отвечу сразу обоим, – кивнул военный губернатор острова. – Грабителей, маскирующихся под дружинников, приказываю изобличать, и с помощью местных гражданских и полицейских властей разъяснять. Местных жителей передавать гражданским властям, беглых арестантов расстреливать на месте. Это первое. Со вторым сложнее, господа офицеры! Формирование дружин и положенные в его основу принципы, включающие как льготы для дружинников, так и примерные меры наказания, изложены в приказе № 47 Наместника его Императорского Величества. А коли так, господа офицеры, то и обсуждать, а паче чаяния, осуждать сей приказ никому права не дано. Его надо исполнять. Есть еще вопросы? Нет? Тогда есть у меня вопрос к господину начальнику Первой саперной дружины господину Ландсбергу.
Ляпунов близоруко сощурился на вскочившего с места Ландсберга.
– Так вот, господин начальник Первой саперной дружины. Из имеющегося у меня рапорта следует, что всю последнюю неделю ваши люди усердно упражнялась в ежедневной стрельбе по мишеням. Стреляли по полтора-два часа, растрачивая при этом всякий раз не менее тысячи патронов. При всей похвальности воинских занятий, из данного факта вытекает грубейшее нарушение изданной мной директивы, доведенной, как уверяет начальник штаба, до всех войск местного гарнизона. А именно: налицо легкомысленное, если не преступное расходование боеприпасов, коих на каждую дружину выдано из расчета по двести патронов к винтовке системе Бердана. Учиться стрелять – это, конечно, похвально. Но чем же воевать после этакой расточительной учебы собираетесь, господин Ландсберг? Патронов в наших арсеналах почти не осталось!
– Полученный дружиной боекомпект, о котором говорит ваше высокопревосходительство, пребывает в целости и сохранности. Если вам угодно произвести личную ревизию, господин генерал – я готов предъявить все сорок две тысячи патронов немедленно!
– Тогда позвольте – а как же стрельба? Вы хотите сказать, что меня ввели в заблуждение?
– Никак нет, господин генерал! – Пряча под густыми усами легкую улыбку, Ландсберг шагнул к военному губернатору и протянул ему какие-то бумаги. – Извольте!
– Что это? – Ляпунов зашарил по столу в поисках очков. – Рапорт?
– Никак нет, господин генерал! Это оплаченный счет и расписка капитана норвежской зверобойной шхуны «Норд старз» в получении денег за проданные им винтовочные патроны системы Бердана. Если изволите вспомнить, то сия шхуна заходила в Дуэ за углем две недели назад. Зная скудость наших островных арсеналов, я поинтересовался у норвежца, нет ли у него лишних патронов? Таковые нашлись, и мне охотно их продали. Поскольку норвежский флаг является дружественным России, я не стал испрашивать разрешения властей на эту коммерческую сделку. Лицензия на подобные сделки с оружием и боеприпасами у меня, как у купца первой гильдии, имеется. Осмелюсь также напомнить вашему высокопревосходительству о разъяснительном письме господина генерал-губернатора Приморской области Гродекова, в коем он еще осенью прошлого года усиленно рекомендовал всем начальникам войск Охотоморья всемерно пополнять имеющиеся боезапасы, в том числе и за счет закупок у населения и прочих заинтересованных лиц…
Ляпунов сердито обернулся на подпоручика Марченко, и тот виновато развел руками: не знал, мол… Ляпунов откашлялся:
– М-да… Значит, не оставляете своих купеческих привычек, господин Ландсберг? – пробормотал он, потирая лоб. – За свой счет патроны купили… Что ж, в данном случае сие весьма похвально! Возьмите ваши счета и расписки… Так-с… О чем это я? М-да… Есть у кого еще вопросы, господа офицеры? Ну, тогда все свободны. Прошу следовать в расположение своих формирований и помнить все, о чем мы тут нынче говорили.
На улице штабс-капитан Рогайский догнал широко шагавшего Ландсберга и дружески потряс его за локоть.
