Чужой своим не станет

Глава 5

Кто вы, господин Штольце?

Тимофей Романцев подошел к старомодному громоздкому шкафу с закругленными углами и взял с полки фотографию в светло-желтой изящной деревянной рамке, на которой он был запечатлен с Зоей. Ему хорошо запомнилось то время: шли тяжелые бои под Витебском, но перелом в войне уже ощущался. А еще установились солнечные дни, настроение было хорошее: оба молодые, счастливые оттого, что вместе, и еще они знали, что эти мгновения больше никогда не повторятся. Его переполняла любовь, Тимофей был уверен, что то же самое чувствует и Зоя.

Пережитое ощущение осталось в прошлом. Осталась лишь фотография годичной давности; за это время они сделались старше, а значит, помудрели. На войне люди взрослеют особенно быстро. Вернуться в прошлое невозможно, это не кинолента, которую можно остановить на полюбившемся кадре или прокрутить заново понравившийся эпизод.

Прошедший год заставил Романцева многое переосмыслить, немало испытать. Он изменился не только внутренне, но и внешне. Чего греха таить – прожитые дни добавили в его густую шевелюру целую прядь седых волос. Отношения с женой претерпели некоторые изменения; они не стали хуже, просто как-то устоялись. Ушла романтика, свойственная начальному этапу отношений. Но свежесть не потерялась, а с некоторых пор он стал чувствовать себя с Зоей одним целым. Где бы он ни находился, в каком бы окружении ни бывал, никуда он так сильно не стремился, как к любимой. Знал, что в ее объятиях всегда отыщет успокоение и восстановит силы.

Аккуратно поставив фотографию на место, Тимофей посмотрел на часы. Зоя должна была появиться через несколько минут. Из командировки он приехал вчера после обеда, но отметить его приезд еще не удалось. Радость встречи была замешана на горечи – накануне ей сообщили, что из их выпускного класса осталась в живых лишь половина мальчишек. Остальные, разбросанные по фронтам, полегли: кто безымянно, с коротким «пропал без вести», а кто удостоился похоронки с сухим канцелярским извещением. Многие из них успели повоевать не более получаса и успокоились навсегда, попав под артиллерийский огонь. Оставшиеся в живых грозились отомстить за погибших товарищей и дойти до Берлина.

Верилось, что так оно и будет.

В числе погибших оказалась любимица школы – отличница и красавица Варенька Ивашина, имевшая невероятно звонкий и сильный голос. До войны она хотела поступать в консерваторию, имела для этого все шансы, но по окончании школы раздумала: «Как же можно учиться пению, когда вокруг столько горя». Следующие полгода она пела по госпиталям, заставляя раненых хоть ненадолго позабыть о боли и думать о близких, которые их ждут дома. А потом ушла на фронт медсестрой, объявив об этом перед самым отъездом.

Родители получили от Вареньки два письма, в которых она, как могла, пыталась их утешить. Третьим письмом была похоронка.

Так что для семейного торжества было не самое подходящее время, решили перенести праздник на следующий день.

Длинной дребезжащей трелью расколол тишину телефонный звонок. Подняв трубку, Тимофей понял, что сейчас будут внесены серьезные коррективы на предстоящий вечер. Коротко представился:

– Капитан Романцев.

– Вот что, Тимофей, давай подъезжай ко мне! Думаю, тебе это будет полезно, – услышал он голос полковника Утехина.

Не дожидаясь ответа, полковник положил трубку, не сомневаясь в том, что его слова услышаны. Сняв с вешалки фуражку, Романцев хлопнул дверью и быстро спустился по ступенькам, втайне рассчитывая, что удастся разминуться с Зоей. Чего ему не хотелось, так это бередить душу разъяснениями.

Капитан сел в трофейный «Хорьх-108», доставшийся ему полтора года назад от штабного полковника Вермахта. Уверенно повернул ключ, крутанул плетеный руль и аккуратно тронулся со двора прямо навстречу сгустившимся сумеркам.

