Записки куклы. Модное воспитание в литературе для девиц конца XVIII – начала XX века
Рассказы о девочках и их куклах считались увлекательным и полезным чтением. Современники полагали, что «читать их похождения, значит, как бы видеть оные в действии»[20]. Кукольные истории наставляли, как лучше и полезнее проводить досуг, подсказывали «правильные» сюжеты для игр, учили бережному отношению к дорогой игрушке, давали на примерах кукол азы гендерного, сословного и духовно-нравственного воспитания. Литературные тексты транслировали не только религиозно-этические идеи и просветительские образцы, но также житейские суеверия и сословные предрассудки (их хватало в избытке у самых просвещенных авторов).
Первоначальный корпус кукольных историй составился из произведений назидательных жанров (рассказов, повестей, бесед, притч и аллегорических сказок), ставших нравственным чтением для всех членов семьи. Притчевая природа обеспечивала нравоучительным текстам долгую жизнь, а содержавшиеся в них наставления отвечали «вечным» задачам воспитания. Писатель-моралист XVIII века утверждал: «…я думаю, что ничего нет приятнее, как видеть детей хорошего поведения, с ревностью исправляющих свои должности, и кои при том умеют забавляться, не нанося своими забавами другим беспокойствия»[21]. О том же самом радели издатели последующих эпох. Они использовали готовый нравоучительный материал, не стремясь к сюжетной новизне, зато живо откликались на реалии повседневного быта и моды, стараясь быть занимательными в житейских подробностях. Это сближало кукольные истории с бытовой повестью, богатой «натуральными» деталями и тоже назидательной.
Своей литературной славе кукла обязана культуре романтизма, в которой детская игрушка впервые предстала живой. Назидательная и просветительская традиция отказывала кукле в жизни, считая чем-то предосудительным детское воображение, оживляющее игрушку. Первые переводы на русский язык сказки Э.Т.А. Гофмана «Щелкунчик и мышиный король» содержали множество наставительных оговорок: малолетних дворянок убеждали в том, что кукла не может думать и говорить, а девочке из хорошей семьи неприлично давать волю своим фантазиям. Романтизм «оживил» куклу и провозгласил право ребенка на воображение. Со временем ожившие куклы стали типичными персонажами детских книг, но без «страстей» и «крайностей», присущих литературе романтизма.
Увлечения романтиков куклой разделяли защитники женских прав, заявившие о себе в публицистике и романистике 1840–1850-х годов. Историк и публицист Ж. Мишле, произведениями которого зачитывались в России, в трактате «Женщина» описал привязанность девочки к кукле как сильное, страстное чувство («страсть к кукле – страсть серьезная, с нею не следует шутить»). Он рассказал драматическую историю девочки, для которой кукла стала единственной утешительницей. «Страстно, горячо любила она эту куклу; та отвечала ей и разговаривала с ней самым нежным голоском». Неприязнь окружающих привела к тому, что девочка лишилась своей куклы. В этом сюжете реализуется романтическое противопоставление мечты и грубой реальности. «Столько раз обманутая в своих мечтах, она отчаялась в жизни, едва вкусив ее. Она умерла, возбудив глубокое сожаление во всех, кто знал ее, кроткое, невинное создание, такое несчастное и в то же время такое нежное и любящее»[22]. Восторженную страсть к кукле переживала и маленькая Козетта, героиня романа В. Гюго «Отверженные».
Пока авторы-романтики поэтизировали женские страсти и привязанности, авторы назидательных историй призывали к соблюдению гендерных ограничений и патриархальных норм. Свои наставления они помещали в изданиях, имевших четкую гендерную направленность: зеркала для девиц, отцовские наставления дочери, беседы матери с дочерьми, повести для девиц, рассказы для девочек и т. д. Некоторые произведения назидательного характера были кодифицированы как учебные тексты, обязательные для чтения в казенных стенах женских воспитательных заведений. В институтах Ведомства императрицы Марии воспитанницам надлежало читать «Отеческие советы моей дочери», написанные известным немецким педагогом Иоахимом Кампе[23]. В семейном кругу «нравственную беллетристику» родители читали вместе с детьми. Старшие члены семьи черпали в изданиях для детей советы по воспитанию, а также проверяли содержание книг, предназначенных детям. Особо строго контролировалось девичье чтение (читать «для себя» девочкам разрешалось с 13–14 лет)[24]. Возрастные ограничения искупались привилегиями детства: в книгах для девочек допускалась игра с нормативами женского поведения, чего не дозволялось в литературе для барышень (в ней господствовали требования приличия и этикетности).
