Дракула
Как складно рассуждал Ренфилд! Ненормальные люди всегда кажутся вполне логичными в определенных пределах. Интересно, во сколько жизней он оценивает жизнь человека? Итог он подвел точно – закрыл счет, а сегодня начал все заново. Многие ли из нас способны каждый день открывать новый счет?
Еще вчера мне казалось, что рухнули все надежды и жизнь кончилась, но я все-таки открыл новый счет. И буду вести его до тех пор, пока Великий Судия, суммировав все и подведя баланс прибылей и потерь, не закроет счет в моем гроссбухе. О, Люси, Люси, я не могу сердиться на вас и своего друга, чье счастье стало вашим; я должен жить дальше, утратив всякую надежду, и работать. Работать! Работать!
Будь у меня стимул, такой же мощный, как у моего бедного безумца, – подлинный, бескорыстный источник, заставляющий работать, – это было бы воистину счастьем.
ДНЕВНИК МИНЫ МЕРРЕЙ26 июля.Очень беспокоюсь, и единственное, что на меня действует успокаивающе, – это возможность высказаться в дневнике; мне кажется, я нашептываю кому-то что-то по секрету и одновременно внимаю своему шепоту. И конечно, стенографическая запись существенно отличается от обычных записей.
Меня тревожат Люси и Джонатан. Некоторое время Джонатан вообще ничего мне не писал – я сильно волновалась. Но вчера милый, добрый мистер Хокинс переслал мне письмо от него. Несколько дней тому, не выдержав неизвестности, я написала мистеру Хокинсу в надежде выяснить, нет ли вестей из Трансильвании, а он, оказывается, только что получил письмо Джонатана, в которое была вложена записка для меня. В ней лишь одна написанная в замке Дракулы строчка – он выезжает домой.
Что-то не похоже на Джонатана, не понимаю, в чем дело, но мне как-то не по себе. А тут еще Люси, хотя выглядит и чувствует себя хорошо, вернулась к своей привычке бродить во сне. Мы с ее матерью, обсудив это, решили запирать на ночь дверь нашей спальни. Миссис Вестенра вбила себе в голову, что лунатики непременно разгуливают по карнизам домов или по краю обрыва, а когда внезапно пробуждаются, то падают вниз с душераздирающим криком, который разносится по всей округе. Бедняжка, она боится за Люси, даже призналась мне, что это у нее наследственное – от отца, который часто вставал по ночам, одевался и выходил, если его не остановить.
Осенью у Люси свадьба, и она уже обдумывает, как все устроит в своем будущем доме. Я хорошо ее понимаю, сама мечтаю о том же, только нам с Джонатаном придется начать новую жизнь скромнее – нам будет трудно сводить концы с концами. Мистер Холмвуд, точнее, достопочтенный сэр Артур Холмвуд, единственный сын лорда Годалминга, приедет сюда, как только сможет оставить Лондон: его отец нездоров. Милая Люси, наверное, считает часы до его приезда. Она хочет показать ему нашу скамейку на кладбищенском утесе и живописную панораму Уитби. Возможно, именно это ожидание и выбивает ее из колеи, но она поправится, как только приедет ее жених.
27 июля.Никаких вестей от Джонатана. Очень беспокоюсь за него, хотя не знаю почему. Ну хоть бы еще одну строчку от него! Лунатизм Люси прогрессирует, каждую ночь просыпаюсь оттого, что она ходит по комнате. К счастью, сейчас тепло – бедняжка не простудится, но постоянная тревога и вынужденная бессонница начали сказываться на мне. Я стала нервной, плохо сплю. Слава богу, хоть в остальном Люси здорова.
Мистера Холмвуда неожиданно вызвали в Ринг, их семейную усадьбу, – к отцу, который разболелся не на шутку. Встреча откладывается, и Люси переживает, но на ее внешнем виде это не сказывается. Она немного поправилась, на щеках появился нежный румянец, прежняя бледность прошла. Молюсь, чтоб все у нее было хорошо.
3 августа.Прошла еще неделя – никаких вестей от Джонатана, даже у мистера Хокинса. Надеюсь, он здоров, иначе наверняка бы написал. Перечитываю его последнее письмо, и сомнения одолевают меня. Письмо как-то непохоже на Джонатана, хотя, несомненно, почерк его. Люси на этой неделе спала довольно хорошо, гуляла по ночам мало, но с ней происходит что-то странное, совсем непонятное мне. Она как будто следит за мной даже во сне, пытается открыть дверь и, обнаружив, что она заперта, ищет ключи по всей комнате.
