Пять мужчин

– Хотите приобщиться?

– Если можно, да.

Он дожидался, когда все удалятся на безопасное расстояние? Что этому мальчику нужно?

– Ну что ж, садитесь.

– Мне правда, интересно, – оправдывается Станислав.

– Не сомневаюсь… надевайте фартук.

Станислав облачается в фартук, забирается на табурет, я подаю ему кусок глины и показываю, с чего начинать.

– Лепите шар и бросайте на круг, нужно попасть в центр. Все время смачивайте руки водой.

– Знаете, всегда мечтал сесть за гончарный круг.

Надо же, всегда мечтал…

Станислав лепит шар и довольно ловко прилаживает его на нужное место, я включаю привод.

– Сейчас попробуем вылепить конус, вы будете лепить, а я вас направлю.

Он неловко хватается за кусок глины, круг быстро вращается, глина мнется, деформируется под его руками. Беру его руки в свои и начинаю направлять движение.

– Как у вас ловко получается, – говорит он. – У вас такие сильные руки… для женщины.

– Но я же скульптор и гончар по профессии. Какую форму вы бы хотели?

– В смысле?

– В смысле, какую форму вы бы хотели придать вашему изделию: цилиндр, горшок, чаша?

– Давайте… горшок…

Круг вращается, вода сочится по податливой синеватой поверхности глины, которая под нашими руками почти мгновенно меняет форму: конус обретает округлости и узкое горло, руки Станислава поддаются движениям моих рук. Прядка волос падает ему на глаза, но он не может откинуть ее. Еще несколько вращений, и горшочек готов. Подаю Станиславу стек:

– Нанесите узор, потом обожжем ваш горшочек, и через пару дней получите его.

– Спасибо. Вы отлично работаете.

– Стараюсь, – скромно говорю я. – Вымойте руки.

Включаю кран и подаю ему полотенце. Тем временем экскурсия возвращается, Марина произносит прощальную речь во славу гончаров и гончарного искусства, желающие отправляются выбирать покупки, белобрысый брат Станислава с горшочком, который он аккуратно держит на ладони, ожидая, когда тот подсохнет, подходит к нам.

– Стас, прикольно здесь, да? Ты тоже слепил? Классно!

– Да, классно, – подтверждает Станислав и смотрит на меня. – Кстати, познакомься, это наша соседка, Дина…

– Просто Дина, – ответствую я.

– Соседка? Правда? Прикольно… А меня зовут Влад.

– Владислав, – улыбаясь, поясняет старший брат. – Поздний ребенок. Пойдем, Влад, мы еще собирались с тобой в бильярдную.

– Давай свой горшок, – говорю я. – Сделаем обжиг, он будет красивым и водонепроницаемым.

– Правда? – восхищается Влад и отдает горшочек.

Мы прощаемся, Станислав жмет мне руку, как старому приятелю:

– Значит, сегодня вечером?

– Что сегодня вечером? – изумленно спрашиваю я.

– Зайду по поводу обожженных горшков.

– Почему сегодня?

– Ну… чтобы узнать.

– Хорошо, сегодня, так сегодня, – зачем-то соглашаюсь я.

Мне снится Стас… он, который лежит рядом, снится упорно и нахально. Жарко и хочется пить. Открываю глаза и тотчас зажмуриваюсь – солнечные лучи льются из приоткрытого окна, за которым жизнерадостно распевают неведомые птицы. Стас прижимает меня к себе, как будто можно прижать еще теснее, лежа на столь узкой кровати, и шепчет в волосы:

– Доброе утро рыжим…

– Доброе утро поэтам, – отвечаю я.

– Злато заревом искрится, загораясь золотисто – звуков солнечных монисто в волосах, звеня, струится… – шепчет он, щекоча мне ухо губами, а чувства словами. – Как спалось?

– А ты не знаешь?

Он хмыкает и приступает к активно-ленивым действиям, от которых я мгновенно слабею и телом и духом.

Мы не услышали, как раскрылась дверь, и возмущенное «Что здесь происходит? Это что же вы себе позволяете в моем доме?» настигает нас неожиданно и резко. В животе спиралью заструился холодок, словно при падении с высоты. Стас дергается, оборачивается, и я вижу хозяйку дома, полнотелую громкоголосую даму средних лет, а поодаль, у дверей, женщину с чемоданом и маленькую девочку, которая испуганно смотрит на нас. Хозяйка разражается пылкой речью по поводу моего непристойного поведения и нравов молодежи вообще, а я смотрю на девочку и думаю, почему мать не выведет ее из комнаты.

– Позвольте, мадам… – обрывает хозяйку Стас, – Может быть, вы выйдите, а потом мы спокойно обсудим создавшееся положение?

