Рябиновая невеста
И она вспомнила, как в тот день, когда её заперли в кладовой, эрль нашёл руны на стволе дуба…
В тот день она виделась здесь с Игваром…
Может, это сделал он? Но… зачем?! И, вообще, что они означают?
Но времени искать ответы у неё не было. Олинн снова намотала на голову платок, прислушалась к звукам в замке и осторожно пробралась по лестнице вниз.
В этот раз ей повезло – на кухне оказались только бывшие рабыни ярла, которые вовсю обсуждали так неожиданно свалившуюся на них свободу. И, пока до неё никому не было дела, Олинн прихватила хлеба и мяса, несколько пирожков с ягодой, сунула всё в котомку и быстро ушла. Спустилась к конюшням и кликнула младшего конюшего. Мальчишка был немного блаженным и сторонился людей, но с лошадьми отлично ладил, и Олинн знала, что он не станет смотреть на неё осуждающе. Она дала ему сладкий пирожок, попросила разыскать Торвальда и позвать его на конюшню. А в ожидании спряталась пока между стойлами, совсем как воровка.
Ей было так стыдно… стыдно, кажется, вообще за всё. За то, что боги обделили её умом и хитростью, и что теперь все смотрят на неё, как на врага. И что именно сострадание, которого ей щедро отсыпала Луноликая при рождении, превратило её теперь в изгнанницу и беглянку в собственном доме. Хотя и дом ли это? Отец её только что проклял, а мать…
Матери она совсем не помнила.
Когда-то Олинн пыталась выяснить, откуда же она родом. Отец об этом не распространялся, а Ульре говорила, что привезли её в Олруд с юга, из очередного похода. Сам ярл как-то сказал под хмелем, что где-то за Перешейком была деревня, в которой жили вьёли, и что там была одна женщина… Сказал, красивая. А слуги болтали, будто зачаровала она ярла так, что он и жены своей не помнил. И когда шёл походом на юг, то всегда останавливался в той деревне и жил там по полгода. Но, возвращаясь однажды домой, обнаружил, что деревню сожгли южане и всех убили. Как при этом Олинн осталась жива – неизвестно. Расспрашивать об этом у воинов, которые были с ярлом в тех походах и могли знать подробности, она боялась. Ярл и сам не любил об этом говорить, и другим запретил. И никто несмел ослушаться, зная, какой тяжёлый кулак у Белого Волка.
Олинн вздохнула и обернулась, услышав шаги.
− Что же ты наделала, пичужка? – устало спросил Торвальд, когда конюший отошёл подальше.
− Ох, Торвальд! – выдохнула Олинн и закрыла лицо руками. – Лучше бы я послушала тебя там, на болотах!
В этот момент ей как никогда захотелось разрыдаться, но она лишь потёрла щёки ладонями так, будто можно было стереть стыд и неловкость, и, как могла, рассказала Торвальду свою историю. Умолчала, конечно, о многом. Например, о том, что произошло у реки, как Игвар поцеловал её и звал с собой. Но зато рассказала о звезде. Поверит Торвальд или нет, это его дело, но молчать и чувствовать вину у неё больше не было сил.
− И что, она вот просто так взяла и исчезла? – с недоверием спросил старый вояка.
− Да, вспыхнула и рассыпалась. Даже пыли не осталось. Скажи, откуда могла быть эта звезда? – спросила Олинн, закончив свой рассказ. – И как она оказалась у монаха… ну, то есть у их командора? Я видела у Фэды браслет, там такой же узор, а браслет этот был откуда-то с юга. Может, это какое-то колдовство? Была бы жива Тильда, я бы спросила у неё! А теперь не знаю, что и делать.
Торвальд поправил повязку, закрывавшую один глаз, и задумчиво погладил по шее лошадь, стоявшую рядом.