6 августа.Прошло еще три дня, никаких известий. Неопределенность пугает меня. Если б знать, куда писать или ехать, было бы легче. Но никто ничего не знает о Джонатане после его последнего письма. Дай бог терпения. Люси еще более возбуждена, чем прежде, но в остальном вполне здорова. Вчера ночью погода испортилась, рыбаки говорили, что будет шторм. Очень хочется увидеть разбушевавшуюся стихию и научиться угадывать погоду по разным признакам.
Сегодня серый день. Пока я пишу, солнце скрылось за большими тучами где-то высоко над Кетленессом. Все стало серым, кроме зеленой, как изумруд, травы, – серый землистый утес, сквозь серые облака из-за дальней кромки лишь слегка просвечивает солнце, серое море, к которому тянутся песчаные отмели, как серые пальцы. Море окутано надвигающимся туманом, волны с ревом накатываются на отмели. Вокруг безбрежье, горизонт тонет в сером тумане, тучи громоздятся, словно исполинские скалы, а над морем предвестием неотвратимого рока навис зловещей гул. На берегу сквозь пелену тумана виднеются фигурки людей, «проходящих, как деревья»[49]. Рыбачьи лодки спешат домой, в гавань, и то появляются, то исчезают в волнах прибоя. Вот идет мистер Свейлз. Старик направляется прямо ко мне, и по тому, как он здоровается, приподнимая шляпу, вижу – ему необходимо поговорить со мной… Меня тронула перемена в нем. Сев подле меня, он заговорил очень мягко:
– Мне хочется кое-что сказать вам, мисс.
Ему было явно неловко, поэтому я взяла его старческую морщинистую руку и попросила не смущаться и говорить откровенно; не отнимая руки, он сказал:
– Боюсь, дорогая моя, я напугал вас на прошлой неделе ужасами о мертвецах. Это не входило в мои намерения, и мне хотелось, чтобы вы узнали об этом, пока я еще жив. Мы, старики, глупые – уже одной ногой в могиле, а все стараемся не думать об этом, но и грех на себя брать не желаем; вот и решил я с вами объясниться, душу облегчить. Но, видит бог, мисс, я не боюсь смерти, совсем не боюсь, просто неохота умирать, но ничего не поделаешь. Мой конец уже близок, я стар, сто лет – мало кто на такое рассчитывает. Знаю, старуха уже точит свою косу. Видите, никак не могу избавиться от дурной привычки сетовать, все ропщу и ропщу. Скоро уж ангел смерти вострубит надо мною. Но не нужно горевать, милая! – воскликнул старик, заметив, что я плачу. – Если даже сегодня ночью он придет ко мне, я готов откликнуться на его зов. Жизнь-то ведь наша и есть только ожидание чего-то большего, чем наша суета, а смерть – она неминуема, она-то не обманет. А я и рад, уважаемая, что она приближается, вот-вот нагрянет. Сидим мы тут и любуемся, а она уж на подступах. Может, этот ветер с моря несет с собой погибель, и горе, и печаль. Правда, правда! – вдруг закричал он. – Смертью пахнуло. Я чувствую ее приближение. Дай бог мне силы стойко встретить ее!
Старый моряк благоговейно простер руки к небу и снял шляпу. Губы его шевелились, будто в молитве. Помолчал несколько минут, потом встал, пожал мне руку и благословил. Попрощавшись, он, прихрамывая, пошел домой. Я была растрогана и огорчена.
Появился охранник береговой службы с подзорной трубой под мышкой, я обрадовалась, увидев его. Он, как обычно, остановился поговорить со мной, но при этом глаз не сводил с какого-то странного корабля.
– Не могу понять, что за судно, – заметил он. – По виду – русское. Как-то чудно́ его бросает из стороны в сторону. Похоже, капитан не может решить, как быть; видит – надвигается шторм, но не знает, то ли идти на север, в открытое море, то ли войти в бухту. Вот опять, смотрите! Шхуна как будто вовсе не слушается руля – с каждым порывом ветра меняет направление. И дня не пройдет, как мы еще услышим о ней…
Глава VII
СТАТЬЯ ИЗ ГАЗЕТЫ «ДЕЙЛИГРАФ»ОТ 8 АВГУСТА(приложенная к дневнику Мины Меррей)От собственного корреспондента
Уитби
Неожиданно разразившийся шторм имел необычные, уникальные в своем роде последствия. Жара в тот день была вполне обычной для августа. В субботу вечером стояла прекрасная погода, в живописных окрестностях Уитби – Малгрей-Вудс, бухте Робин Гуда, Риг-Милл, Рансвик, Стейтес – было много отдыхающих. Пароходики «Эмма» и «Скарборо» сновали вдоль побережья, перевозя многочисленных пассажиров. День был чудесный до обеда, потом завсегдатаи Восточного утеса у кладбища, откуда открывается широкий обзор моря на север и восток, обратили внимание на появившиеся высоко в небе на северо-западе перистые облака, предвещающие дождь. Дул слабый юго-западный ветерок, обозначаемый на барометре «№ 2: легкий бриз». Охранник береговой службы немедленно сообщил об этом, а один старый рыбак, более полувека наблюдавший с Восточного утеса за переменами погоды, предсказал – и очень взволнованно – внезапный шторм.
Закат был так великолепен среди величественных нагромождений облаков и туч разной окраски, что целая толпа собралась на утесе у кладбища, чтобы полюбоваться их красотой. Заходящее солнце начало клониться за темную линию Кетленесса, четко вырисовывавшегося на фоне неба, и окрасило облака в самые разнообразные цвета – огненный, багряный, розовый, зеленый, лиловый, все оттенки золота; кое-где виднелись небольшие, разной и четкой формы островки абсолютной черноты. Это зрелище не могло оставить равнодушными художников, и, несомненно, в следующем мае на выставке в Королевской академии искусств появятся зарисовки «Перед штормом».
Многие капитаны тогда решили не покидать гавань, пока не пройдет шторм. Вечером ветер совсем стих, к полуночи воцарились штиль, духота и гнетущее предгрозовое напряжение. На море было мало огней – несколько береговых судов, рыбачьи лодки да иностранная шхуна, под всеми парусами двигавшаяся на запад. Безрассудная отвага или полное невежество капитана и его помощников стали темой для пересудов. Пока она находилась в поле зрения, пытались подать им сигнал, чтобы они спустили паруса ввиду приближающейся опасности. До самого наступления темноты ее видели мягко покачивающейся на волнах с бессмысленно развевающимися парусами.
«Корабль наш спит, как в нарисованной воде, рисованный стоит»[50]. К десяти часам тишина стала совершенно невыносимой, любые звуки – блеяние овец в долине, лай собаки в городе или легкомысленные мелодии оркестра на молу – вносили диссонанс в великую гармонию умолкшей природы. Вскоре после полуночи с моря донесся странный звук, сменившийся потом зловещим глухим гулом.
Буря разразилась внезапно. С немыслимой быстротой преобразился весь пейзаж. Ярость вздымающихся, перекрывающих друг друга волн нарастала. Море, только что гладкое, словно зеркало, за несколько минут превратилось в ревущее, всепоглощающее чудовище. Волны белыми гребнями бешено бились о песчаные берега и скалы, взметались на молы и своей пеной омывали фонари маяков, стоящих в конце гавани Уитби. Ветер ревел – он дул с такой мощью, что даже сильный человек с трудом удерживался на ногах, да и то если удавалось уцепиться за железные стояки. Пришлось очистить пристань от толпы зрителей, иначе жертвы этой ночи возросли бы во много раз. В довершение всех бед с моря на берег пополз туман – белый, влажный, напоминающий привидения. Он был такой холодный и промозглый, что не требовалось особой фантазии представить себе, будто это духи погибших в море прикасались к своим живым собратьям ледяными руками смерти; многие содрогались, когда мертвенная пелена окутывала их. Временами туман рассеивался и просматривалось море в сверкании непрерывной череды молний, сопровождавшихся внезапными раскатами грома, сотрясавшими, казалось, все небо.
Открылись поразительно величественные виды – оторваться от них было невозможно: море вздымалось, подобно горам, швыряя в небо с каждым новым валом клочья белоснежной пены, которые буря подхватывала и уносила в бесконечность пространства. Время от времени, с лохмотьями на мачте вместо паруса, стремительно проносились рыбачьи лодки в поисках укрытия. Мелькали белые крылья попавшей в шторм чайки. На вершине Восточного утеса впервые включили недавно установленный там прожектор и освещали, насколько это возможно, поверхность моря. Пару раз это действительно очень помогло: например, одна полузатопленная рыбачья лодка, проскочив в гавань, благодаря его свету избежала крушения – не разбилась о мол. Всякий раз, как очередная рыбачья лодка оказывалась в безопасности, толпа на берегу бурно ликовала, радостные крики на мгновение прорезали бурю и затем уносились, подхваченные ее новым порывом.
Вскоре прожектор обнаружил вдали шхуну под всеми парусами, очевидно, ту самую, что была замечена раньше вечером. За это время ветер повернул к востоку; зрителей на утесе охватил ужас, когда они поняли, в какой опасности оказалась теперь шхуна. От гавани ее отделял большой плоский риф, из-за него в прошлом пострадало много судов; и при ветре, дувшем в этом направлении, шхуна не могла войти в гавань. Приближался час прилива, но волны были так высоки, что вздымались, казалось, с самого дна, у их оснований просматривались прибрежные отмели, а шхуна на всех парусах неслась с такой скоростью, что, по выражению одного морского волка, «она мчалась прямо в ад». Затем снова надвинулся туман, плотнее прежнего, – влажная серая пелена, оставившая людям единственную возможность – слышать: рев бури, раскаты грома, шум могучих волн, доносившиеся сквозь влажную завесу, стали как будто еще громче и резче.
Лучи прожектора были теперь направлены на вход в гавань через Восточный мол, у которого ожидалось крушение. Люди затаили дыхание, но ветер вдруг подул к северо-востоку и рассеял остатки тумана. И тогда – о чудо! – взлетая на волнах, на головокружительной скорости странная шхуна, возникнув между молами, на всех парусах вошла в безопасную гавань. Прожектор ярко осветил ее, и все невольно вздрогнули: к рулю был привязан труп, голова которого безвольно моталась из стороны в сторону при движении корабля. И больше на палубе ни души. Люди были потрясены: никем не управляемый – разве что мертвецом – корабль чудом вошел в гавань! Впрочем, все произошло гораздо быстрее, чем пишутся эти строки: шхуна в мгновение ока пересекла гавань и врезалась в большую кучу песка и гравия, намытую многими приливами и штормами в юго-восточном углу Тейт-Хилл-пирса, под Восточным утесом.
Корабль, разумеется, врезался в песочную кучу на полном ходу, так что все крепления, опоры и веревки напряглись до предела, а верхняя часть мачт рухнула, но самое странное: лишь только шхуна коснулась берега, на палубу выскочила громадная собака, пробежала на нос, спрыгнула на песок и, устремившись к крутому утесу, на котором расположено кладбище, исчезла во мраке.
Никого не было на Тейт-Хилл-пирсе: жители домов, расположенных по соседству, уже спали или же находились наверху. Первым поднялся на борт охранник береговой службы, дежуривший на восточной стороне гавани. Человек, управляющий прожектором, осветил вход в гавань и, ничего не заметив там, направил луч на шхуну. Пройдя на корму к штурвалу, охранник наклонился, присматриваясь к мертвому телу, и сразу отпрянул, чем-то потрясенный. Это вызвало всеобщее любопытство, и многие устремились к месту катастрофы. От Западного утеса через Дробридж на Тейт-Хилл-пирс путь не близок, но ваш корреспондент – довольно хороший бегун и намного опередил остальных. Тем не менее на пирсе я увидел уже целую толпу, но охранник и полиция никого не пускали на корабль. Мне же, как вашему корреспонденту, разрешили подняться на палубу, таким образом я оказался в числе тех немногих, кто видел мертвого моряка еще привязанным к штурвалу.
Нет ничего удивительного в том, что охранник сильно испугался – такое не каждый день увидишь. Мертвец был привязан за руки – одна поверх другой – к штурвалу, причем между той рукой, что внизу, и деревянным ободом обнаружили вложенный в ладонь крест; прикрепленные к нему четки были обмотаны вокруг запястий и рулевым колесом, а все это вместе крепко-накрепко перетянуто веревками. Видимо, раньше бедняга находился в сидячем положении, но из-за свирепой бортовой качки, которой неубранные паруса только способствовали, мертвое тело с такой силой швыряло из стороны в сторону, что веревки врезались в мясо до кости.
Был составлен подробный отчет об увиденном, а доктор – военно-морской врач Дж. М. Кэффин, проживающий на Ист-Элли-от-Плейс, 33 и пришедший вслед за мной, – после осмотра заявил, что этот человек умер по крайней мере два дня назад. В кармане мертвеца нашли тщательно закупоренную бутылку с вложенным в нее маленьким бумажным свитком, оказавшимся дополнением к судовому журналу. По мнению охранника береговой службы, этот моряк сам связал себе руки, затянув узлы зубами. То, что первым на борт шхуны поднялся представитель береговой службы, предупреждает возможные осложнения с адмиралтейством, ибо береговая охрана, в отличие от гражданских лиц, не может претендовать на вознаграждение за спасенное имущество покинутых судов.
Юридическая сторона вопроса сразу стала предметом обсуждения, и один молодой правовед-студент громко утверждал, что судовладелец уже потерял свои права на шхуну по закону о «мортмейне»[51], поскольку штурвал находился в мертвой руке – это служит символом, если не доказательством, передачи владения. Погибший моряк с большим почтением был вынесен с места своей последней вахты – стойкость его сравнима с верностью долгу юного Касабьянки[52] – и помещен в морг до начала расследования.
Внезапно налетевший шторм начинает стихать, люди расходятся по домам, небо над йоркширскими полями постепенно розовеет. В следующем номере ждите дальнейших подробностей о покинутой шхуне, чудом нашедшей путь в гавань.
Уитби9 августа.Обстоятельства, открывшиеся после вчерашнего странного прибытия шхуны во время шторма, оказались еще более загадочными, чем сам факт присутствия на палубе мертвого тела. Выяснилось, что это русская шхуна «Димитрий», пришедшая из Варны. Весь ее груз состоял всего из нескольких больших ящиков с черноземом да серебристого песка[53], который мы использовали как балласт. Груз адресован стряпчему из Уитби – мистеру С. Ф. Биллингтону, проживающему по адресу: Кресент, 7. Сегодня утром он приехал в порт и принял груз. Русский консул по долгу службы взял шхуну под свое попечительство и заплатил портовые сборы.
Все только и говорят о странном происшествии. Чиновники из министерства торговли следят за точным исполнением всех формальностей, чтобы потом не было никаких жалоб. Большой интерес вызвала собака, выскочившая на сушу, едва корабль врезался в берег. Многие члены Общества защиты животных, популярного в Уитби, готовы приютить ее. Но, к общему сожалению, собаку нигде не могут найти – она как сквозь землю провалилась. Возможно, так напугалась, что сбежала на болота и теперь прячется там. Некоторым это очень не нравится – чревато неприятностями, ведь, судя по всему, это настоящий хищник: сегодня рано утром нашли мертвой большую собаку, нечистопородного мастифа, принадлежащего торговцу углем, что живет рядом с Тейт-Хилл-пирсом. Пес лежал на дороге напротив двора хозяина. Очевидно, подрался с каким-то лютым зверем – у него разорвано горло, вспорото брюхо – похоже, острыми когтями.
Позднее.Благодаря любезности инспектора министерства торговли мне разрешили ознакомиться с судовым журналом «Димитрия»; он велся исправно на протяжении всего плавания, за исключением последних трех дней, но в нем не оказалось ничего примечательного, кроме упоминания о пропаже людей. Гораздо интереснее бумаги, найденные в бутылке. Прочел то и другое, но, видимо, не мне суждено разгадать эту тайну. Поскольку скрывать вроде бы нечего, мне разрешили публикацию в газете, что я и делаю, опуская лишь некоторые морские и коммерческие профессиональные детали. Такое впечатление, будто у капитана перед выходом в море возникла какая-то мания, развившаяся во время плавания. Хотя, конечно, это предположение следует принимать с известной осторожностью, поскольку я пишу под диктовку секретаря русского консула, любезно согласившегося сделать для меня перевод с русского.
СУДОВОЙ ЖУРНАЛ «ДИМИТРИЯ»Варна – Уитби
18 июля.Происходят такие странные явления, что отныне я буду вести подробные записи до прибытия на место.
6 июля.Закончили принимать груз – серебристый песок и ящики с землей. В полдень отплыли. Ветер восточный, свежо. Экипаж – пять матросов, два помощника, повар и я (капитан).
11 июля.На рассвете вошли в Босфор. На борт поднялись турецкие таможенники. Бакшиш[54] решил все проблемы. Вышли в четыре часа дня.
12 июля.Проходим Дарданеллы. Снова таможенники и пограничники. Опять бакшиш. Таможенники работают тщательно, но быстро. Хотят, чтобы мы поскорее убрались. Затемно вышли в Эгейское море.
13 июля.Прошли мыс Матапан. Экипаж чем-то недоволен. Выглядят напуганными, но не говорят, в чем дело.
14 июля.Что-то неладное с матросами. Все они надежные, проверенные люди, плававшие со мной и раньше. Помощник никак не может понять, что случилось: ему сказали только – на судне творится что-то неладное – и перекрестились. Он рассердился на одного из матросов в тот день и ударил его, я ожидал конфликта, но ничего не последовало.
16 июля.Помощник сообщил, что пропал матрос Петровский. Непонятно, что произошло. Встал на вахту по левому борту прошлой ночью после восьми склянок[55], Абрамов сменил его, но в кубрик Петровский не вернулся. Люди крайне подавлены. Говорят, что ждали этого, но ничего не объясняют, твердят лишь – на корабле что-то не то. Помощник злится на них и ждет неприятностей.
17 июля.Один из матросов, Олгарен, пришел ко мне в каюту очень напуганный и сообщил, что, по его мнению, на корабле находится посторонний. Во время своей вахты Олгарен укрылся от сильного дождя за рубку и вдруг увидел, как высокий худой человек, явно не из команды, прошел по палубе и исчез. Олгарен прошел следом до самого носа корабля, но никого не нашел, а все люки оказались задраены. Его охватил панический суеверный страх – боюсь, как бы паника не распространилась. Чтобы предотвратить ее, велю сегодня тщательно обыскать весь корабль.
Немного позже я собрал команду и сказал: поскольку команда подозревает, что на корабле посторонний, мы тщательно обыщем судно от носа до кормы. Первый помощник рассердился, назвал это глупостью, которая лишь дезорганизует людей, и вызвался успокоить их другими способами. Но я приказал ему встать к штурвалу. Остальные же, стараясь держаться вместе, при свете фонарей начали тщательный обыск. Мы осмотрели все. В трюме был только груз – деревянные ящики, никаких подозрительных закоулков, где бы мог спрятаться человек. После обыска люди успокоились и, повеселев, вернулись к работе. Первый помощник хмурился, но молчал.
22 июля.Три дня штормит, вся команда возится с парусами – бояться некогда. Кажется, все забыли про свои страхи. Помощник повеселел, отношения наладились. Я похвалил людей за хорошую работу в непогоду. Прошли Гибралтар и вышли через пролив в океан. Все хорошо.
24 июля.Злой рок преследует шхуну. Уже потеряли одного матроса, впереди в Бискайском заливе ужасная погода, а тут вчера исчез еще один. Как и первый, закончил вахту – и больше его не видели. Люди в панике; они боятся нести вахту в одиночку, поэтому я предложил дежурить по двое. Помощник рассвирепел. Боюсь беды – либо он, либо команда могут перейти грань.
28 июля.Четыре дня в аду; попали в какой-то водоворот, буря не стихает. Совсем не спим. Все выбились из сил. Не знаю даже, кого поставить на вахту. Второй помощник вызвался встать на вахту – у команды появилась возможность поспать несколько часов. Ветер слабеет. Волны еще велики, но море уже спокойнее и корабль не так бросает.
29 июля.Новая трагедия. Сегодня ночью команда слишком устала, и на вахте стоял всего один человек – второй помощник. Когда утром матрос пришел сменить его, то никого не нашел, кроме рулевого. Он поднял шум, все выбежали на палубу. Провели тщательный обыск – никого. Теперь я без второго помощника, а команда – в панике. Мы с первым помощником решили носить при себе пистолеты.
30 июля.Вчера вечером мы радовались – Англия уже близко. Погода чудная, идем под всеми парусами. От усталости я просто свалился и крепко заснул. Меня разбудил первый помощник и сообщил, что исчезли оба вахтенных и рулевой. На шхуне остались только помощник, два матроса и я.
1 августа.Два дня туман, на горизонте – ни одного паруса. Надеялся, что в Английском канале смогу подать сигнал о помощи или зайти куда-нибудь. Но мы вынуждены идти по ветру: нет сил управлять парусами. Не решаемся и спустить их, потому что не сможем вновь поднять. Судьба нас несет к какому-то ужасному концу. Теперь и первый помощник пал духом. Его сильный характер как бы исподволь сработал против него. Матросы уже за пределами страха, работают бесстрастно и терпеливо, готовые к худшему. Они – русские, он – румын.