– Привет, мужики! Угощайтесь! Гы-гы!
Артем гостю обрадовался. Во-первых, сок был очень кстати для поправки здоровья. А во-вторых, поддерживать отношения с начальником продовольственной службы всегда важно, потому что тогда тебе никакая автономка не страшна. Мишу Артем уважал. Начпрод лицо материально-ответственное, а потому вполне материальное. Это не бесплотный дух какого-нибудь трюмного или механика, неизвестно чем способного быть полезным. Начпрод, он и в Африке начпрод. Но и доктор – это не кочерыжка обглоданная! А потому уважение было взаимным.
– Тема, мне бы продезинфицироваться, – оглядывая полки в поисках нужного сосуда, сказал Миша.
Артем с достоинством открыл ящик с красным крестом и достал градуированную бутылку, закупоренную резиновой пробкой. Когда-то на ней была надпись – яд! Но затем страшное слово заретушировали маркером, и появилось другое – «Бальзам для души». На столе появился пластиковый стакан, тоже с делениями. Артем плеснул по цифру «сто», затем критически посмотрел на выпирающий Мишин живот и, провернув в уме сложное вычисление необходимых промилле на единицу веса, добавил еще двадцать миллиграмм.
– Разбавить?
– Не порть.
– Фу-у-у…
Артему в нос ударил запах спирта, и он скривился, будто от надкушенного лимона, почувствовав, как на руках встали дыбом волосы. Если случалось перестараться с приемом алкоголя, то он с неделю не мог на него даже смотреть.
– Аромат! – возразил Миша, взяв в руку стаканчик, и оценивающее посмотрел на свет. – Ну, будем, мужики! Гы-гы!
И залпом влил в себя содержимое. Затем, выпучив глаза и хватая воздух ртом подобно выброшенной на сушу камбале, он вырвал из рук Артема пачку сока и присосался к ней, проливая на рубашку. Отдышавшись и смахнув навернувшиеся слезы, Миша погрузил руки в карман и выудил три банки консервированной красной рыбы.
«Мише что-то надо», – мелькнула догадка у Артема.
– Я видел, ты вчера неплохо погулял?
– Видел? – насторожился Артем.
– Да. Я вчера прогуливался со своей среди наших трех сосен, а ты мне из окна размахивал флагом.
– Морским? – пытаясь хоть что-то припомнить, спросил Артем.
– Не… каким-то черным.
Единственным черным флагом мог быть коврик у двери, его Артем вырезал из куска шинельного сукна. Главное предназначение коврика было – внести хоть каплю уюта в холостяцкую берлогу, где всего-то чего и было – рассохшийся шкаф, кровать без ножек и стройная гора музыкальной аппаратуры с колонками, способными не посрамить хороший концертный зал.
– А подруга твоя чего вытворяла! – восхищенно зацокал языком Миша.
– Она сначала была в простыню замотана, а когда ты начал флагом размахивать, она тоже принялась нам этой простынею из окна семафорить. Я чуть под лавку не упал. Моя меня еле утащила.
– И как она?
– Слушай, супер!
– Да? – удивленно поднял брови Артем.
«Может, зря я поторопился ее выставить, – подумал он. – Возможно, надо было аккуратно перевести в резерв». Но потом возникли сомнения – измученному семейной жизнью Мише и полковая лошадь будет – супер.
– Ну ладно, мужики, респект вам. Пойду я. Еще надо продукты на камбуз выдать, – сказал, но не сдвинулся с места Миша. Артем удивленно посмотрел, как он переминается у порога, и заметил:
– Ты знаешь, я ее с собой не прихватил.
– Тема, ты это… – Миша, наконец, решился: – Как вернемся, я свою с дочкой на юг отправлю к родителям, так ты чтоб меня по всем своим явкам протащил!
– Заметано.
Довольный Миша наконец ушел.
Начпрод – хорошая должность. И старший лейтенант Миша Хомин ее ценил. Поворовывал без фанатизма, с кем надо делился и был на хорошем счету у начальства. Но не хватало ему адреналина. Так, чтобы расслабиться на полную катушку. Так, чтобы утром похвастаться мужикам в курилке – ох, и погудели мы вчера! В какой канаве спал – не помню! Но вокруг него всегда была тишь и благодать, как в болоте. И, как мог, Миша пытался брыкаться.