К разряду гендерной литературы относятся «записки куклы» – литературно-издательский формат, где в роли повествователя выступает кукла. Хотя «Записки куклы» предназначались для девочек, их читателем мог быть кто угодно. Необычайная популярность «записок» в течение всего XIX века выделяет их среди прочих изданий. Тематика кукольных «записок» не ограничивалась игровым досугом. Большое место в них занимали вопросы, связанные с обучением шитью и рукоделием, отношением к одежде и моде. Поначалу этими вопросами ведали моралисты мужского пола – они брались за перо, составляя отеческие наставления для девиц. Но потом кукольной тематикой завладели дамы-писательницы. Они со знанием дела описывали предметно-материальный мир «маленьких женщин», не боясь упреков в пристрастии к бытовым мелочам.
Картинки из жизни дворянских девочек. Ребенок, не приученный к порядку, не допущен к играм и занятиям. Дети одеты в модные платья с элементами русского костюма. Лошади и охотничьи собаки на заднем плане маркируют мир мужских занятий (Дараган А. Елка. Подарок на Рождество. Азбука с примерами постепенного чтения. СПб.: тип. Вт. отд. Его Имп. Величества канцелярии, 1846)
Назидательно-гендерный формат – один из литературных «нарядов» куклы. Куклу описывали в мемуарной прозе, где она – любимый друг детства или, напротив, напоминание о тяжелых переживаниях. В реалистических очерках и повестях для детского чтения кукла репрезентировала материальные и общественные контрасты, характерные для многоярусного с социальной точки зрения русского детства. В сказках эпохи романтизма с ее оппозицией «светского» и «естественного» образы девочки и куклы сопровождались целым веером коннотаций – от отрицательных до восторженных. В культуре Серебряного века поэтизировалась игра девочки с куклой, а сама кукла воплощала хрупкость и бренность красоты, обреченной на поругание.
На фоне сменяющихся художественных направлений назидательные истории для девиц сохраняли свою жанровую и идеологическую неизменность. В течение нескольких культурных эпох они транслировали традиционные представления о должном применительно к воспитанию представительниц женского пола. Роль назидательных текстов для юношества была не столь значима (мальчики подвергались воспитательной дрессуре в учебных заведениях). В жизни девочек, обучавшихся, как правило, в домашних стенах, гендерное чтение играло важную роль. Куклы и нравоучительные книги являлись «учителями жизни» малолетней дворянки. То, что детская игрушка репрезентировала предметно, в детской книге выражалось словесно. Устная и письменная артикуляция нравственных нормативов была общепринятой воспитательной практикой. В книгах, надписях, записках и письмах детям «проговаривались» правила общежития, религиозные наставления и многочисленные запреты. Согласно установленным в обществе нормам утверждалось, что куклы нужны девочкам для освоения женских умений (шитья и рукоделия), репетиции будущих женских ролей, воспитания хорошего вкуса, умения одеваться и соблюдать красивую осанку. Значение этих норм в назидательных текстах мифологизировалось: их соблюдение гарантировало женщине благополучие от рождения до могилы. Нарушение же трактовалось либо как детская глупость, допустимая в силу возраста, либо как проявление врожденной или привнесенной плохим воспитанием порочности, либо как осознанный протест. Для каждого из этих вариантов существовал свой набор литературных сюжетов и типовых персонажей. Их развязка всегда была предрешена – малолетние взрослели, порочные исправлялись, протестующие смирялись или умирали в раскаянии.