– Здорово ты, Карл, «умыл» нашего «судейского генерала»! – негромко, с оглядкой на остальных офицеров проговорил он. – А заодно и этого лизоблюда Марченко! Экий поганец! У нас в Маньчжурии таким руку не подавали – доносы на товарищей писать!
– Ему не впервой, Аристарх! – хмыкнул Ландсберг. – Каждый месяц по два-три строчит – видно, обет такой дал своему богу: меня непременно «закопать»!
– Да черт с ним! – махнул рукой Рогайский. – Ну и что ты думаешь о нашей нынешней военной кампании? Полная конфузия! Полная! А ведь и я, грешный, поверил было нашему «судебному генералу», что войны на Сахалине не будет. С такой уверенностью он про это регулярно утверждал! Ну, думаю, начальству виднее! Опять-таки, он же со Ставкой все время сношения поддерживает! А тут смотри-ка, докатилось и до нас!
– Да, Аристарх, война уже совсем близко, – кивнул Ландсберг. – Японцы уже на юге острова… Неделя, много две – и мы увидим вражеские броненосцы здесь, на рейде!
Глава вторая. Где же Сонька?
…До отхода поезда Ландсберг, как и прочие пассажиры, посетил станционный буфет-ресторан Владивостокского вокзала. Там у него случилась еще одна встреча с прошлым.
– Простите, сударь, – рядом со столиком Карла остановился человек средних лет с белой бутоньеркой в петличке сюртука. – Простите, не изволите ли быть господином Ландсбергом?
Карл поднял глаза на говорившего. Прилично одетый господин, с цепким взглядом, с обширной блестящей лысиной. В руке тросточка. Лицо и голос незнакомца показались Ландсбергу смутно знакомыми, и он в который уж раз за последние годы с досадой подумал о том, что стареет, и память – особенно на лица – все чаще стала его подводить.
– Да, я Ландсберг, вы правы. Мы знакомы?
– О-о, не извольте беспокоиться и сетовать на свою память! Мы встречались с вами шесть лет назад, и довольно бегло, – незнакомец улыбнулся углами рта, ловко положил перед собеседником визитную карточку, и, словно извиняясь, добавил: – У меня-то память профессиональная, сударь!
Карл бросил взгляд на картонку: частное сыскное бюро «Стадницкий и Сын». Ну конечно, сыщик Стадницкий! Ландсберг тут же вспомнил, что нанимал этого господина для деликатных поручений, связанных с поиском во Владивостоке кандидатуры «сменщицы» для Соньки Золотой Ручки. Он приподнялся, пожал протянутую руку, предложил присесть.
– Благодарю. Собственно, я просто хотел засвидетельствовать свое почтение, господин Ландсберг, – Стадницкий поспешно опустился на стул, махнул рукой метрдотелю, караулившему каждое движение клиентов. – Рюмку коньяка, любезный! И лимончика, конечно, порезать… Изволите быть во Владивостоке по коммерческим делам, господин Ландсберг? Давно ли прибыли к нам с благословенного острова Сахалин?
– С последним осенним пароходом, сударь. Ожидаю, знаете ли, важных известий из столицы, предполагающих срочный отъезд в Европу. А с острова, как вы наверняка знаете, зимой только на собаках можно уехать. Вот и ждал известий из Санкт-Петербурга до сей поры.
– Да-да, с окончанием навигации с вашего благословенного острова не съедешь. Похвальная предусмотрительность, господин Ландсберг!
– А как ваше детективное бюро, господин Стадницкий? – вежливо поинтересовался Ландсберг. – Надеюсь, процветает?
– Да какое в нашем деле может быть процветание и благоденствие! – обреченно махнул рукой сыщик. – Это у сахалинских деловых людей коммерция на взлете! Наслышаны-с! Концессии угольные как на дрожжах плодятся, с нефтью большие дела раскручиваются… А мы что? С хлеба на квас, как говорится… Верьте слову, господин Ландсберг, больше из профессионального интереса на сыскной ниве тружусь, нежели из финансовых устремлений. Если бы не тетушкино наследство, позволяющее не думать о хлебе насущном, давно бы бросил свои детективные занятия! Тем более что по-настоящему интересные дела можно по пальцам перечесть, а так – всё больше кассиров беглых ищем-с, да жен неверных выслеживаем-с.
