Книга После банкета - читать онлайн бесплатно, автор Юкио Мисима. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
После банкета
После банкета
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

После банкета

– Вы преувеличиваете свою ответственность. Тамаки у вас впервые, и вы ничего не знали о состоянии его здоровья. Ведь и на прогулке в холодном саду больше всех настаивал именно он, – защищал Кадзу стоявший рядом Ногути.

Больной продолжал громко хрипеть.

Мадам Тамаки – красивая женщина средних лет, одетая по европейской моде, – выглядела моложе своего возраста. Она довольно безразлично восприняла тяжелое состояние мужа. Слегка хмурилась, когда из большого зала доносились громкие звуки сямисэна[8]. Предложение доктора «по меньшей мере на один день оставить больного здесь» она в высшей степени хладнокровно отвергла, пояснив свое решение:

– Муж часто говорит: «Не следует доставлять людям беспокойства». Если он причинит такие хлопоты ресторану «Сэцугоан», то, выздоровев, будет очень недоволен и станет меня ругать. К тому же здесь много гостей. Вот если бы мы давно были близко знакомы… А так я больше не могу обременять хозяйку. Нужно как можно скорее отвезти его в больницу.

Мадам любезным тоном неоднократно повторяла одно и то же, несколько раз благодарила стоявшую рядом Кадзу. Та протестовала и настаивала:

– Не стесняйтесь, оставьте больного на несколько дней здесь, как советует доктор.

И эта изысканная церемония бесконечных взаимных уступок происходила у изголовья хрипящего больного. Мадам не теряла хладнокровия, Кадзу была верна себе – оставалась искренне и настойчиво участливой, – и все это утомляло доктора.

Тамаки сразу поместили в практически не используемой отдельной комнате размером восемь дзё[9]. Больной, Ногути, мадам Тамаки, доктор, медсестра, Кадзу – вместе они создавали здесь хаос. Ногути сделал Кадзу знак глазами и покинул комнату. Она последовала за ним в коридор. Ногути шел впереди.

Со спины, по его уверенной походке, ей вдруг показалось, будто здесь дом Ногути, а она – редкий гость.

Он двигался наугад. Миновал крытую галерею, слегка изогнутую наподобие мостика. Затем свернул по коридору налево. Вышел на задний двор, где во множестве цвели белые хризантемы. В палисаднике перед домом ничего не сажали, но на заднем дворе во всякий сезон распускались разные цветы.

В двух смежных комнатках, обращенных в эту часть сада, жила Кадзу. Свет в них не горел. Вне работы, для себя, ей хотелось небольшого, можно сказать, запущенного садика. Такого, где растения высажены свободно и беспорядочно, где не лежат по строгой схеме садовые плиты, нет маленьких чаш для омовения рук, а все выглядит небольшой дачей, с пионами в обрамлении ракушек, и где можно укрыться от летнего зноя. Поэтому и белые хризантемы в этом садике были разные: одни на высоком стебле, другие на совсем коротком. В начале же осени сад зарастал космеями.

Кадзу специально не стала приглашать Ногути в свои комнаты, даже не дала понять, что здесь ее личное жилье. Ей не хотелось выказывать особенную близость. Поэтому она предложила Ногути кресло в коридоре, у стеклянной двери, откуда был виден сад. Устроившись в кресле, Ногути тут же произнес:

– А вы еще и упрямая. Любезность далась вам нелегко.

– Пусть он гость, который у меня в ресторане впервые, но, если он заболел в моем доме, я должна за ним ухаживать.

– Это линия поведения, которой вы хотите следовать. Но вы не ребенок и понимаете, что отговорки жены Тамаки не просто вежливость, – ясно, чтó она хотела этим выразить.

– Понимаю.

Кадзу рассмеялась, под глазами собрались морщинки.

– Раз понимаете, значит дело исключительно в вашем самолюбии.

Кадзу не ответила.

– А мадам, когда вы сообщили ей, что муж упал, задержалась, не пожалела времени на макияж.

– Для жены посла это естественно.

– Ну не всегда же!

Высказавшись, Ногути умолк. Его молчание пришлось Кадзу по душе.

Из дальнего зала едва слышно доносилось пение под аккомпанемент цитры. Кадзу наконец-то справилась с растерянностью и беспокойством из-за происшествия. Ногути, вольготно развалившись в кресле, достал сигарету. Кадзу поднялась, поднесла ему огонь.