Улицы в этот час были пустынными – людям не до прогулок. Одна часть горожан трудилась на заводах, другая отдыхала после длительного трудового дня. Повсюду встречались военные – где небольшими группами, где поодиночке. Для многих столица являлась только перевалочным пунктом, чтобы после госпиталя или командировки двигаться дальше. Но, оказавшись в Москве, бойцы не упускали случая пройтись по улицам, заметно посеревшим за военные годы, но все таким же красивым. Покружат час-другой, посмотрят на помпезные дома, стоящие уже без маскировки, а там и в дорогу, чтобы дальше бить ненавистного фрица!

Многие из встречавшихся Тимофею военных были в полевых гимнастерках и пилотках, что говорило о том, что война не ушла далеко, пусть даже и не слышно сейчас грохота разрывов. Она только откатилась на запад, и впереди предстоят не менее жестокие сражения.

Комендантские патрули, проявляя такт, но при этом не забывая, что в ряды командированных бойцов может затесаться враг, требовательно выполняли свои обязанности, внимательно пролистывая солдатские книжки. Убедившись в подлинности документов, козыряли на прощание.

Тимофей Романцев выехал на улицу Дзержинского, заметил патруль, остановившийся на пересечении улиц и проводивший его долгим заинтересованным взглядом. Судя по спокойствию патрульных, его персона опасений у них не вызывала. Удивить могло лишь то, что серьезный автомобиль эксплуатировал младший офицер – весьма, с их точки зрения, несолидный чин.

Капитан Романцев прокатил мимо Главного управления контрразведки «СМЕРШ» и, сбавив скорость, повернул на Замоскворечье. Среди величавых зданий, служивших в прежние годы доходными заведениями, выделялось пятиэтажное строение из массивного камня в основании, облицованного крупной гранитной квадратной плиткой.

Фасад с широкими дубовыми дверями, выкрашенными в темный цвет, у входа ни таблички, ничего такого, что могло бы указывать на размещавшуюся внутри организацию. Именно здесь располагалось руководство Третьего управления.

Махнув перед охраной удостоверением, капитан скорым шагом вошел внутрь, прошел мимо барельефов, вытесанных из белоснежного мрамора. Мельком глянул на свое отражение в большом зеркале, стоявшем с правой стороны от лестницы, и, не сбавляя шага, поднялся по широким ступеням. Вошел в небольшую приемную Утехина, залитую ярким светом, и спросил секретаря, совсем молодого белобрысого лейтенанта лет двадцати:

– Полковник Утехин у себя?

– Да, входите. Он ждет вас.

Распахнув дверь, Тимофей вошел в кабинет, в котором кроме самого Утехина находились еще трое. Напротив Утехина, сидящего за столом, располагался сухощавый мужчина с костистым усталым лицом в немецкой полевой форме, обутый в добротные офицерские сапоги. Соседний с ним стул занимал переводчик отдела старший лейтенант Герасимов. Немного в стороне, уперев взгляд в спину немецкого офицера, с невозмутимым спокойным лицом стоял офицер охраны, предупредительно держа ладонь на расстегнутой кобуре.

– Товарищ полковник, разрешите?

– Проходи, вовремя подошел, – сказал Утехин, – давай, присаживайся. Тут у нас интересный разговор разворачивается. Думаю, тебе будет очень полезно услышать. Очень любопытная личность к нам в плен попала. Такой подарок не каждый день случается.

Тимофей сел у стены, где аккуратным рядком стояли свободные стулья.

– Ваше имя, звание и должность? – спросил Утехин у немецкого офицера.

Переводчик быстро перевел. Немец уверенно отвечал, глядя прямо в лицо полковника.

– Сказал, что мы должны обращаться к нему согласно Женевской конвенции о военнопленных от двадцать девятого года.

– Обращения, значит, хорошего захотел, а они к нашим военнопленным относятся хуже, чем к скоту… Переведи ему: если он начнет капризничать, будет немедленно расстрелян.

Старший лейтенант Герасимов уверенно перевел. Романцев с интересом наблюдал за реакцией военнопленного. Сглотнув, тот спросил:

– Versprechen Sie mir, dass ich am Leben bleibe?[2]

– Wenn Sie ehrlich zu mir sind[3].

– Gut[4]… Diente in der vierzehnten motorisierten Infanteriedivision, Kommandant des dreiundvierzigsten Regiments. Ich heiße Erich Koch[5].

– Предположим, что он и есть командир сорок третьего полка Эрих Кох. Но тут возникают вопросы. – Полковник Утехин открыл папку, вытащил из нее небольшую фотографию и положил ее перед немецким офицером. – Переведи, узнает он эту фотографию?

