Достойный жених. Книга 2

– А как вы живете в сезон дождей? – спросил Ман.

– Да как-то живу… То там укроюсь, то сям. Аллах меня не бросает, Аллах не бросает. И никогда не бросит.

– Наваба-сахиба любят в этих краях?

– Любят? Да он нам как солнце и луна вместе взятые! – воскликнул рикша-валла. – И юные навабзады тоже, особенно чхоте-сахиб[14]. Уж до чего славный характер! И красавцы все – как на подбор! Вы бы их видели вместе: старый наваб-сахиб, а по бокам от него сыновья. Как вице-король[15] и его приближенные.

– Если народ так их любит, почему хотят отобрать у них земли и владения?

– А что тут такого? – удивился рикша-валла. – Людям всегда землю подавай. В моей родной деревне, например, где живут моя жена и родные, мы много лет гнули спину на земле, еще со времен дяди моего отца. Но мы по-прежнему платим деньги за аренду этих земель навабу-сахибу – точней, его кровопийце мунши[16]. С какой стати мы должны платить? Нет, вы мне скажите, с какой стати? Мы пятьдесят лет поливали эту землю своим потом, значит это наша земля, так я считаю.

Когда они подъехали к огромным, окованным медью деревянным воротам в стене форта Байтар, рикша-валла запросил плату вдвое больше обычной. Ман хотел поспорить – поездка явно не могла стоить так дорого, – но в конце концов пожалел рикша-валлу и раскошелился: достал из кармана курты нужную сумму и еще четыре анны сверху.

Рикша-валла укатил прочь, окончательно уверившись, что Ман – немного сумасшедший. Наверное, он и впрямь решил, что будет встречаться с навабом-сахибом. Бедолага!..

Привратник сперва тоже пришел к такому выводу и велел Ману убираться восвояси. Он описал внешность Мана мунши, и тот отдал соответствующее распоряжение.

Ман от потрясения потерял дар речи, потом нацарапал несколько слов на клочке бумаги и сказал:

– Не желаю я разговаривать ни с каким мунши, передайте вот это навабу-сахибу, бурре-сахибу[17] или чхоте-сахибу. Да поживей!

Привратник, увидев, что записка на английском, на сей раз пригласил Мана пройти за ним, но сумку у него не взял. Они миновали внутренние ворота и приблизились к главному зданию форта – огромному четырехэтажному дому со дворами на двух этажах и башнями наверху.

Мана оставили во дворе, вымощенном серым камнем. Привратник взлетел по лестнице и снова исчез. Был разгар дня, и мощеный двор превратился в настоящую печку. Ман осмотрелся по сторонам: нигде ни души. Ни Фироза, ни Имтиаза, ни привратника… Тут он заметил движение в окне наверху: оттуда его разглядывал какой-то седой, коренастый и мордастый мужичок среднего возраста с длинными моржовыми усами.

Через пару минут к Ману вновь подошел привратник:

– Мунши хочет знать, чего вам надо?

Ман сердито ответил:

– Я же велел передать записку чхоте-сахибу, а не мунши!

– Но наваба-сахиба и сыновей нет дома.

– Нет дома? Когда они уехали? – растерялся Ман.

– Их не было всю неделю, – ответил привратник.

– Что ж, передай своему охламону-мунши, что я друг навабзады и проведу здесь ночь. – Эхо его рассерженного голоса разнеслось по двору.

Мунши тут же слетел вниз. Несмотря на жару, поверх курты на нем было еще и бунди. Своего раздражения он не скрывал: день подходил к концу, и ему не терпелось скорей прыгнуть на велосипед и покатить домой, в Байтар. А тут какой-то небритый незнакомец требует, чтобы его поселили в форте! Как это понимать?!