− Знаешь, я в тот год не был в походе. Лежал с раной в боку в лихорадке, а ярл ушёл без меня, – ответил он неторопливо, с трудом вспоминая давние события. – Ходили они далеко на юг, но перед этим приснился ему нехороший сон, и ярл пошёл к вёльве. Она зарезала оленя и жгла костёр, и он долго у неё пробыл. Сказал потом, что она видела в оленьих кишках и в пламени плохое предзнаменование. Что-то он говорил под хмелем: «Будет гореть вода, как сухая трава, а земля трескаться, как лёд. Но если люди попросят богов, то пошлют они им Звезду Севера. Она защитит людей и спасёт. Тот, у кого будет звезда, тот и спасётся». И вроде как вёльва подсказала ему, куда идти за этой звездой и где просить богов. В горы, по ту сторону болот. В Ир-нар-Рун. Но, может, оно и не так было, потому что у вёльвы ярл пил тот дурной напиток из грибов, а с него ещё и не такое померещится. Уж не знаю, был ли он в горах, или нет, и кого просил… Белый Волк и просить-то не умеет, ты же знаешь. Но в тот год он в походе пробыл очень долго, а вернулся оттуда с тобой и сказал, что о звезде можно больше не беспокоиться – Север под защитой. Может, тогда он её и привёз. Но больше я про это ничего не слышал, и если та звезда и была, то ярл её никому не показывал.
– А куда они ходили? Откуда её привезли? – спросила Олинн. – Как называется это место?
– Да мне все те названия, как одно, не помню уже. Давно ведь было, – отмахнулся Торвальд. – Ты лучше сама ярла спроси.
– Мне сейчас нельзя ему попадаться на глаза, – ответила Олинн, вздохнув. – Да и вообще, лучше никому не попадаться. Меня в Олруде теперь считают предательницей, а отец меня проклял. Послушай, ну хоть что-то ты знаешь о том месте?
– Могу сказать только, что это дальше на юг, за болотами и за горами Ир-нар-Руна.
Но для Олинн это ничего не значило. Она бывала только в Олруде и в Бодваре, да ещё в окрестностях замков, на болотах и в ситтах. А что находится за Перешейком, она знала только из рассказов Ульре, которая пересказывала всё, о чём слышала от хирдманов, приукрашивая на ходу собственными выдуманными подробностями.
– А моя мать? О ней ты что-нибудь знаешь? В какой деревне она жила? Сколько лет мне было, когда отец меня привёз?
– Нет, не знаю. А ты… Да мелкая ты была, но уже ходила, – ответил Торвальд. – Хотя ты всегда была невеличка.
– Ходила? – удивилась Олинн. – Почему же я ничего не помню, что было до Олруда?
– Ну кто же знает! – пожал плечами Торвальд. − Я уже стар, всё в памяти перепуталось.
Первое, что Олинн помнила из детства − комнату под крышей да немую няньку, которая поначалу за ней ухаживала. Та могла только мычать и указывать рукой, что делать. И может, и сама бы Олинн не научилась говорить при таком воспитании, но как-то в замок пришла Тильда и увидела её во дворе. Вот с того дня всё и изменилось. Олинн отдали другой няньке, той, что присматривала за детьми ярла, и комнату выделили получше каморки под крышей. Она стала играть с Харальдом и Фэдой на равных, почти как настоящая дочь ярла. И разве что эйлин Гутхильда иногда покрикивала на Олинн, но отец как-то осадил её за это. С тех пор мачеха никогда не ругала падчерицу в его присутствии. А однажды вёльва снова пришла в замок, позвала Олинн с собой и стала учить её понемногу разным премудростям: травам, знакам и голосу Великой Эль.
И вот теперь Олинн подумала, что ничего не помнить о своём раннем детстве − это странно. Как будто её прошлое кто-то отсёк, словно нить перерезал. Почему она раньше не задавалась этим вопросом? Почему подумала об этом только сейчас? Может, всё из-за тех слов, что сказал отец?