– Наслышаны, говорите? – Ландсберг усмехнулся, чокнулся с собеседником. – Ваше здоровье! Мы на Сахалине тоже, как говорится, о «великих» делах своих наслышаны – но только наслышаны, уверяю! Больше разговоров и ненужной суеты! Уголь и нефть на острове, разумеется, есть, но вот с разработкой месторождений проблем больше, чем самих месторождений. Главное – в законодательном и разрешительном отношении не всё определено. Впрочем, ни вам, ни даже мне нынче это и неинтересно, сударь. У вас – иные жизненные интересы, а я нынче отряхнул островной прах со своих ног, господин Стадницкий! И на Сахалин более возвращаться не планирую.
– Вот как? – вежливо поднял брови сыщик. – Крупные капиталисты туда, на остров рвутся, а вы, известный миллионщик, оттуда? Впрочем, не мое дело! Вам виднее, конечно! Да-с… Во Владивостоке не думаете обосноваться?
– Пока не знаю. Всё зависит от Петербурга, – уклончиво заметил Ландсберг. – Вот съезжу нынче в столицу, разберусь – и посмотрим потом…
Стадницкий внимательно поглядел на сюртук собеседника:
– В русско-японской войне изволили участвовать, сударь?
– А-а, это, – Ландсберг коснулся ладонью медали участника войны 1904–1905 годов с изображением всевидящего божьего ока. – Да, довелось, знаете ли…
– Не бронзовая, как у прочих, гляжу, а серебряная медалька у вас. Редкая! Мало кому такие дают – без колодки, на ленточке, специально для ношения на фраках отчеканена. Только для непосредственных участников боевых действий правительство такие медали чеканило. За особые заслуги, так сказать… Большие заслуги, полагаю, изволите иметь в той войне?
– Не больше, чем у других, – сухо ушел от разговора Ландсберг.
– Простите, если я как-то нечаянно задел ваши чувства, – извинился Стадницкий. – Просто, честно признаться, нечасто встретишь этакую награду у коммерсантов. Те в войну на иных фронтах воевали…
Он прожевал дольку лимона, промокнул губы салфеткой и с сожалением заглянул в пустую рюмку:
– Ну что ж… Рад был повидаться, господин Ландсберг! Пожелаю счастливой дороги в столицу и откланяюсь!
– Благодарю, сударь!
– Да-с! Совсем забыл! Полагаю, что обязан проинформировать вас, как бывшего клиента! Пустячок, но все же…
– Слушаю вас.
– Изволите ли помнить мадам Мешкову, справки о которой вы мне в 1902 году поручали навести?
– Разумеется, господин Стадницкий! А что, собственно?..
– Тогда, в 1902 году, получив о мадам Мешковой нужные вам сведения, вы увезли ее с собой на Сахалин, не так ли? Помнится, прежде я добыл для вас и фотографическую карточку мадам!
– Кажется, да, – Ландсберг начал догадываться, куда клонит Стадницкий.
– У сыщиков цепкая профессиональная память, сударь! Впрочем, я уже упоминал об этом – так вот! Через несколько месяцев после нашей встречи с вами, провожая в последний путь свою тетушку, я увидел на здешнем кладбище фамильный склеп Мешковых. И ее фотопортрет на обелиске – и тут же невольно вспомнилось ваше поручение! Это была она, несомненно! Мадам ведь умерла?
– Кажется… Да я, собственно, не интересовался этой дамой после выполнения своей благотворительной миссии, – состорожничал Ландсберг, пока точно не понимая, куда клонит собеседник, однако не ожидая от этого разговора ничего для себя хорошего.
Повисла многозначительная пауза. Стадницкий не уходил, и Ландсберг вынужденно поинтересовался:
– А для чего вы мне про мадам Мешкову и кладбище рассказываете?