– Да? – сказал мунши, пряча в карман очки для чтения. Он оглядел Мана с головы до ног и лизнул кончик моржовых усов. – Чем могу быть полезен? – спросил он на вежливом хинди. Однако за покладистым тоном и обходительностью Ман услышал стремительное движение шестеренок: мунши строил расчеты и прогнозы.

– Для начала можете спасти меня из этого пекла и распорядиться, чтобы приготовили комнату, нагрели воды для бритья и накрыли на стол, – ответил Ман. – Я с утра жарился на охоте, потом жарился в поезде и очень устал, однако вы уже полчаса гоняете меня туда-сюда, вдобавок этот человек мне сказал, что Фироз уехал – вернее, что его тут вовсе не было. Ну?! – воскликнул он, поскольку мунши до сих пор не предпринял попыток ему помочь.

– Быть может, у сахиба есть для меня письмо с разъяснениями от наваба-сахиба? Или от одного из его сыновей? – спросил мунши. – Я, увы, не знаком с сахибом лично, а без каких-либо разъяснений и распоряжений от хозяина… Сожалею…

– Сожалейте сколько душе угодно, – оборвал его Ман. – Меня зовут Ман Капур, я друг Фироза и Имтиаза. Мне немедленно нужно принять ванну, и я не намерен ждать, пока вы одумаетесь.

Властный тон гостя немного напугал мунши, однако он не шелохнулся и продолжал примирительно улыбаться, прекрасно понимая, какая на нем лежит ответственность. Эдак кто угодно может войти с улицы, зная, что господ нет дома, – представиться другом семьи, показать записку на английском и, пустив пыль в глаза слугам, обманом проникнуть в форт.

– Прошу прощения, – вкрадчиво проговорил мунши, – помилуйте, но…

– Слушайте, – перебил его Ман. – Фироз, возможно, не рассказывал вам обо мне, зато мне про вас много чего говорили. – (Мунши забеспокоился: чхоте-сахиб действительно его недолюбливал.) – Кроме того, наваб-сахиб наверняка не раз упоминал в разговоре моего отца. Они давние друзья.

– И как же зовут отца сахиба? – со снисходительным безразличием осведомился мунши, ожидая в худшем случае услышать имя какого-нибудь мелкого помещика.

– Махеш Капур.

– Махеш Капур! – Язык мунши тотчас забегал по усам, а сам он ошарашенно вытаращил глаза. Как такое возможно?! – Министр по налогам и сборам? – слегка дрожащим голосом уточнил он.

– Да. Министр по налогам и сборам, – кивнул Ман. – Ну, где тут уборная?

Мунши перевел взгляд с Мана на его сумку, затем на привратника и вновь на Мана. Никакого удостоверения личности он так и не получил. Может, попросить гостя предоставить какое-нибудь доказательство, любое, необязательно письмо от наваба-сахиба?.. И навлечь на себя еще больший гнев… Вот так задачка! Судя по голосу и грамотной речи, этот неряха в самом деле образован, и если он – сын министра по налогам и сборам, главного автора законопроекта, который неизбежно будет принят и в конце концов лишит семью наваба – и косвенным образом самого мунши – всех полей, лесов и пустошей… В таком случае это очень, очень важный гость, а он, мунши, так скверно и негостеприимно его встретил… Нет, хватит об этом думать. Как кружится голова!

Когда головокружение унялось, мунши подобострастно сложил вместе две ладони, отвесил Ману поклон и, вместо того чтобы велеть привратнику забрать у гостя сумку, подхватил ее сам. Он робко засмеялся, как бы дивясь своей глупости:

– Хузур[18], да что же вы сразу так не сказали? Я приехал бы на станцию вас встречать, привез бы вас сюда на джипе. Ах, хузур, добро пожаловать, добро пожаловать в дом вашего друга! Только скажите, что вам нужно, все будет моментально исполнено. Сын Махеша Капура… Сын Махеша Капура, подумать только! Ваше благородное присутствие так меня потрясло, что разум мой совсем помутился: я ведь даже стакана воды вам не предложил! Ай-яй-яй!.. Хузур должен жить в комнате чхоте-сахиба, – продолжал с замиранием сердца раболепствовать мунши, – это чудесная комната, с видом на поля и лес, где чхоте-сахиб любит охотиться. Кажется, хузур упомянул, что утром побывал на охоте? Завтра же утром организую хузуру охоту! На нильгау, оленей, диких кабанов; быть может, даже леопард попадется… Угодно ли хузуру поохотиться? Ружей у нас в достатке, лошадей тоже, если хузур изволит прокатиться верхом. А библиотека у нас не хуже, чем в Брахмпуре. Отец наваба-сахиба всегда заказывал по два экземпляра каждой книги, никогда не жалел на это денег. Кроме того, хузуру обязательно нужно взглянуть на город. С разрешения хузура я лично распоряжусь, чтобы вам провели экскурсию, показали больницу, Лал-Котхи и памятники. Чем еще может порадовать хузура бедный мунши? Желаете промочить горло после утомительной поездки? Я немедленно принесу вам миндального шербета с шафраном. Он прекрасно освежает и придает сил. И пусть хузур соберет мне всю одежду, которую нужно постирать. В гостевых комнатах есть сменная одежда, я велю сейчас же принести вам два комплекта. Приставлю к хузуру личного слугу: через десять минут он принесет вам горячей воды для бритья и будет ожидать дальнейших распоряжений милостивого господина.

– Хорошо. Прекрасно, – сказал Ман. – Где уборная?

Через некоторое время – когда Ман побрился, помылся и отдохнул – приставленный к нему молодой слуга по имени Варис повел гостя осматривать форт. Этот молодой человек разительно отличался от старика, который обслуживал Мана в брахмпурском доме Байтаров, – и, конечно, от мунши.

Лет двадцати с небольшим, крепкий, высокий, красивый, очень доброжелательный (каким и полагается быть слуге, который пользуется всецелым доверием хозяина и оттого уверен в себе), всей душой преданный навабу-сахибу и его детям, особенно Фирозу, Варис сперва показал Ману небольшую выцветшую фотографию в серебряной рамке, стоявшую на письменном столе Фироза. На ней была запечатлена вся семья: наваб-сахиб, его жена (которой на время фотосъемки позволили выйти с женской половины дома, разумеется), Зайнаб, Имтиаз и Фироз. Мальчикам было лет по пять; Фироз очень внимательно смотрел в камеру, склонив голову набок под углом в сорок пять градусов.

«Как странно, – подумал Ман, – я приехал сюда впервые, но форт мне показывает не Фироз, а чужой человек».

Форт казался бесконечным. Сначала Мана поразило величие этой постройки, а потом – запустение, в котором пребывало все вокруг. Они снова и снова взбирались по крутым лестницам, покуда не вышли на крышу с зубцами, бойницами и четырьмя квадратными башнями, каждая с пустым флагштоком. На улице почти стемнело. Во все стороны от форта тянулись безмятежные поля и леса, а город Байтар затянуло легкой дымкой от домашних очагов. Ману захотелось влезть на башню, но у Вариса не оказалось с собой ключей. Он рассказал, что в одной из башен недавно поселилась сова и в последнее время она громко ухает по ночам, а один раз средь бела дня устроила налет на заброшенную часть женской половины.

– Я пристрелю харамзаду сегодня же ночью, если прикажете, – храбро вызвался Варис. – Не хочу, чтобы она потревожила ваш сон.

– О нет-нет, в этом нет необходимости, – заверил его Ман. – Меня ничем не разбудишь.

– А вон там, внизу, библиотека, – сказал Варис, показывая пальцем на комнаты с окнами из толстого зеленоватого стекла. – Говорят, одна из лучших частных библиотек Индии. Шкафы с книгами занимают два этажа, и днем свет льется через это стекло. Сейчас в форте никто не живет, поэтому мы не зажигаем свет. А когда наваб-сахиб здесь, он большую часть времени проводит в библиотеке. Все дела он доверяет этому ублюдку мунши. Так, здесь скользко, осторожней – сюда стекает дождевая вода.

