Группа. Как один психотерапевт и пять незнакомых людей спасли мне жизнь

3

Я нашла его номер в телефонном справочнике и оставила сообщение на автоответчике через два часа после ужина с Марни. Он перезвонил на следующий день. Разговор длился меньше трех минут. Я попросила о встрече, он назначил время, и я согласилась. Повесив трубку, я поднялась и стояла в своем кабинете, дрожа всем телом. Дважды садилась, чтобы возобновить работу, и оба раза, высидев не больше тридцати секунд, вскакивала с кресла и принималась расхаживать. Разум настаивал, что не такое уж большое событие – записаться на прием к врачу, но адреналин, курсировавший по венам, намекал на обратное. Тем вечером я написала в дневнике: Я положила трубку и разразилась слезами. У меня было ощущение, что я все не так сказала и не понравилась ему, и чувствовала себя разоблаченной и уязвимой. Мне было все равно, сможет ли он помочь; меня интересовало только, понравилась я ему или нет.

Приемная оказалась самой обычной докторской приемной: пасхальная лилия, черно-белая фотография мужчины, простирающего руки в стороны и повернувшегося лицом к солнцу. Книжная полка с книгами типа «Нет созависимости», «Разрушенные карты любви» и десятками бюллетеней АА. Рядом с внутренней дверью две кнопки: под одной написано «группа», а под другой – «доктор Розен». Я нажала вторую, чтобы дать знать о себе, а потом устроилась в кресле у стены лицом к двери. Чтобы успокоить нервы, взяла журнал National Geographic и стала рассматривать фотографии величественного полярного волка, галопом мчащегося по безлесной равнине. Во время телефонного разговора мужчина показался мне серьезным. Я слышала в голосе характерные гласные Восточного побережья. Я слышала неулыбчивое достоинство сурового священника, у которого отсутствовало чувство юмора. Какая-то часть души надеялась, что он будет слишком занят для встречи со мной раньше чем через пару недель или месяцев, но он предложил ее всего через сорок восемь часов.

Дверь в приемную распахнулась ровно в 13:30. Худощавый мужчина средних лет в красной водолазке от Tommy Hilfiger, брюках-хаки и черных кожаных лоферах открыл дверь. На лице была легкая улыбка – дружелюбная, но профессиональная. То, что осталось на его голове от вьющихся мелким бесом седеющих волос, стояло дыбом, вызывая смутную ассоциацию с Эйнштейном. Разминувшись с ним на улице, я не стала бы присматриваться. С первого взгляда стало ясно, что он слишком молод, чтобы годиться мне в отцы, и слишком стар, чтобы захотеть его трахнуть, – идеальный вариант. Я проследовала за ним по коридору в кабинет, где окна на северной стороне выходили на многоэтажное здание универмага «Маршалл Филд». Для пациентов было несколько вариантов посадочных мест: потрепанный диванчик, обтянутый тканью, офисный стул с прямой спинкой или гигантское пухлое черное кресло рядом со столом. Я выбрала последнее. Мой взгляд привлек рядок гарвардских дипломов в рамках. Гарвардцев я уважала. У меня были мечты о Лиге Плюща, но финансов и экзаменационных результатов хватало только на государственные университеты. Для меня сертификаты Лиги означали, что этот чувак из высшего слоя. Элита. Сливки общества. А еще если даже он не сможет мне помочь, значит, «пипец» мне окончательный и безоговорочный.

Устроившись в кресле, я хорошенько рассмотрела его лицо. Пульс ускорился, пока я разглядывала нос, глаза и прямую линию губ. Сложила все это вместе и осознала: я его знаю. Я сжала губы, когда это осознание проникло в мозг. Я совершенно точно его знала.

