На пути «Тайфуна»: На пути «Тайфуна». А теперь на Запад. Жаркий декабрь
Наши бойцы, убедившись, что непонятное оружие им не угрожает, осмелели и подняли головы, наблюдая картину жуткого разгрома.
Как только вой ракет стих, среди скоплений вражеской техники выросло сразу восемь разрывов. Грохот от них слился в один громоподобный рокот и больно ударил по перепонкам, даже сквозь ладони, которыми я зажимал уши. Это начала работать дивизионная артиллерия.
Через несколько секунд, за которые корректировщик должен был успеть скороговоркой доложить о результатах стрельбы, еще шесть снарядов легло прямо посреди немецких пушек, изготовившихся к стрельбе. Немногочисленная прислуга орудий, копошащаяся рядом с ними, сразу повалились на землю – кто погиб, а кто прячется от обстрела.
Что-то грохнуло позади нас. Это к обстрелу присоединилась очередная батарея, взявшая на себя грунтовку. Постепенно в общий концерт втянулось не менее сорока орудий, в основном бивших по главной дороге и большой поляне. Я не мог сказать точно, какие калибры сейчас ведут артподготовку, но судя по всему, в ней участвуют все пушки, имевшиеся в нашей дивизии. Даже за рекой немцам не было покоя. Там вспухали разрывы поменьше – работа полковой артиллерии или 82-миллиметровых минометов.
Точность стрельбы у пушек намного выше, чем у систем залпового огня, и артиллеристы могли спокойно бить по ближайшим к нам немцам, прятавшимся в овражке всего в пятистах метрах отсюда, не боясь при этом задеть нас.
Не понимаю, как Гусев успевал их всех корректировать. Скорее всего, он просто распределял квадраты между дивизионами. Вспомнив про артиллериста, я посмотрел, что он там делает. Не обращая внимания на большой праздник бога войны, Гусев смотрел в бинокль куда-то на север, где были видны только маленькие вспышки. Похоже, что в игру включились немецкие батареи. Это неудивительно. В пределах видимости находилось не больше двух десятков вражеских орудий всех калибров, но в пехотной дивизии их должно быть в несколько раз больше, даже с учетом потерь последних дней.
Я тоже поднял бинокль и, держа его одной рукой, попытался рассмотреть, где еще могут находиться немецкие пушки и сколько их. Левой рукой я продолжал зажимать ухо, так как с этой стороны грохотало сильнее всего. Время от времени недалеко от мерцающих вспышек, еле видных за деревьями, вставал столб огня. Наверно, большая часть нашей артиллерии занята, и в контрбатарейную борьбу включилось только одно орудие. Но нет, оказывается, это был только пристрелочный огонь, и у наших артиллеристов еще осталась в запасе целая батарея, в чем фрицам пришлось тут же убедиться.
Тем временем Авдеев покинул свою ячейку и подполз ко мне. Что он говорил, я почти не слышал, но чекист достал кусок хлеба и показал мне знаками, чтобы я пожевал его и мякишем залепил себе уши. Пока я занимался спасением барабанных перепонок, Гусев снова повернулся к главным силам противника. Очевидно, вражеские орудия уже были подавлены.
Постепенно канонада стихала, но восемь орудий продолжали методично бить по вражеским позициям, перемешивая их с землей. Как и следовало ожидать, больше всего боеприпасов у нас имеется для трофейных гаубиц, и теперь они могли отправить обратно немцам хоть несколько вагонов снарядов, если понадобится. Я, правда, не ожидал, что 105-миллиметровых орудий будет так много. Но за последние дни не только наша рота разжилась трофеями, а сообразительные артиллеристы не зря всегда считались самыми умными среди всех родов войск. Они за несколько дней смогли освоить сложную технику и теперь были готовы применить свои знания на практике.
Но хотя восемь пушек с большим запасом снарядов и представляют собой грозную силу, но держать под контролем участок длиной несколько километров им достаточно трудно. Уцелевшие немцы это скоро поняли и стали потихоньку подниматься из своих укрытий. Несмотря на безлунную ночь, все поле, усеянное искореженной техникой, было хорошо освещено. Все что только могло гореть – пылало, и в отблесках пламени все движения немцев были как на ладони.
Где-то в направлении Андреаполя ухнуло, и небо с той стороны озарилось красным заревом. После того как мы надежно закупорили дорогу, соседняя дивизия могла спокойно обстреливать вражескую колонну, которой теперь некуда было деться.