Старший лейтенант Герасимов энергично перевел, выговаривая каждое слово. Пленный полковник посмотрел на снимок. В какой-то момент его беспристрастное лицо дрогнуло, выразив сожаление, после чего вновь приняло равнодушное выражение. Едва кивнув, офицер заговорил, глядя на переводчика.

– Он сказал, что знает эту фотографию, она принадлежит ему.

– Все так, – согласился Утехин, – потому что эта фотография находилась в его полевой сумке… А теперь спроси у него, что это за человек на снимке, перед которым он стоит навытяжку? И откуда такая любовь к этому снимку?

Выслушав перевод, пленный офицер едва улыбнулся и коротко ответил:

– Das ist Vizeadmiral Canaris[6].

– Продолжим дальше. А знает ли он, какую должность совсем недавно занимал Канарис в Третьем рейхе?

Старший лейтенант перевел. Пленный немецкий полковник ухмыльнулся правым уголком рта и коротко ответил:

– Natürlich. Zuletzt leitete Vizeadmiral Canaris den militärischen Nachrichtendienst Abwehr und war sein unmittelbarer Vorgesetzter[7].

Следовало отдать должное выдержке полковника: Утехин натолкнулся на холодный, ничего не выражающий взгляд. Оба были разведчиками, характеры настояны на одних и тех же дрожжах и замешены на одинаковой закваске. Понимали друг друга по паузам, по недоговоренным фразам. Скорее всего, это был даже не допрос, а интеллектуальный поединок – кто кого перехитрит.

Полковник Утехин поправил стопку бумаг, углами выпиравших во все стороны, и задал следующий вопрос:

– Вы кадровый разведчик?

– Natürlich[8].

– Почему вы попали на фронт? – спросил Утехин. – У Гитлера так плохо с резервом, что он стал отправлять на передовую даже профессиональных разведчиков?

В какой-то момент взгляд Утехина сделался колючим, в голосе прозвучала откровенная недоверчивость: а что, если это всего лишь какая-то хитроумная операция немецкой разведки, преследующая дальнюю цель?

Эрих Кох холодно выслушал перевод, затем заговорил тем же леденящим тоном.

– Он говорит, что ему еще повезло, – перевел Герасимов. – Другие его коллеги после смещения с должности вице-адмирала Канариса были арестованы за связи с английской разведкой. Полковник полагает, что их уже нет в живых.

– И что вы думаете обо всем этом?

Пожав плечами, полковник отвечал:

– Hier ist alles sehr klar. Kaltenbrunner und Shelenberg haben ihr Ziel erreicht. Gemeinsam zerstörten sie ihren Hauptrivalen. Und sein ganzes Erbe wird mit der Zustimmung des Führers geteilt[9].

– Ваша должность и обязанности в Абвере?

На острых скулах полковника проступил легкий румянец – единственное свидетельство того, что разговор давался ему нелегко. Выслушав вопрос, он заговорил, осторожно взвешивая каждое слово:

– Ich war einer der Abgeordneten in der zweiten Abteilung der Abwehr. In meiner Aufgabe war ein Analyst, sowie die Umsetzung der Bindestriche zu überwachen. Ich musste auch an der Bildung von Sabotagegruppen für besonders wichtige Operationen teilnehmen[10].

Со следующим вопросом полковник Утехин не торопился, это входило в тактику допроса. Он вообще был сторонником затяжных пауз: старался заставить допрашиваемого понервничать. Задавал вопросы, не относящиеся к теме, а когда арестованному казалось, что топтание вокруг опасного места завершено, вновь возвращался к главному вопросу.

Переиграть полковника Утехина было невозможно. В управлении он считался мастером допроса, но сейчас перед ним сидел такой же кадровый разведчик, прекрасно знавший стратегию допроса, возможно, уже затеявший с ним собственную игру. Если это не так… тогда как же объяснить его откровенность?

– А вы знаете, что здесь вас ожидает высшая мера? Вы уже не солдат, исполняющий приказ своего начальства, вы – яростный и непримиримый враг, которого следует уничтожить. Вы проводили на оккупированной территории политику террора, а это военное преступление. Вы не военнопленный, вы – военный преступник.

Ловушка захлопнулась. Игра в откровенность закончилась. Похоже, Кох даже сам не понял, как загнал себя в угол. Психологическое воздействие состоялось.

Некоторое время полковник Кох молчал, справляясь с эмоциональной встряской, затем не без труда разлепил плотно сжатые губы:

– Sie haben mir das Leben versprochen[11].

– Die Situation hat sich geändert[12].

– Mir ist es egal, macht mit mir, was Sie wollen. Ich habe immer Deutschland gedient, nicht der Führer. Hitler führt das Land in eine Katastrophe[13].

– Понятно, – выслушав перевод, невесело протянул Утехин. – На Восточный фронт вас перевел Кальтенбруннер?

При упоминании о Кальтенбруннере полковник Кох слегка поморщился и отвечал с некоторой брезгливостью, не укрывшейся от Утехина.

– Ja, es ist er. Vizeadmiral Canaris nannte ihn einen Affen mit langen Armen. Ohne den Schutz des Führers wäre er nicht in der Lage gewesen, solche Höhen zu erreichen[14].

Профессионал в нем был растоптан. Перед ним сидел обыкновенный слабеющий человек в грязной полевой офицерской форме, раздавленный и униженный, жаждущий мести, испытавший горечь разочарования и тяжесть унижения. Мундирное сукно заметно обветшало, перепачкалось; темно-зеленый воротник – в крупных багровых пятнах, там, где были погонные и петличные знаки по роду войск, теперь виднелись небольшие дырочки с неопрятно свисавшей бахромой. Алюминиевые пуговицы поблекли, затерлись и едва держались на тонких черных нитках. От прежнего полковника осталась только прямая спина.

В тщательно построенной «обороне» полковника Коха образовалась значительная «брешь». Утехин непременно ее использует. Следует сыграть на ненависти и возможности хоть как-то отомстить своим противникам, пусть даже руками своих врагов.

Полковник Утехин продолжал:

– Кальтенбруннер в последнее время готовил какие-то серьезные диверсии против Советского Союза? Только не нужно отпираться и делать вид, что вы ничего не знаете. Вы не последний человек в управлении и должны были об этом слышать.

Взгляды присутствующих были устремлены на полковника. Перешагнув черту, отделявшую предательство от долга, он относился к своей судьбе равнодушно. Единственное, что в нем еще подпитывало остаток сил, была месть. Кто-то же должен ответить за унижения, что выпали на его долю в последние месяцы.

Под скулой у полковника Коха просматривался багровый широкий рубец, наспех заштопанный, криво уходящий под поднятый воротник. Не иначе как осколочное ранение – просто чудо, что раскаленный кусочек металла не распорол ему горло.

Служба на Восточном фронте не прошла для него бесследно. За это время он многое успел передумать. Обстреливаемые минометами траншеи – это не парадные марши на Александерплатц.

В бледно-голубых глазах Коха блеснула решимость – ему было что сказать.

– Kürzlich in der Abwehr, für mich lief nicht alles gut… Ich wurde aus den Fällen entfernt. Ich habe keine wichtigen Entscheidungen getroffen. Vor kurzem gehört gehört, über die Operation von Friedrich. Aber was es ist, weiß ich nicht. Aber ich kann über eine Gruppe ziemlich genau sagen. Es wird von Hauptsturmführer Stolze angeführt[15].

– С чего вы так решили? – спросил полковник Утехин, в упор посмотрев на Коха.

Говорил тот быстро, старший лейтенант едва успевал переводить:

– Когда я уже садился в поезд, то вспомнил, что позабыл в кабинете на столе семейную фотографию. Оставлять ее в управлении я не пожелал: то, что для меня дорого, для других всего лишь клочок бумаги. Ее просто швырнут в мусорную корзину. Чтобы этого не произошло, я сошел с поезда, вернулся в управление и забрал снимок… Когда я подходил к Главному управлению имперской безопасности, то увидел удалявшегося от здания гауптштурмфюрера Штольце.

Полковник Утехин внимательно выслушал перевод, после чего сдержанно заметил:

– Вы многим рисковали, когда решили вернуться обратно. Вы ведь должны были находиться со своей частью, не так ли?

Старший лейтенант перевел:

– Да, это так. Мне пришлось догонять свою часть. Но моего отсутствия никто не заметил… Хотя, думаю, если бы состоялся трибунал, то меня все равно отправили бы на Восточный фронт. Куда-нибудь в штрафную роту… Хотя, если разобраться, сейчас весь Восточный фронт – штрафное подразделение.

– И где же эта фотография? При вас ее не было.

– В блиндаж, в котором я проживал, попал снаряд, вместе с фотографией были уничтожены все мои личные вещи. Мне повезло, я вышел из блиндажа за несколько минут до попадания.

– Что за человек этот гауптштурмфюрер Штольце?

– Он – лучший в своем деле, – продолжал переводчик, стараясь сохранить интонации Коха. – Во всяком случае, более инициативного, дерзкого и везучего человека я не встречал за все годы службы.

– При каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

– Когда-то именно я готовил его к военной экспедиции в Югославию в апреле сорок первого, отобрав среди многих претендентов. И я не ошибся: там он сумел проявить себя наилучшим образом. А еще он один из любимчиков Кальтенбруннера, обергруппенфюрер поручает ему самые ответственные и самые рискованные задания. Уверен, что и в этот раз задумано нечто особенное.

– Куда именно он мог направиться?

– На Восточный фронт. Но куда именно, мне неизвестно.

Старший лейтенант Герасимов перевел слова полковника Коха и в ожидании посмотрел на Утехина. Беседа получалась вязкой, не такой, как планировалось поначалу. Создавалось впечатление, что пленный чего-то недоговаривает. Его следовало как-то разговорить, сыграть на доверительности. Прием простой, но срабатывает всегда.

– Подумайте, полковник… Вы ведь давно работаете в аналитическом отделе. Если я не ошибаюсь, именно ваш отдел принимал участие в операции «Наказание». А под некоторыми наиболее важными документами стоит ваша подпись, – спокойно заметил полковник Утехин. – Мы подготовились к нашему разговору.

Прежде чем оккупировать Югославию в апреле сорок первого года, в один из районов Белграда Абвер высадил диверсионную группу, которая должна была поддерживать удар немцев, следующих из Южной Австрии. От действий диверсантов погибло много гражданского населения. Разработка оперативного плана находилась в ответственности 2-го отдела, а отвечал за него лично полковник Эрих Кох.

Тонкие губы Коха тронула легкая усмешка.

– А вы, я вижу, хорошо осведомлены.

Выслушав перевод, Утехин невольно хмыкнул:

– Переведи ему вот что… пусть не забывает, куда он попал. Наводить о нем справки мы начали еще задолго до того, как у нас оказалась его фотография с Канарисом. Так что нам многое известно из его личной жизни.

Пленный офицер скупо улыбнулся и произнес короткую фразу.

– Он сказал, что в отделе работает не он один. Людей там много.

– Все так, но мои источники утверждают, что вас весьма ценит руководство за аналитические способности, – возразил полковник Утехин. – Нам известно, что в августе сорокового вы вместе со штабной ротой «Бранденбург-800» выезжали в Бельгию, где готовили операцию по вторжению в Англию. Мы можем передать вас английской разведке, она наверняка захочет выяснить все подробности. Не уверен, что вам удастся выбраться от них живым… Мы же, в свою очередь, даем вам шанс уцелеть.

Полковник Кох терпеливо хранил молчание, тщательно обдумывал решение. Торопить Утехин не хотел – пусть все взвесит. Поднявшись, он подошел к окну, распахнул форточку, впустив в комнату звуки улицы: гудки автомобилей, приглушенные расстоянием; чей-то громкий разговор едва ли не под самыми окнами. Городская жизнь протекала обыкновенно, как если бы не было войны. И только суровый окрик патруля, несшего дежурство поблизости, заставил вернуться к действительности.

Полковник Утехин выпустил наружу упругую струю табачного дыма и захлопнул фортку. Реальность возвращалась, раздаваясь шагами в гулком коридоре старинного особняка. Полковник Утехин вернулся за стол, воткнул недокуренную папиросу в пепельницу и выжидающе посмотрел на пленного немецкого разведчика.

– Мне очень не хочется, чтобы своим молчанием вы осложнили себе жизнь. Итак, я вас слушаю!

Полковник Кох вдруг быстро и сбивчиво стал говорить. Старший лейтенант Герасимов не перебивал, лишь одобрительно качал головой, а когда немец наконец умолк, перевел:

– Он согласен идти на сотрудничество. По его предположению, группа Штольце должна направиться куда-то в белорусском направлении, именно там сейчас идут основные бои. Аналитический отдел прогнозирует, что боевые действия будут развиваться там и дальше, принимая острую форму. Очевидно, перед Штольце поставлена какая-то серьезная задача. Но какая именно, сказать сложно.

– Каков уровень подготовки группы? Насколько это может быть серьезно?

Старший лейтенант Герасимов тотчас перевел и, дождавшись ответа, посмотрел на Утехина:

– Он сказал, что во многом группа Штольце помогла выиграть войну в Югославии. Таким же удачным образом она проявила себя и в Польше… Гауптштурмфюрер Штольце всегда работает в ключевых местах, которые позволяют решить исход войсковой операции. Он не исключил, что группу Штольце направят в Белоруссию, чтобы каким-то образом повлиять на стремительное продвижение русских войск, а может быть, даже на исход сражения.

– Ого, куда хватил! – невольно ахнул полковник Утехин. – А не высоко ли он берет? А для чего тогда армия и командующие фронтами? Переведи ему это.

Повернувшись к полковнику Коху, старший лейтенант перевел.

Губы пленного тронула снисходительная улыбка. Он откинулся на спинку стула, дисциплинированно положил широкие ладони на колени и принялся выговаривать каждое слово. Герасимов перевел:

– Он сказал, что сражения не всегда выигрывают армии и их командующие. Важно знать правдивую информацию о расположении войск, о направлении главного удара, именно в этом случае можно провести свою контригру. Не исключено, что группу гауптштурмфюрера Штольце направили для получения достоверной информации о направлении главного удара русских. В последнее время Гитлер не доверял Абверу, слишком много за ними числится промахов. Где он будет добывать эту информацию, сказать сложно. У него слишком высокая квалификация, он может организовать нападение на штаб и захватить документы. А может организовать нападение на командующего и захватить документы предстоящего наступления. Вариантов здесь может быть множество.

– Уведите его, – распорядился Утехин.

Полковник Кох расслабленно улыбнулся, давая понять, что холодные стены и сумрак казематов ему будут куда милее, чем залитый светом кабинет полковника, и, сложив руки за спиной, вышел. Следом за ним, держась на некотором расстоянии, двинулся караульный.

– Твое мнение? – спросил Утехин у Тимофея, когда они остались вдвоем.

– Готовится что-то серьезное, просто так этого Штольце не отправили бы. Матерая сволочь!

– Все так, большая удача, что у нас в руках оказался этот Кох.

– А как он попал в плен?

– Полк, которым он командовал, попал в окружение. Им было предложено сдаться, однако они попытались прорваться через двойное кольцо. В первый же час полегло восемьдесят процентов личного состава. Коху повезло, он остался в живых… Наши разговоры с ним не закончились, они только в самом начале. Понятно, что он знает больше, чем говорит. Через него прошло немало агентов, и многие из них сейчас скрываются у нас в тылу. Мы должны их всех нейтрализовать. Но сейчас наша главная задача – выловить этого Штольце с его командой. С женой встретился?

– Да.

– Что-то ты какой-то невеселый. У вас там разлада нет? А то знаешь, как в семейной жизни бывает…

– Все в порядке, товарищ полковник, – бодро отвечал Тимофей. – Наговориться уже успели.

– Это хорошо, что успели, – охотно согласился Утехин. – Не буду ходить вокруг да около, говорю откровенно: хочу, чтобы ты выехал на место, куда предположительно должен прибыть Штольце со своей командой. Этот гауптштурмфюрер нам очень интересен. У нас есть о нем кое-какая информация, и она всецело совпадает с тем, что рассказал нам Кох. Штольце успел побывать во многих местах, отметился в составе отдела «Бранденбург-800» карательными экспедициями под Курском и Харьковом. При отступлении они проводили карательные рейды в населенных пунктах. Так что если это тот самый гауптштурмфюрер Штольце, то у нас к нему особый счет. Мне бы хотелось, чтобы его поисками занялся ты. Не хочу умалять чьи-то достоинства, но с этой задачей ты справишься лучше, чем кто-либо.