Этот доктор Розен был тем самым Джонатаном Р., которого я видела на встрече программы для людей с нарушениями питания три года назад. В 12-шаговых программах люди знают друг друга только по именам и инициалам фамилий для сохранения анонимности. Встречи для людей с пищевыми расстройствами похожи на встречи АА: члены группы собираются в церковных залах, где делятся историями о том, как еда разрушает их жизнь. Как и более знаменитое братство АА, чьи встречи описаны в фильмах Мег Райан и упоминаются во всяких-разных телефильмах – от «Западного крыла» до «Полиции Нью-Йорка», зависимые от еды собирают жетоны безмятежности и получают кураторов, чтобы научиться жить без приступов обжорства, искусственной рвоты, голодания и членовредительства. В отличие от АА, на большинство встреч 12-шаговых программ, которые посещала я, приходили женщины. За десять лет мужчин, которых я видела, можно было пересчитать по пальцам. Одним из них был психиатр с гарвардским образованием, сидевший сейчас в метре от меня в ожидании, когда я открою рот.

Я кое-что знала о Джонатане Р. как о личности. О мужчине. О мужчине с расстройством пищевого поведения. Я помнила, что он рассказывал о своей матери, о своем хронически больном ребенке, о чувствах в отношении собственного тела.

Терапевту полагается быть чистым листом. А доктор Розен был весь в пятнах.

Я пошевелилась, сев так, чтобы он видел меня целиком. Что он сделает, когда – выгонит сразу? Выражение его лица оставалось открытым, любопытным. Прошло пять секунд. Кажется, он меня не узнал и ждал, пока я заговорю. Теперь его «гарвардство» меня устрашало. Как показать себя одновременно остроумной и измученной, как Дороти Паркер или Дэвид Леттерман? Я хотела, чтобы доктор Розен воспринял мои недавно появившиеся фантазии о смерти всерьез, но все равно нашел меня неотразимо очаровательной и, может быть, самую малость «ебабельной». По моим прикидкам он проявил бы бо́льшую готовность помочь, если бы счел меня привлекательной.

– Я неудачница в отношениях и боюсь, что умру в одиночестве.

– Что это значит?

– Я не умею сходиться с людьми. Что-то останавливает меня, как невидимый забор. Я чувствую, что иду на попятный, вечно. С мужчинами… я всегда западаю на таких, которые пьют, пока не начнут блевать или вырубаться…

– Алкоголиков.

Не вопрос – утверждение.

– Да. Моя первая школьная любовь каждый день курил травку и изменял мне. В колледже я влюбилась в красивого колумбийца, который был алкоголиком и имел постоянную подружку, а потом встречалась с наркоманом, сидевшим на «травке». После него был славный парень, но я его бросила…

– Потому что…?

– Он провожал меня на занятия, дарил экземпляры своих любимых книг и просил разрешения, прежде чем меня поцеловать. У меня от него вся шерсть вставала дыбом.

Доктор Розен улыбнулся.

– Вы боитесь эмоционально доступных мужчин. Подозреваю, и женщин тоже.

Снова утверждения. Не вопросы.

– От надежных парней, которые выражают интерес ко мне, хочется блевать.

Мне вспомнилась сценка в предыдущее Рождество, когда я была в Техасе, навещая родителей, и столкнулась в магазине Banana Republic с бывшей школьной подругой. Когда Лия окликнула меня по имени, я стояла рядом с блейзерами и оксфордскими рубашками. Она с жаром кинулась меня обнимать, а я оцепенела. Лия отстранилась, на ее лице промелькнула тень шока – типа «я думала, мы друзья», – а потом стала расспрашивать меня о Чикаго и юридической школе. Пока мы разговаривали, стоя в потоке покупательниц, охочих до сладких послерождественских скидок, я не могла отделаться от мысли, что Лии нет никакого смысла разговаривать со мной, поскольку она теперь – успешный физиотерапевт без расстройства пищевого поведения и странной болезни, заставляющей ее захлопываться, как устрица, когда человек из прошлого пытается ее обнять. Мы были близки в школе, но отдалились в выпускном классе, когда мое пищевое расстройство пошло вразнос, а меня целиком поглотили старания заставить первого бойфренда перестать мне изменять.

– Вы булимичка?

– Выздоравливающая – двенадцать шагов, – проговорила я торопливо, надеясь, что мои слова не станут триггером для его воспоминаний о том, как я представляюсь в группе – «Кристи, выздоравливающая булимичка». – Эта программа помогла мне с булимией, но с отношениями никак не получается…

– В одиночку и не получится. Кто входит в вашу систему поддержки?

Я упомянула своего спонсора Кэди, домохозяйку и мать взрослых детей, которая жила в захолустном техасском городишке, где я училась в колледже. С ней я была близка, как ни с кем, – звонила каждые три дня, но лично не встречалась ни разу за пять лет. Еще была разношерстная подборка женщин вроде Марни, с которой я контактировала во время (и иногда после) встреч 12-шаговой программы. Друзья по юридической школе, которые не знали о моих проблемах. Друзья из средней школы и колледжа в Техасе, которые пытались поддерживать контакт, но я редко отвечала на телефонные звонки и никогда не принимала предложения приехать в гости.

– У меня начали появляться фантазии о смерти, – я сжала губы. – С тех пор как выяснила, что я лучшая на своем курсе в юридической школе…

– Мазл тов[15].

Его улыбка была такой искренней, что пришлось отвернуться к дипломам, чтобы не разразиться слезами.

– Дело не в Гарварде и не в чем-то другом… – на это он поднял брови. – И в любом случае, ну, будет у меня отличная карьера, а дальше что? Зато ничего другого не будет…

– И поэтому вы выбрали юриспруденцию.

Уверенные диагнозы и обезоруживали, и успокаивали.

В нем не было ничего от Полы Ди с ее вопросами о змеях.

– Какая история сложилась у вас в голове о том, как вы стали вами? – спросил доктор Розен.

– В семье не без урода.

Не знаю, почему я это сказала.

– Лучшая на своем курсе в юридической школе – и притом урод?

– Быть лучшей в учебе не значит ни хрена, если я умру в одиночестве без единой родной души.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

Слово «хочу» эхом звенело у меня в голове. Хочу, хочу, хочу. Я ощупью искала способ высказать свою жажду в утвердительном предложении, а не просто выплеснуть мысль, как я не хочу умереть в одиночестве.

– Я хочу… – я запнулась.

– Мне хотелось бы…

Снова остановка.

– Я хочу быть настоящей. С другими людьми. Я хочу быть настоящей личностью.

Он продолжал смотреть на меня с выражением типа «что еще?» В сознании проплывали обрывки других желаний: я хотела бойфренда, который будет пахнуть чистым хлопком и каждый день ездить на работу. Я хотела тратить меньше 50 % времени своего бодрствования на размышления о размерах тела. Я хотела каждый раз принимать пищу вместе с другими людьми. Я хотела наслаждаться сексом и стремиться к нему так же сильно, как женщины из «Секса в большом городе». Я хотела вернуться в балетный класс – страсть, от которой пришлось отказаться, когда выросли грудь и мясистые бедра. Я хотела иметь друзей, чтобы вместе путешествовать по миру, после того как я через два года сдам адвокатский экзамен. Я хотела восстановить контакт с подругой по колледжу, которая жила в Хьюстоне. Я хотела обнимать одноклассников, случайно столкнувшись с ними в торговом центре. Но ничего этого я не сказала, потому что все это казалось мне частностями. Банальностями. Я тогда еще не знала, что терапия, как и писательское ремесло, зависит от деталей и подробностей.

Он сказал, что включит меня в группу. Не следовало удивляться, но слово «группа» подействовало на меня, как удар под дых. Там будут люди – люди, которым я могу не понравиться, которые будут лезть в мои дела и нарушать эдикт матери: не выставлять свои психические мучения на всеобщее обозрение.

– Я не могу заниматься в группе.

– Почему?

– Моя мать была бы против. Много людей, и все узнают о моих делах…

– Так не говорите ей.

– А почему я не могу ходить на индивидуальные сеансы?

– Группа – единственный известный мне способ привести вас туда, куда вы хотите попасть.

– Я дам вам пять лет.

– Пять лет?

– Пять лет, чтобы изменить мою жизнь, а если не получится, я пас. Может, покончу с собой.

Я хотела стереть с его лица эту улыбку, хотела, чтобы он знал: я не стану торчать здесь вечно и каждый раз тащиться в деловой центр города, чтобы поговорить о своих чувствах с другими надломленными людьми, если в жизни не будут происходить какие-то существенные перемены. Через пять лет мне исполнится тридцать два. Если в этом возрасте у меня по-прежнему будет гладкое, непривязанное сердце, я с собой покончу.

Он подался вперед.

– Вы хотите, чтобы в течение пяти лет в вашей жизни появились близкие отношения?

Я кивнула, мужественно терпя дискомфорт от пристального взгляда.

– Мы можем это сделать.

Я боялась доктора Розена, но стану ли я сомневаться в психиатре, получившем образование в Гарварде? Его сила – этот смех, эти утверждения – меня напугала, но и заинтересовала. Такая уверенность! Мы можем это сделать.

Стоило согласиться на группу, и в меня сразу же вселилась уверенность, что с доктором Розеном непременно случится какая-то катастрофа. Я воображала, как двенадцатый автобус наезжает на него перед «Старбаксом». Я представляла, как его легкие обрастают злокачественными опухолями, как его тело поддается боковому амиотрофическому склерозу.

– Если встретишь Будду на дороге, убей его, – сказал доктор Розен на нашем втором сеансе в ответ на рассказ об этих страхах.

– А вы разве не еврей?

Фамилия еврейская, «мазл тов», домодельное кружево с буквами иврита, украшавшее стену напротив дипломов.

– Это выражение означает, что вам следовало бы молиться, чтобы я умер.

– Зачем?

– Если я умру, – он хлопнул в ладоши и улыбнулся улыбкой чокнутого проказника, – появится кто-то лучше меня.

Его физиономия едва не трескалась от радости, словно он верил, что случиться может что угодно – вот вообще что угодно, – и это будет чудеснее и лучше всего, что было раньше.

– Однажды на пляже на Гавайях я стала свидетельницей несчастного случая. Человек, с которым я там была, утонул – я ощутила подъем в груди, глядя, как расширяются его глаза при виде моей сдетонировавшей бомбы.

– Иисусе! Сколько вам было?

– Без трех недель четырнадцать.

Тело завибрировало от тревожности, что случалось всякий раз, когда всплывала тема Гавайев. Тем летом, в упоительный миг между восьмым классом и началом учебы в новой католической школе для девочек, подруга Дженни пригласила меня поехать вместе с ней и ее родителями на Гавайи. Мы три дня обследовали главный остров: пляжи с черным песком, водопады, участвовали в луау[16]. На четвертый день поехали на уединенный пляж на краю острова, и отец Дженни утонул в прибое. Я никогда не умела рассказывать об этом событии. Мама называла его «несчастным случаем», другие люди говорили – «утонул». В тот вечер, когда это произошло, мама Дженни звонила родственникам, оставшимся в Далласе, рыдая в трубку: «Дэвида убили!» У меня не было слов для случившегося, для воспоминаний о том, как мы вытаскивали его обмякшее тело из океана, поэтому я об этом не рассказывала.

– Хотите сказать что-то еще?

– Я не стану молиться о том, чтобы вы умерли.

Если завести в поисковую строку слова «встретить Будда убить», то найдется ссылка на книгу с названием «Если встретишь Будду на дороге, убей его! Паломничество психотерапевтических пациентов»[17].

Очевидно, психотерапевтические пациенты, которые отныне стали и моим племенем, должны усвоить: терапевты – просто люди, испытывающие те же трудности, что и их пациенты.

Это был первый звоночек, сигнал о том, что доктор Розен не собирается давать готовые ответы. А возможно, их у него нет. Я добавила в свой фантазийный ролик о мрачной кончине врача образ самой себя, вгоняющей деревянный кол в его сердце. Что меня весьма расстраивало – и не только потому, что я спутала Будду с Дракулой.

На первом курсе колледжа бойкие, популярные девушки из Остина пригласили меня поехать вместе с ними на машине в Новый Орлеан. План был такой: жить у кузины одной из девушек и предаваться разгулу во Французском квартале, пока не придет пора возвращаться в кампус. Я сказала, что мне нужно подумать, хотя уже знала ответ. В качестве отмазки я сослалась на домашнее задание, несмотря на то что шла только вторая неделя занятий, и единственным заданием было прочесть первую половину «Беовульфа», которого я уже читала в средней школе.

Компании меня страшили, хоть и прошло немало лет после Бьянки с ее конфетами. Где я буду спать там, в Новом Орлеане? Что, если не пойму их шутки? Что, если кончатся темы для разговора? А вдруг они догадаются, что я не так богата, крута или счастлива, как они? Что, если они узнают, что я не девственница? А вдруг узнают, что я спала только с одним парнем? Что, если узнают мои тайны, связанные с едой?

Как, скажите на милость, я смогу ходить в группу с одними и теми же людьми каждую неделю?!

– Я вас знаю. По встречам двенадцати шагов, – выпалила я посреди второго сеанса. Я боялась, что доктор Розен однажды вспомнит меня, и тогда ему придется выгнать меня из своей практики, потому что мы вместе бывали на встречах. – Много лет назад, когда я жила в Гайд-Парке[18].

Он наклонил голову к плечу и прищурился.

– Ах, да-да! То-то я смотрю, ваше лицо кажется мне знакомым.

– Это означает, что вы не сможете меня лечить?

Его плечи затряслись, когда он разразился проказливым смехом.

– Я слышу желание.

– Что? – я во все глаза смотрела на его веселое лицо.

– Вы подумываете согласиться лечиться у меня – и начинаете придумывать причины, по которым ничего не выйдет.

– Это был обоснованный страх.

Снова смех.

– Да что такое-то?

– Если вы войдете в одну из моих групп, я хочу, чтобы вы рассказали группе все-все подробности, которые запомнились вам из моих рассказов о себе во время встреч.

– Но ведь ваша анонимность…

– Мне не нужно, чтобы вы меня защищали. Это не ваша работа. Ваша работа – рассказывать.

Моя дневниковая запись после второго сеанса была странно пророческой: Я нервничаю из-за того, что в терапии раскроется, как я питаюсь… Я испытываю сильные эмоции в связи с доктором Розеном и его ролью в моей жизни. Страх из-за того, что мои тайны выплывут наружу. Страх такой огромный.

Доктор Розен разговаривал коанами[19].

– Голодающий не голоден, пока не откусит первый кусок, – сказал он.

– Я не анорексичка!

О, конечно! Я мечтала о приступе анорексии все старшие классы, когда не могла перестать жрать чипсы, но она никогда не была моей проблемой.

– Это метафора. Когда вы дадите доступ группе – откусите этот первый кусок, – только тогда почувствуете, насколько одиноки.

– Как это – дам доступ группе?

– Поделитесь с ними каждым аспектом жизни, которая мало-мальски связана с отношениями. Дружба, семья, секс, ухаживание, романтическая любовь. Все это.

– Зачем?

– Так вы дадите им доступ.

Перед началом работы в группе пациент получает три индивидуальных сеанса. На последнем мои плечи расслабились, и я свернулась клубком в черном кожаном кресле доктора Розена. Я крутила указательным пальцем браслет на запястье и то сбрасывала туфлю, то снова надевала ее. Я привыкла к нему; он был моим странным старым приятелем. И нечего бояться. Я пересказала, что́ помнила о нем по встречам, и он сказал, что это не повод для отмены терапии. Единственное, что оставалось, – это утрясти частности, например, в какую группу меня включить. Врач предложил смешанную группу, собиравшуюся утром по вторникам, состоявшую из врачей и юристов, которые встречались с 07:30 до 09:00. Группу «профессионалов». Я никак не представляла в ней мужчин. Или врачей. Или юристов.

– Погодите-ка, а что будет со мной, когда я начну заниматься в группе?

– Вы будете чувствовать себя одинокой, как никогда в жизни.

– Эй, придержи коней, Гарвард! – я резко выпрямилась в кресле. – Вы хотите сказать, я буду чувствовать себя хуже?

Я только что побывала на встрече с деканом студентов юридической школы, договорилась о частном кредите на медицинское лечение за 10 % годовых, чтобы оплатить новую терапию. И теперь доктор Розен сообщает, что из-за группы я буду чувствовать себя хуже, чем тем утром, когда я ехала в машине, обливаясь сливовым соком и молясь, чтобы в мой мозг влетела шальная пуля?!

– Совершенно верно, – он кивнул, энергично, словно пытаясь сбросить что-то с макушки. – Если вы всерьез намерены вступать в близкие отношения – стать настоящим человеком, по вашим же словам, – необходимо прочувствовать все чувства, которые вы душили в себе с тех пор, как были ребенком. Одиночество, тревогу, гнев, ужас.

Смогу ли я пройти через это? Хочу ли я этого? Любопытство к этому мужчине, к его группам и к тому, как у них получится сделать насечки на моем сердце, конечно, подтачивало сопротивление, но самую малость.

– Можно, я позвоню вам и сообщу?

Он отрицательно качнул головой.

– Ваше решение нужно сегодня.

Я сглотнула, покосилась на дверь и стала взвешивать варианты. Обязательства меня пугали, но еще больше я боялась выйти из его кабинета с пустыми руками: ни группы, ни других вариантов, ни надежды.

– Отлично. Я согласна, – я подхватила сумку, готовясь вернуться на работу и всласть попереживать из-за того, что дала согласие. – Один последний вопрос. Что будет происходить, когда я начну ходить в группу?

– Все ваши тайны выйдут наружу.

4

– Сверху или снизу?

Плотный лысеющий мужчина с огромными зелеными глазами и в очках с проволочной оправой кинул в меня этим приветствием на моем первом групповом сеансе. Это потом я узнала, что парнем, начавшим «дедовщину», был Карлос – острый на язык гей, врач, ближе к сорока, – который ходил к доктору Розену уже пару лет.

– В сексе. Сверху или снизу? – уточнил он.

Краем глаза я видела, как доктор Розен переводит взгляд с одного члена группы на другого, точно газонная поливалка с таймером. Я разгладила перед юбки. Что ж, если им нужна разнузданная, секс-позитивная Кристи, я ее обеспечу.

– Сверху, конечно.

Разумеется, эта Кристи была придуманной версией меня, которая на бестактные вопросы незнакомых отвечала исключительно улыбкой. Под истрепанными нервами и ускорившимся пульсом пряталась та часть, которой хотелось плакать, потому что искренне ответить можно было только так: понятия не имею, как мне нравится заниматься сексом. Я не встречалась с мужчинами, способными на регулярный секс – по причине депрессии и зависимостей. Я сказала «сверху», потому что у меня было смутное воспоминание об удовольствии с первым школьным бойфрендом, баскетбольной звездой и любителем «травки», который регулярно потрахивал меня на переднем сиденье «шеви», принадлежавшего моему отцу.