– А что он сказал?
Молодой человек несколько замялся.
– Я не помню его фразы, но он сказал в таком смысле… Как это? Позвольте… Впрочем, я объясню вам примером. Вот, например, ваш папаша дает за вами в приданое каменные бани на Фонтанке… Ведь он дает? – спросил молодой человек и навострил уши.
– Как же может папаша давать за мной в приданое бани на Фонтанке, ежели эти бани и не его, а дяденьки Алексея Григорьевича? – отвечала девушка.
– Вообразите, а ведь я думал, что бани ваши и что они идут вам в приданое…
– Нет, – отрицательно покачала головой девушка и спросила: – Так что же Виктор-то Гюго говорит о приданом?
– А вот сейчас… Но для примера я все-таки должен узнать тот гнусный привесок, который идет в придачу к вашему прекрасному сердцу.
– Папаша дает за мной две лавки в Никольском рынке…
– В Никольском? – переспросил молодой человек.
– Да, в Никольском.
– Это ужас! Положим, что две лавки в Никольском рынке стоят с лишком тридцать тысяч рублей, но разве не варварство – прилагать их к этим прелестным голубеньким глазкам, к этому пурпуровому ротику, к этой грезовской головке! И больше ничего за вами не дают?
– У меня после бабушки пятнадцать тысяч на мое имя положено.
– Пятнадцать тысяч в придачу к ангелу, на которого надо молиться! – воскликнуд молодой человек. – Ведь это поругание святыни, ведь это… Вы возьмите только то: человек чувствует к вам чистую, непорочную любовь, с благоговением прикасается к краю вашей одежды, готов боготворить вас, а тут замешиваются грязные лавки и пятнадцать тысяч засаленными бумажками. Ведь это пошлость, пошлость!
Молодой человек ударил себя в грудь, скривил лицо в горькую улыбку и покрутил головой. Девушка боялась оглянуться и смотрела в стену.
– Что же говорит Виктор Гюго о приданом? – тихо спросила она.
– Простите… Я взволнован… Я путаюсь… Я задыхаюсь от негодования… Ангельское непорочное сердце девушки и лавки в Никольском рынке! Какая пошлость! Простите… А два буксирных парохода? Они не ваши?
– Нет, наши. Но пароходы папаша дает за сестрой Лидией… Ей и дачу…
– Ну, немножко полегче. И больше в придачу к вам ничего?
– По участку леса в Белозерском уезде…
– Боже милостивый! – схватился за голову молодой человек и быстро вскочил с места.
– Что с вами? – спросила девушка.
Молодой человек стоял перед ней с приложенной рукой к сердцу.
– Варвара Григорьевна… – начал он. – Ежели бы я вас не любил тою чистою, святою любовью, которой я люблю, я негодовал бы… Но я боготворю вас… Я готов молиться на вас… Я… я готов принести свою жизнь в жертву за вас… Я люблю вас безумною страстью… Будьте моей подругой на тернистом жизненном пути… Я прошу у вас вашу руку и сердце. Ответьте: «да» или «нет»… Но предупреждаю вас… Ваш отказ при моем твердом характере может подвинуть меня на самоубийство. Я жду вашего ответа.
Молодой человек закрыл лицо руками и смотрел на девицу сквозь пальцы. Она сидела совсем потупившись и перебирала руками складки своего платья.
– Я согласна… Но надо у папеньки и у маменьки спросить, – прошептала она.
Кое-что о разводе
Вечер. Седой старик-купец, остриженный по-русски, очень благообразный, со строгим лицом, обрамленным густой бородою, читал около лампы газету сквозь большие круглые серебряные очки, иронически улыбался и потрясал головой.
– Пожалуйте чай кушать, папенька… Самовар давно уже подан… – сказала старику молодая, красивая невестка, звякнула связкой ключей и направилась в столовую.