Хотя большинство фашистов, выживших после обстрела, благоразумно решили отходить на запад, но часть все-таки предпочла направиться в нашу сторону. Организованной атаки не получилось, просто разрозненные группы шли кто куда, и некоторые случайно выбрали неудачное направление. Впрочем, пройти через дорогу, заставленную остовами горящей техники, было непросто. Там то и дело рвались боеприпасы, лежащие в грузовиках, или врывались топливные баки машин. Поэтому обойти поляну, подвергнувшуюся обстрелу, представлялось довольно разумным.
Я передал по цепочке стрелять только по моей команде и, положив перед собой автомат, стал внимательно рассматривать в бинокль подходивших немцев. Нас враги видеть в темноте не могли, поэтому шли спокойно, не ожидая засады. Некоторые тащили на себе раненых товарищей или какое-то ценное имущество.
Одна из групп мне очень сильно не понравилась. Около полусотни человек двигались слаженно, развернувшись в цепи и держа оружие наизготовку. Метрах в тридцати перед ними шел передовой дозор. Ни одного раненого в этой группе видно не было. То ли они их бросили, решив уйти налегке, то ли вовремя успели спрятаться в овражке и не попали под огонь. Скорее всего, первое. И действительно, когда один из солдат, не поспевавший за своими товарищами, неожиданно осел на землю, никто не остановился помочь ему. Жестоко, но надо признать, командир этого отряда действует правильно. Если он займется эвакуацией раненых, то может потерять всех солдат.
К счастью для нас, позиция для обороны была очень удачной. Наступающие цепи подсвечивались заревом пожара, а мы находились в темноте. Бойцы лежали тихо, боясь пошевелиться, но несколько человек клацнуло затворами. Я мысленно выругался в адрес салаг, не догадавшихся приготовиться к стрельбе заранее, как вдруг сообразил, что забыл откинуть приклад у автомата. Как я ни старался все сделать тихо, но скоба с плечевым упором встала на место с громким щелчком. Впрочем, все немцы сейчас должны быть полуоглохшими, и на фоне постоянного грохота ничего не услышали бы даже в десяти шагах. Теперь мне уже можно было начинать целиться, но неожиданно длинный магазин МП-40 уперся в землю, задирая ствол вверх. Вот что значит не заниматься практическими занятиями по рытью окопов. Бруствер, который я приготовил, был без приямка и годился только для винтовки. До противника оставалось уже чуть больше двухсот метров, и времени, чтобы возиться с ямкой для магазина, уже не было. Пришлось немножко сдвинуться назад и держать оружие почти на весу.
Заранее наметив себе деревце примерно в ста метрах от нас, я ждал, пока немецкий дозор поравняется с ним. К сожалению, несмотря на все старания, мне не удалось обнаружить среди наступавших фашистов офицера. Возможно, этим отрядом командовал какой-нибудь фельдфебель, но кто именно, понять было нельзя. А так хотелось, чтобы его подстрелили в начале боя.
Мой крик «огонь» совпал с очередным взрывом, прогремевшим совсем не вовремя, и вместо стройного залпа получилась разрозненная стрельба. Немцы сразу же залегли, но спрятаться им было негде, к тому же стреляли мы сверху вниз. Большое количество пулеметов и автоматов не оставляло противнику шансов, и уцелевшие стали торопливо отползать назад. Впрочем, таких было немного, большинство противников было сразу же выведено из строя. В начале боя не меньше пятнадцати немцев попытались отстреливаться, но уже через полминуты ответный огонь полностью прекратился.
Если кто-то из врагов и остался жив, то он лежал тихо, притворившись мертвым. Меня больше волновало то, что теперь наша позиция известна немцам, и они начнут нас обстреливать. К счастью, все опасения оказались напрасными. Выжившие в огненном аду фашисты были озабочены только спасением своих драгоценных шкур. Если у кого-то из них и мелькнула мысль идти к нашему холмику, то они благоразумно от нее отказались.
Правда, в нескольких километрах к северу от нас, где дорога не просматривалась нашими наблюдателями и не подверглась обстрелу, управление войсками должно было сохраниться. Но им не было никакого смысла лезть на простреливаемое советской артиллерией поле.