Максим ушел, и Артем наконец-то добрался до подушки. Уснул он мгновенно. И снились ему вполне медицинские сны. Будто со скальпелем наголо он отбивается от наседающих мазохисток в коже, цепях и с кнутами толщиной в руку. А самая наглая среди них была Марина номер три. Ее он узнал, потому что она держала табличку с тройкой, как у девиц, обозначающих, какой начнется раунд в боксе. Непонятно было только, почему у нее усы, на голове эсэсовская фуражка, а на шее болтается «шмайсер».
Глава вторая
Перейти Рубикон
Подводные лодки не плавают, лодки ходят. Как и боевые корабли. Спросите военного моряка: куда он плавал, и вы рискуете нарваться на красочное объяснение насчет того, что плавает только то, что плещется в гальюне. Но ходят лодки своей хитрой походкой. Выйдет, скажем, атомоход на дежурство в Среднюю Атлантику. Но никогда не сделает это прямолинейно и понятно. Сначала нужно похитрить. Покинула лодка уютную базу на Кольском полуострове, и так, чтобы все ее видели, на глубине метров тридцать демонстративно следует куда-нибудь на северо-запад. Видят ее спутники, ведут корабли и авиация. Аналитики в натовских штабах просчитывают курс и ломают голову: за каким дьяволом она подалась туда, где кроме айсбергов и нет ничего? Но она вдруг меняет курс на строго западный и уходит на глубину уже метров сто пятьдесят. Следить труднее, но еще возможно. Рыщут корабли гидроакустического наблюдения, рассыпает по океану авиация противолодочные буи. А аналитики вновь ломают голову: что она потеряла у берегов Гренландии? А чтобы лучше поверили в легенду, могут послать в район лодки подыграть какой-нибудь гидрограф или эсминец. И сам собой напрашивается вывод – русские проводят какие-нибудь учения или проверяют взаимодействие работы подводной лодки и надводных кораблей. Да мало ли еще чего. Но дальше игры в поддавки кончаются. Потому что дальше лодка уходит на предельные четыреста метров и самым тихим ходом, взяв курс на юг, идет в район боевого дежурства.
Дмитрий Николаевич, нахохлившись, сидел в командирском кресле в центральном посту. Только что по каналу сверхдлинной связи поступило указание: прямым ходом, без всяких запутывающих выкрутасов, следовать в точку встречи со вспомогательными силами у Проливной зоны. Это означало одно из двух: американцы вот-вот начнут учения, и он рискует опоздать, или командованию не терпится поскорее посмотреть на результаты эксперимента. Он как командир всегда старался представлять общую картину в динамике, а не вырванную из контекста только свою лодку. Вот сейчас где-то в районе Новой земли накручивает галсы Ту-142 «Орел». Выпустив восьмикилометровую трос-антенну, он передает в сверхдлинном диапазоне ему на борт информацию из главного штаба. Открытие особенности сверхдлинных волн проникать под воду оказалось для подводников царским подарком. Где-то там, у рубежа, затаилась лодка с малютками на борту, а над ней, изображая, наверное, какую-нибудь поломку, застыл сухогруз. Теперь все ждут только его. Вроде бы все понятно, но не давало успокоиться хорошо развитое у всех моряков так называемое жопное чувство. Матросу оно помогало вовремя почуять за углом дома патруль. Офицеру – приближение начальства. А опытный командир еще за месяц мог почувствовать комиссию из Москвы и, найдя кучу причин, свалив все на старшего помощника, рвануть в отпуск. И желательно на такую дистанцию, чтобы при всем желании достать его не было никакой возможности. Дмитрий Николаевич был опытный командир. И ему никак не давало успокоиться это пресловутое чувство. Настроение портилось, а на душе скребли кошки. Но больше всего раздражало то, что он никак не мог понять – откуда у его тревоги растут ноги! В лодке он был уверен. 671-й проект – это старый надежный конь, которому можно всецело доверить собственную жизнь. За тридцать лет существования этих лодок – ни одной аварии или серьезной поломки. Да, у них на горбу не было чемодана с ядерными ракетами, но этот постоянно совершенствующийся проект стал прекрасным охотником на любителей побряцать атомными мускулами. В мире океана лишь одно существо может позволить себе охотиться на кого угодно. Не разбирая, хищник перед ним или беззащитное создание из низшей пищевой цепочки. Это касатка. Разрывая надвое белую акулу, она не раздумывает, сколько рядов зубов у ее жертвы, какой они длины или насколько остры. Во всю длину рубки «Дмитрия Новгородского» красовалась касатка с ослепительно белыми боками, перекусывающая американский атомоход. Нет, Дмитрий Николаевич даже мысли не мог допустить, что с его лодкой что-то может произойти. Он ей верил, и даже больше: он ее любил, без громкого пафоса и не кривя душой. Так откуда же взялось это гаденькое чувство тревоги, пробравшееся под командирскую фуражку? Дмитрий Николаевич оглянулся в поисках жертвы. Ночной горшок дурного настроения требовалось вылить на чью-нибудь голову. Рядом, вжавшись в кресло и вцепившись в рукоятки управления рулями, сидел боцман. Этого нельзя, этот при деле. За спиной маячил Сан Саныч. И на этого особо не сорвешься. Все-таки самый старый член экипажа, не мальчик для битья. И тут ему попался на глаза пробирающийся мимо центрального поста Артем.