«…Она сказала, что если ты умрёшь, то я потеряю всё, что люблю. И поэтому я берёг твою жизнь. Но теперь… Раз ты взяла Звезду Севера, то я верну ей всё сполна её же монетой. Если ты не принесёшь мне перстень, то, как только наступит Йоль, теперь уже ты будешь терять всех, кого любишь. Тех, кто рядом с тобой. Как она прокляла меня, так вот теперь я возвращаю ей это проклятье и отпускаю тебя. Именем Севера…»
Её мать прокляла её отца? Но что же тогда получается? Может, и не было никаких южан, которые сожгли деревню? Может, это сделали хирдманы Белого Волка? Иначе зачем матери его проклинать?
Торвальд на её вопросы лишь плечами пожал. Может быть, и так. Белый Волк забирал, что хотел, а кто противился ему, того ждала незавидная участь. Но Олинн выслушала его рассказ и подумала, что, может, и Торвальд ей соврал обо всём. Очень уже часто ссылался на плохую память, а память у него была преотличная. Это Олинн знала точно.
– Куда же ты пойдёшь? – спросил Торвальд, узнав, что она планирует бежать из замка.
– В Бодвар, к Фэде, – ответила Олинн. – Она меня укроет, только нужно где-то взять лошадь.
– А ты не боишься бежать?
− Чего мне теперь бояться? – усмехнулась Олинн. – Всё худшее уже случилось.
− Я их видел на болотах…
− Кого?
− Гончих, − Торвальд прищурил единственный глаз.
− Гончих?! Ох, Луноликая! И какие они? – жадно спросила Олинн.
− О, Нидхёгг! Даже на смертном ложе я не забуду их чёрные пасти и зелёные глаза! – хрипло произнёс Торвальд. – Топор и меч не возьмут этих тварей, и даже твоя вёльва не смогла ничего сделать с ними!
– И они тебя не тронули?! – Олинн даже голос понизила.
− Они промчались мимо меня. Огромные, чёрные, чернее самой ночи, и сквозь шкуру у них зелёным светом просвечивали рёбра. И глаза светились в темноте, и слюна капала из пасти тоже зелёная. Храни нас всех боги от таких тварей! Я их видел вот так близко, − он протянул вперёд руку и растопырил пальцы. − И они бы меня разорвали! Но где-то на болотах затрубил рог. Они его услышали и помчались на зов.
− Рог? И кто их мог позвать?
− Да ясно, что красноволосая ведьма Гидеона. Я, пока сидел в подвале, наслушался про неё всякого. Говорили, что она пьёт кровь убитых и что во славу своего бога сжигает людей, а угли потом собирает и складывает в шкатулку.
− И ты думаешь, эти твари всё ещё там? – Олинн внутренне поёжилась. – Война же закончилась…
− Не знаю. Но клянусь всеми богами, я бы не хотел встретить их снова.
А Олинн подумала, что до замка Бодвар за день она доберётся, если на лошади. Главное, успеть до заката, ведь твари Нидельхайма боятся солнца.
− Мне нужна лошадь, − тихо произнесла Олинн. – Помоги мне выбраться из замка.
– Ладно, пичужка, помогу, – ответил Торвальд и кривовато усмехнулся. – Меня теперь приставили к кухне отвечать за выпивку. Так что завтра я погоню подводы за элем и повезу из замка пустые бочки. Воинам короля понадобится много эля, − он провёл пальцами по усам, − переоденься в мужское, посажу тебя на одну из подвод, сойдёшь за мальчишку.
Глава 17.
Олинн и подумать не могла, что не пройдёт и дня, как ей самой придётся повторить судьбу Фэды – бежать из собственного дома. Только вот в отличие от сестры, её никто особенно не сторожил. То ли Игвар понадеялся на её благоразумие, то ли был уверен, что бежать ей, и правда, некуда. Она вернулась в свою комнату и собрала котомку. Вечером заглянула служанка, сказала, что пришла от командора справиться, не нужно ли чего. Олинн велела передать командору, что вещи она собрала и к полудню готова уезжать. Пусть поспит спокойно, а то ещё и к её комнате приставят стражу. Хотя зачем? Она не Фэда, не ценная заложница. А в замке стража сейчас везде: на стенах, на галереях, во дворе, у ворот. Тут и мышь не проскочит.