Еще некоторое время гаубицы и минометы вяло работали, пытаясь достать фашистов на переправе через речку, но вскоре стрельба окончательно стихла. Все, кто еще мог двигаться, ушли на запад, и только раненые ползали по выжженной земле среди догорающих обломков техники.
Итоги скоротечного боя оказались, к сожалению, нерадостными. Два человека погибли и еще двое было ранены. Пользуясь тем, что к нам больше никто не приближался, я прополз по позициям, чтобы проверить, в каком состоянии раненые. Их уже перевязали и отвели в небольшую ложбинку посередине холмика. Срочной эвакуации не требовалось, так как у обоих были сквозные ранения в руку.
Погибших можно было не осматривать. Прямое попадание в голову не оставляло им никаких шансов. Очень тяжело было вот так терять своих боевых товарищей, тем более что один из них был в роте с первого дня. Конечно, у немцев потери были в десять раз больше, но все равно приятного мало. А ведь враги даже не смогли воспользоваться пулеметом, расчет которого мы сняли в первую очередь. Видимо, очень опытные сволочи нам попались – за несколько секунд смогли сориентироваться и открыть ответный огонь по вспышкам.
После короткого боя ночь тянулась необычайно медленно. Мы всматривались в темноту, выглядывая приближающихся врагов, стараясь не кашлять от едкого дыма, который ветер нес в нашу сторону. Тошнотворный запах взрывчатки смешивался с гарью от сгоревших повозок и машин. Еще раз мне пришлось пожалеть об оставленных противогазах. Дышать без них сейчас было трудновато.
Перестрелок больше не было. То и дело мы видели тени, мелькавшие среди догоравших обломков техники, но к нам никто не приближался. Только несколько лошадей, которым повезло вырваться из постромок и убежать из огненного ада, проскакали через наши позиции.
Когда рассвело, Гусев подозвал меня к рации – вызывал комбат. Иванов разрешил нам возвращаться, так как нас вскоре должны были заменить. Но как ни хотелось мне отдохнуть, я все-таки предпочел дождаться, пока не подойдет другая рота, чтобы даже на короткое время не оставлять артиллеристов одних.
Корректировщикам замену пока не прислали, и они, зевая, остались на своем посту. Где-нибудь в лесах еще могли прятаться сотни фашистов, и помощь артиллерии могла скоро понадобиться. Подошедшие красноармейцы не стали отсиживаться в наших окопах и, взяв оружие наизготовку, начали прочесывать поляну, разыскивая выживших немцев. Ну что же, они всю ночь отдыхали, пусть теперь займутся делом. А нам уже и на боковую пора.
Глава 9
22 сентября. День
Когда мы вернулись к станции, старшина не дал бойцам ни минуты отдыха, пока они не почистят оружие. По окрестным лесам бродили тысячи фашистов, и хотя большинство из них сейчас изо всех сил бежало подальше отсюда, но расслабляться не стоило.
Не успел я присесть, как передо мной появился наш особист полка, опасливо державший небольшой пакет, предназначенный лично для меня. Авдеев тут же протиснулся ко мне и вежливо попросил разрешения осмотреть конверт на предмет целостности. Он крутил его так и эдак, рассматривая со всех сторон через лупу, и наконец вернул мне с не меньшим благоговением, чем до этого Танин. Пока сержант ГБ изучал печати, Танин доложил о результатах проверки личного состава. Еще два подозрительных субъекта было выявлено во второй роте, но их тоже решили пока не брать.
Мне очень хотелось отдохнуть и поесть, поэтому неожиданная задержка меня немного расстроила. Тем более что послание было отправлено не Берией, а «всего-навсего» его замом Меркуловым, а значит, было не очень важным.
Подавив раздражение – все-таки это война, а не турпоход, я забрался в палатку и вскрыл конверт. К моему радостному удивлению, там был список зарубежных физиков-атомщиков. Ну вот, я ломал голову, пытаясь вспомнить какие-нибудь фамилии участников «Манхэттена», а запросить список всех известных ученых не догадался. Хорошо, что в НКВД нашлась светлая голова, которая это сделала.
Я вчитывался в имена и подчеркивал карандашом те, которые казались мне знакомыми: Лео Сциллард, Нильс Бор, Эдвард Теллер, Джон фон Нейман. Скорее всего, эти люди теперь проживут недолго. Простите, товарищи ученые, но я не хочу, чтобы ваши атомные бомбы сбросили на наши города. А вот Фредерик Жолио Кюри сейчас находится в оккупированном Париже и делает гранаты для французского Сопротивления. Он вроде бы даже коммунист, и его нужно попробовать вывезти в Советский Союз.