– Да уж не просто так, – коротко хохотнул сыщик. – С полгодика назад мне снова было поручено разъяснить ее личность.
– Вот как? – поднял брови Ландсберг. – И кем же поручено, ежели не секрет? Кто заинтересовался безобидной старушкой?
Заметив, что сыщик заглядывает в свою опустевшую рюмку, Карл подал знак официанту, и тот немедленно принес полную.
– О-о, благодарю, сударь! Так вот: с полгода назад в мое детективное бюро обратился известный в городе ювелир, господин Мейер. Он рассказал, что накануне к нему в магазин зашла приличная с виду дама в возрасте, и попросила приказчика показать ей несколько вещиц. Она долго их перебирала, и в конце концов ушла, так ничего и не купив. А приказчик, убирая в витрину золотые украшения, обнаружил исчезновение дорогого браслета. Он выскочил вслед за дамой и обнаружил ее садящейся на извозчика. Приказчик предложил даме вернуться в магазин и разобраться в неприятном происшествии. Дама стала, как водится, возмущаться, но, не желая публичного скандала на улице, все же вернулась в магазин. Приказчик тем временем втихомолку послал за хозяином и полицией, а сам принялся убеждать даму вернуть браслет, взятый ею, видимо, по ошибке. Дама все отрицала. Явилась полиция. Дама, приказчик и господин Мейером были препровождены в участок. Там дама предъявила для осмотра свой ридикюль, а специальная сотрудница полиции произвела ее личный досмотр, который ничего не дал. Личность дамы сомнений у полиции не вызвала. Она сообщила, что во Владивостоке проездом, и нынче же отплывает на пароходе в Европейскую Россию. Ее с извинениями отпустили.
– И что же дальше, сударь?
– Ваше здоровье! – Стадницкий опрокинул в рот рюмку и продолжил. – Ювелиру в полиции сделали строгое внушение и порекомендовали поискать пропавшее украшение у своих приказчиков. А господин Мейер, как уже упоминалось, обратился ко мне. Приняв поручение ювелира, для начала я навел справки в полицейском участке. И с удивлением узнал, что пожилая дама, заподозренная в краже, предъявила бумаги на имя Мешковой.
– И вы хотите сказать, господин Стадницкий, что госпожа Мешкова оказалась воровкой?
Сыщик усмехнулся:
– Если бы я своими глазами не видел могилку мадам Мешковой, я так бы и подумал, господин Ландсберг! Но тут дело обстояло иначе. Нетрудно было догадаться, что заподозренная в краже браслета дама предъявила в полиции не свои бумаги! Косвенно это подтверждалось пояснениями допрошенной дамы: она не скрывала, что приехала с Сахалина и ожидала во Владивостоке пароход Добровольного флота, чтобы на нем отправиться в Европейскую Россию! Заметьте, сударь: она прибыла к нам с острова, на который вы ранее увезли настоящую Мешкову. Каким образом к самозванке попали бумаги покойницы? На сей вопрос могла ответить только она!
Ландсберг озабоченно щелкнул крышкой золотого брегета и покосился на остывающий обед. Словно не замечая нетерпения собеседника, сыщик продолжил свой рассказ:
– Разумеется, я не поделился с полицией своими выводами и намеревался отправиться в гостиницу, которую самозванка назвала. И у меня была ее фотографическая карточка, сделанная репортером местной газеты при задержании и разбирательстве с ювелиром.
– И все же я не понимаю, сударь, при чем тут я? – Ландсберг начал хмурить брови.
– Сей момент – я заканчиваю! Карточка оказалась не слишком высокого качества, однако, внимательно присмотревшись, я увидел черты лица другой дамы, некогда широко известной в России и даже за ее пределами.
– И что же? – не выдержал Ландсберг, который уже все понял.
– Ничего-с… Скажите, сударь: насколько я знаю из газет, известная аферистка и мошенница Сонька Золотая Ручка отбывала наказание на Сахалине?
