Секрет книжного шкафа
– Это ужасно.
– Поэтому мы и приехали сюда, – кивает он. – Папа был знаком с сотрудником Шведского института в Риме. Он рассказывал, что Швеция – хорошая страна с социалистическим укладом. Что здесь можно доверять людям и, если много трудиться, нам позволят остаться. Мы с мамой и младшей сестрой Франческой хотели уехать как можно дальше от фашистов, – добавляет он.
– Значит, ты здесь с семьей?
– Да, – улыбается он.
Анна поворачивается лицом к солнцу. Как бы ни была печальна история, только что рассказанная Лýкой, она рада, что юноша поделился с ней. Анна привыкла, что ее отгораживают от действительности. Поскольку родители всегда чрезмерно оберегали дочь, она достаточно рано научилась тайком брать у отца газеты и читать их, если хотела узнать правду о том, что происходит в мире.
– Теперь твоя очередь, – объявляет Лýка. – Рассказывай, из-за чего ты так расстроилась.
– Трудно объяснить.
– Я не тороплюсь, – передразнивает он девушку.
Анна пристально рассматривает еловую шишку под ногами.
– Думаю, из-за того, что все сложилось не так, как я надеялась.
– Вот как. И на что же ты надеялась?
– Вернуться домой, в Стокгольм. Обычно мы приезжаем в Хиллесгорден только на лето, но теперь мои родители решили остаться здесь до конца войны. Они полагают, что в Сконе жить безопаснее.
– Тебе здесь не нравится?
– Все мои друзья остались в Стокгольме, – начинает заводиться Анна. – Я здесь практически никого не знаю. А еще меня зачислили на курсы медсестер. Я хочу работать, помогая другим.
– Как героиня той книги, – замечает Лýка с улыбкой на лице. – По-моему, прекрасная идея.
– Мои родители думают иначе, – вздыхает Анна.
Лýка берет палку и начинает чертить ею по земле.
– Я тоже хочу получить образование. Хочу изучать политологию и стать журналистом, как отец.
– И почему ты не учишься?
– Не могу же я бросить маму с Франческой. Я батрачу на здешних хуторах, живем на мои заработки, и они не справятся одни, если я уеду. Да и мой шведский пока оставляет желать лучшего.
У Анны от волнения перехватывает горло. Непонятно почему, но внезапно ей захотелось рассказать Лýке обо всем.
– Думаю, отец предпочел бы, чтобы я вышла замуж. Он считает, что женщины – по крайней мере, в его семье, – вообще не должны работать.
– Похоже, мы оба с тобой в ловушке – каждый в своей.
– Похоже, что так.
Подцепив палкой упавший лист, Лýка отшвыривает его в сторону.
– А чем занимается твой отец? – интересуется он.
Анна выпрямляет спину. Зачем ему это? Сразу приходит осознание, насколько непристойна вся их беседа. Она не знает Лýку, а даже если бы и знала, девушке не подобает находиться наедине с молодым человеком среди леса.
– Мне пора, а то мать позвонит в полицию, и меня начнут искать, – говорит Анна, поднимаясь.
Лýка понимающе улыбается, и на его золотисто-смуглой коже проступают ямочки.
– Если опять захочешь смыться из дома, я найду еще зверюшек, чтобы показать тебе.
– Спасибо, буду иметь в виду.
По пути домой Анна клянет себя за откровенность. Не надо было рассказывать незнакомцу о своей семье, но Лýка так расположил ее, что захотелось открыться. Он кажется таким добрым и бесхитростным – совсем не похож на молодых людей, с которыми она привыкла общаться. Они никогда ничего не делают от чистого сердца.
Анна вспоминает свою лучшую подругу Сив, и все сжимается внутри от тоски по дому. Та посмеялась бы от души, узнав, что она пошла за батраком в лес посмотреть на лисью нору. Ведь Сив считает, что, если у парня нет студенческой фуражки, он не достоин того, чтобы с ним танцевали. Как бы Анне ни было приятно общество Лýки, они с ним из разных миров.
Она пинает камешек, который пару раз отскакивает от дорожки и исчезает в высокой траве. Единственный плюс деревенской жизни – это то, что мать с отцом не очень беспокоятся о том, что она делает днем. Здесь у нее больше свободы, чем дома, в Стокгольме: ей разрешают гулять по взморью и ездить на велосипеде в Хельсингборг, когда захочется. Пока она прилежно учится, готовится к урокам игры на фортепиано, вовремя приходит на занятия танцами и возвращается домой к ужину, они ее не трогают, и Анна разумно полагает, что эту свободу надо ценить. Но в то же время ей кажется, будто пока она живет в Сконе, жизнь проходит мимо.
Родительские слова о том, что она не сможет стать медсестрой, застряли в сознании и постоянно гложут – Анна думает, как переубедить мать с отцом. Ничего скучнее работы секретаря представить себе невозможно. С тех пор как в газете ей попалась статья о солдате, лишившемся обеих ног, девушку переполняет страстное желание помогать другим. Если бы только она могла быть рядом и держать беднягу за руку, ситуация, в которой он оказался, стала бы чуть менее ужасной. С какой это стати, скажите на милость, Анна должна работать на какого-там директора, когда у нее есть реальная возможность помогать людям, заботясь о больных и раненых?
Впереди в отдалении возвышается имение. Оно спрятано в тени деревьев, и от этого кирпичные стены выглядят мрачными, несмотря на разливающийся вокруг солнечный свет. Огораживающая переднюю часть сада стена заросла хмелем и фаллопией, дорожка к дому вымощена большими каменными плитами с неровными углами. Дом выглядит старомодно, словно реликвия ушедшей эпохи.
Анна чувствует, как что-то сжимается в груди. Каждый раз, когда она подходит к Хиллесгордену, кажется, будто на шею накидывают аркан. В этом доме душно, Анне претит находиться так далеко от всего, что ей дорого. Но как заставить родителей понять это? Отец любит старое родовое поместье. Дома, в городской квартире, у него даже есть фотография имения в рамке.
Девушка вздыхает. Долго она здесь не выдержит. Как угодно, но ей надо вернуться в Стокгольм. Только вот как?
Глава 7
Апрель 2007 года
Мать Ребекки усаживается на высокий табурет у кухонного стола и сцепляет руки замком прямо перед собой. Сосредоточенный вид матери заставляет девушку нервничать, она возится с мерной ложкой для кофе и рассыпает порошок, при этом не переставая болтать обо всем подряд. Ты знала, что Герда продала свое имение? Там поселилась молодая пара. Я только хозяина видела, но он показался мне не очень-то любезным. А еще бабушка завела кошку – вот уж никогда бы не подумала, что она на такое способна. Кстати, похоже, что автобусы теперь ходят сюда реже. Я сто лет прождала.
Продолжая говорить, Ребекка достает и ставит на стол две кофейные чашки и пачку крекеров, но маминого взгляда избегает. В конце концов она не находит новых тем для разговора и присаживается напротив матери.
– Значит, тебе наконец дали отпуск на работе?
Материнский голос звучит строго, поэтому Ребекка в ответ лишь кивает. Удобная ложь для них обеих: мол, дочь редко приезжает в Сконе потому, что без нее никак не могут обойтись на работе.
– Да, бабушке очень нужна была помощь. Мне кажется, ей уже трудно справляться одной.
– Этот дом совершенно не приспособлен для старого человека, – замечает Камилла, оглядываясь вокруг.
– Да, и это еще при том, что я попыталась убраться.
Мать кивает:
– С Йуаром все в порядке?
Ребекка косится на оловянную чашку, в которую положила подаренное им при помолвке кольцо, чтобы не повредить, пока будет заниматься ремонтом и уборкой. Будь у них с матерью нормальные отношения, она бы, наверное, с радостью показала его.
– Да, все хорошо.
– Но он не смог приехать с тобой из-за работы?
Ребекка с трудом сдерживает вздох. Мать виделась с Йуаром всего один раз четыре года назад, и то знакомство точно нельзя назвать удачным. Они встретились в ресторане «Кладовая Ульсона» на Мариаторьет в Хельсингборге, чтобы пообедать вместе, но его вызвали по работе еще до того, как подали еду. Полиция задержала одного из важнейших клиентов конторы, где он работал, и Йуару пришлось срочно умчаться на поезде в Стокгольм. С маминой точки зрения, этот эпизод стал лишь еще одним доказательством того, что Йуар Ребекке не подходит, и с тех пор дочь чувствовала себя обязанной защищать их отношения перед ней.
– Нет, он готовится к важному процессу, но очень хочет приехать сюда снова.
Кофеварка пыхтит, возвещая, что кофе готов, и Ребекка спешит снять кофейник. Не спуская глаз с чашки, она сосредоточенно наливает Камилле дымящийся напиток, пока вокруг клубятся маленькие завитки пара.
– А как твоя работа – по-прежнему нравится?
– Да, – быстро отвечает дочь, – очень.
– Несмотря на то что приходится так вкалывать?
На Ребекку давит жесткость в голосе Камиллы, и она нервничает. Ее настигают подростковые воспоминания: сколько раз дочь пыталась тогда достучаться до матери? Ребекка нуждалась в помощи, чтобы справиться с вызовами окружавшей ее действительности, а мать вместо этого выдвигала ей требования и ставила под сомнение каждый шаг дочери. Как хочется выкрикнуть, что мать не заслужила право комментировать ее жизнь! Но она только вжимается в стул. Начинает покалывать кожу над запястьем, и по всей внутренней стороне руки растекается зуд. Ребекка одергивает рукав рубашки и незаметно чешет руку.
– Да. Кстати, когда собираешься навестить бабушку?
Камилла стискивает в руках чашку и качает головой.
– Ты же знаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет. Только опять разругаемся, – добавляет она.
– Неужели ты все еще злишься на нее? Чем она провинилась – тем, что мне помогала?
– Нет, все намного сложнее, – говорит Камилла, смахивая с брюк невидимую пылинку.
– Ты сама выбираешь, как к ней относиться, но могла бы уже и простить, – бормочет Ребекка, продолжая скрести руку через ткань рубашки. Она так многое хотела бы высказать матери, так много накипело внутри, но сформулировать свои мысли трудно. – Радовалась бы лучше, что мне было куда податься, когда становилось совсем невмоготу. Было к кому обратиться.
– Ребекка… – укоризненно произносит мать.
– А что, собственно? Ты считаешь нормальным не навещать свою собственную мать, когда та попала в больницу?
Камилла встает.
– Спасибо за кофе, – произносит она, натужно улыбаясь. – Рада была повидать тебя. Если захочешь еще встретиться до отъезда, всегда можешь зайти. Мои двери для тебя открыты.
Она выходит в сад и берет велосипед. Привычным движением складывает подножку, с силой нажимает педаль, не присев на седло, и уезжает прочь.
Когда мать скрывается из вида, девушка сдергивает с себя рубашку и яростно расчесывает зудящую кожу. Она расцарапывает шрамы, скребет, пока не появляются красные отметины, но вспыхнувшее в душе беспокойство от этого не затихает. Что бы Ребекка ни делала, встреча с матерью всегда заканчивается поражением. Кажется, любой их разговор перерастает в конфликт. А ведь Ребекке страстно хочется наладить отношения, чтобы мать научилась видеть в ней не только одни недостатки. Никто, кроме Камиллы, не может заставить ее почувствовать себя такой маленькой и ущербной.
Девушка закрывает лицо руками. Вспоминает тот день в одном из средних классов, когда она пришла домой из школы, неся свой новый дутый пуховик в полиэтиленовом пакете. Два парня из класса засунули его в унитаз, и ей пришлось опустить руку в грязную жижу, чтобы вытащить обновку. Ребекка не могла объяснить матери, что произошло, как бы ей этого ни хотелось. Рассказывать было слишком унизительно. И все равно она надеялась: мать поймет, что пуховик испорчен не по ее вине, заметит, как расстроилась Ребекка, обнимет и утешит дочь. Но, увидев промокшую насквозь куртку в мешке, мама взорвалась от злости и закричала, что с вещами надо обращаться осторожно, куртки стоят дорого и на новую денег не хватит.
Терзаясь воспоминаниями, Ребекка подходит к кладовой, достает бутылку вина, ставит на кухонную столешницу и долго рассматривает. Знает прекрасно, что пить не надо, но в ней ноет потребность приглушить разливающуюся тревогу, и потом, разве может навредить один маленький стаканчик? В конце концов она срывает бант, откупоривает бутылку и наполняет кофейную чашку вином. Пьет жадными глотками, стараясь смыть тревогу, но ничего не выходит.
Спустя столько лет Ребекке по-прежнему трудно выстроить отношения с матерью. Ну как такое возможно? Разве она недостаточно взрослая, чтобы пренебречь тем, что было? Ребекка совсем не хочет застревать в прошлом, при каждой новой встрече становясь заложницей своих чувств.
Прихватив с собой кружку, девушка собирается сесть за стол, как вдруг в окне показывается кошка. С громким мяуканьем она прижимается к оконному стеклу. К своему удивлению, девушка рада ее возвращению. Она достает баночку с кошачьей едой, выходит на лестницу и наполняет миску. Потом садится на корточки и осторожно протягивает руку.
– Привет, – говорит она. – Значит, ты – Скарлетт?
Кошка обходит Ребекку по кругу, не встречаясь с ней взглядом и держась на безопасном расстоянии, так что погладить ее не удается. В конце концов Скарлетт приближается к миске и берет первый кусочек корма.
– Понимаю, – замечает Ребекка. – Ты не доверяешь людям. Похоже, тебе тоже пришлось через многое пройти.
Она медленно поднимается, чтобы не спугнуть Скарлетт, и возвращается в дом. На столике в прихожей лежит ее мобильный. Ребекка несколько раз за день набирала номер Йуара – он не отвечает, поэтому, вместо того чтобы повторять попытку, она открывает почтовое приложение. Сердце тяжело бьется, пока крутится колесико и подгружаются новые сообщения. Когда почтовый ящик обновился, девушка видит, что Биргитта тоже ей ничего не написала. Она разочарованно откладывает телефон в сторону. О том, что Йуар занят, ей известно, но начальница-то почему не отвечает? Уж не хочет ли компания, воспользовавшись ситуацией, избавиться от нее?
Ребекку захлестывает волна стыда. Она так боролась за то, чтобы идти своим путем, а теперь сомневается, правильный ли сделала выбор. Может быть, глупо было полностью посвящать себя работе? Совершенно очевидно, что Ребекка не так важна компании, как компания для Ребекки. Она устало трет глаза. На сегодня с нее хватит. Пора сделать перерыв.
Найденная фотография вновь притягивает ее мысли, девушка выходит в прихожую и достает карточку из кармана куртки. Потом идет в бабушкину спальню за полосатой картонкой, возвращается, ставит ее на кухонную столешницу и с чувством благоговения поднимает крышку.
Бумага шуршит от прикосновения, когда Ребекка достает пачку писем, перетянутых синей бархатной лентой, и развязывает элегантный бант.
Письма датированы 1943 годом, подписаны некой Сив и адресованы бабушке Ребекки. Похоже, она жила тогда в каком-то Хиллесгордене, расположенном в Глумслёве, – это местечко в нескольких десятках километров к югу от Хельсингборга.
Ребекка быстро просматривает письмо, написанное в июле. Сив рассказывает, что проводит дни, плавая на озере Меларен и навещая тетушку Рут в Стрэнгнесе, а в завершение пишет, что очень скучает по Анне. Тон письма до смешного формален, хотя они, похоже, дружили.
Ребекка улыбается. Очень увлекательно заглянуть в бабушкино прошлое и попытаться понять, каким человеком она была в молодости. Сив описывает все, чем она хочет заняться с Анной, когда та вернется домой: ходить вместе на танцы и в кинотеатр «Сага» на Кунгсгатан, есть пирожные в «Кондитерской Сундбергов».
Девушка перебирает конверты и находит наконец одно письмо, написанное бабушкой. Оно адресовано Сив, но дата не указана, и письмо внезапно обрывается в середине предложения. Ребекка медленно разбирает витиеватый почерк.
Любезная Сив, мой самый дорогой друг!
Я вынуждена просить тебя о большом одолжении. Поскольку я подчиняюсь воле матери, все случившееся в последние недели нужно забыть. Прошу тебя не распространяться о рассказанном мною и уничтожить мои письма. Следов случившегося остаться не должно. С учетом обстоятельств ты, конечно же, понимаешь, насколько это щекотливый вопрос, поэтому, пожалуйста, не говори никому о…
Ребекка уставилась на лист бумаги. За последним словом стояла жирная клякса, будто бабушку резко оторвали от письма.
Девушка откидывается на спинку стула; ей никогда в жизни не представить себе, что за страшная тайна заставила бабушку просить Сив уничтожить письма.
Она осторожно берет в руки фотокарточку и внимательно рассматривает ее, потом убирает обратно в жестяную коробку из-под печенья бискотти. Жестянка старая, с царапинами и пятнами ржавчины вдоль краев. На ней есть вмятины, и синяя краска кое-где откололась, но все равно выглядит красиво. Лýка Кавалли – похоже, итальянское имя. Интересно, может, он как-то связан с этой жестянкой?
Немного поколебавшись, Ребекка открывает дневник и еще раз смотрит на даты. Думает, что могло быть общего у Швеции и Италии во время Второй мировой войны. По словам Анны, она встретила Лýку в молодости, и внучка пытается высчитать, когда бабушка вышла замуж за дедушку. Ее мать родилась в июне 1944 года, значит, с Лýкой она познакомилась до замужества. Ребекка пытается поискать информацию о нем в интернете, открыв свой ноутбук. Вбивает сочетание: «Лýка Кавалли» и «1943 год», но результатов слишком много – все не просмотреть.
Девушка аккуратно перелистывает тонкие страницы дневника. Можно ли прочитать бабушкины записи? Она почти ничего не знает про историю своей семьи, да и бабушкина реакция вызвала у нее любопытство. Если Лýка итальянец, тогда где и как они встретились и почему бабушка так разволновалась, увидев его фотокарточку?
Ребекка достает белый носовой платок с голубой каймой и ощупывает мягкую ткань. Перевернув его, замечает монограмму. Под волнистой голубой линией красуются три буквы: ЭТР.
Сочетание букв кажется знакомым, но Ребекке не удается вспомнить, где оно ей попадалось. В интернете она находит статью об «Электротоварах Рунстрёма» – предприятии, основанном в 1920-е годы, а в 1967 году приобретенном международным концерном. Девушка вновь смотрит на носовой платок. ЭТР. Что-то отзывается в отдаленных закоулках памяти, но, как бы Ребекка ни старалась, она не может понять, где раньше слышала это название.
Глава 8
Сентябрь 1943 года
Анна едет на велосипеде по улице Сёдергатан в Хельсингборге. В корзине лежит стопка книг, только что купленных в книжном магазине Чильберга на площади Стурторьет; девушку пьянит ощущение свободы, пока ее красный «кресчент» мчится вперед, подскакивая на булыжниках мостовой.
День пасмурный. С моря дует холодный ветер, и Анна радуется, что поверх платья надела вязаный свитер. На площади Густава Адольфа собрался народ – она с любопытством поглядывает в их сторону.
Когда перед ней внезапно появился Лýка, девушку качнуло, и она наткнулась на бордюр. Велосипед кренится, и Анна чуть не падает. Лýка стремглав бросается к ней, успев схватить руль.
– Все хорошо?
– Да, нормально, – смущенно бормочет она.
Лýка с улыбкой кивает на корзинку:
– Новые книги?
– Да, я дочитала Хемингуэя.
– «Комната с видом», – читает Лýка. – О чем она?
– О девушке Люси, которая посещает Флоренцию со своей тетей.
– Опять Италия.
Анна в растерянности встречается взглядом с Лýкой. Уж не думает ли парень, что она выбрала эту книгу из-за него?
– Я так хочу туда поехать, – объясняет девушка. – Наши друзья живут у самой Пьяцца Дуомо.
– У собора Санта-Мария-дель-Фьоре?
– Точно. Если бы не война, я бы уехала туда изучать итальянский. Пару лет назад у них гостил мой брат, и с тех пор, как он вернулся домой и рассказал о своих впечатлениях, я мечтаю съездить во Флоренцию. А ты из какого региона Италии? – с интересом спрашивает она.
– Из Болоньи. Это не так далеко от Флоренции. Я бывал во Флоренции, видел «Давида» Микеланджело и картины Боттичелли. Ты знаешь Nascita di Venere? Я, к сожалению, не знаю названия на шведском.
– «Рождение Венеры»?
– Да, – кивает он в ответ. – Она волшебна. Когда стоишь перед ней, невозможно глаз оторвать. – Лýка делает импульсивный жест рукой, и глаза его начинают светиться.
Анна улыбается. Ее удивляет, как он говорит об искусстве. Она не ожидала от батрака такого глубокого интереса к живописи и скульптуре.
Со стороны того места, где собрался народ, доносится грохот, и они оборачиваются. Раздающийся звук похож на удары ногой по уличному фонарю, но Анне ничего не видно – только море человеческих спин.
– Пойдем, – говорит Лýка. – Посмотрим, что там происходит.
Он направляется к церкви, Анна идет следом. Когда они подходят ближе, она видит мужчину, стоящего на перевернутом вверх дном деревянном ящике, – полного, в коричневом костюме и с прилизанными волосами.
– Им здесь не место, – говорит митингующий и грозит кулаком. – Они принадлежат другой расе, это очевидно. Шведы – один из древнейших народов мира, а господин Ханссон пускает сюда иностранцев, которые крадут наши рабочие места. Нечего потом удивляться росту безработицы.
Анна с велосипедом встает в сторонке. Мужчина ей незнаком, но что-то сжимается внутри от его слов.
– И что же нам делать? – спрашивает женщина в сиреневой шляпке.
Политик убирает со лба челку:
– Голосуйте за меня, Ингве Хельберга, и я добьюсь, чтобы у нас была страна, какую мы заслужили.
В воздухе ощущается напряжение, молодой блондин в синей рубашке начинает раздавать листовки, и по собравшейся толпе пробегает ропот.
– Здесь адрес канцелярии нашей партии, – выкрикивает молодой человек. – Записывайте всех евреев и коммунистов, на которых наткнетесь, и отправляйте списки нам.
– Только я смогу помочь вам избавиться от этого сброда, – объясняет Ингве Хельберг. – Я не позволю безбожникам и красной сволочи разрушить нашу родину!
Анна смотрит на молодого человека с листовками. Она знаком ей: это Юн, старший сын хозяев соседнего хутора, он обычно помогает им с заготовкой сена. Анна не раз слышала, как он громко ругается со своими родственниками, швыряет в братьев чем попало и матерится, если кто-нибудь неправильно погрузит сено на телегу. Однажды она видела, как Юн замахнулся на собственную мать. Девушка была уверена, что та получит от сына пощечину, но он опустил руку, заметив, что за ними наблюдают. Тогда ничего не произошло, но она до сих пор помнит искры злобы в глазах парня.
Придерживая велосипед, Анна пытается пробраться вперед, но на ее пути толпа народа. Оглядываясь в поисках Лýки, она замечает, что он уже протиснулся в центр.
– А разве мы не обязаны помогать тем, кто спасается бегством от господина Гитлера? – громко спрашивает Лýка.
Лицо стоящего на деревянном ящике политика приобретает насмешливое выражение.
– Ты же папист, какое тебе дело до евреев?
Лýка оглядывается по сторонам:
– Мне до всех людей есть дело.
– В таком случае можешь возвращаться туда, откуда приехал, и не суй свой нос в дела другого народа, – ответил ему политик.
В толпе на площади раздаются смешки. К Лýке, скрестив руки, подходит Юн. Широкоплечий хуторянин нависает над итальянцем.
– Пошел отсюда, – шипит он.
Анну передергивает от неприязни, и она расталкивает народ велосипедом, чтобы подойти ближе к Лýке.
– Пойдем, – зовет она его, дергая за рукав.
Долгое мгновение Лýка стоит, встретившись взглядом с Юном, потом поворачивается к Анне.
– Я сяду на автобус, но могу пройтись с тобой немного вдоль дороги, – говорит он, кивая в сторону моря.
Выбравшись из толпы, они идут быстрым шагом к дороге Ландскрунавэген, ведущей обратно в Глумслёв. Судя по его виду, Лýку переполняет злость. Анна теряется, не зная, что сказать в такой ситуации, и, когда итальянец наконец останавливается, напряженно смотрит на него.
– Avere la facciada pesce lesso.
– Что это значит?
– Что у этого мужчины лицо, как у вареной рыбы, – объясняет он.
Анна пристально смотрит на Лýку, но, когда он расплывается в улыбке, прыскает от смеха.
– Я думала, ты страшно разозлился.
– Так и есть, – замечает он. – Ненавижу нацистов. Это они развязали войну. Но если расстраиваться из-за каждого идиота, жизнь станет ужасно грустной.
Анна грустно усмехается. Думает, как бы отреагировал Лýка, если бы узнал, что ее отец заключает сделки с немецким правительством.
– А ты уверен, что всему виною Гитлер? Я хочу сказать: Советский Союз разве не менее опасен?
– Опасность представляют все, кто хочет властвовать над другими, – тихо произнес он. – Но я слышал ужасные вещи о том, что происходит в Германии. Они терроризируют евреев, там есть лагеря, где людей истязают до смерти. Война пробуждает в нас худшее, и Гитлер – coglione [5], совсем как Муссолини, – говорит Лýка.
– Когли-кто?
– Да так, неважно.
Анна выпрямляет спину. Рассуждения Лýки заставляют ее взглянуть на мир по-новому.
– Почему ты не можешь научить меня?
– Научить тебя чему?
– Ну, итальянскому, естественно. Я тоже хочу уметь так ругаться.