Положив исправленный список обратно в пакет, я позвал «ординарца» и спросил, как можно запечатать конверт. Сержант подбежал через минуту, держа немецкий штык, разогретый в пламени костра, которым тут же нагрел сургуч до мягкого состояния. Мне осталось только приложить свою персональную печать и посильнее надавить. То ли дело в XXI веке: пикнул таблеткой с цифровой подписью, и всё.
Авдеев проникнулся важностью момента и, получше спрятав сокровище, помчался к Танину, чтобы потребовать у него машину. Ему не терпелось доставить такую ценность по назначению. Мне не было слышно, о чем они говорят, но особист позвал несколько бойцов и усадил их в кузов грузовика, вдобавок к своим подчиненным, которые там уже сидели.
Разрешив всем, кроме часовых, отдыхать, я направился к комбату, узнать итоги ночного обстрела, которые разведчики уже должны были подсчитать. Предварительные результаты не могли не радовать. Только убитых гитлеровцев уже насчитали свыше восьмисот, и три сотни было взято в плен. Скорее всего, не меньше двух тысяч раненых должно быть среди фашистов, успевших удрать. А самым главным было то, что немцам пришлось бросить почти всю технику. Дорога до Андреаполя была забита грузовиками, пушками и повозками с разным снаряжением. Многие фашисты бросили даже личное оружие, когда переправлялись через речку, и теперь на берегу Лососны валялись сотни винтовок и десятки пулеметов.
Пока бойцы нехотя ковырялись в консервах, подъехала полевая кухня, привезшая горячую еду, и завтрак плавно перетек в обед. После первой кружки разведенного спирта пить мне больше не хотелось, но когда мимо провели колонну из полсотни пленных немцев, мы все дружно выпили за Победу.
Когда рота наконец поела, все стали укладываться спать, а я уединился в палатке и достал блокнот, чтобы записать все, что еще удастся вспомнить по военной технике. Но мне не удалось написать ни одного слова, так как сразу же снаружи раздался оклик:
– Стой, кто идет. – И затем лязг передергиваемого затвора. Затем послышались тихие голоса рядом с палаткой. После короткого разговора, содержание которого мне было не слышно, часовой уже громким голосом позвал меня. Чертыхаясь, я вылез из палатки и, к своему изумлению, увидел Ларина. Предполагаемый шпион стоял с самым невинным видом и без оружия. Стрелин, ни на секунду не забывавший следить за подозрительным солдатом, уже стоял у него за спиной с автоматом наготове.
– Товарищ командир, разрешите обратиться.
– Что вы хотели спросить?
– Разрешите переговорить с вами наедине.
– Хорошо, – не подавая вида, согласился я. – Давайте отойдем, чтобы нас не услышали.
Дальше чем метров на тридцать я отойти не решался. Хотя пистолета или ножа у него и не было видно, но он мог их спрятать. Да и вообще, матерый диверсант умеет убивать и без оружия.
«Вот ведь сволочь, – мелькнула мысль, – выбрал момент, когда Авдеева нет».
Взглянув, как сержант расставил насколько бойцов с автоматами, я немного успокоился, но все-таки ближе чем на два метра к потенциальному шпиону не приближался. Я как бы невзначай положил руку на расстегнутую кобуру и коротко бросил Ларину:
– Можете говорить.
– Товарищ командир, я сразу понял, что вы не отсюда, еще когда вы после захвата станции нас агитировали.
– Интересно, и откуда же я, по-вашему?
– Как и я, из будущего.
От волнения я выпустил рукоятку пистолета, которую судорожно сжимал все время. Но для меня это было уже второй раз, и я смог быстро овладел собой:
– Продолжайте, боец.
– Я из 2005 года. Только тут все немного по-другому, чем в моей истории. У нас Киев немцы взяли еще в августе, а здесь только недавно. Зато у нас Смоленск долго держался. Наверно потому, что еще до войны командующим Западным округом был назначен Кулик вместо Павлова.
От волнения у меня снова перехватило дыхание:
– Тогда у вас война окончилась раньше, – предположил я. – В моей истории Берлин мы взяли в сорок пятом.
Ларин не смог сдержать изумленного возгласа, но тут же пояснил причину своего удивления:
– А у нас война закончилась в сорок четвертом, но только в Польше. После взятия Варшавы Германия сразу капитулировала.