– Сейчас идем, – отвечал старик, сложил газету, снял с носа очки и, покрякивая, стал подниматься со стула, на котором сидел. – Все об разводе нынче в газетах-то пишут, все об разводе… – говорил он, обращаясь к сыну, молодому человеку с русой бородкой. – На баб жалуются; жены, вишь ты, мужьям своим не верны стали, полюбовников от мужей заводить начали.
– Да ведь это и взаправду-с… – откликнулся сын. – Ужасти, какую нравственность на себя замужние женщины нониче взяли! Так подчас действуют, что с ними и не сообразишь.
– А кто виноват? Сами мужья виноваты, что сообразить трудно. Слишком много воли дали женам.
– Ничего не поделаешь-с… Современность того требует, чтобы волю давали.
– Врешь… Какая тут современность! Держи жену в строгости – и не посмеет она баловаться.
– Хуже-с… Алексей ли Панфилыч, кажись, свою супругу в строгости не держит? А какие она колена-то супротив него выкидывает! То офицер, то дьякон, то околоточный…
– Что Алексей Панфилыч! Алексей Панфилыч – пьющий человек. Да и когда ему строгостью заниматься, коли он с одново по трактирам мотается?
– Однако же, каждый день от него Марье Потаповне потасовка… Без электрического освещения под глазами она месяца одного не ходит.
– Не в этом сила! – махнул рукой старик. – Пойдем чай пить, – сказал он.
В столовой на столе весело пыхтел самовар. Сели.
– Вам, папашенька, внакладку прикажете? – спросила невестка.
– Знаешь ведь, что первый стакан я всегда внакладку пью, так чего же спрашиваешь, – отвечал старик. – Вот Алена у нас загуливать не станет, коли мы ее в строгости держим, – кивнул он на невестку.
– Зачем же я буду, папашенька, от мужа загуливать, ежели муж меня ужасти как любит? Ведь ежели Марья Потаповна начала от мужа каламбуры на стороне делать, так это оттого, что Алексей Панфилыч сами перестали себя соблюдать и на стороне арфянку завели. Они арфянку, а она околоточного…
Старик нахмурился.
– А вот за эти самые слова, коли бы муж совре менности-то не придерживался, за косу тебя следует, – сказал он.
– За что же-с? Помилуйте… – удивленно раскрыла глаза невестка.
– Как же ты смеешь мужа с женой сравнивать! Мало ли, что муж делает… И какую такую собственную праву имеет жена, чтобы мужу на отместку?..
– Да ведь всякую жену горе возьмет, ежели муж на стороне с другой гуляет.
– Верно. Я мужа и не оправдываю. Женатый человек должен содержать себя солидарно, от посторонних баб отплевываться. Но ежели уж с мужем такой грех случился, а жену горе взяло – то ты проси мужа честью, чтобы он оставил свое баловство, плачь, тер зайся, приласкайся к нему, как следовает доброй жене, прельсти его прелестию и лукавством – и забудет он разлучницу свою. А то вдруг в отместку самой раз лучника заводить! Нет, уж это не модель. За это вашу сестру по головке гладить нечего, а расказнить вас мало.
Молодая женщина заморгала слезливо глазами. Муж подошел к ней и обнял ее.
– Ну, полно, Аленушка… Что ты… Чего ты испугалась? Ведь все эти папашенькины слова не к тебе относятся, а к женам, которые от мужей своих загуливают, – сказал он.
– Верно, – согласился старик. – Но и она должна все это чувствовать и на нос себе мотать. Ты, примерно, поедешь летом в Нижний на ярмарку, а ей вдруг в голову вступит, что ты там гульбу затеял с арфянками, да она и вздумает завести себе друга милого… Тогда что?.. Конечно, у нас этого случиться не может, потому что мы живем все вкупе, не поделимшись, – прибавил он. – Ты уедешь, так я останусь и следить буду… А ежели я умру?.. Так вот, значит, и лучше дело-то, коли она мое наставление послушает.
