Туркужин

Оставив крошечного Дауда родне, Нуша собралась в путь. Она полагала – по одной, только ей известной причине, – что гадалка живет в густой лесной чаще.

На самом деле никто не знал, где живет гадалка и как ее найти. Но каждый, кто в ней нуждался, безошибочно выходил на правильный путь. Под ногами ищущего, образуя тропинку, расступалась трава, звери и птицы сопровождали его, помогая преодолеть трудности и достичь цели.

Рождение Дауда, смерть Туты и непреодолимое желание сходить к гадалке случились зимой, в лютый мороз. Так что не было для Нуши ни травы, чтобы расступиться, ни зверей, чтобы проводить до места.

Зато птиц хоть отбавляй. Замерзая на лету, они с шумом падали на землю то тут, то там, указывая путь в чащу. Так и продвигалась Нуша к своей цели – по трупам погибших птиц – то ли день, то ли два дня, а может еще дольше.

Однако даже самый длинный и скорбный путь имеет конец. Вот и Нуша долго ли коротко ли шла, но пришла к дому Оры.

Несмотря на стужу, гадалка поджидала гостью у порога. Ора сидела на небольшом камне. Самая старая женщина из всех, кого знаю, взглянув на нее, подумала Нуша. Моя свекровь Бица годится ей во внучки. И зачем она сидит на таком холоде?

Увидев Нушу, старуха принялась медленно вставать. Опираясь на клюку, она сделала одну попытку подняться, затем другую…

– Нет-нет, сиди, – попросила Нуша.

– Былымым щымыщ яхыхьэм къотэдж, укъэтэджын хуекъэ!?1 Даже скотина встает, когда к ней приближаются, что ты говоришь! – возмутилась старуха и с третьей попытки поднялась со своего места.

Встав, Ора пригласила Нушу присесть на камень, а сама начала кружить перед домом, словно что-то забыла.

Камень, оказавшийся теплым и сухим, несмотря на снег и стужу, на миг привлек внимание Нуши, но она, конечно, не села на него, а участливо спросила гадалку, может ли чем-то ей помочь.

– Бац, Баляц, Цак, Цакина! – прокричала вместо ответа Ора, пряча улыбку удовлетворения то ли учтивостью Нуши, то ли своим даром перевоплощаться в древних старух.

В тот же миг вышли из куста четыре старика – один с лучиной, другой с котлом, третий с ножом, а четвертый с козлом на поводу.

Зарезали старики козла – мясо в котел, кости на стол – и гадалка принялась за дело.

Раскинула она кости и задумалась. Отрезала кусок ткани от подола Нуши, сожгла тряпицу над лучиной, смешала пепел с кровью козла, вылила ее на снег и вновь задумалась: что такое?!

Кровь между тем ушла в землю, а пепел остался лежать таинственным рисунком. Долго смотрела Ора на тот рисунок; смотрит и молчит, вздыхает, кряхтит, потом снова молчит и качает головой.

Забеспокоилась Нуша:

– Неужели у моего сына не будет суженой?..

– Будет невеста у твоего сына! – наконец заговорила Ора. – Родится она в семье Канжа, назовут ее Адиюх.

Обрадовалась и тут же опечалилась Нуша.

– Да разве отдаст Канж свою дочь мне в снохи? Самый знатный нарт селения разве захочет породниться с сыном первого нарта, умершего в своей постели?

Посмотрела гадалка на Нушу пристальным взглядом и сказала:

– Это все, что мне позволено тебе сообщить. А теперь отведай перед обратной дорогой горячего бульона, и мяса с пастой, силы тебе еще понадобятся…

Пока Бац, Баляц, Цак и Цакина прибирались, Ора, как велит закон гостеприимства, проводила Нушу до тропинки.

Прошла Нуша пять шагов по пути, что сама же и натоптала, обернулась кивнуть да улыбнуться, как велит закон учтивости, а Оры и след простыл; словно ее никогда не было. Посмотрела Нуша назад чуть дальше, но нет ни дома, ни стариков – лес стеной да снег горой.

Испугалась вдовушка, поежилась не от холода, но страха, и пустилась вон из чащи. Бежит, а сама думает, как не наступить на мертвых птиц. Затем смотрит уголком одного глаза – все птицы лежат по краям тропинки, словно посторонились. Смотрит уголком другого глаза – мертвые птицы вроде и не мертвые вовсе.

Хочет Нуша остановиться, присмотреться, разглядеть, а не может – ноги не слушают, бегут себе и бегут; так до самого селения и добежали.

Остановилась Нуша на околице перевести дух, выпрямить спину, восстановить нартскую поступь и тут же узнала, что в доме Канжа родилась прекрасная девочка; и назвали ее Адиюх.

Дауд и Адиюх с малых лет росли не разлей вода. Едва проснувшись, бежали то купаться, то гулять, то играть в кости-альчики.

Однако детские радости не дóлги. Пришло время, Адиюх начали обучать рукоделию и всему, что нужно знать девушке на выданье. Дауд же ушел в горы пастухом. Вслед за отцом, Тутой, юноша так и не пристрастился к воинским забавам. Ни бабушка Бица, ни дядья не могли повлиять на его выбор…

Это случилось осенью. За моросящим дождем уже шли туманы и холода. Все знали, с холодами начинается охотничий сезон горных великанов. Потому пастухи спешили вернуться домой.

Дауд с товарищами пасли на альпийских лугах табун лошадей. Увидев надвигающийся туман, они тоже принялись собираться в путь. Но настали сумерки, и юноши, на свою беду, решили дождаться утра следующего дня.

Не знали нарты, что горный великан+ Емынеж уже вышел на охоту…

+Горные великаны отличались от остальных великанов не только меньшим размером, но и черным цветом шерсти, отсутствием рогов и значительно бо́льшей свирепостью; так же вместо двух глаз у горных великанов имелся только один глаз, во лбу.

Всю ночь бродил Емынеж по горам, не находя добычи. На рассвете увидел великан шалаш, наступил на него одной левой и убил замешкавшихся табунщиков.

Дауд в это время находился на соседнем пригорке. Услышал он крики товарищей, обернулся, а там черный Емынеж, выковыривает из соломы бедных нартов.

«Ах ты, гад! Получай же тогда!» вскричал Дауд, достал пращу, хорошенько прицелился, раскрутил, метнул камень, и ослепил жестокого убийцу. Когда Емынеж с воплем упал, Дауд подбежал и обезглавил чудовище острым кинжалом.

С вершины Горы Счастья наблюдал за происходящим славный, но уже старый бог лесов и животного мира Амыш. Амыш в прошлом был нартом, но, получив в дар волшебную свирель – белую с одного края и черную с другого, – стал богом.

Случилось это давным-давно, но он по-прежнему любил свой народ и даже могущество свирели не затмило гордыней его разум.

Свирель Амыша творила, конечно, подлинные чудеса. Стоило заиграть на ней с белого края, как природа цвела и преображалась, плодилась и множилась. Преданье гласило, если заиграть на волшебной свирели с ее черного края, мир увянет и погибнет.

Амыш владел волшебной свирелью тысячи лет. За это время он ни разу не спутал ее животворящий белый край со смертоносным черным. Но старея, он все реже играл на божественной свирели. Амыш ходил по земле так долго, что начинал думать, смерть благостней жизни. Сколько раз его правая рука останавливала левую, подносившую к губам свирель с ее черного края.

Внутренняя борьба разгоралась, а достойный преемник не находился…

Увидев, как ловко Дауд расправился с великаном, Амыш решил наградить юношу. Держа в правой руке цветущий посох, левой придерживая под уздцы пегого альпа, предстал Амыш перед табунщиком.

Бог Амыш был красив как бог. Его длинные волосы развевались на ветру. На правом плече сидел сокол, на левом – белка. Большой снежный барс, медведь, олень и косуля, лиса и два пушистых зайца сопровождали бога, не слишком приближаясь и не удаляясь.

Поверх зеленого одеянья, через плечо перекинута сума со свирелью.

Дауд, конечно, догадался, кто перед ним. Он с почтением приветствовал Амыша, и, скрывая свою печаль о товарищах, произнес:

– Я бы пригласил тебя в шалаш, благородный Амыш, но, как видишь, он сломан.

– Да не затмит Тха твою печаль о товарищах еще большей скорбью. Я видел поединок с великаном, и желаю наградить тебя за храбрость, – сказал Амыш, передавая Дауду альпа.

Нарты хорошо знали, как Амыш любил делать подарки. Никто из них не уходил из лесов Южного Княжества с пустыми руками. Изобильны были также моря и реки, поля и даже горы княжества.

Но на самом деле, одаривая нартов, бог доставлял удовольствие себе. От подарков, что он делал, в нем просыпалось давно забытое чувство радости. Правда, это чувство быстро улетучивалось.

Гоняясь за ним, Амыш и старался, наполняя природу своими дарами; увлекая нартов чистотой и прохладой вод, пением птиц, благоуханием цветов и ароматом плодов.

Храбрость Дауда стала прекрасным поводом доставить себя еще немного радости. Передав юноше альпа, Амыш ждал, когда радость от сделанного подарка пройдет и он покинет табунщика. Но радость все не проходила, а только возрастала; бог стоял напротив пастуха, как вкопанный.

«Это же Я! Ты – это Я!» заговорил вдруг Амыш, изменившимся голосом. Бог сказал эти слова один, другой, третий раз, все более и более воодушевляясь и вроде как распаляясь, но, не нагреваясь, а будто наполняясь и даже приподнимаясь над землей.

Вот и сокол отлетел в сторону, и белка с плеча соскочила. Даже медведь с барсом и лисом напряглись, но стоят на месте – стыдно бежать, как два трусливых зайчишки.

Замешательство бога и его свиты длилось довольно долго. Не известно, чем бы все кончилось, но волшебная свирель вдруг выскочила из сумы и упала к ногам табунщика. Амыш тут же понял. Конечно! Он нашел преемника!

Словно гора свалилась с его плеч. От счастья бог óбнял ошарашенного Дауда…

Да, как передать, что почувствовал в этот миг Амыш? Впервые за тысячи лет он прикоснулся к человеку. Оказалось, он так в этом нуждался.

Обняв Дауда, бог вдруг заплакал. Не заплакал даже, но зарыдал.

Он рыдал о жене, которой у него никогда не было, доме, который не построил и детях, которых не родил. Бог горевал об отце и матери, которых оставил, о братьях с сестрами, которых не сберег.

Не в силах остановиться он все плакал и плакал, пока не выплакал вконец все свое величие и бессмертие… Когда Амыш вытер слезы и отстранился от Дауда, это был маленький сгорбленный старик, едва стоящий на ногах.

Одной рукой поддерживая бога, Дауд поднял с земли волшебную свирель и протянул ее Амышу. «Она твоя», – сказал Амыш, вздохнул облегченно, и умер…

С быстротой молнии разлетелась по Южному Княжеству весть о храбром табунщике, убившем великана Емынежа. Древняя как горы Туркужина Бица с гордостью рассказывала о герое-внуке и позволила себе плакать о Туте, который, по ее мнению, скорее всего, был скрытым воином, так и не сумевшим себя проявить.

Воинственные дядья Дауда, на самом деле очень добрые и нежные, теперь тоже открыто выражали свои истинные чувства…

Но не все радовались чудесному спасению Дауда и его возвеличению богами. Родители Адиюх даже опечалились. Они решили поскорее выдать дочь замуж. Прежде, чем Дауд вернется с гор…

Пора моросящего дождя в землях княжества длилась довольно долго. Дауд любил это время долгожданной встречи с родными и любимой. Вот и в этот раз, только зашли в селение, сердце табунщика забилось сильнее – за поворотом начиналась усадьба Канжа.

Ни морось, ни густой туман не помешали Дауду разглядеть прекрасную Адиюх. Она стояла у изгороди, закутавшись в большой пуховый платок. Увидев Адиюх, юноша спешился, взял быстрокрылого пегого под уздцы.

 Что-то незнакомое, непривычное появилось за лето в облике любимой, думал Дауд, поглядывая в сторону Адиюх. И почему сверкают эти крошечные капли дождя, восседающие на длинных волокнах платочного пуха?

Дауд пропустил табун вперед, предупредил новых товарищей, что догонит и, поглаживая разгоряченного альпа по крупу, подошел к девушке.

От рождения смуглая кожа Адиюх словно светилась.

– Дауэ ущыт, си псэ? Как поживаешь, душа моя? – приветствовал Дауд.

– Къохъусыж, с возвращением, – промолвила Адиюх.

Глядя на суженого горящими глазами, Адиюх тут же рассказала, что родители выдают ее замуж.

Туман и морось навалились на Дауда, придавив тяжелей любого абра-камня…+

+Абра-камень – магический камень неопределенных пока свойств. Таким камнем в Северном Королевстве Яна-Тифанна завалила вход в пещеру пинтов. В цикле мы еще не раз встретим упоминание об этом камне. Надеемся постепенно раскрыть его таинственные свойства, которые нам пока неведомы.

После слов возлюбленной, в уме Дауда промелькнула мысль: «Там мать одна», и на секунду силы оставили его. «Есть дядья и Бица», успокоила его вторая секунда новой мыслью и надеждой, и он ожил.

Третья секунда предложила решение проблемы.

– Попрощаюсь с матерью и приеду ночью за тобой, собирайся в путь, – сказал Дауд девушке, вскочил на альпа и поскакал догонять табун.

Не было на свете дороже ноши, чем та, что Дауд посадил на своего альпа той ночью. Пристроил он девушку, сел на пегого сам и помчался в горы.

Дауд, казалось, все просчитал: два дня и две ночи пути на крылатом пегом, где влет, где по горным тропам; а там гряда, Стена Огня и другой, неведомый мир Севера.

Чем выше поднимался альп в горы, тем холоднее становилось. Дождь перешел в снег, камни покрылись ледяной коркой. Спешить нельзя, медлить тоже, думал Дауд, здесь так скользко и темно, ночь… наверно… стоило переждать… думал, да не додумал…

В следующий миг альп споткнулся. Тоненькая Адиюх выскользнула из бурки и упала, ударившись об острые камни. Дауд тут же спрыгнул на землю:

– Адиюх, как ты? Слышишь меня?

Бездыханное тело девушки остывало прямо на глазах. Леденящим ужасом, бездонной чернотой вошло в мир Дауда осознание случившегося.

– А-а-а, мой Свет, моя Жизнь, суженая моя, не оставляй меня, про́клятого богами, одного. За что!?.. Что я натворил? – запричитал Дауд, не замечая, как за его спиной черно-белый подарок бога Амыша, взмахнув крыльями, сошел с тропы и растворился во мгле серебристым туманом.

Отнес юный пастух возлюбленную выше в горы – он знал, там есть небольшой грот, – уложил в нем бездыханное тело Адиюх, погоревал, наплакался, затем сказал: «Я иду к тебе, родная», и прыгнул со скалы…

В это время по ущелью двигался отряд чинтов во главе со своим вечным правителем Ульгертом. Вдруг два луча яркого белого света вспыхнули высоко над пропастью, и погасли.

– Посмотрите, что там такое! – скомандовал Ульгерт.

Примечания