Мышь не мышь, а пичужка сумеет…
Так и вышло. Ранним утром, когда из крепости собрались уезжать подводы с пустыми бочками, Олинн надела мужскую одежду, натянула шапку и выбралась через заднюю дверь кухни, туда, где её ожидал Торвальд. В сером рассветом сумраке она вполне сойдёт за мальчишку. Стражник на воротах осмотрел подводы, мечом потыкал в солому, которую проложили между бочками, чтобы не гремели и не бились, и в каждую заглянул – не прячется ли там кто. Торвальд вёл вторую подводу, и хоть он был ещё крепок, но специально горбился и прихрамывал, и волосы растрепал, чтобы совсем походить на старика, от которого не жди никакой беды.
Олинн думала только о том, чтобы побыстрее выбраться из замка. Но, когда они проезжали через ворота, у неё внутри что-то дрогнуло и начало скручиваться в клубок нехорошего предчувствия. И она не знала, что это. Ожидание беды? Или грусть расставания с домом? Казалось, это Олруд не хочет её отпускать. Словно с каждым шагом между ней и тем, что осталось в замке, натягивается невидимая нить, которая отдаётся тревогой в сердце, и тянет, и болит. И ей бы хотелось отмахнуться от этого предчувствия, да не получалось. Она оглянулась на тёмную громаду замка и вздохнула.
Прощай, Олруд!
Торвальд доехал с ней до моста через реку, чтобы убедиться, нет ли там стражи короля. Но стражи не было. Видимо, все воины Гидеона отправились дальше на север, к Серебряной бухте. А здесь королю стало уже нечего опасаться.
У моста Торвальд достал седло, спрятанное под бочками, и, оседлав лошадь для верховой езды, протянул Олинн поводья.
− Ну вот, пичужка, лети. Да возьми кинжал, − он вложил ей в руку оружие. − Мало ли, кто в дороге попадётся – бей, не раздумывая, целься в горло. Если лихие люди, то бросай лошадь и беги в лес. А если попадутся воины короля, то поклонись и скажи, что тебя в Бодвар отправил замковый стивард, договориться насчёт ячменя. Скажи, что воинам командора понадобится много эля, а запасы на исходе, − он похлопал Олинн по плечу и добавил: − Какие у тебя глаза стали, будто чистый хризолит! Или я раньше не замечал? Ладно, торопись! И если уж совсем худо станет в Бодваре, то возвращайся или дай весточку, я спрячу тебя в дальней ситте… а там видно будет.
− Прощай, Торвальд! – она ловко спрятала кинжал, обняла старого вояку и, прихватив котомку, быстро взобралась на лошадь.
Не нужны ей долгие прощания! А то и так плакать хочется. И, если верить тому, что сказал отец, пока она не добудет камень красновлосой колдуньи, ей стоит подальше держаться от тех, кого она любит. А как она его добудет? Да никак. Но у неё пока есть время, до Йоля ещё целая осень. А значит, надо найти другую вёльву и узнать, как снять проклятье и вывести с её ладони оставленные эрлем руны.
В рассветной дымке она махнула Торвальду на прощанье, переехала мост и отправилась в сторону Бодвара.
В дороге её мысли снова вернулись к Игвару, и Олинн не знала, как назвать то, что она ощущает внутри. Это было одно болезненное жгучее чувство, в котором спелось в клубок всё: ненависть, обида, злость, сожаление, воспоминания о том, как они шли от избушки Тильды в замок и разговаривали, и даже поцелуй на берегу реки. И Олинн думала о том, что, если бы она всё это знала заранее, а стала бы она ему помогать? Стала бы, наверное… Только в замок бы не привела… Ведь он враг. И украл звезду, что могла бы спасти Олруд. Но он звал её за собой, предлагал бежать… А если бы она с ним ушла?