– А-а-а! – хищно оскалился Дмитрий Николаевич. – Доктор, ко мне!
Артем выгнулся, как загарпуненный в спину кашалот. Выдавив жалкую улыбку, он боком протиснулся к командиру.
– Мой юный друг! – многообещающе начал Дмитрий Николаевич. – Вы очнитесь, наконец, от береговых мечтаний и включитесь в работу!
Артем напрягся. Если командир перешел на вы, то это самый верный индикатор максимальной опасности. За этим, как правило, следовала расправа.
– Я не наблюдаю вашу работу! – Дмитрий Николаевич демонстративно осмотрел центральный пост, затем заглянул под стол, будто надеялся хоть там увидеть следы деятельности доктора. – Вы когда займетесь делом?!
– Товарищ командир, я занимаюсь… – заблеял Артем.
– Что?! – скривился Дмитрий Николаевич. – А скажите мне, наш любезный врач, что вы знаете о БЧ-3?
– О БЧ-3?
– Да! Да! В штаны вам якорь! О нашей минно-торпедной части!
Артем напустил на лоб судорогу глубочайшего раздумья, соображая, к чему клонит командир и что за этим последует. Наконец, решившись, он выпалил:
– Я знаю, что торпеда зеленая, а мина живет в воде.
– Колоссально! – восхищенно произнес Дмитрий Николаевич. – И как с таким великим багажом знаний вы до сих пор не подсидели меня? Но я, клизма ты наша доморощенная, пополню твой запас! Без этой БЧ наш грозный крейсер сразу превращается в беззубую калошу! Способную лишь катать таких идиотов, как ты, в подводных круизах. Половина торпедистов мучается с зубами! Но в медблоке доктора застать невозможно, потому что они изволят опочивать в каюте! На камбузе тараканы на голову сыплются! А в носовом кубрике я видел большую серую мышь. Известную вам как крыса! Так до каких пор, я тебя спрашиваю, ты будешь шататься без дела по лодке?! Где работа? Где результат?
– Я… – невнятно бормотал Артем, еще не совсем представляя, чем закончить.
– Исчезни с глаз! – оборвал его Дмитрий Николаевич. – И займись делом.
Ух ты! А полегчало-то как! Ухмыльнувшись, он осмотрел притихший центральный пост.
«Работу ему давай! – злобно раздувался Артем, пробираясь в медблок. – Будет тебе работа! Надо взять ведро с мышьяком и высыпать у двери капитанской каюты! Пусть переступает, и двадцать раз подумает, прежде чем мне своими крысами в нос тыкать. Это же какая гнилозубая жаба на меня настучала? Если командир сказал, что с зубами мучается половина боевой части, значит, нашелся всего один ненормальный с лишними зубами. Потому что, будь их двое, было бы сказано, что в зубных конвульсиях бьется вся БЧ».
– Молодой человек!
Артем удивленно оглянулся. Перед ним стоял и смущенно улыбался седовласый старичок, о котором все забыли.
– Молодой человек, вы не подскажете, где здесь туалет?
Доктор на мгновение задумался. До него не сразу дошло, что у такого родного слова, как гальюн, есть синонимы. В другой раз, возможно, Артем с пониманием отнесся бы к несчастному дедушке, но сейчас, как говорится, тот попал ему под горячую руку.
– А вы ныряйте в эти дырочки с лючочками, – ехидным голосом начал он наставлять старичка. – Они называются переборочками. И так прямо и прямо. Нырнете восемь раз, там он и будет, родимый. Только почитайте вначале инструкцию, какой винтик за каким крутить. А то вас на струе какашек в проход вынесет!
– Спасибо, спасибо! – заторопился старичок.
А Артем задумался: мы в походе уже три дня! Куда же он, бедняга, все это время ходил?