Ман вскоре заметил, что Варис без всякого стеснения использует в речи слово «харамзада» – ублюдок. На самом деле он и в разговоре с сыновьями наваба-сахиба позволял себе ввернуть крепкое словцо. То была неотъемлемая часть его доброжелательной неотесанности. Однако с навабом-сахибом он держался предельно вежливо и почтительно, лишний раз рта не раскрывал, а если и раскрывал, то внимательнейшим образом следил за языком.

Знакомясь с новыми людьми, Варис всегда ощущал либо инстинктивную настороженность, либо, напротив, легкость – и, руководствуясь этим наитием, выстраивал общение с человеком. В случае с Маном он понял, что в самоцензуре нет нужды.

– А чем вам не угодил мунши? – спросил Ман, заметив, что Варис тоже его недолюбливает.

– Да вор он, – без обиняков заявил Варис.

Ему было больно думать о том, что мунши прикарманивает изрядную долю всех законных доходов наваба-сахиба, причем делает это при любой возможности: утверждает, что продал дешевле и купил дороже, чем на самом деле, придумывает нужды на пустом месте (деньги-то выделены – а работы никакой не делается), регулярно врет в отчетах, что освободил тех или иных крестьян-арендаторов от арендной платы.

– Кроме того, – продолжал Варис, – он угнетает и притесняет народ. И еще он каястха!

– А что в этом плохого? – спросил Ман. Каястхи, хоть и индуисты, испокон веков работали писарями и секретарями у мусульман, часто умея писать на урду и персидском лучше, чем сами мусульмане.

– Ой, вы не подумайте, – спохватился Варис, вспомнив, что Ман индуист, – я ничего против индусов вроде вас не имею. Только против каястхов. Отец нынешнего мунши тоже работал здесь мунши при отце наваба-сахиба и пытался ободрать его как липку. Только старик был отнюдь не липка: сразу понял, что к чему.

– А нынешний наваб-сахиб? – спросил Ман.

– Слишком добросердечный, слишком благодетельный и благочестивый. На нас он никогда толком не злится – и той крошечной толики гнева, которую он себе позволяет, всегда бывает достаточно. А на мунши злись не злись – он попресмыкается пять минут, а потом опять за старое.

– Ну а вы? Вы чтите Бога?

– Не особенно, – удивленно ответил Варис. – Политика мне ближе, чем религия. Я тут слежу за порядком, у меня даже пистолет есть. И лицензия на ношение оружия. В нашем городе живет один человек – подлый, жалкий, никчемный человечишка, приживала, которого наваб-сахиб выучил на свои деньги, – так вот он вечно пакостит навабу-сахибу и навабзадам: заводит фиктивные дела, пытается доказать, что форт – это имущество эвакуированных, что наваб-сахиб – пакистанец и так далее. Если эта свинья станет депутатом Заксобрания, нам несдобровать. Он конгресс-валла и всем дал понять, что собирается выдвинуть свою кандидатуру от нашего округа. Надеюсь, наваб-сахиб сам выдвинется в качестве независимого кандидата – или позволит мне выступить за него! Уж я-то размажу этого ублюдка по стенке.

Ман восхитился его верностью и твердостью убеждений; складывалось впечатление, что честь и благоденствие дома Байтаров целиком лежат на плечах этого славного человека.

Чуть позже Ман спустился ужинать в столовую. Его поразило, что там не было ни дорогих ковров, ни длинного стола из тика, ни резного буфета, зато на стене висело четыре портрета маслом: по два с обеих сторон от стола.