– Премного благодарен, – произнес Ногути бесстрастным тоном.

Кадзу уловила в его словах что-то из области иных отношений, не тех, что складываются между хозяйкой ресторана и клиентом. Ее охватило счастье, и она не удержалась, выказала свои чувства:

– Наверное, это нехорошо по отношению к господину Тамаки, но у меня почему-то беззаботное настроение. Может, дело в опьянении от сакэ?

– Да, – согласился Ногути и продолжил невпопад: – Я как раз задумался о женском тщеславии. Позвольте мне говорить откровенно: мадам Тамаки, пусть это и ускорит смерть мужа, хочет дать ему умереть не в кабинете ресторана, а на больничной койке. Я всерьез беспокоюсь за жизнь старого друга. Я хотел бы, чтобы до тех пор, пока допускает положение, он оставался здесь, и прошу вас помочь. Однако тщеславие его жены не позволяет мне навязывать свою дружбу, даже как близкому другу.

– Но это не то, что вы чувствуете. – Произнеся это, Кадзу показала, что может говорить с Ногути без стеснения. – Я, что бы там люди обо мне ни думали, следую своим чувствам. Во всяком случае, делала так до сих пор. И таким путем я многого достигла.

– Сегодня вечером вы ведь тоже следовали своим чувствам, – серьезным тоном произнес Ногути.

Кадзу в его словах почудилась ревность, и она вознеслась на седьмое небо от счастья. Но добрая по натуре, она поспешила с объяснениями, которых от нее не требовали:

– Нет. Я просто растерялась и считала себя ответственной за случившееся, но к господину Тамаки никаких особых чувств никогда не питала.

– Выходит, это просто упрямство. В таком случае больного следует как можно скорее перевезти отсюда в больницу.

Ногути встал. Холод и непоколебимая уверенность в его голосе разрушили мечту Кадзу. Но она превосходно владела собой, и ее ответ, вовсе свободный от эмоций, прозвучал просто и искренне:

– Да, давайте так и поступим. Как говорит супруга господина Тамаки.

Оба в молчании возвращались по коридору. После паузы Ногути заговорил:

– Если сегодня вечером его переведут в больницу, я вернусь домой, а завтра где-нибудь днем поеду навестить. У меня есть свободное время.

Гости из большого зала, похоже, разошлись. Шум веселой вечеринки смолк. «Сэцугоан» заполнила пустая, как пещера, ночь после банкета. Чтобы сократить путь, Кадзу с Ногути двинулись через большой зал. Две служанки, которые наводили там порядок, почтительно склонили головы. Кадзу и Ногути прошли перед золотой ширмой из шести створок, служившей фоном для танцевальной сцены. Золото на ширме после банкета словно потускнело, поглотило собой пламя и при этом казалось странно мрачным.

– Я не вышла во время открытия – что-нибудь об этом говорили? – спросила Кадзу одну из служанок.

Немолодая медлительная женщина в недоумении подняла на них глаза. Подобные вопросы Кадзу никогда не задавала в присутствии гостей, а Ногути, вне всякого сомнения, был гостем.

– Нет. При открытии все были в прекрасном настроении, – ответила служанка.

Они тихонько раздвинули стену в комнату, где лежал больной. Сидевшая рядом с ним мадам Тамаки бросила на них пристальный взгляд из-под тщательно прорисованных тонких бровей. На булавке, приколотой к черной шляпке, ослаб зажим, булавка сдвинулась, и серебро обнажившейся части иглы мерцало, отражая проникший из коридора свет.

Глава четвертая

Свободное время вдвоем

Вскоре посла Тамаки перевезли в университетскую клинику. На следующий день, около полудня, Кадзу приехала его навестить, и ей сообщили, что он по-прежнему в коме. Она отправила в палату больного корзину с фруктами, а сама осталась в коридоре, села на стоявший поодаль от двери стул и стала ждать Ногути. Он никак не приходил, и Кадзу вдруг осознала, что неравнодушна к этому человеку.

Несмотря на ее решительный характер, ей не доводилось любить мужчин моложе себя. Молодые мужчины психологически и физически излишне темпераментны, а также очень самонадеянны в отношениях с женщиной старше их, и неизвестно, насколько они этим могут злоупотребить. К тому же Кадзу не любила все то, что было связано с молодостью чисто физически. Женщина лучше мужчины замечает неприглядное несоответствие между духом и телом, а Кадзу не встречала молодых людей, которые умели преподнести свою молодость. И еще кожа молодого мужчины так неприятно лоснится.

Она размышляла об этом в мрачном, полутемном коридоре больницы. С ее места было хорошо видно, что происходит в палате Тамаки. Корзины с цветами от посетителей уже выпирали за дверь. Кадзу вдруг обратила внимание на собачий лай и выглянула в окно.

Холодное хмурое небо нависало над обнесенным металлической оградой вольером, где держали подопытных бродячих собак. Внутри стояли ряды грубо сколоченных будок самой разной формы. Одни походили на курятники, другие обычные, какие делают для сторожевых собак. Часть хаотично разбросанных собачьих домиков покосилась, часть лежала на боку: их сдвинули посаженные на цепь собаки. Помимо жутко худых животных с облезлой шерстью, там были и весьма упитанные. Все они умоляюще и жалобно скулили.

Сотрудники больницы, похоже, привыкли: никто не останавливался перед решеткой; по другую сторону огороженной площадки смотрели на мир маленькие окошки старого трехэтажного здания исследовательской лаборатории.

Жалобное повизгивание наполнило душу Кадзу небывалым состраданием. Ее потрясло, что сердце вдруг затопили такие чувства. Бедные собачки! Бедные собачки! На глазах выступили слезы. Она принялась всерьез размышлять, есть ли способ спасти собак, – это избавляло от мук ожидания.

Подошел Ногути, увидел Кадзу в слезах и сразу спросил:

– Умер?

Кадзу поспешила его успокоить, но ситуация была неподходящей, и она упустила случай объяснить причину своих слез.

Ногути явно торопился и задал вопрос по-детски несуразно:

– Вы здесь кого-то ждете?

– Нет, – коротко ответила Кадзу, и ее пухлые щеки наконец дрогнули от улыбки.

– Тогда это очень удобно. Я приду сразу после визита к больному, подождите меня здесь. Я свободен, вы днем, наверное, тоже свободны. Можем провести это время вместе. Пойдем в город, поедим.


Когда они медленно спускались по мощенному камнем склону холма за университетской больницей, тучи разошлись и с неба потоком хлынули солнечные лучи.

Кадзу ждала машина, однако Ногути предложил пройтись пешком, поэтому машину отослали. Тон, каким Ногути распорядился отпустить машину и идти пешком, похоже, отражал некие моральные убеждения, поэтому у Кадзу сложилось впечатление, будто ее порицают за расточительство. Потом ей несколько раз предоставлялся случай сгладить это ощущение, но Ногути всегда выражался слишком честно и прямо, посему его незначительное своеволие и даже капризы выглядели тактично.

Они собирались перейти дорогу и отправиться в парк Икэнохата[10]. Проезд в обе стороны был сплошь забит снующими машинами, Кадзу была уверена, что легко перебежит дорогу, однако Ногути осторожничал и все не двигался с места. Кадзу уже готова была кинуться вперед, но он опять со словами «еще нет, нет» удерживал ее. И она упускала момент. Просвет, который позволял проскочить на другую сторону, мгновенно закрывал проезжавший автомобиль, в его окнах горело зимнее солнце. В конце концов Кадзу потеряла терпение.

– Сейчас! Вот сейчас. – С этими словами она крепко схватила Ногути за руку и бросилась через дорогу.

Очутившись на противоположной стороне, Кадзу так и не отпустила его руку. Рука была очень сухой, тонкой, будто слетевший с ветки лист, и потихоньку, украдкой стала высвобождаться из пальцев Кадзу. Она почти бессознательно продолжала сжимать ладонь Ногути, но он своими робкими попытками отнять свою руку привлек к этому ее внимание. Его рука убежала, совсем как капризный ребенок, который, извиваясь, выбирается из объятий взрослых.

Кадзу невольно взглянула Ногути в лицо. Кристально чистые глаза под грозными бровями смотрели спокойно, как ни в чем не бывало.

Они вышли к парку Икэнохата, зашагали по дорожке вдоль пруда, огибая его справа. Веявший над прудом ветерок был довольно холодным, поверхность воды покрылась мелкой рябью. Синева зимнего неба и тучи растворялись в дрожавшей воде. Широко разлился и колыхался у кромки противоположного берега небесно-синий цвет, отмечавший разрывы между облаками. По пруду плавало несколько лодок.

Насыпь у пруда покрывали опавшие мелкие листочки ивы – не только желтые, встречались даже облитые желтизной зеленоватые. По сравнению с пыльным кустарником, усеянным бумажным мусором, опавшие листья выглядели свежими.