– Это общеизвестный факт, сударь! Но позвольте вам возразить, господин сыщик! Вы хотите мне казать, что узнали на фотографии Соньку Золотую Ручку? Спешу вас разочаровать! Мне доподлинно известно, что упомянутая вами аферистка умерла еще в 1904 году, в период эвакуации населения перед высадкой на острове японских войск!
– Умерла? Вот как? Простите, сударь, а вы уверены?
– Сонька была отнюдь не рядовой преступницей, господин Стадницкий! Была, как говорится, на виду у властей и у обывателей. Должен заметить, что вы начинаете испытывать мое терпение, сударь! – Ландсберг всем своим видом показывал, что продолжение разговора считал неуместным.
Видя, что беседа становится для клиента неприятной, метрдотель насторожился. Он выдвинулся из-за портьеры и намеренно очутился в поле зрения Ландсберга, всем своим видом показывая готовность немедленно вмешаться и удалить назойливого посетителя.
– Я уже почти закончил, господин Ландсберг! – Стадницкий покосился на метрдотеля и прижал к груди обе руки. – В общем, для меня время было потеряно, и когда я явился в гостиницу для окончательного разъяснения личности самозванки, мне сообщили, что она съехала. Отбыла на пароходе Добровольного флота, как и сообщила в полиции, в Одессу.
– Вы так и не изволили сообщить, зачем вы рассказываете все эти ваши полицейские истории, сударь?
– Я полагал, что сия история будет вам интересна. Просто интересна, знаете ли…
– Вы ошиблись, сударь. Совершенно не интересна! Не смею задерживать, как говорится…
– Уже ухожу, уже! И последнее, господин Ландсберг! Весной следующего года, когда пароход снова оказался во Владивостоке, я все же поинтересовался у капитана судовыми документами относительно пассажиров. И с удивлением узнал, что мадам Мешкова не доехала до Одессы, а неожиданно для экипажа сошла на берег в Адене. Отчего бы, сударь? Чрезвычайно любопытно – не правда ли?
– Кому как! – сухо бросил Ландсберг. – Могу только повторить, что на Сахалине ни с мадам Мешковой, ни с Сонькой я не общался. Если вам не дает покоя это давнее дело, благоволите обратиться в соответствующие инстанции, господин Стадницкий! Ко мне у вас, надеюсь, больше вопросов нет?
Сыщик, к явному облегчению Ландсберга и метрдотеля, откланялся и ушел.
Аппетит Ландсберга был безнадежно испорчен. Ковыряя вилкой сложный гарнир, он неотвязно размышлял о том, какая все-таки это прилипчивая вещь – прошлое. Не отпускает, проклятое! Вот и тут: времени сколько прошло – а, поди-ка, напомнила о себе Сонька! Клялась ведь, божилась, что с новыми документами и в новой личине о старых грехах позабудет! И что же? До Владивостока только успела доехать, да и «засветилась» тут с прежними своими проделками!
Судя по всему, сыщик не сомневался в том, что кражу в ювелирном магазине совершила Сонька. Тем более, что предприимчивые людишки на Сахалине сотнями тиражировали фотографии мадам Блювштейн. Наверняка ее портреты попали и во Владивосток – а значит, и к сыщику Стадницкому. Ландсберг усмехнулся: ей повезло и тут! Обратись ювелир к сыщику пораньше – уехать Сонька отсюда не успела бы…
Многозначительность Стадницкого Карла настораживала. Сыщик явно чуял, что коммерсант Ландсберг знает больше, нежели говорит.
Не решит ли он продолжить свои изыскания? Может, не надо было гнать Стадницкого, а попытаться выпытать у него всю информацию?
«С другой стороны, времени с тех пор утекло порядочно, – успокаивал себя Карл. – Все эти годы про Соньку никаких слухов не циркулировало. И запросов на Сахалин насчет нее не поступало. Для тюремной администрации острова она умерла».
«Нет», – решил Ландсберг. Нет, не проявив никакого интереса к «любопытной информации» Стадницкого, он поступил все-таки верно. Еще четверть часа – и поезд унесет его из дальневосточных пределов – как Ландсберг надеялся, навсегда.