Героинями «записок» были восковые или фарфоровые куклы, представлявшие типичных для своего круга дам среднего достатка. Достаток в литературе для девиц трактовался как возможность реализовать истинное предназначение женщины: подчеркивать достоинства мужа, быть хозяйкой дома и доброй матерью. Поэтому в «записках» не идет речь о куклах в образе балерины или актрисы. Такие куклы производились и охотно покупались, но персонажами нравственных нарративов они не стали. История восковой балеринки или фарфоровой актрисы не могла служить жизненным примером для малолетней дворянки.
Для поучительных историй отбирались не только те или иные типы кукол, но и определенные виды детских игр с ними. Предпочтение отдавалось играм, отражавшим важнейшие события женской жизни (игра в свадьбу, в дочки-матери), бытовые сцены (визиты и приемы гостей, игра в доктора), а также женские занятия (обшивание кукол, игра в хозяйство). Зато любимые девочками игры в барыню и в принцесс оставались без внимания. Считалось, что эти игры развивают у детей тщеславие и желание повелевать – качества, которые полагалось искоренять в ребенке. В детских изданиях не нашлось места играм на основе литературных сюжетов. Казалось бы, эти игры должны были стать предметом особого внимания писателей, ведь многие матери поощряли своих дочерей разыгрывать прочитанное, да и самим девочкам это нравилось[25]. Но для задач гендерного воспитания книжные сюжеты были помехой, потому что отвлекали девочку от ее предназначения быть хорошей хозяйкой и разумной матерью. Веру в то, что игра с куклой напрямую связана с будущей судьбой девочки, поколебали ученые-психологи в начале XX века. Их исследования развеяли бытовые и литературные мифы, окружавшие игру с куклой. Однако к этому времени кукольные «записки», как и вся нравоучительная литература для девиц, являвшаяся главным источником мифотворчества, завершили свою историю.
Литературная история куклы создавалась на фоне бурных споров о назначении женщины. Особенно остро такие споры разгорелись во второй половине XIX века, в период обсуждения женского вопроса и эмансипации женщины. Публицистические, педагогические, а с конца XIX века и психологические издания писали о воспитании женщин и роли кукол в жизни девочек. Кто только не высказывался по поводу кукол и женского воспитания! Объем текстов, посвященных этим вопросам, намного превышает объем литературных историй, но не превосходит их в значимости. Те, кто играл в куклы, читал детские книги, а не публицистические комментарии к кукольной игре.
Этот очевидный факт послужил поводом для пристального прочтения кукольных историй. В отличие от «взрослой» публицистики и мемуаристики «детские» тексты оказались вне поля зрения отечественных исследователей. Между тем «записки куклы» – один из самых репрезентативных форматов в чтении «маленьких женщин» XIX – начала XX века. Русским читательницам из образованных сословий не представляло труда познакомиться с «записками» на французском, немецком или английском языках. Однако русские издания кукольных «записок» вносили национальный дискурс в отечественную гендерную культуру. Ее изучению посвящены современные работы российских и зарубежных исследователей[26]. Истории женских текстов (дневников и меморатов) не обходятся без упоминаний о куклах, которыми забавлялись или от которых отказывались мемуаристки в детстве. Кукольная игра рассматривается исследователями как одно из средств гендерной дрессуры, назначение которой – подготовить девочку к вхождению в мир взрослых женщин. Этой же цели служат прочитанные в детстве кукольные истории. Но детская игра не сводится к дрессуре, а детская книга к дидактике. В пространстве игры, как и в пространстве литературы, сосуществуют контроль и произвол, норма и отказ от нее.
В предлагаемом читателю исследовании речь идет о литературной репрезентации мира «маленьких женщин» и их кукол. Оно основано на материале историй про кукол, опубликованных в России в конце XVIII – начале XX века. Некоторые из изданий, размещавших на своих страницах такие истории, посвящены утилитарно-житейским темам (шитье и рукоделие, культура одежды и культура тела, модное воспитание), другие – благотворительным практикам, третьи – собственно игровому досугу детей. Наиболее полно регистр девичьих тем представлен в «записках куклы». Это название не следует воспринимать как обозначение только конкретного произведения или одиночного издания. Речь идет о целом корпусе отечественных и переводных текстов, изданных в форме «записок», «дневников» и «переписок» кукол. К ним примыкает разнообразная беллетристическая литература, посвященная игре с куклой, а также издания практического характера (будь то «поваренная книга кукол» или странички рукоделия в журналах для девочек). Тематика кукольных изданий определила принцип отбора материала и его деления на главы.
В кукольных «записках», как и во всей литературе для девиц, велика роль предметного мира. Утилитарному в них придается статус судьбоносного и духовно значимого (цвет наряда свидетельствует о нравственных наклонностях девочки, а вырез на платье определяет ее будущую судьбу). Говорящими являются детали одежды куклы, форма тела и выражение ее лица. Опыт культурологического изучения одежно-вещевой семантики в контексте русской литературы XIX века оказался успешным[27], однако на этом фоне материально-предметный мир детской и нравоучительной литературы остается terra incognita. Исследование предметно-вещевого мира кукольных историй – новый опыт в этой области.
При изучении текстов для детского чтения нельзя обойти проблему их рецепции. О восприятии текстов, предназначенных для детского чтения, мы знаем еще меньше, чем о куклах и детских модах. Этика патернализма, которой придерживались детские писатели XIX века, не позволяла им вступать в литературные дискуссии. Молчат и мемуаристки, ограничиваясь упоминанием отдельных изданий: чтение детской беллетристики считалось малозначительным фактом, недостойным упоминания в биографии. В действительности значение книжной нравственности для формирования поведенческих практик и жизненных стратегий женщин-читательниц было очень велико. Прочитанное в детстве влияло на выбор чтения дочерям и внучкам. Некоторые из дам, помня свои читательские впечатления, сами брались за перо, чтобы написать продолжения полюбившихся в детстве книг. Таким образом, истории про кукол проходили через всю женскую жизнь, и это немаловажный факт гендерной биографии.
Обилие переводных изданий кукольных «записок» не должно смущать тех, кто интересуется преимущественно историей отечественной куклы и ее репрезентацией в русских книгах. Корпус переводных текстов для детского чтения получил многолетнюю прописку в русских семьях из образованных сословий. Переводы и пересказы кукольных историй свидетельствуют о важности предметов и понятий, которые принесла с собой модная кукла в русский быт и досуговую культуру XIX – начала XX века. Нарочитое подчеркивание иноземной природы куклы, ее чуждости русской жизни – не более чем полемический прием, к которому часто прибегали современники, но который не должен вводить в заблуждение исследователей.
Последнее издание «записок куклы» вышло в 1920-е годы, после чего фарфоровая кукла лишилась своего статуса в советской литературе для детей. Появились произведения о детях нового времени и новых игрушках, среди которых модной кукле не было места. Но вопреки идейным посылам, производственным практикам и жизненным реалиям продолжала жить мечта о дорогой, красивой и нарядно одетой кукле. О том, как эта детская мечта реализовывалась в реалиях советского быта и сталинской культуры (к ее элементам относится и детская книга), рассказывается в последнем разделе книги.
Кукла в роли сочинительницы
Автором первых «кукольных записок» была французская писательница Луиза Ольней (Louise d’Aulnay, 1810–1891), писавшая под псевдонимом Юлия Гуро (Julie Gouraud). Ее книга «Мемуары куклы» («Mémoires d’une poupée») вышла во Франции в 1839 году[28]. «Мемуары куклы» стали таким же типовым французским «изделием», как и сама фарфоровая кукла: их переводили, им подражали, их переделывали. В Германии были изданы «Мемуары берлинской куклы», а в Англии «Мемуары куклы», написанные от лица куклы-англичанки[29]. Успехом пользовались кукольные «записки» и в России: в 1841 году в Петербурге вышло первое русское издание «записок» («Памятные записки куклы. Повести для маленьких девушек, взятые с французского В.К. Сомогоровым»), пять лет спустя появился новый перевод книги (Записки куклы / Пер. с фр. К.Е. Ольского. СПб., 1846). Через четверть века наблюдался всплеск переизданий «записок» (Записки петербургской куклы. СПб., 1872 (два издания); История одной куклы. М., 1878; Андреевская В. Записки куклы. СПб., 1898; она же. Кукла Милочка и ее подруги. СПб., 1911; Булгакова Е. Из дневника куклы. М., 1908), завершившийся изданием кукольных «мемуаров» в 1920-е годы.
Публикуя «записки», русские издатели не считали нужным упоминать имя французской сочинительницы. В результате мистификации авторства французская кукла и писательница-француженка стали для русского читателя словно одним лицом. Похожую мистификацию разыгрывали английские и немецкие издатели, помещая в своих книгах два предисловия: одно от лица издателя, а другое – от лица самой куклы (и опять же без упоминания имени создательницы). Подобная форма повествования не потеряла занимательности и тогда, когда юные читатели «записок» выросли и захотели перечитать их своим детям (об этом свидетельствовали новые издания «записок»)[30].
Привязанность сюжета «записок» к условиям французского быта и традициям воспитания не помешала популярности книг Л. Ольней за пределами Франции. В быту и светской жизни русские дворяне ориентировались на европейские образцы. Схожими в приличном обществе были требования этикета и поведения, а также нормы гендерного воспитания[31]. Общеевропейским типажам следовали также производители кукол, да и сама игрушка была интернациональным созданием – фарфоровые головки изготавливались в одной стране, образцы модной одежды заимствовались из другой, а обшивали игрушку в третьей.
Первыми читательницами «записок куклы» были дети из обеспеченных слоев французского общества (из семей аристократов, богатых негоциантов и крупных чиновников). Обладание дорогой игрушкой служило в этой среде маркером материального достатка и социального статуса. Дети 6–12 лет – в этих возрастных границах девочке прилично играть в куклы – встречались на детских балах, именинах и праздниках, куда приходили со своими игрушками. Ограничения, которые накладывал на девочек пол и возраст, искупались свободой общения в кругу ровесниц, единством интересов, игр и книг. Взрослые поощряли такое поведение. Традиции детского сообщества были особенно развиты во Франции. Совместная игра детей ценилась так же высоко, как беседа между взрослыми людьми, поскольку в процессе игры девочки набирались светского опыта и закрепляли социальные контакты. «Маленькому женскому обществу», как оно именовалось в «записках куклы», и предназначала Л. Ольней свое издание («маленьким мужчинам» она посвятила другие книги, оказавшиеся менее востребованными).
«Записки куклы» написаны в традициях французских беллетристических изданий. Их отличали сюжетная новизна, разнообразие повествовательных приемов и легкая фронда по отношению к воспитательным догмам и светским правилам[32]. Чего стоило утверждение малолетней героини из повести графини де Сегюр (урожденной Ростопчиной) «Приключения Сонички»: «Я постараюсь исправиться, но слушаться – такая скука!»[33] Русские авторы и издатели предпочитали ориентироваться на немецкие моралистические издания, жертвуя занимательностью в пользу назидательности. Если в моде и развлечениях господствовал французский стиль, то нравственно просвещать детей нужно было «по-немецки». «Записки куклы» эту традицию потеснили, причем не только в русских изданиях для детей, но и в самой немецкой литературе. Переводчицей «записок» на немецкий язык стала популярная писательница Антония фон Космар (A. von Cosmar), она же была издательницей модных обозрений («Berliner Modenspiegel»).
Модным был и сам жанр литературных «записок». Изданные от имени великих или малых мира сего, записки (мемуары) выражали личный взгляд на историю и современность, открывали то, что оставалось за границами официально известного[34]. Это могли быть «записки» реальной светской дамы или ее мнимой камеристки, известного литератора или его ученого кота[35] – важна была позиция наблюдателя, находящегося в пределах домашнего, интимного пространства. Таким наблюдателем детской жизни в «записках» Л. Ольней выступает кукла.
Повествование начинается с того, что мать собирается прочесть своим дочерям «нечто особенное». Чтение она предваряет словами: «Одна умная кукла выучилась писать и написала свои собственные записки». Столь фантастическое предположение, высказанное образованной дамой, оправдано тем, что чтение «записок» происходит во время рождественских праздников, с их атмосферой праздника и игры[36]. Мистификация завершается в конце книги открытием, которое сделала девочка, хозяйка куклы: «Открыв ее письменный стол, я нашла несколько маленьких тетрадей, исписанных так мелко, что мне нужно было вооружить глаза свои увеличительным стеклом, чтобы прочитать написанное. Тетради эти названы: „Памятные записки куклы“. Подле них лежало перышко от колибри, на котором засохли чернила»[37].
Казалось бы, повествование от лица куклы – такая же условность, как и рассказ от лица любого другого персонажа. Однако кукольная мистификация в глазах детей претендовала на правдоподобие. Тому, кто играет с куклой, легко поверить в ее способность писать. Так и произошло, когда «записки» увидели свет. Обсуждение их авторства в детском читательском кругу стало настоящим событием. «Одни, притом и большинство, говорят, что не Снежана [имя куклы. – М.К.] написала эти записки; другие приписывают их маменьке, еще другие, наконец, говорят, что тут вмешался домовой; везде только и говорят о Снежане и о ее Памятных Записках»[38]. Приходилось разубеждать слишком доверчивых читателей, наивно думающих, что кукла живая. «Вот я читала сама записки какой-то куклы, а разве она в состоянии была видеть и понимать что-нибудь, а между тем она письменно уверяла, что все понимает и все видит. – А ты веришь этому? – Конечно, верю. – Да как же кукла может писать? – Она занималась ночью письмом и записки свои, написанные пером колибри, прятала под постель свою. – Не верь этим глупостям, бедная моя Лиза, записки куклы написаны какою-то дамой, она для большего интереса сама себя назвала куклой, и под этим именем выдала книгу. – Так ты полагаешь, что писательница записок была не настоящая кукла? – Конечно, не настоящая. Ну как же может безжизненная кукла, сделанная из дерева, лайки и набитая отрубями, как может она рассуждать, видеть, слышать и писать?»[39] Примечательно, что разговор о правдоподобии ведется в книге под названием «Записки осла» С. де Сегюр. Условность повествования от имени такого персонажа не подвергалась сомнению, а вот рассуждения от лица куклы могли ввести в заблуждение доверчивых любительниц кукольной игры.
Обложка книги «Записки куклы», изданной в революционной Москве 1918 года (изд. И. Кнебель)
Бороться с заблуждениями детского воображения считали нужным и русские писательницы. Александра Ишимова, издательница журналов для девочек «Звездочка» (1842–1863) и «Лучи» (1850–1860), была сторонницей «правдивых» рассказов для детей, без фантастических элементов и сказочных преувеличений. В «Разговоре о новых книгах», помещенном в «Звездочке» за 1844 год, брат и сестра рассказывают о своих читательских предпочтениях. Мальчик расхваливает книгу «Путешествия Гулливера», от которой он пришел в полный восторг. Наставница возражает: что хорошо для мальчика, не подходит для его младшей сестры. «Она получила бы самые ложные и смешные понятия, которые надобно было бы потом с трудом искоренять в ней». Сестрица послушно соглашается: «Да и гораздо веселее читать о том, что в самом деле бывает на свете, нежели о том, что никогда не бывало и не будет»[40]. Ишимова не упоминала на страницах своих журналов о «записках куклы», но от назидательных рассказов с участием кукол она не отказывалась.
«Записки куклы» посвящены рассказу о странствиях парижской куклы «по морю житейскому». Во время странствий кукла несколько раз меняет своих хозяек – девочек, различающихся характерами, социальным положением и материальным достатком. Многократная смена хозяев дорогостоящей игрушки была житейской практикой (кукол из магазинов часто передавали родным и знакомым по мере взросления детей, а также жертвовали малоимущим по мере износа куклы)[41]. Путешествие куклы по этажам социальной лестницы – повод рассказать о жизни разных слоев общества: от аристократов и образованных господ до городских люмпенов и крестьян.