– А когда вы в космос полетели?
– В 1956 году первая ракета отправилась на Луну.
– Тоже на год раньше, – обрадовался я, стараясь не показывать появившиеся сомнения. В 30-х годах было принято считать, что первый полет в космос состоится непременно на Луну, хотя это на порядок труднее, чем просто выход на околоземную орбиту. – Ну, расскажи, кто у вас главный конструктор, как выглядит ракета.
Из дальнейшего рассказа выяснилось, что о многоступенчатых ракетах Ларин никогда не слышал. О вычислительной технике он тоже имел весьма смутное представление. Зато с гордостью рассказал о миниатюрных радиолампах, позволяющих собирать компактные рации. Тоже крайне подозрительно, ведь твердотельные аналоги радиоламп изобретут уже в 1947 году, причем на первенство в открытии транзисторов претендовало сразу несколько стран. Кстати, как хорошо, что он мне о них напомнил, а то в своих рекомендациях я этот момент упустил.
Чем больше шпион рассказывал о «своем варианте истории», тем яснее становилось, что он врет. Ларин увлеченно живописал прекрасный мир будущего, при этом эмоционально размахивая руками. Слов нет, рассказ был интересным и хорошо продуманным, но не имел ничего общего с действительностью. Разумеется, в чужой вероятности мир мог развиваться совсем по-другому, но основные научные открытия все равно должны были состояться, и самые крупные месторождения нефти в любом случае должны были найти. Напоследок я расспросил его об оружии двадцать первого века. Ну, разумеется, там были электрические ружья, многобашенные танки, огромные линкоры километровой длины с соответствующего размера орудиями. Что меня удивило, так это наличие реактивных самолетов, ведь даже в конце сороковых годов фантасты, незнакомые с секретной техникой, продолжали писать о винтовых истребителях. Но вот боевых ракет в «мире Ларина» не было. На мой осторожный вопрос о самых мощных бомбах, Ларин ответил, что у них имеются пятитонные бомбы со взрывчаткой, в десять раз мощнее тротила. Ну что же, ни малейших сомнений уже не оставалось.
– Не двигаться, руки в стороны, – заорал я, вот только вместо того, чтобы направить на врага пистолет, рука по привычке схватилась за рукоятку штыка, висевшего у меня на поясе. Сделав один быстрый шаг и слегка наклонившись, я выбросил руку вперед, поднеся лезвие к прямо к горлу противника. От неожиданности Ларин замер и не помышлял о сопротивлении. Все-таки лезвие ножа, поднесенного к самому лицу, пугает гораздо сильнее, чем вид огнестрельного оружия, даже нацеленного на тебя в упор. А впрочем, что ему еще оставалось, ведь вокруг было много бойцов, и живым он бы не ушел.
Какое то мгновение мы смотрели в глаза друг другу, но подоспевшие бойцы уже валили шпиона на землю и вязали ему руки.
– Срочно вызывайте особистов полка и дивизии! Стрелин, подойдите сюда.
Отведя сержанта в сторонку, я приказал ему бежать к командиру второй роты и передать, чтобы он арестовал подозрительных бойцов, о которых его предупреждал особист.
Увидев, что солдаты нашей роты забегали туда-сюда, все тоже стали вскакивать и подбегать к нам с вопросами. Когда суматоха постепенно улеглась, к нам подъехала машина комполка, но вместо капитана Козлова в ней сидел Танин с двумя автоматчиками. Я сразу же предупредил его, что никаких вопросов задержанным шпионам задавать нельзя.
– Извините, но как мне сказали, это не ваш уровень. Допрашивать их сможет только Соловьев.
Особист тут же развел бурную деятельность. Убедившись, что шпионов хорошо охраняют, он собрал командиров рот и распорядился, чтобы мы проверили, весь ли личный состав на месте. И как в воду глядел. В третьей роте не хватало бойца Львова, и тоже из числа освобожденных на станции. Танин открыл свой блокнот и посмотрел, что там на него есть:
– Мы с Соловьевым подозревали, что это бывший командир, из трусости переодевшийся рядовым бойцом. Я решил, что пока не придет ответ на запрос, пусть Львов повоюет в качестве красноармейца. А он, оказывается, тоже шпион. Ну ничего, погоню за ним уже послали, и далеко ему не уйти. Свою винтовку Львов оставил, когда уходил в кусты, чтобы не вызывать подозрений, так что деваться ему некуда.
Разведчики, которых отправили ловить шпиона, вернулись очень скоро, неся на самодельных носилках своего раненого товарища. Им легко удалось обнаружить следы беглеца на влажной земле, и они стали его настигать. Но вместо того чтобы бежать, Львов устроил засаду и начал стрелять по преследователям, причем с большой точностью. Судя по сверкнувшему солнечному блику, винтовка у него была с оптическим прицелом. Разведчики стали заходить с двух сторон, чтобы взять его на мушку. Брать диверсанта живым они уже не пытались. Но тут их ждал новый сюрприз. Неожиданно раздалось громкое тарахтение двигателя, отчетливо слышимое в лесной тишине, и Львов умчался на мотоцикле по ровной утоптанной тропинке, позволявшей ему развить большую скорость. На месте засады обнаружили большой тайник, в котором, очевидно, и было всё спрятано. В нем осталось несколько гранат, автомат и снайперская винтовка, из которой недавно стреляли.
Судя по всему, тайник сооружали для спасения только двоих человек. Мотоцикл был без коляски, комплектов немецкой формы, в которую Львов так и не успел переодеться, лежало тоже два. В кармане кителей были обнаружены пропуска, обладатели которых могли беспрепятственно пройти через немецкие посты.
Все это говорило о том, что операция была подготовлена серьезно. Опрос бойцов показал, что во время моего разговора с Лариным красноармеец, похожий на Львова, подошел близко и внимательно наблюдал за нами. Что еще хуже, все бойцы, стоявшие в оцеплении, дружно отметили необычную жестикуляцию шпиона, которой он сопровождал свои слова. Когда я с ним разговаривал, то смотрел прямо в глаза и не обращал внимания на его руки. Но теперь, припоминая все обстоятельства беседы, я решил, что он жестами передавал своему сообщнику полученную информацию.
Танин, горевший желанием хорошенько порасспрашивать шпионов, предложил мне самому начать допрос, не дожидаясь приезда дивизионного особиста.
– Нет, этим должен заниматься профессионал.
– Но у нас могут быть еще другие шпионы, – горячился особист.
– Если бы были, то давно бы уже удрали. А если я начну допрашивать задержанного, то мне он все равно правду не скажет и только запутает следствие.
Наши препирательства закончились с приездом Соловьева. Вместе с ним прибыли команда следователей и отделение пограничников, занимавшихся в особом отделе ловлей диверсантов.
Выслушав мой короткий рассказ, капитан поручил своему заместителю расспросить бойцов, пограничников отправил осмотреть окрестности и тайник, а сам уединился со шпионом в одном из сараев.
Когда заместитель особиста подошел к бойцам, те сначала отпрянули от грозного лейтенанта госбезопасности, но потом, наоборот, обступили его тесной толпой. Заинтересовавшись, я тоже подошел поближе. В отличие от своего начальника, лейтенант Петров вел себя спокойно и интеллигентно, поэтому народ от него и не шарахался. Старая медаль на его гимнастерке говорила о том, что трусом он тоже не был.
Между тем особист уже вышел из сарая, где проводил опрос пленного. Криков и ударов оттуда слышно не было, но, судя по виду капитана, результаты допроса его вполне устраивали. Он подозвал моих бойцов и показал несколько жестов.
– Так шпион делал?
– Да, товарищ капитан, – отозвался Стрелин, – я хорошо рассмотрел, именно так он и делал. Только вы показываете одной рукой, а он обеими руками размахивал.
– Ларин подтвердил, что с ним было еще трое. Двое, которых мы уже взяли, и сбежавший Львов. Кстати, его настоящая фамилия Козлов.
– Вот сволочь, – зашумели бойцы, – а еще однофамилец нашего комполка. Так испоганить хорошую фамилию.
Приказав своим подчиненным хорошенько охранять шпиона, Соловьев предложил мне отойти подальше, чтобы посекретничать. Я последовал за ним с понурой головой, в ожидании справедливого разноса. Еще бы, надо же было додуматься рассказать о себе первому встречному. Конечно, по-хорошему мне следовало не откровенничать перед ним, а сразу вызвать особиста. Но кто же мог знать, что немцам все известно? Успокоив себя таким образом, я посмотрел на капитана, который спокойно стоял, ожидая, пока я соберусь с мыслями.