Рассчитавшись за едва тронутый обед, Ландсберг выбрался из заставленного пальмами зала ресторана на дебаркадер и направился к своему вагону.
Ретроспектива-2
…Без малого сутки дружина Ландсберга, закрепившись на Жонкьерских высотах, сдерживала высадку японского десанта на своем участке обороны. Подпустив десантные баржи, спущенные с боевых кораблей, на расстояние ружейного залпа, дружинники открывали пачечный огонь. Баржи смешивались, замедляли движение, рассчитывая на поддержку корабельной артиллерии. Корабли окутывались дымом, снаряды рвались на берегу, выворачивали камни и деревья. Однако дружине, разбитой на небольшие группы стрелков и рассредоточенной под прикрытием каменистых склонов, огонь корабельных орудий вреда почти не причинял.
Поняв, что на этом участке десант несет большие потери, японцы изменили тактику. Баржи стали направляться к берегу севернее и южнее Жонкьерских высот, где огонь обороняющихся был не таким плотным. Высадившись на берег и закрепившись, японцы принялись яростно атаковать подразделение Ландсберга с флангов. Дружина начала нести первые потери.
Ландсберг, укрываясь за камнями и в складках местности, лично провел разведку. Соседи с флангов уже оставили первую линию обороны и перебрались в дальние окопы. Постреливали по противнику не то что бы вяло, – но как-то недружно. В сильные линзы бинокля Ландсбергу было хорошо видно, что огонь ведется неприцельный. Дружинники, выставив стволы берданок за брустверы окопов, палили по большей части в «белый свет». Два пулемета стрекотали где-то за сопкой почти без перерыва, однако позиция пулеметчиков была выбрана не слишком удачно. Японские солдаты, почти не пригибаясь, сыпались и сыпались с барж на берег.
«Где же основные силы обороны?» – недоумевал Ландсберг. Сейчас, по идее, надо бы переместить пулеметы на фланги, и под прикрытием их огня сбросить высадившийся десант в море. Однако генерал Ляпунов почему-то медлил. А с моря накатывались новые десантные баржи, на которых виднелись лошадиные головы конного японского десанта.
– Господин начальник дружины! – закричали сзади. – Вестовой из штаба! Господин Ландсберг! Сюда! Срочное приказание!
Ландсберг принял пакет, разорвал – и не поверил своим глазам. Ляпунов извещал, что основные силы гарнизона, не принимая боя, начали отступление к Пиленгскому перевалу. Воинскому отряду капитана Терещенко и приданной ему дружине Ландсберга предписывалось обеспечить прикрытие отступающих частей, причем дружина замыкала арьергард.
– Он с ума сошел, – бормотал под нос Ландсберг, торопливо строча на развернутом планшете ответное донесение. – Нам надо хоть темноты дождаться, иначе под огнем противника половину дружины положу! Где вестовой?
– А он обратно убёг в пост! – доложили ему.
– Черт знает что! Ну и дисциплина! Сафронов! Ко мне!
Фельдфебель Сафронов, пригибаясь, добежал до Ландсберга.
– Срочное донесение для полковника Тарасенко. – Карл передал Сафронову свернутый лист бумаги с донесением. – Одна нога здесь, другая там! На словах скажи, что, ежели дружина будет оставлять свои позиции сейчас, то попадет на открытое простреливаемое противником пространство и понесет большие потери! Темноты надо ждать! Темноты! Если уж отступать приказано!
Фельдфебель исчез. Вернувшись через полтора часа, он доставил неутешительные известия. Тарасенко подтвердил приказание генерала Ляпунова о немедленной передислокации дружины. Не дожидаясь темноты, а немедленной! Ландсбергу предписывалось остаться на Пиленгском перевале в составе арьергардного отряда капитана Борзенко, третьей роты Александровского резервного батальона и батареи подпоручика Кругликова. Неожиданной новостью было уведомление Тарасенко о том, что японцы якобы заняли подступы к Пиленгскому перевалу. Как им удалось оказаться там столь быстро? Этого Ландсберг понять решительно не мог.