Приближался рубеж. Дмитрий Николаевич оглянулся вокруг: кого бы послать гонцом? Но все были заняты. Лишь за спиной маячила лысая голова замполита.
– Сан Саныч, – обратился к нему командир. – Сан Саныч, будь добр, разыщи нашего ученого мужа и пригласи на центральный пост. А то по громкой связи вызывать бесполезно, вряд ли он знает, где ЦП.
Выдержав паузу, приличествующую человеку, прослужившему на десять лет больше, чем командир, замполит нехотя двинулся на поиски профессора.
Обладатель должности с самым длинным названием в экипаже – заместитель командира корабля по работе с личным составом, а в миру по старинке именуемый замполитом, Александр Александрович Хрущ давно уже сквозь пальцы смотрел на свои обязанности. Сейчас он упорно штудировал законы и положения, касающиеся военных пенсионеров. Дембель вот-вот, уже рукой достать. И подойти к нему нужно во всеоружии знаний хитрых поправок и дополнений к основному закону. Это была его последняя автономка, а потому Сан Саныч даже не прикоснулся к перевязанной веревкой стопке документации, выданной отделом воспитания флота, которую он был обязан обработать за время похода. Каждый раз, спотыкаясь об нее в каюте, он брезгливо морщился и заталкивал ее поглубже под стол. Несправедливо будет сказать, что Сан Саныч уж совсем забросил свою работу. Нет, по привычке он продолжал проводить с матросами политинформацию и семинары. В каждой боевой части он имел доверенного стукачка, и потому полагал, что обстановкой среди личного состава владеет. А однажды, на обязательных курсах для замполитов по психологии, он даже увлекся многочисленными тестами и анкетами. Под их впечатлением, нахватавшись к тому же всяческих терминов и понятий, он решился определить авторитет и влияние командира в экипаже методом анонимного анкетирования. И хотя две трети моряков он мог узнать по почерку, а остальную треть вычислить методом исключения, тестирование получилось объективное, так как матросы в анонимность поверили и отвечали честно. Результат Сан Саныча удивил. Командира очень даже уважали. А на вопрос «хотели бы вы, чтобы сменился командир лодки?» положительно не ответил никто. Тогда Сан Саныч попробовал узнать мнение о себе. А вот здесь результат его обескуражил. Он тут же сгреб все эти тесты в мусорную корзину и предал анафеме, а психологию объявил лженаукой.
Профессора замполит нашел изучающим фановую систему одного из гальюнов. Сан Саныч презрительно посмотрел на повисшего на вентилях Михаила Ивановича и, не сильно церемонясь в выражениях, напомнил ученому, для чего он вообще здесь нужен, а затем, повернув лицом в сторону центрального поста, легким пинком пригласил заняться полезным делом.
Михаил Иванович широко улыбнулся, узнав среди десятка подводников, занимающих центральный пост, командира.
– Вы хотели меня видеть?
– Господин ученый, – не сумев вспомнить имя и отчество, обратился к старичку Дмитрий Николаевич. – Мы почти у цели. Теперь слово за вами.
– Сколько еще?
– Тридцать миль.
– Отлично! Отлично! – азартно потер руки профессор. – Зовите меня просто Михаилом Ивановичем, господин капитан. Потому что на господина я породой не вышел, так как из рабочих и крестьян.
Дедушка с юмором, – улыбнулся Дмитрий Николаевич. – Дедушка изволит шутить.
– Что вам необходимо для работы, Михаил Иванович?
– Попросите, чтобы принесли мои ящики. Еще мне необходимы разъемы бортового питания и возможность связи с вашей боевой информационной и управляющей системой «Омнибус» и вашим навигационным комплексом, – Михаил Иванович вскользь пробежался взглядом по вытянутой панели приборов. – Я вижу, у вас все еще стоит старая «Медведица»? Это даже лучше. Мой мальчик будет вносить в них корректирующие поправки.
– Ваш мальчик? – командир удивленно поднял брови. Почему-то сразу вспомнились бессмертные «Двенадцать стульев».
Разглядывая ученого и постепенно приходя в себя от такой завидной осведомленности в оборудовании лодки, Дмитрий Николаевич наконец изрек:
– Сделаем, как скажете. И, кстати, я тоже из рабочих, перемноженных на крестьян, а потому зовите меня «товарищ» и еще добавляйте – «командир».
На ЦП появились два пластиковых контейнера с мощными замками на крышках, а вслед за ними и десяток любопытных физиономий, опасливо выглядывающих из-за переборок.
– А вот и мой мальчик! – обрадовался Михаил Иванович.
Сбросив крышки и растянув кабели, он полез вдоль приборной панели, разыскивая необходимые разъемы. Соединенные между собой ящики ожили и засветились зелеными индикаторами.
– Гы, гы! – мгновенно появился рядом выскочивший, как чертик из табакерки, Миша Хомин. – Как у меня на компе! – обрадовался он, увидев что-то, отдаленно напоминающее компьютерную клавиатуру.
– Не трогайте! – крикнул неестественно громко профессор.
– А что, взорвется? Гы, гы! – замер Миша с зависшими над ящиками руками.
– Ну почему сразу взорвется? – облегченно вздохнул Михаил Иванович, увидев, что сумел пред отвратить лихую атаку на свое детище. – Но я уверен, что вы, наверное, еще хотели бы пожить, да и я, впрочем, тоже. У меня, молодой человек, внучке десять лет, а мне хотелось бы еще ее замуж выдать, да правнуков дождаться.
– Так я же и говорю, что «взорвется», – осторожно убрал руки Миша и отступил на шаг.
– Да причем здесь взрыв! – возмутился профессор, удивляясь Мишиной несообразительности. – Это наш защитный экран. Мой мальчик будет генерировать сохраняющее поле, которое спасет нас от губительных потоков неуравновешенных ионов, формирующих проводящий колодец.
Командир переглянулся с замполитом.
– Так-то вот, Миша. Это тебе не помидоры с огурцами. Это ионы! Ты, наверное, и слова такого не слышал? Есть у тебя маринованные ионы?
И они жизнерадостно загоготали на весь центральный пост.
Миша растерянно озирался, не совсем понимая – где здесь ученая мудрость, а где флотский юмор?
– До точки входа десять миль, – доложил штурман.
– Хорошо, хорошо, – напевал себе под нос Михаил Иванович. – Мой мальчик уже чувствует экран.
Командир посмотрел на стеклянный квадрат отображения обстановки. Впереди по курсу белой блямбой приближался обеспечивающий сухогруз. Больше в радиусе пятидесяти миль не было ни одной цели.
«Это хорошо», – подумал командир. Удивительно, но факт! Об их эксперименте не известно ни НАТО, ни американцам. Иначе здесь бы уже было не протолкнуться от кораблей и лодок.
– Пять миль! – напомнил штурман.
– Что такое!? – удивленно спросил управляющий рулями боцман.
Рукоятки вдруг сами вздрогнули и аккуратно отработали на погружение.
– Это ничего! – поспешил всех успокоить Михаил Иванович. – Это мой мальчик выравнивает лодку на ведущий луч.
– Весело, – угрюмо сказал командир и, прокашлявшись, посмотрел на глубиномер. Мальчик перевел лодку с трехсот шестидесяти метров на триста восемьдесят и замер. Неприятно было осознавать, что они теперь вроде как и ни при чем, а лодкой управляет какой-то ящик.
Неожиданно еще раз вскрикнул боцман. Отдернув руки, он потрясенно смотрел на заискрившиеся зелеными нитями рукоятки управления. Вслед за этим по переборкам центрального поста пробежала голубая паутина мелких разрядов. На хронометре звонко треснуло стекло, и секундная стрелка замерла.
– Что за хрень!? – пробормотал Дмитрий Николаевич.
– Давление! Идет сильное давление, – спокойно ответил Михаил Иванович. – Ничего, мальчик справится.
– Профессор, нам еще после ваших экспериментов надо боевую службу нести, а ваш выкормыш нас в док на ремонт отправит!
Больше всего командира возмущало, с каким спокойствием этот старый умник наблюдает, как стекла приборов дрожат мелкой вибрацией и вот-вот начнут лопаться, а экраны локаторов затянулись серой пеленой, показывая сплошные помехи.
Резко, как перед грозой, в воздухе вдруг почувствовалось пресыщение электричества.
– Спокойно, командир, спокойно, – обращаясь скорее к самому себе, твердил Михаил Иванович.
Лодка дернулась вправо, на несколько градусов подправив курс.
Дмитрий Николаевич, злобно раздувая щеки, молча наблюдал, как указатель компаса хаотично задергал стрелкой, а несколько лампочек ярко вспыхнули от перенапряжения и погасли. Но когда с потолка отслоилось несколько кусков краски и упало к нему на стол, командир не выдержал:
– Вы еще долго будете издеваться над лодкой?!