И всё было так сложно, но главное, чего она не могла простить Игвару, это даже не захват замка и то, что он выставил её перед всеми предательницей и продажной девкой. Главное, чего она не могла ему простить – обмана. Он обманул её доверие, он ей врал. И почему-то именно это ранило так сильно, как будто он был не просто незнакомцем, найденным на болотах, а близким, родным человеком. Это жгло где-то в груди так сильно, что хотелось вернуться обратно и ударить его, накричать, выплеснуть ему в лицо всю свою обиду. Но это было глупо.
Ей стоит его забыть. Вряд ли она ещё раз его увидит. А обиды проходят, и раны зарастают, и однажды наступит день, когда она сможет забыть колдовскую зелень его глаз.
Когда совсем рассвело, Олинн уже была далеко от крепости. За ночь небо затянуло плотной пеленой облаков, духота сгустилась, а воздух наполнился влагой. И всё вокруг замерло в ожидании дождя. Тишина стояла такая, будто в один миг птицы перестали летать, звери попрятались в чаще, а листья на деревьях застыли недвижимо. И только лягушки по-прежнему выводили свои трели на болотах, но как-то глухо и прерывисто, как бывает только перед дождём. И Олинн погоняла лошадь, надеясь, что до грозы успеет добраться до замка.
В Бодваре она была всего однажды, когда Тармол взял её с собой насчёт продажи зерна и обмена на дёготь и масло. Надо было кому-то пересчитать всё и записать. Но в тот раз они путешествовали на лодке по реке, и путь ей показался близким. А вот на лошади по дороге оказалось, куда как дальше, приходилось всё время огибать скалистые выступы, которых было много по ту сторону Эшмола. Река отдалилась, и её шум затих, и, оказавшись на развилке дороги, Олинн растерялась: куда же ей теперь ехать? Она потеряла все ориентиры, ведь эти места были для неё совсем незнакомыми. Она спрыгнула с лошади и принялась изучать следы. Смотрела, в какую сторону проехали телеги, и решила, что, видимо, там и будет замок, раз дорога такая раскатанная. Она повернула налево, но вскоре услышала шум ручья и стук деревянного колеса − оказалось, это дорога на мельницу, что стояла на ручье – притоке Эшмола. Пришлось возвращаться обратно. Потом она снова попала на развилку и опять потеряла время, а тревожное чувство в груди с каждым шагом лишь нарастало.
А если она не доберётся до Бодвара засветло? В темноте её могут в замок и не пустить. И ночью на болотах оставаться ой как небезопасно!
Она вспомнила рассказа Торвальда о гончих и подстегнула лошадь. Небо начало темнеть, и на смену плотным облакам поползли иссиня-лиловые тучи. Олинн подумала, что если непогода застигнет её в дороге, то лучше бы загодя найти какое-то укрытие. Но по обе стороны виднелись лишь ольховники да осинники на пригорках, в которых не спрячешься от дождя и ветра.
И если бы хоть примерно знать, сколько ещё ехать до замка! Хоть бы попалась какая-нибудь подвода или всадник! Но напуганные войной жители окрестных деревень попрятались, кто где мог, и дорога была совершенно пустынна.
Непогода началась внезапно. Сначала затрепетали листья осин, зашептались, предупреждая, и задрожали от первого лёгкого дуновения. Затем ветер пронёсся по верхушкам деревьев, закрутил их, обломал ветви и швырнул на дорогу. Почуяв приближение стихии, лошадь прибавила шаг, и, словно подгоняя несчастную всадницу, небо над деревьями с сухим треском рассекла молния. Гром гремел где-то далеко, но долго и протяжно, и разнёсся над болотами глухими отголосками. Всё снова замерло на мгновенье, а потом ветер сорвался в настоящую бурю.