По пути встретилась группа школьников, бегавших наперегонки. Все они были в белых тренировочных брюках и, похоже, уже сделали пару кругов. Их вид – сдвинутые тонкие ребяческие брови и тяжелое дыхание – напоминал о статуе Ашуры[11] из храма Кофукудзи. Полностью поглощенные своим делом, они пробежали мимо Кадзу и Ногути, оставив за собой топот легкой спортивной обуви по земле. Розовое полотенце, обвязанное вокруг шеи одного мальчишки, мелькало на аллее под облетевшими деревьями, пока он не исчез вдали.

Ногути не мог умолчать о почти полувековой разнице между ним и этими подростками:

– Сильные люди. Эти мальчики молодцы. У моего друга начальник – бойскаут; я-то думал, зачем тратить время на глупости, но теперь понимаю, почему его это привлекло.

– Дети такие чистые, простодушные, – согласилась Кадзу.

Однако, глядя на эту чистоту со стороны, она ничуть не завидовала. Да и впечатления Ногути казались слишком прямодушными и незатейливыми.

Вдвоем они наблюдали, как подростки бегут вдоль пруда, отбрасывая тени на воду. Уныло тянулись скопления зданий на широких улицах Уэно[12]; два оранжевых рекламных шара висели в подернутом копотью небе.

Кадзу заметила потертые обшлага на рукавах пальто Ногути; увиденное словно осуждало ее. Во всяком случае, эти печальные открытия лежали в области, ей недоступной, и, казалось, с самого начала отвергали ее назойливость.

И тут Ногути с неожиданной для него чувствительностью пояснил:

– Вот это? Пальто сшито в тысяча девятьсот двадцать восьмом году в Лондоне. Но мне оно кажется новым: вещи, которые носишь, чем они старше, тем лучше, вы так не думаете?

Ногути и Кадзу пересекли остров Бэнтэндзима, окруженный облетевшими лотосами, прошли через территорию храма Годзётэндзиндзя, поднялись на гору в Уэно и, любуясь синевой зимнего неба, за тончайшими силуэтами оголенных деревьев подобного витражу, дошли до старого входа в ресторан «Сэйёкэн». Во время обеда в гриль-зале было свободно.

Ногути взял дежурное блюдо, Кадзу последовала его примеру. От их столика возле окна видна была колокольня старого храма. Искренне радуясь хорошему отоплению, Кадзу заметила:

– Холодно было на прогулке.

Но эта прогулка по холоду была окрашена для нее в тона, которых она никогда не знала в дни, заполненные работой с клиентами. В этой прогулке таилось нечто удивительное. Кадзу привыкла не обдумывать тщательно то, что происходит с ней сейчас, а откладывать размышления на потом. Например, говоришь с человеком, и на глазах неожиданно выступают слезы. В это мгновение ты не понимаешь их причину, чувства вызвали их бессознательно.

Хотя Кадзу сказала, что на прогулке было холодно, Ногути не извинился, что заставил ее пройтись пешком. Поэтому ей пришлось распространяться о том, что да, она замерзла, но какой же приятной была прогулка. В конце концов Ногути, воспользовавшись тем, что подали закуски, сказал:

– Замечательно.

Его бесстрастное лицо выглядело довольным.

До сих пор Кадзу не встречала таких мужчин. Приходили молчаливые гости, в беседах с которыми говорила больше она, однако Ногути своим молчанием будто вызывал на общение. Странно, почему немолодой и во всех отношениях простой человек наделен таким талантом.

Когда разговор прерывался, Кадзу разглядывала чучело райской птицы в стеклянной витрине, шторы мрачного цвета, надпись в рамке «Зал для почетных гостей», изображение старого линкора «Исэ», построенного на верфи в Кавасаки. Это была гравюра на меди в стиле Аодо Дэндзэна, мастера второй половины периода Эдо[13]: линкор «Исэ» мчался, показывая среди тщательно выписанных волн, будто нижнюю юбку, красную черту ватерлинии. Поглощавший обед бывший посол, одетый в старое английское пальто, был очень к месту в этом ресторане стиля эпохи Мэйдзи[14]. Это раздражало Кадзу, предпочитавшую в вещах модную ныне практичность.

Ногути снова заговорил:

– Дипломатия – это умение видеть людей. Я думал, что получил, не имея на то особых способностей, просто глаза, чтобы в течение долгой жизни видеть людей. Моя покойная жена была прекрасной женщиной, я однажды увидел ее этими глазами и сразу понял, что она предназначена для меня. Но я не предсказатель, поэтому не знаю, сколько человек проживет. Жена после войны очень быстро заболела и умерла. Детей у нас не было, и я остался совсем один. А-а, суп, если осталось немного, можно доесть, наклонив тарелку от себя. Вот так.

Кадзу потрясенно последовала его совету. До сих пор она не бывала в ресторане с мужчиной, дававшим советы, как есть европейскую еду.

– Я по поводу будущей весны, – продолжал Ногути, не обращая внимания на выражение лица Кадзу. – Меня приглашают в Нару посмотреть в Нигацудо храма Тодайдзи ритуал извлечения воды – Омидзутори[15]. Собираюсь поехать, я такого еще не видел. А вы?

– Я тоже не видела. Меня несколько раз приглашали, но все не складывалось.

– Вот как… Может быть, отправимся вместе? Вы не заняты?

– Да, – без промедления ответила Кадзу.

До предложенной поездки оставалось еще несколько месяцев, но после согласия на нее сразу нахлынула радость, мечты воспарили ввысь. Лицо, после холодного воздуха раскрасневшееся от тепла в помещении, теперь вспыхнуло от прилива крови, и Кадзу не смогла этого скрыть.

– Да в вас прямо огонь пылает, – заметил Ногути, орудуя рыбным ножом с мелкими зубчиками.

Он казался полностью удовлетворенным, самонадеянно навязывая другим собственные наблюдения.

– Огонь… – Кадзу безумно обрадовалась сказанному, повторила: – Огонь… надо же. Я не чувствую, но многие, заигрывая, говорили, что я женщина с огоньком.

– Я не заигрываю.

Кадзу умолкла, отмахнувшись от слов Ногути, как от назойливой мошки.

Прервавшийся разговор возобновился; теперь речь зашла об орхидеях. Для Кадзу это опять была незнакомая тема, и она в вынужденном молчании слушала, как сидевший напротив немолодой человек, словно мальчишка, гордится, выдавая бесполезные знания. Она представляла себе, как лет двадцать назад Ногути высокопарно изливает все, что знает, понравившейся ему девушке.

– Посмотрите туда. Знаете, как оно называется?

Кадзу повернула голову, пристально посмотрела на растение в горшке, размещенное на подставке, но ей было неинтересно, и она, повернувшись, сказала, что не знает. Ответ последовал незамедлительно.

– Это дендробиум, – недовольно произнес Ногути.

Кадзу вновь пришлось обернуться и очень внимательно рассмотреть цветок.

Это была оранжерейная орхидея, ничем не примечательная, высаженная в ярко-синий горшочек. Над стеблем, как у хвоща, покачивалось несколько цветочков с узкой алой кромкой. Сложная форма, вроде орхидей, сложенных в технике оригами, и отсутствие ветра придавали им искусственный вид. Чем дольше Кадзу вглядывалась в пурпурную сердцевину цветка, тем более дерзким и неприятным он ей казался, совсем не подходящим для этого зимнего послеполуденного времени.

Глава пятая

Толкование любви

Во второй половине дня, расставшись с Ногути, Кадзу вернулась в «Сэцугоан» и теперь боялась, что счастливые часы, проведенные за обедом, естественным образом растворятся в деловых заботах. Ее радовал интерес, который проявил к ней другой человек. И эта радость впервые позволила ей почувствовать давнее одиночество.

Пока они были вместе, Кадзу этого не ощущала, но после расставания внезапно налетел ураган чувств. Она пылко предалась фантазиям: во-первых, следить, чтобы он всегда был в чистой, свежевыстиранной рубашке, носил сшитую на заказ европейскую одежду. Но стоило увлечься этим, как возник вопрос: что о ней думает Ногути? Не узнав этого, нечего и думать о вмешательстве со своей заботой. И здесь не было никакой ясности. Кадзу с удивлением подумала, что опять столкнулась в жизни с ситуацией, когда совсем не понимает побуждений другого человека. Это не просто удивляло – это огорчало.

Почему у Ногути, как бы хороши ни были надетые на нем вещи, такой жалкий вид, – размышляя об этом, Кадзу всерьез разволновалась из-за его доходов. Он явно живет на пенсию; нельзя сказать, что этого достаточно. Для человека, бывшего когда-то министром, нынешнее положение следует назвать тупиковым. Вечером, принимая гостей, Кадзу со странным беспокойством думала о том, нельзя ли как-нибудь узнать реальные цифры.

Случайно оказавшись около чиновников, обсуждавших выход на пенсию, Кадзу равнодушно спросила:

– Вот вы, если стали бы в правительстве управлять ресторанным бизнесом, верно, такую старушку, как я, живо отправили бы на пенсию? Насколько лучше получать пенсию и жить, развлекаясь в свое удовольствие, чем заниматься моим тяжким трудом. Мне какую пенсию дадут?

– Да-а, хозяйка гостиницы – это уровень министра: тогда в месяц где-то около тридцати тысяч.

– Ах, я смогу столько получать? – с невинным видом, рассмешив всех, восхитилась Кадзу.

Тем же вечером в своей комнатке размером в четыре с половиной дзё она долго не могла уснуть и витала в облаках.

Жильем Кадзу служило невзрачное, безвкусное помещение, которое невозможно поставить в один ряд с комнатами для гостей в «Сэцугоан»: у изголовья настольный телефонный аппарат, вокруг в беспорядке громоздятся прочитанные журналы. Ни одной изысканной вещицы, в нише токонома[16] стоят в ряд выдвижные ящички. Кадзу забирается в расстеленную на полу постель с грудой одеял и наконец-то чувствует себя собой.

Теперь понятно, доход у него тридцать тысяч в месяц. «В таком случае сегодняшний обед был приличной тратой», – подумала она, и это тронуло душу. Мечты Кадзу, получившей в свое распоряжение наглядный материал, словно обрели крылья. Прежнее положение мужчины, его нынешняя бедность, решительная позиция – все это привносило в ее работу, где она имела дело только с преуспевающими людьми, частичку романтики.

На следующее утро обычную прогулку пришлось отменить из-за заметки в углу развернутой газеты. Она извещала о смерти Тамаки: накануне вечером, в десять, тот скончался в больнице. Писали, что церемония прощания состоится послезавтра с часа дня в храме Хонгандзи в Цукидзи[17]. Кадзу немедленно стала готовиться к визиту с соболезнованиями, достала траурное кимоно, но передумала, представив, в каком состоянии сейчас жена покойного. Потерпеть, подождать пару дней – эти мысли зажгли огонь в ее пылком сердце.

Ногути, несмотря на газетную заметку, должен был сразу сообщить Кадзу о смерти Тамаки. Его телефонный звонок дал бы надежду на его любовь или хотя бы дружеское расположение. Но от Ногути не было никаких вестей. Каждый раз, когда звонил телефон, Кадзу робела, как юная девушка, дыхание у нее перехватывало. Она боялась, что если звонит Ногути, то, отвечая мужчине, который сообщает о смерти друга, она не сможет скрыть радости в голосе.

Кадзу не так уж ждала церемонии прощания. Она собиралась предварительно сходить в парикмахерскую, но перенесла это на утро того же дня. Прогуливаясь утром накануне похорон, Кадзу удивила садовников. Ни «доброго утра», ни замечаний, – опустив голову, она один раз быстрым шагом обошла сад. Такого еще не было: во время этой прогулки по саду хозяйка выглядела как сумасшедшая.

– Это горная колдунья обходит свои владения, – заявил пожилой садовник, который служил здесь со времен предыдущего хозяина.

Вечером накануне церемонии прощания с Тамаки от Ногути все еще не было звонка; Кадзу охватило уныние. Однако для нее это само по себе было поводом для бурных эмоций. Она не желала думать, что, скорей всего, Ногути очень занят, он руководит подготовкой к похоронам близкого друга и у него просто нет времени. Она не принимала во внимание причины, которые могли бы ее утешить. Ее терзала мысль, что она брошена.

Прошлой ночью она жаждала отомстить то ли Ногути, то ли госпоже Тамаки и придумала собрать сто тысяч иен в качестве подношения семье покойного. Кадзу посчитала, что это в три раза больше пенсии бывшего посла. Ею руководило не чувство долга, не признательность – ее угнетало, что ничем, кроме этой огромной суммы, ей не выразить своего душевного состояния.

День церемонии прощания выдался обычным для начала зимы – теплым и ясным. Дул легкий, мягкий ветерок. Кадзу отказалась от утренней прогулки, много времени потратила на то, чтобы надеть траурное кимоно, на машине отправилась в парикмахерскую в Гиндзе[18].