– Скоро, командир, скоро, – продолжал твердить профессор. – Мы уже в тоннеле. Давай, малыш, давай. Еще чуть-чуть.
Вдруг все стихло. На центральном посту даже стало светлее. Запах электричества исчез, потрескивание разрядов прекратилось. Послышался всеобщий вздох облегчения.
– Наконец-то, – произнес Дмитрий Николаевич. – Ну, что опять не так? – он увидел растерянное лицо профессора. – У вас все в порядке?
– Да-да, – поторопился заверить Михаил Иванович. – Только я представлял все это несколько иначе. Как-то все получилось скомканно и быстро.
– Да откуда вы можете знать, как оно должно быть, если мы первые? Успокойтесь, профессор. Скоро мы увидим, с пользой вы тратили народные деньги или выбросили в мусор. Если буи сработали, то уже через полчаса сюда начнут подтягиваться эсминцы.
Командир подхватил микрофон на спиральном шнуре, именуемый «бананом», и скомандовал:
– БЧ-4, центральному посту!
– На связи, товарищ командир! – откликнулся командир связистов Вова Кошкин.
– Давай радиодонесение: рубеж прошли, следую по заданию.
Медленно, очень медленно протянулся час, но на экране по-прежнему было чисто.
Дмитрий Николаевич просиял и, повернувшись к все еще растерянному Михаилу Ивановичу, радостно сказал:
– Поздравляю вас, профессор! Колите на пиджачке дырку, или как там вас поощрят? Нас не заметили. И лет на пять, пока они вновь разберутся, вы нам обеспечили фору перед натовцами. Обнажаю перед вами голову, вы заслужили.
– Да, да, – рассеянно ответил Михаил Иванович и с задумчивым видом покинул центральный пост.
Глава третья
Голливуд отдыхает
Рафик Акопян заступил на пост гидроакустики в отгороженный у переборки угол и закрылся шторкой. Это было удобно. Считалось, что посторонний свет не должен мешать наблюдать за экраном, но была для шторки и другая причина. Спрятавшись за ней во время дежурства, можно было заниматься куда более полезными делами, чем тупо глядеть на экран в течение четырех часов вахты. И Рафик ими занимался. Тем более что экран уже несколько часов был пуст. Рафик плел аксельбанты. А это – самый важный элемент дембельского гардероба. Плел хорошо. Это не были тусклые и тонкие, похожие на веревки, аксельбанты, продаваемые в военторге, а пышные, из золоченой нити. Мечта любого дембеля. Сам Рафик прослужил всего год, и не было дня в этом году, чтобы он не посыпал голову пеплом за ту великую глупость, которую совершил на призывной медкомиссии. Вместо того чтобы, как все продвинутые призывники, дыша через раз и судорожно подергивая конечностями, изображать из себя рахита, Рафик раздувался перед медсестрами, как безмозглый павлин. А в спирометр дунул так, что чуть не потерял сознание, но зато посмотреть прибежали из соседних кабинетов. Старания оценили, и вот он здесь. Конечно, это не предел, и еще можно вляпаться в морскую пехоту, но об этом Рафик боялся даже подумать.
На пост заглянул Славик Пахомов.
– Раф, я тебе работенку принес.
И Слава вывалил на экран клубок ниток и ватман с зарисовками, какой длины и как должен идти шнурок, чтобы Славику понравилось.
– Ты не филонь и не торопись, но чтобы к отбою было сделано!
И, для убедительности и лучшего усвоения поставленной задачи, Слава отвесил Рафику звонкий подзатыльник. Имел право. Славик Пахомов был дембель. Дембель! О, это волшебное слово, ласкающее слух любого матроса. Без разницы – прослужил он только один день, или один день ему всего остался. Рафик мечтательно закрыл глаза и предался сладким грезам. Пройдет год, и уже он будет красоваться перед зеркалом в казарме, примеряя расшитый всеми цветами бархата дембельский китель. Адмирал Нельсон, не пожелавший в Трафальгарском сражении снять увешанный наградами мундир, а потому схлопотавший пулю от глазастого стрелка противника, выглядел бы тусклым медным пятаком рядом с золотым червонцем, каким был дембель. И пусть придется добираться домой не один день. Сменить два поезда, ехать несколько часов на убитом автобусе до районного центра, чтобы затем еще двенадцать километров протопать до родного аула. Но зато потом! Рафик представил, как подойдет он к арыку с журчащей мутной водой под обалдевшими взглядами односельчан, и, нервно дернув на себе тельняшку, небрежно бросит: