Правда о «Титанике». Участники драматических событий о величайшей морской катастрофе

Глава 3

Столкновение и посадка в шлюпки

Мне повезло, потому что я приобрел билет № D 56 в двухместную каюту, в которой находился один. Моя каюта располагалась довольно близко к салону и была удобной во всех отношениях для прогулок по палубам. На таком огромном лайнере, как «Титаник», непросто ориентироваться: палуба D располагалась на три уровня ниже шлюпочной палубы. Под нею находились палубы Е и F. Путь из каюты на палубе F до верхней палубы, занимавший пять лестничных маршей, представлял собой довольно значительную нагрузку для людей, не привыкших к физическим упражнениям. Среди прочего, владельцев «Титаника» критиковали за то, что корабль оснастили лифтами; кое-кто называл лифты избыточной роскошью и говорил, что место, которое они занимали, можно было занять дополнительными спасательными шлюпками. Хотя другие предметы роскоши еще можно назвать избыточными, лифты определенно таковыми не являлись; например, пожилые дамы, жившие в каютах на палубе F, с трудом поднимались бы в ходе путешествия на верхнюю палубу, если бы не возможность вызвать лифт. Наверное, самое наглядное представление о размерах «Титаника» давал именно лифт, когда он спускался сверху и медленно проплывал мимо палуб, высаживая и принимая пассажиров, как в большом отеле. Интересно, где в ту ночь находился мальчик-лифтер? К сожалению, я не встретил его ни в нашей шлюпке, ни на «Карпатии», когда мы проводили перекличку выживших. Он был довольно молод – не больше шестнадцати, по-моему, – ясноглазый красивый мальчик, который любил море, игры на палубе и вид на океан. Однако в рейсе он почти не знал ни отдыха, ни радостей. Однажды, высаживая меня из кабины, он посмотрел в большой вестибюль, где пассажиры играли в кольца, и с тоской произнес: «Ах, хотелось бы мне иногда выходить туда!» Мне бы тоже хотелось, чтобы он мог выйти, и я в шутку предложил на час сменить его в лифте, чтобы он понаблюдал за игрой; но он с улыбкой покачал головой и поехал вниз, так как кто-то нажал кнопку на нижней палубе. Думаю, после столкновения он не был на дежурстве в кабине лифта, а если был, то наверняка все время улыбался пассажирам, пока вез их к шлюпкам, которые готовились покинуть тонущий корабль.

Раздевшись и забравшись на верхнюю койку, я читал примерно с четверти двенадцатого до столкновения с айсбергом, то есть до без четверти двенадцать. В то время я заметил особенно увеличившуюся вибрацию корабля и решил, что мы идем с гораздо большей скоростью, чем когда вышли из Квинстауна. Теперь я понимаю, что скорость – важный вопрос, напрямую связанный с тем, кто виноват в столкновении. И все же усилившаяся вибрация судна настолько застряла у меня в памяти, что мне кажется важным записать это обстоятельство. Мои наблюдения подтверждают два факта. Во-первых, я раздевался, сидя на нижнем диване, и мои босые ноги находились на полу. Тогда я отчетливо чувствовал вибрацию от двигателей внизу. Во-вторых, когда я читал, пружинный матрас подо мною вибрировал быстрее, чем обычно; такое укачивающее движение всегда было заметным, если лежать на койке, однако в то время вибрация значительно участилась. Если взглянуть на корабль в разрезе, станет ясно, что вибрация должна была подниматься почти напрямую снизу, ведь, согласно плану, салон на палубе D находился непосредственно над двигателями, а моя каюта находилась рядом с салоном. Если предположить, что сильная вибрация указывала на увеличенную скорость – как, по-моему, и было, – я уверен, что в ночь столкновения с айсбергом, во всяком случае, в то время, когда я не спал, лайнер шел быстрее.

Я читал в ночной тишине, нарушаемой лишь приглушенными шагами и голосами стюардов, которые доносились через вентиляцию. Другие пассажиры тоже находились в своих каютах – кто-то спал, кто-то раздевался, а кто-то только спускался из курительного салона, беседуя с друзьями. Вдруг мне показалось, что вибрация вновь усилилась, потому что сильнее завибрировал матрас подо мною. Никакого удара или толчка я не ощутил. Вскоре ощущение повторилось, и я подумал: должно быть, мы еще больше увеличили скорость. И все это время айсберг вспарывал борт «Титаника» и в пробоины хлестала вода, хотя ничто не указывало на катастрофу. Теперь, вспоминая о произошедшем, я невольно испытываю изумление. Достаточно представить себе крен… Огромное судно напоролось правым бортом на айсберг, а пассажир тихо сидит в постели, читает и не чувствует никакого толчка, ни крена на другой борт – а ведь я должен был что-то почувствовать, если то была не обычная качка, которая, впрочем, не была сильной, так как нам все время везло с погодой. Кроме того, моя койка находилась у правого борта; если бы судно сильно накренилось влево, я бы упал на пол. Почему же я ничего не замечал? На мой взгляд, ответ достаточно прост: сила удара «Титаника» об айсберг составляла миллион с лишним футо-тонн. Толщина стальных листов, которыми были обшиты борта, составляла менее дюйма; должно быть, айсберг разрезал их с такой же легкостью, как нож режет бумагу. Вот почему не было крена. Если бы судно сильно накренилось и пассажиры попадали с коек, стало бы понятно, что стальные листы достаточно крепки – во всяком случае, сопротивлялись удару. Возможно, тогда все были бы спасены.

Итак, не догадываясь о том, что с кораблем произошло нечто серьезное, я продолжал читать; по-прежнему я не слышал других звуков, кроме приглушенных разговоров стюардов и пассажиров соседних кают. Не слышалось ни криков, ни свистков, ни сигнала тревоги. Никто не боялся – даже самые робкие не испытывали страха. Но через несколько секунд я почувствовал, как двигатели замедляются и останавливаются; легкая качка и вибрация, бывшие неотъемлемыми спутниками нашей жизни на протяжении четырех дней, внезапно прекратились. Вот первый намек на то, что случилось нечто экстраординарное. Всем доводилось «слышать», как в тихой комнате внезапно останавливаются громко тикавшие часы; все тут же вспоминали и о самих часах, и о том, как они тикали, хотя до тех пор забывали о них. Точно так же все на корабле вдруг поняли, что двигатели – та часть корабля, благодаря которой мы двигались по океану, – остановились. Но сама по себе остановка двигателей ничего не значила; всем оставалось лишь гадать, почему мы остановились. Вдруг меня озарило: «Мы потеряли лопасть винта: когда такое происходит, двигатели всегда вначале ускоряются… Вот почему усиливалась вибрация!» Думая о произошедшем сейчас, я понимаю, что мой вывод был не слишком логичным: двигатели должны были продолжать работать все время и замедляться постепенно. И все же в то время такая гипотеза показалась мне вполне правдоподобной. Действуя соответственно, я спрыгнул на пол, набросил халат поверх пижамы, надел туфли и вышел из каюты в коридор рядом с салоном. К перилам прислонился стюард; видимо, он ждал, пока разойдутся спать пассажиры из верхнего курительного салона и можно будет погасить свет. Я спросил:

– Почему мы остановились?

– Не знаю, сэр, – ответил он, – но не думаю, что произошло что-то серьезное.

– Что ж, – сказал я, – выйду на палубу и посмотрю, в чем дело.

Я направился к лестнице. Когда я проходил мимо, он благожелательно улыбнулся и сказал:

– Отлично, сэр, но там наверху очень холодно.

Не сомневаюсь, он считал меня глупцом, потому что я без причины собираюсь подняться наверх; должен признаться, что и сам чувствовал себя глупо, потому что не остался в каюте. Мне казалось, что я склонен суетиться без нужды и действительно выгляжу глупо, разгуливая по кораблю в халате. Но я впервые пересекал океан; я наслаждался каждой минутой путешествия, и мне очень хотелось запомнить все впечатления; конечно, остановка посреди океана и поломка винта казались достаточной причиной для того, чтобы подняться на палубу! И все же отеческая улыбка стюарда меня немного смутила. Кроме того, ни в коридорах, ни на лестницах никого не было. Никто, кроме меня, не вышел на разведку. Я невольно почувствовал себя виноватым. Казалось, я нарушаю какую-то статью морского кодекса… а может, во мне говорил извечный страх любого англичанина показаться «не таким, как все»!

Я поднялся на три марша, толкнул дверь и вышел на верхнюю палубу. Хотя я и был одет, ветер показался мне пронизывающим. Подойдя к правому борту, я увидел океан на много футов подо мною, спокойный и черный; впереди – пустая палуба; она тянулась до кают первого класса и капитанского мостика. Сзади находились каюты третьего класса и кормовой мостик, ничего больше. Я вглядывался в темноту, но не заметил ничего напоминающего айсберг, ни сбоку, ни за кормой. На палубе были два или три человека; с одним из них – инженером-шотландцем, который аккомпанировал вечером в салоне, – я стал сравнивать впечатления. Он только начал раздеваться, когда двигатели остановились, поэтому был одет вполне тепло; никто из нас ничего не видел, все было тихо, и мы с шотландцем спустились на одну палубу ниже. Заглянув в курительный салон, мы увидели, что завсегдатаи играют в карты; рядом находились зрители. Мы зашли, чтобы узнать, не известно ли им что-нибудь. Очевидно, они тоже решили, что судно увеличило скорость, но, насколько я помню, никто из них не вышел на палубу, чтобы навести справки, хотя один из них увидел, как в иллюминаторе проплыл айсберг – огромный, выше «Титаника». Он привлек к айсбергу внимание своих спутников, и все наблюдали, как айсберг постепенно удаляется. Позже они возобновили игру. Мы поинтересовались высотой айсберга. Одни утверждали, что его высота составляла сто футов, другие – шестьдесят; один из зрителей – инженер-механик, который вез в Америку макет карбюратора (под вечер он заполнял декларацию рядом со мной и спрашивал библиотечного стюарда, как задекларировать свое изобретение), – сказал: «У меня наметанный глаз; по-моему, высота айсберга составляла от восьмидесяти до девяноста футов». Мы согласились с его оценкой и стали строить догадки, что произошло с «Титаником». Мы пришли к выводу, что айсберг царапнул наш правый борт и капитан приказал остановиться из перестраховки; необходимо осмотреть корабль сверху донизу.

– По-моему, – сказал кто-то, – айсберг попортил новую краску, и капитану не хочется идти дальше, пока царапину не закрасят.

Мы посмеялись над такой заботой капитана о корабле. Бедный капитан Смит! К тому времени он уже наверняка прекрасно понимал, что случилось.

Один из игроков показал на свой стакан с виски, стоящий у локтя, и, развернувшись к зрителю, сказал:

– Пробегись по палубе и посмотри, не попал ли на борт лед; мне он не помешает.

Мы посмеялись над тем, что мы приняли за игру его фантазии – увы, она оказалась явью! В то время носовая часть палубы была покрыта льдом, который откололся после удара. Поняв, что больше ничего не узнаю, я вышел из курительного салона и вернулся к себе в каюту, где какое-то время снова читал. С горечью думаю я о том, что больше никогда не видел обитателей курительного салона. Почти все они были молодыми людьми; все строили надежды на новую жизнь в новом мире. Почти все были неженатыми. Умные и сильные, они обладали всеми задатками законопослушных граждан. Вскоре я услышал, что пассажиры выходят в коридор. Выглянув, я увидел нескольких человек, которые разговаривали со стюардом – в основном там были дамы в халатах; кто-то поднимался наверх. Я решил снова выйти на палубу, но, поскольку в халате было холодно, я надел поверх пижамы норфолкскую куртку и брюки и поднялся наверх. Теперь довольно много пассажиров стояли у ограждений и гуляли по палубе; все спрашивали, почему мы остановились, однако ничего определенного никто не говорил. Я пробыл на палубе несколько минут, быстро ходя туда-сюда, чтобы не замерзнуть, и время от времени глядя вниз, на море, как будто что-то могло объяснить причину остановки. Корабль снова двинулся вперед, очень медленно. Я заметил небольшую белую пену внизу у каждого борта. Думаю, мы все обрадовались такому зрелищу; движение казалось лучше, чем полная остановка. Вскоре я решил снова спуститься вниз. Переходя с правого борта на левый, чтобы спуститься в вестибюль, я увидел, как офицер забирается в последнюю шлюпку по левому борту – № 16 – и начинает сворачивать брезентовый чехол. Не помню, чтобы кто-то обратил на него внимание. Конечно, тогда никому и в голову не приходило, что экипаж готовится сажать пассажиров в шлюпки и спускать шлюпки на воду. Ни один из пассажиров не испытывал никакого дурного предчувствия, никто не был в панике или истерике; в конце концов, было бы странным, если бы такое произошло без каких-либо определенных доказательств опасности.

Стоя на пороге, я снова выглянул наружу и, к своему удивлению, заметил, что нос корабля наклонился к воде. Наклон, или дифферент, был небольшим; вряд ли кто-то его заметил. Во всяком случае, никто ничего не говорил. Когда я спускался, мои наблюдения подтвердились довольно необычным образом: у меня вдруг возникли проблемы с равновесием. Никак не удавалось спуститься с одной ступеньки на другую. Естественно, корабль накренился на нос, ступеньки накренились тоже, и спускаться стало труднее, хотя никакого наклона я не заметил; необычным было лишь нарушение равновесия.

На палубе D я встретил трех дам – по-моему, они все спаслись. Приятно вспоминать встречу с теми, кто спасся, после многочисленных встреч с теми, кто не выжил. Дамы стояли у двери своей каюты.

– Почему мы остановились? – спросили они.

– Мы остановились, – ответил я, – но теперь снова двигаемся вперед.

– Нет-нет! – ответила одна дама. – Я не чувствую двигателей, как обычно, и не слышу их. Слушайте!

Мы прислушались, но не услышали характерного гула. Так как я запомнил, что вибрация двигателей сильнее всего ощущалась в ванне, где она поднимается непосредственно от пола по металлическим бортам – мы настолько привыкли к ней, что лишь блаженно откидывали голову назад и наслаждались ванной, – я повел их по коридору в ванную комнату и попросил положить руки на край ванны; они успокоились, почувствовав вибрацию, и согласились с тем, что мы все же двигаемся вперед. Я оставил их и по пути к себе в каюту прошел мимо нескольких стюардов, которые находились в салоне. Один из них, тот самый библиотечный стюард, склонился над столом и что-то писал. Думаю, не погрешу против истины, если скажу: они понятия не имели о том, что произошло, и не испытывали никакой тревоги из-за остановки; все их поведение говорило о полнейшей уверенности в корабле и командовании.

Повернув к себе на лестницу (моя каюта была первой в коридоре), я увидел человека, стоявшего с другой стороны. Он завязывал галстук.

– Есть новости? – спросил он.

– Почти нет, – ответил я. – Мы медленно движемся вперед, и корабль чуть-чуть накренился на нос, но не думаю, что дело серьезное.

– Загляните в каюту и посмотрите на него! – со смехом предложил тот человек. – Он даже не проснулся.

Я заглянул в каюту. На верхней койке спиной ко мне лежал человек, закутанный в одеяла; я видел лишь его затылок.

– Почему он не встает? Он спит? – спросил я.

– Нет, – рассмеялся мой собеседник, – он говорит…

Но, прежде чем он успел договорить, мужчина на верхней койке проворчал:

– Вы не заставите меня вылезать из теплой постели и в полночь подниматься на холодную палубу! Нет, не такой я дурак!

Мы оба, смеясь, посоветовали ему все же встать, но он был уверен, что в своей каюте находится в безопасности и одеваться не нужно. Я оставил их и вернулся к себе в каюту. Надел нижнее белье, сел на диван и читал еще минут десять. Потом я услышал через открытую дверь наверху, как вверх и вниз ходят люди. Вдруг сверху послышался громкий крик:

– Всем пассажирам выйти на палубы в спасательных жилетах!

Я положил две книги, которые читал, в боковые карманы норфолкской куртки, взял спасательный жилет (как ни странно, перед тем как лечь спать, я зачем-то достал его из гардероба) и поднялся наверх, завязывая спасательный жилет. Помню, выходя из каюты, я увидел, как помощник казначея, стоявший на лестнице и собиравшийся подняться, шепчет стюарду и куда-то многозначительно указывает кивком. Тогда я, конечно, ничего не заподозрил, но не сомневался: он рассказывал, что на носу куски льда, и приказывал ему созвать всех пассажиров.

Поднявшись наверх с другими пассажирами – никто не бежал и не казался встревоженным, – мы встретили двух дам, которые спускались. Одна из них схватила меня за руку и воскликнула:

– Ах! У меня нет спасательного жилета; вы не спуститесь со мной ко мне в каюту и не поможете найти его?

Я вернулся с ними на палубу F – дама, которая ко мне обратилась, все время крепко держала меня за руку, вызвав у меня улыбку. В коридоре мы встретили стюарда; он отпер дверь ее каюты и отыскал спасательные жилеты. Снова поднявшись наверх, я прошел мимо окна казначея на палубе F и заметил, что внутри горит свет; на полпути к палубе Е я услышал тяжелый металлический лязг двери сейфа и поспешные шаги, которые удалялись по коридору в сторону кают первого класса. Я почти не сомневаюсь, что это был казначей, который забрал все ценности из своего сейфа и переносил их к казначею первого класса в надежде, что все ценности удастся спасти в одном месте. Вот почему выше я сказал: может быть, конверт с моими деньгами находится не в сейфе на дне океана; возможно, он лежит в куче где-нибудь на дне вместе со многими другими конвертами.

Поднявшись на верхнюю палубу, я увидел, что там собралось много людей. Кто-то был полностью одет, в пальто и накидках, подготовленный ко всему, что могло случиться; другие кое-как обмотались шарфами, когда их позвали. Они услышали приказ надеть спасательные жилеты, но не думали, что им придется по-настоящему переносить ночную стужу. К счастью, ветра не было, и холод не проникал под одежду; даже легкий ветерок, вызванный движением корабля, совершенно утих, так как двигатели снова остановились и «Титаник» мирно стоял на поверхности моря – неподвижно, даже не покачиваясь на волнах. Как мы вскоре заметили, море было спокойным, как какое-нибудь озеро, если не считать легкой зыби на поверхности воды, которая совершенно не действовала на огромный «Титаник». Стоя на палубе высоко над водой, которая лениво плескала в борта, и глядя вдаль – из-за темноты мне казалось, что я вижу дальше, чем на самом деле, – я испытал ощущение редкой безопасности. Корабль казался таким прочным и надежным, что мы как будто находились на большой скале посреди океана. И все же я заметил больше признаков надвигающейся катастрофы, чем в прошлый раз, когда я выходил на палубу. Во-первых, мы слышали рев и резкое шипение пара, который стравливали из котлов; из труб вырывались столбы дыма. Кроме того, оглушительный рев, мешавший разговаривать, одной своей силой внушал многим дурные предчувствия. Представьте, что двадцать локомотивов выпускают пар одновременно, и тогда вы получите некоторое представление о неприятных звуках, встретивших нас на верхней палубе.

Впрочем, чего-то подобного и следовало ожидать. Когда судно останавливается, из котлов выпускают пар. Поступок вполне логичный, ведь судно стоит на месте? Я ни разу не слышал, чтобы кто-то связывал рев стравливаемого пара с опасностью взрыва котлов. Наоборот, такая мера предосторожности была вызвана тем, что взрыв мог произойти, если судно уйдет под воду, а в котлах сохранится высокое давление. Возможно, сейчас я просто занимаюсь домыслами; некоторые пассажиры наверняка все хорошо понимали. Начиная с того времени, когда мы поднялись на палубу, и вплоть до спуска на воду шлюпки № 13 я почти не слышал разговоров. Думаю, здесь стоит упомянуть: никто не выказывал ни малейших признаков тревоги, не демонстрировал признаков паники или истерики. Никто не плакал от страха, не докучал офицерам и матросам, пытаясь выяснить, в чем дело, почему нам велели подняться на палубу и надеть спасательные жилеты и что нам делать после того, как мы подчинились приказу. Все стояли тихо и наблюдали за работой экипажа. Матросы и офицеры готовили шлюпки к спуску на воду; пассажиры не мешали им, но и помощь в то время не предлагали. Все как-то сразу поняли, что от нас нет никакого толку; мужчины и женщины тихо стояли на одном месте или ходили туда-сюда, ожидая распоряжений со стороны офицеров. Перед тем как я расскажу о том, что было дальше, о состоянии пассажиров в тот момент и о мотивах, побуждавших каждого действовать в данных обстоятельствах тем или иным образом, напомню, что тогда мы, пассажиры, еще почти ничего не знали. Люди склонны действовать и вырабатывать точки зрения на основе знакомства с окружающими их условиями. Мне кажется, что читатели лучше всего поймут некоторые на первый взгляд непостижимые вещи, если представят, что они сами в ту ночь стояли на палубе «Титаника». Так, многие не в состоянии понять, почему многие женщины отказывались покидать лайнер, отдельные пассажиры вернулись к себе в каюты и так далее; но, в конце концов, все сводится к той или иной точке зрения.

Итак, если читатель представит себя в толпе на палубе, во-первых, рекомендую совершенно забыть о том, что нам уже известно, а именно – что «Титаник» затонул. Это важное условие, поскольку невозможно до конца оценить происходившего в ту ночь, уже зная о величайшем в мире кораблекрушении. Многие пассажиры не испытывали никакого дурного предчувствия и не ждали катастрофы. Во многом поэтому они действовали так, а не иначе. Во-вторых, советую читателю отогнать все известные образы, нарисованные его фантазией или художником, то есть порожденные «предоставленными сведениями». Часть «предоставленных сведений» ошибочна; чаще всего подобные «факты» выражены словами. Ошибки во многом добавляют катастрофе драматизма. Однако лишний драматизм ни к чему. Происходящее было достаточно драматичным само по себе, в своей безыскусной простоте, и ни к чему искусственно раздувать происходившее тогда.

После такой мысленной коррекции читатель без труда представит себя в толпе на верхней палубе «Титаника». Напоминаю о тогдашних погодных условиях. Полный штиль; небо усыпано яркими звездами, однако ночь безлунная, поэтому света мало. Судно просто стоит на одном месте, ничто не указывает на катастрофу – не видно айсберга, не видно пробоин, через которые внутрь хлещет вода, ничего не разбито и не пропало, нет сигналов тревоги, нет паники, нет аврала – экипаж действует спокойно и размеренно. Никто не бегает, все только ходят; ничего не известно ни о характере происшествия, ни о размере повреждений, тем более о том, что через несколько часов огромный лайнер пойдет ко дну. Пассажиры не знают, сколько на судне спасательных шлюпок, плотов и других средств спасения жизни. Они видели шлюпки, но не знают, сколько человек вмещает каждая из них. Им неизвестно, есть ли неподалеку другие суда и придут ли они на помощь… Можно сказать, что никто не знал почти ничего. Думаю, офицеры намеренно не информировали пассажиров, и их решение сыграло во многом положительную роль. Нельзя забывать, что длина корабля составляла одну шестую часть мили. Пассажиры поднялись на три верхние палубы и стояли вдоль правого и левого бортов. Теперь читатели представят, как трудно было офицерам удерживать контроль над таким большим пространством, когда человек знал и видел лишь то, что происходит в непосредственной близости от него. Наверное, лучше всего подытожить происходившее следующими словами: после того как мы сели в шлюпки и отошли от «Титаника», нас бы нисколько не удивило, если бы вдруг стало известно, что все пассажиры спасены. Вот почему, после того как «Титаник» скрылся под водой, крики тонущих людей стали для нас как удар молнии. Я прекрасно понимаю, что ощущения и опыт многих выживших во многом отличаются от того, что описал я; одни все же кое-что знали, другие были опытными путешественниками и моряками и поэтому быстрее поняли, что нас ждет. И все же считаю, что вышеописанное дает довольно точное представление о состоянии большинства из тех, кто в ту ночь находился на палубах.

Пассажиры продолжали выходить из внутренних помещений на палубы. Помню, тогда я подумал: раз нам предстоит сесть в шлюпки, было бы неплохо вернуться в каюту и захватить деньги и теплую одежду. Заглянув в окно и увидев, как по лестнице поднимаются все новые люди, я решил, что не стану пробиваться «против течения» и создавать замешательство. Поэтому я остался на палубе.

Итак, примерно в 12:20 я стоял на верхней палубе, со стороны правого борта, и вместе с другими пассажирами наблюдал за тем, как экипаж готовит к спуску шлюпки № 9, 11, 13 и 15. Одни матросы прилаживали весла, другие проверяли лебедки, по которым спускали шлюпки; третьи прилаживали рычаги к шлюпбалкам. У нас на глазах поднимали рычаги, шлюпбалки разворачивались наружу, и шлюпки повисали за бортом. Затем по палубе первого класса прошел офицер и зычно, заглушая рев пара, крикнул: «Всем женщинам и детям спуститься на палубу ниже, всем мужчинам отойти от шлюпок!» Очевидно, в момент столкновения тот офицер отдыхал после вахты, поэтому он был легко одет; на шее у него был небрежно повязан белый шарф. Мужчины отошли, а женщины стали спускаться вниз, чтобы садиться в шлюпки со следующей палубы. Две женщины сначала отказывались покинуть мужей. Их пришлось убеждать и даже силой отрывать от мужчин. Затем их отправили вниз, на следующую палубу. Думаю, к тому времени, посмотрев, как шлюпки готовят к спуску, и особенно разделившись, мы все больше проникались сознанием неминуемой опасности. Однако общее настроение в толпе не изменилось; все были так же готовы подчиняться приказам и делать что нужно, как когда мы впервые поднялись на палубу. Я не хочу сказать, что все действия были продуманными до конца; в толпе находились обычные средние тевтонцы, которые с молоком матери впитали почтение к закону и порядку, а также к традициям, переданным многими поколениями предков; вот почему они вели себя именно так. Действия пассажиров в толпе были во многом безличными, инстинктивными, наследственными.