Деревья по обе стороны дороги гнулись и стонали, ветер рвал листья и хлестал ветвями по лицу. Дождь ударил крупными каплями, а потом припустил сильнее и сильнее, и следом посыпался град. Он сёк по лицу, по плечам и по кистям рук, и, чтобы хоть как-то укрыться, Олинн отвязала от седла плащ и накинула сверху, но он тут же промок, отяжелел и прилип к телу. И если первые капли дождя поначалу принесли облегчение от духоты, то вместе с градом сильно похолодало. А когда град и ветер немного стихли, дождь полил сплошной стеной, и вскоре за его пеленой скрылось всё вокруг. Стало стремительно смеркаться, и по раскисшей дороге лошадь шла всё медленнее, понуро опустив голову. Косые струи дождя били Олинн прямо в лицо, она уже промокла до нитки, и единственное, что чувствовала в этот момент – отчаяние.
И мысль о том, что с Фэдой в дороге могло случиться что-то такое же, впервые закралась в её голову. А если Фэда не добралась до Бодвара?
Становилось всё холоднее, и дождь, поначалу показавшийся тёплым, теперь проник под плащ, за воротник, промочил и куртку, и рубашку, и штаны, и, кажется, даже в сапогах было полно воды.
Ох, Луноликая! Помоги! Спаси свою глупую дочь! Великая Эль, услышь меня, не дай мне пропасть на этой дороге!
Олинн молилась всем богам, и кто-то из них, видимо, её услышал. Позади раздались топот и чавканье, и она догадалась – лошади! Сзади её нагоняют всадники. Олинн обернулась, но даже понять ничего не успела. Кони вынырнули из пелены дождя и чуть не сшибли её с дороги. Послышались брань и ржание, и лошадь всадника, ехавшего впереди, взвилась на дыбы, едва не выбросив наездника из седла. Перед лицом мелькнули копыта, Олинн отпрянула, не смогла удержаться и полетела прямиком в грязь.
Она шлёпнулась в лужу, но от страха не ощутила ни боли, ни самого падения, только увидела, как в пелене дождя вокруг неё заплясали всадники на лошадях, объезжая по кругу, а потом снова услышала брань. От падения с головы слетела мужская шапка, плащ развязался, а мокрые волосы разметались и прилипли к лицу. Теперь уж точно никто не поверит в то, что она − мальчишка. Сквозь сплошную стену дождя она разглядела на всадниках кольчуги, точно такие, как на воинах-южанах в Олруде, и увидела знаменосца с обвисшим от воды флагом, и догадалась, что её нагнал один из отрядов короля, ехавший, видимо, в Бодвар. И, наверное, это было плохо. Потому что если сейчас её не затопчут их кони, то, наверное, всадники прибьют за то, что так некстати попалась под ноги.
Но она не успела даже подумать о побеге – чья-то крепкая рука схватила её за шиворот и дёрнула вверх одним резким движением. И едва её ноги коснулись земли, как тут же у самого подбородка замер кончик меча, заставляя поднять голову на всадника, того самого, который едва не вылетел из седла по её милости.
Олинн краем глаза успела увидеть, что и другие всадники обнажили оружие и оглядывались, видимо, ожидая засады или нападения, а потом с ужасом уставилась на меч. Но от страха не смогла даже слова произнести, только чувствовала, как бежит по лицу вода и колени наливаются противной слабостью.
Она отклонилась назад и посмотрела на мужчину, который разглядывал её с высоты огромного гнедого коня. Мужчина чуть опустил меч, и взгляд его тёмных глаз охватил Олинн всю, от макушки до увязших в грязи сапог, но на его лице при этом ничего не отразилось: ни удивления, ни досады. Мужчина молчал, пока остальные воины вокруг осматривались, и лишь конь под ним перетаптывался с ноги на ногу, исходя паром.
− Девчонка? Это девчонка! – перекликались голоса. – С ней кто-то есть?
− Никого!
− Держать оборону!
− Сомкнуть ряды!
− Ты кто такая? – наконец спросил мужчина, ещё немного опуская своё грозное оружие. – И что делаешь здесь в грозу?
− Я… я младшая экономка из Олруда! – торопливо воскликнула Олинн, вспоминая напутствия Торвальда и понимая, что нужно убедить этих людей в том, что она не опасна. – Меня в Бодвар послал наш стивард! Договориться насчёт ячменя! А я заблудилась, и начался дождь!
− Ты одна поехала в Бодвар? У вас в Олруде что, нет мужчин? – немного удивился всадник. – Или с тобой есть ещё кто-то?
− Я одна, милорд! Одна! − Олинн судорожно вытерла лицо руками, отбрасывая назад мокрые волосы. – Я просто не успела до непогоды! Мужчины у нас все под замком, командор распорядился! А Ульре, наша экономка – она старая совсем, и на лошадь даже не заберётся! Вот меня и послали.
− Ближе подойди, − коротко скомандовал всадник, чуть поманив рукой.
Он медленно опустил меч и теперь разглядывал её уже с явным любопытством, а Олинн сделала шаг вперёд и тоже принялась его разглядывать. Чуть впалые щёки, высокий лоб… Тонкий нос с небольшой горбинкой придавал лицу мужчины оттенок какого-то скорбного благородства. И глубоко посаженные тёмные глаза смотрели из-под бровей настороженно, будто пытались разглядеть в незнакомке таящуюся угрозу. Его волосы скрывал кольчужный капюшон, а по лицу стекала вода, и определить возраст мужчины Олинн так сразу не смогла. Не стар, но и не молод. Суров.
На нём была такая же, как и на других, кольчуга, и только седло его лошади отличалось богатым убранством, да на ногах Олинн заметила хорошие сапоги. Он спрятал меч и вытер ладонью мокрое лицо, устало стряхивая капли. На его пальце мелькнул массивный перстень с красным камнем, и Олинн подумала, что этот мужчина явно командор отряда. И он даже показался ей чем-то отдалённо похожим на Брендана Нье'Ригана, который остался в Олруде. Наверное, профилем лица или тонким носом.
− Младшая экономка, значит…– произнёс он задумчиво. − Как тебя зовут?
− Олин-н-н…
Она едва не добавила «Суонн», но успела остановиться. Подумала − не надо никому знать, что она вообще была на этой дороге. А ещё подумала, что и своё настоящее имя зря назвала, но сказанного не воротишь.
− Ну что же, Олинн из Олруда, − мужчина вскинул руку вверх и скомандовал: − Посадите её на лошадь, она едет с нами. Да не мешкайте, скоро ночь.
Он стегнул коня, сорвался с места, и весь отряд помчался следом. И Олинн едва успела понять, что происходит, как её уже подхватили чьи-то руки и почти зашвырнули в седло. А дальше лошадь несла её сама, следуя за предводителем отряда, и дорогу можно было больше не разглядывать. Олинн только видела впереди чью-то кольчужную спину и слышала равномерное чавканье копыт по грязи, и подумала, что всё не так уж и плохо, если она приедет в Бодвар под охраной целого отряда южан.
Когда они подъехали к замку, ночь стала совсем уж непроглядной. Ветер немного утих, но дождь не прекратился, а так и лил стеной. Казалось, Луноликая, наконец-то услышав все молитвы северян о дождях и туманах, решила отдать им всё и сразу. К тому моменту, как отряд спешился во дворе, Олинн так закоченела, что совсем ничего не чувствовала. Ноги и руки занемели от долгой скачки, мокрая одежда липла к телу, и от холода зуб на зуб не попадал. Она не увидела, куда делись воины, и кто их встречал. Услышала только, что их командор распорядился насчёт неё, велев дать ночлег и накормить. Ей помогли спуститься с лошади какие-то люди, и всё, на что хватило у Олинн сил – это пройти за служанкой в кухню и упасть на лавку. С неё тут же натекла на пол лужа грязной воды, и только сейчас она увидела, что и вся её одежда тоже в грязи. Но она даже сапоги не смогла снять сама – руки не слушались.