На одном был запечатлен бравый прапрадед наваба-сахиба: на коне, с мечом и зеленым плюмажем на шлеме. Он погиб в битве с англичанами за Салимпур. На той же стене висел портрет его сына, которому британцы разрешили унаследовать собственность отца и который впоследствии посвятил жизнь науке и меценатству. Он не сидел на коне, а просто стоял в полном княжеском облачении. Взгляд у него был умиротворенный, даже отрешенный – а у его отца надменно-молодцеватый. На противоположной стене – старший против старшего, младший против младшего – разместились портреты королевы Виктории и короля Эдуарда VII. Виктория была изображена сидящей. Она смотрела куда-то в сторону; крошечная круглая корона на голове подчеркивала угрюмую дебелость ее облика. На ней было длинное темно-синее платье, манто с оторочкой из меха горностая, а в руках – скипетр. Ее дородного удалого сына запечатлели без короны, но тоже со скипетром, на темном фоне, в красном мундире с темно-серым кушаком, горностаевой мантии и бархатном плаще, ощетинившемся золотыми галунами и кистями. Веселости на его лице было куда больше, чем у матушки, а вот надменности не хватало. Ман, ужинавший в полном одиночестве, по очереди разглядывал портреты в перерывах между блюдами – острыми и чересчур пряными, на его вкус.

После ужина он вернулся в свою комнату. По какой-то причине краны и смыв в уборной не работали, но всюду стояли ведра и медные чайники с водой – их оказалось достаточно для его нужд. После нескольких дней без каких-либо удобств в деревне и скромных удобств в бунгало ГПА эта мраморная уборная в комнате Фироза показалась Ману верхом роскоши и комфорта, пусть воду и приходилось лить самому. Кроме ванной, душа и двух раковин, здесь был один европейский унитаз и один индийский. На первом красовалось следующее «четверостишие»:

Дж. Б. Нортон и сыновья

Инженеры-сантехники

Олд-корт-хаус-корнер

Калькутта

На последнем была надпись попроще:

Патент Нортона

Модель «Хинду»

Совмещенный туалет

Калькутта

В процессе пользования последним Ман гадал: интересно, какой-нибудь гость в этом оплоте Мусульманской лиги сидел вот так же, глядя на возмутительные строки и негодуя, что какой-то британец, толком не разобравшись, отнес сие общеиндийское культурное достояние к наследию другой, противоборствующей религии?

На следующее утро Ман встретил мунши, когда тот въезжал на своем велосипеде в ворота форта; они обменялись несколькими словами. Мунши желал знать, все ли устраивает Мана: еда, комната, поведение Вариса? Он извинился за неотесанность слуги: «Что же делать, господин, если кругом одни деревенщины!» Ман сообщил, что планирует посмотреть город в компании этого самого деревенщины, и мунши неодобрительно и нервно облизнул усы.

Потом он просиял и сообщил Ману, что завтра же устроит ему охоту.

Варис собрал обед, предложил Ману несколько головных уборов на выбор, и они отправились гулять по городу. Слуга рассказывал ему про все полезные нововведения, появившиеся в Байтаре со времен героического прапрадеда наваба-сахиба, и грубо бранился на зевак, глазевших на сахиба в белой сорочке и белых штанах. Во второй половине дня они вернулись в форт. Привратник строго сказал Варису:

– Мунши велел тебе вернуться к трем. На кухне закончились дрова. Он взбешен. Сидит с техсилдаром в большом кабинете и говорит, что ты должен немедленно подойти и отчитаться.

Варис поморщился, сообразив, что ему светит взбучка. Мунши всегда бывал раздражителен в это время суток; его поведение чем-то напоминало жизненный цикл возбудителя малярии. Ман тут же вызвался помочь:

– Давайте я пойду с вами и все ему объясню.

– Нет-нет, Ман-сахиб, не беспокойтесь! Каждый день в половине пятого шершень жалит харамзаду в причинное место. Это пустяки.

– Да мне не трудно.