– Я тебе не мадам, ты, развратный наглец! Я сейчас вызову милицию!

– В таком случае, лучше уж полицию нравов, – парирует Стас, а я желаю провалиться, исчезнуть, улетучиться.

«Полиция нравов» вызывает у прежде вполне доброжелательной хозяйки новый взрыв возмущения оскорблением, нанесенным добродетели и святости ее дома.

– Стас, – шепчу я, – не спорь… не надо, прошу тебя…

– Да выйдите же вы из комнаты, в конце концов! – взрывается он.

Женщина с девочкой исчезают за дверью, хозяйка, бросив в мою сторону: «чтоб ноги твоей в моем доме не было», выходит, хлопнув дверью.

Вот так все и закончилось, почти так же как и началось: нежданно и быстро, оборвавшись на недопетой, недотянутой ноте. Мы слишком увлеклись, презрев реальный мир, и он жестко отплатил за невнимание к себе, больно ударив оземь.

«Позднее зажигание, – крутятся в голове слова, уже добрых пять минут, как крутятся. – Позднее зажигание».

Двери за экскурсантами закрылись, в мастерской наступает тишина, а я почему-то слышу стук своего сердца. Снова бухает дверь, это возвращается Марина, бежит в цех обжига, где сейчас орудует Андрей.

– Отработали, Дина Николаевна? – улыбается мне на ходу.

Бросаю ответную улыбку и согласно киваю, думая о своем. Позднее зажигание – это внезапное волнение, прилетевшее невесть откуда, когда я вдруг подумала, что несколько минут назад практически обнимала Станислава. Но таким же образом, здесь, за гончарным кругом, я обняла уже не один десяток мужчин, с чего это вдруг накатило нездоровое возбуждение? Проснулись и взыграли гормоны? С какой стати этот тип будоражит мое воображение? Может быть, из-за ощущения некой опасности, связанной с его похожестью на того парня из банка? Странного совпадения имён? Череды наших случайных, ничем не объяснимых встреч? Его молодости? Потянуло на молодых мужиков? Так сказать, седина в бороду… то есть…куда?

Обуреваемая этими тяжкими думами, выбираюсь со своего рабочего места, выставляю на стеллаж для сушки результаты сегодняшней деятельности: высокие конусовидные чашки и два цилиндрической формы чайника с короткими лукавыми носиками, которые мне ужасно нравятся. А еще мне, черт побери, нравятся глаза Станислава: кажется, они серые, и он очень симпатично щурит их. Но зачем они мне нравятся?

«Он старше Николы всего на восемь лет, – напоминаю себе. – И возможно, явится сегодня вечером».

Стащив фартук, мою руки, переодеваюсь и решаю отправиться к отцу.

Папа как всегда встречает вопросом, обедала ли я, и тут же, не дожидаясь ответа и нещадно хромая, тащит меня на кухню.

– Сварил изумительный луковый суп, по рецепту… – родитель насаживает на переносицу очки, открывает толстую потрепанную кулинарную книгу и начинает зачитывать рецепт.

Мой отец – творец по натуре, художник в душе, фотограф в миру. Преданный приверженец фотокамеры прошлого столетия «Зенит», проявителя и закрепителя, и ярый противник цифровой аппаратуры и фотошопа. К счастью, несмотря на природные упрямство и сарказм, из которых проистекают его принципы и неприятие реалий, он не обделен здоровой иронией и почти детской способностью увлекаться всем и вся. На данном этапе своей жизни он увлечен кулинарией.

– Папа, как твоя нога? Нужно сходить в аптеку? – спрашиваю как примерная заботливая дочь.

Отец машет рукой.

– Не суетись, дщерь… Милейшая Анна Павловна все уже закупила и лечит меня со всем пылом сестры милосердия.

Ну да, Анна Павловна, милейшая подруга моего папы, с которой он мирится и ссорится в течение последних трех лет.

– Помирились? – спрашиваю я, памятуя, что в последнее время они находились в долгой ссоре, и я уже начинала переживать, что они так и не договорятся.

– А мы и не ссорились, – невинным басом отвечает отец, расставляя на столе тарелки.

Мы едим луковый, на самом деле, вкусный суп, я рассказываю отцу про свои вчерашние приключения, упуская некоторые детали.

– Дина, – говорит отец, – бурно же ты отметила свой день рождения, но ты уж как-то поаккуратней…пожалуйста.

Переживает. Мне хорошо и покойно с отцом, мы долго болтаем, уезжаю домой, когда на улице уже сгущаются осенние сумерки.

Что-то оборвалось, резко и безнадежно, словно нас вырвали из карнавала, в котором мы бездумно существовали все эти дни. Во всяком случае, так произошло со мной.

Примечания