– Вы славный человек, Ман-сахиб. Не забывайте меня, пожалуйста, когда уедете домой.

– Конечно не забуду. Ну, идемте, послушаем, что вам хочет сказать этот мунши.

Они прошли через раскаленный мощеный двор и поднялись по лестнице в большой кабинет. Мунши сидел не за массивным письменным столом в углу (за ним, очевидно, работал наваб-сахиб), а на полу, за деревянным, инкрустированным медью напольным столиком. Кулаком левой руки он подпирал свой подбородок и серо-белые моржовые усы, с отвращением глядя на престарелую женщину, явно очень бедную, в драном сари, которая стояла перед ним и проливала слезы.

Рядом с мунши стоял разъяренный техсилдар.

– С какой стати мы должны выслушивать всяких старух, которые обманом проникают в стены форта? – сварливо говорил мунши. Он пока не заметил подошедших Вариса и Мана: те замерли за дверью, услышав его повышенный голос.

– Мне больше ничего не оставалось, – всхлипнула старуха. – Аллах знает, я пыталась с вами поговорить – прошу, муншиджи, услышьте мои мольбы! Наша семья уже много поколений служит этому дому…

Мунши ее оборвал:

– Хороша служба! Твой сын хотел внести свое имя в поземельную книгу, мол, он все эти годы арендовал нашу землю! На что он рассчитывал? Прибрать к рукам чужое? Да, мы преподали ему урок, что тут удивительного?

– Но ведь это правда… Он в самом деле работал на этой земле…

– Что? Ты пришла поспорить со мной о том, что правда, а что нет? Мне-то известно, сколько правды в словах таких, как ты. – В его мягком голосе послышались резкие нотки. Мунши мог раздавить старуху, как букашку, – он отлично это понимал и не скрывал, что ему приятно сознавать собственное превосходство.

Старуха затряслась.

– Он ошибся. Ему не следовало так поступать. Но, муншиджи, что у нас есть, кроме этой земли? Мы умрем с голоду, если вы ее отберете. Ваши люди его избили, он усвоил урок. Простите его – и меня простите, дуреху, что родила такого нерадивого сына, умоляю вас! На коленях прошу!

– Ступай, – отрезал мунши. – Довольно с меня твоей болтовни. У тебя есть хижина. Ступай и кали зерно. Или торгуй своим иссохшим телом, мне все равно. И передай своему сыну, чтоб поискал себе другое поле.

Старуха беспомощно зарыдала.

– Вон отсюда! Или ты не только тупая, но и глухая?

– Нет у вас ничего святого, – запричитала женщина, всхлипывая и рыдая, – ничего человеческого. Когда-нибудь настанет час расплаты. Господь взвесит ваши поступки и скажет…

– Что? – Мунши вскочил и уставился в морщинистое лицо старухи с заплаканными глазами и перекошенным ртом. – Что? Что ты сказала? А я еще думал вас помиловать, но теперь-то я знаю, что должен делать. Мой долг – гнать таких людей с земли наваба-сахиба! Вы годами пользовались его добротой и щедростью! – Он обратился к техсилдару: – Гоните взашей старую ведьму. Вышвырните ее из форта и скажите своим людям, чтобы к вечеру духу ее не было в нашей деревне. Это научит ее и ее неблагодарного сына…

Он умолк на полуслове и уставился перед собой – не в наигранном страхе, а в самом настоящем, непритворном ужасе. Рот его раскрылся и захлопнулся, он часто задышал, не издавая при этом ни звука, и кончиком языка потянулся к усам.

Прямо на него шел белый от ярости Ман. Он двигался по прямой, не глядя по сторонам, точно заводной робот, и в глазах его горела жажда крови.

Техсилдар, старуха, слуга, сам мунши – никто не смел пошевелиться. Ман схватил мунши за жирную щетинистую шею и принялся трясти. Яростно, изо всей дурной силы, почти не замечая страха в его глазах. Оскаленное, ощерившееся лицо Мана вселяло ужас. Мунши сдавленно охнул и вскинул руки к шее. Техсилдар сделал шаг вперед – всего один. Внезапно Ман отпустил мунши, и тот рухнул прямо на свой столик.

Минуту никто ничего не говорил. Мунши охал и кашлял. Ман не мог поверить в содеянное.

Почему слова мунши пробудили в нем такую ярость, вызвали такую несоразмерную реакцию? Надо было просто наорать на подлеца и припугнуть его Божьей карой! Ман помотал головой. Варис и техсилдар одновременно двинулись вперед: один к Ману, второй к мунши. Старуха в ужасе разинула рот и тихо залепетала себе под нос: «Ай, Алла! Ай, Алла!»

– Сахиб! Сахиб! – прохрипел мунши, наконец обретя дар речи. – Хузур ведь понимает, что я просто пошутил… Так уж привык с этими… я же не хотел… славная женщина… ничего ей не будет… и поле останется ее сыну, кому же еще… Пусть хузур не думает… – Слезы покатились по его щекам.

– Я уезжаю, – отрезал Ман. – Найдите мне рикшу. – Он сознавал, что еще чуть-чуть – и он убил бы этого человека.

Живучий мунши вдруг подскочил и бросился в ноги Ману, принялся гладить их руками и бодать лбом. Растянувшись на полу, задыхаясь и не стыдясь подчиненных, он завыл:

– Нет-нет, хузур, умоляю, заклинаю, не губите меня! Это была шутка, просто я так выразился, пошутил неудачно, что́ вы, никто такое всерьез не говорит, отцом и матерью клянусь!

– Не губить вас? – ошарашенно переспросил Ман.

– У вас же завтра охота! – выдохнул мунши.

Он прекрасно сознавал, что над ним висит двойная угроза. Отец Мана – Махеш Капур. Такой неприятный случай не поможет дому Байтаров заручиться расположением министра. Вдобавок Ман дружит с Фирозом, а нрав у юноши вспыльчивый… Отец его любит и иногда даже прислушивается к нему. Страшно подумать, что будет, если наваб-сахиб (привыкший считать, что можно властвовать ласково и милосердно) узнает, как мунши угрожал несчастной старухе.

– Охота? – недоуменно переспросил Ман.

– И одежда ваша еще в стирке…

Ман с отвращением отвернулся. Он велел Варису идти с ним, вернулся в свою комнату, сгреб все вещи в сумку и покинул стены форта. Кликнули рикшу. Варис хотел проводить его на станцию, но Ман ему не позволил.

Напоследок Варис сказал:

– Я выслал навабу-сахибу немного дичи. Узнайте, пожалуйста, получил ли он ее? И передайте горячий привет этому старику, Гуляму Русулу, который здесь работал.

– Ну, выкладывай, – сказал Рашид своей четырехлетней дочери Мехер, когда они сидели на чарпое[19] во дворе дома его тестя, – что нового ты узнала, чему научилась?

Мехер, сидевшая на коленях у папы, тут же выдала свой вариант алфавита урду:

– Алиф-бе-те-се-хе-че-дал-бари-йе!

Рашид остался недоволен.

– Очень уж сокращенная у тебя версия получилась. – Он заметил, что во время его пребывания в Брахмпуре образованием Мехер никто не занимался. – Ну же, Мехер, ты ведь умная девочка, ты способна на большее.

Хотя она действительно была умной девочкой, никакого особого интереса к алфавиту она не продемонстрировала: лишь добавила к своему списку пару-тройку букв.

Мехер была рада видеть отца, но поначалу – когда вчера вечером он вошел в дом, пробыв в отъезде несколько месяцев, – очень его стеснялась. Матери пришлось долго ее уговаривать и даже подкупить пирожным, чтобы она согласилась поприветствовать Рашида. Наконец девочка неохотно протянула: