Годы с пумой. Как одна кошка изменила мою жизнь

Джейн шепчет:

– Мы повесили «бегун», чтобы она могла подвигаться за пределами клетки, но при этом ее никто не вел на веревке.

Я не шевелюсь и ничего не говорю. Вайра склонила голову набок. Рот раскрыт, она рычит. Это глубинный, нутряной рык. Зубы блестят, и мое сердце проваливается куда-то в область кишок. Один из передних клыков у пумы сломанный и зазубренный. Она поднимает лапу. У меня нет причин так думать, у меня нет никакого опыта, который подсказывал бы, но я знаю: она меня оценивает. Взвешивает, что я за человек. Страх отказывается прятаться, как ему положено. Он исходит от меня, мощный, как запах тухлой рыбы, как вонь от сыра, залежавшегося на нижней полке шкафа, как смрад от пса, извалявшегося в дерьме. Меня накрыла такая волна адреналина, что кажется, будто кто-то втыкает мне в грудь раскаленные иглы. В ее шерсти я различаю миллионы оттенков серого, коричневого, оловянного и черного. Что я здесь делаю? Не двигаться. Не бежать. Не…

– Давай, пошли!

Джейн хватает меня за руку и внезапно мы куда-то идем. Я что-то булькаю. Вообще я собиралась задать какой-то вопрос, но он потерялся на пути между мозгом и языком. Вайра презрительно отвернулась и движется прочь. У меня нет времени почувствовать облегчение, поскольку пальцы Джейн впиваются в мою руку. Вайра хлещет хвостом. Вдоль спины идет темно-коричневая полоса, которую то и дело прорезают резкие, геометрические тени. Она по-прежнему рычит.

– Когда она хочет погулять, отцепиться от бегуна, – говорит Джейн, пока мы несемся вперед чересчур быстро, – кто-то обязательно должен шагать впереди. Ей нужно, чтобы кто-то ее защищал.

Защищать ее? Разве этому животному нужна защита? Пума уверенно направляется прочь с поляны.

– Надо поторопиться, – бормочет Джейн. – Está bien, chica. Está bien[17].

Не знаю, кого она пытается ободрить: меня или Вайру. Но сосредотачиваюсь на ее голосе. На австралийском говоре. Если закрою глаза, может, проснусь в Сиднее. Джейн подталкивает меня вперед. Только с каждым шагом я приближаюсь не к Сиднею, а к Вайре. Пума оглядывается через плечо, бросая на меня взгляд, исполненный абсолютного отвращения. У меня трясутся руки, так что я оттягиваю рукава, чтобы спрятать ладони. Сосредотачиваюсь на пестром лиственном ковре, который слишком громко хрустит под ногами. Листья сменяются сплетением корней. Потом мы опять поднимаемся под сине-зеленый полог. Снова спускаемся. Я чувствую запахи цветов, смешанные с едкой вонью кошачьей мочи. Веревка Вайры натягивается, дальше пума идти не может, и рык становится громче, как мотор. Звук исходит из живота. Это мне только казалось, что кошка небольшая. Она огромная. Ее спина доходит до верха моего бедра. Лапы размером с тарелку.

Джейн хватает меня за руку.

– Вперед!

Оскар пристегивает веревку Вайры к ремню на поясе. За деревом начинается тропинка, а Вайра стоит на пути, но Джейн не колеблется ни секунды. Она просто идет вперед, будто собирается оттолкнуть пуму, и тащит меня за собой. Джейн так близко, что мои ноздри дергаются от кислого запаха ее пота. Миг назад я таращилась на ворчащую пуму, думая, что ни за что на свете не пройду мимо нее. А еще через миг я оглядываюсь и едва касаюсь бедра в том месте, где ее шерсть потерлась об меня. И вот мы бежим. Я бегу. Вижу вспышку голубого неба, смазанную зелень, но в основном могу думать только о железной хватке Джейн, стиснувшей мою руку.

Двигаться, не останавливаться, не сломать ногу, бежать.

Кровь приливает к ушам, легкие готовы лопнуть. Я не слышу Вайру, но зато слышу, как Оскар с треском бежит по тропе позади меня. Где-то между мной и Оскаром – пума.

Я спотыкаюсь, когда мы добираемся до перекрестка, где растет бамбук и деревья с листьями-веслами. Кажется, лицо у меня горит. Кажется, я и сама горю. Никогда в жизни так не бегала. Я оборачиваюсь, полная восторга. Голова кружится так, будто сейчас оторвется от шеи.

– Она… – запыхавшись, выговариваю я, выдергиваю руку у Джейн и отчаянно пытаюсь рассмотреть, что там, на тропе, но ничего не вижу, кроме группы кустов и спутанных красных и синих лиан, похожих на сосуды вокруг сердца. Я слышу замедляющийся топот: это Оскар. – Она за нами гонится?

У Джейн такие красные щеки, что веснушек не видно.

– Нет! Она просто тоже хочет побегать!

Я слышу шорох. Лапа, розовый нос, навостренные уши. Пума проходит по перекрестку, бросает в нашу сторону один строгий взгляд, скорее беглый, чем хищный. Небольшая часть страха, верхний слой, исчезает. Она не гонится за нами. Я в джунглях, рядом пума, и она за мной не гонится!

Вайра остановилась, смотрит вверх. Оскар тоже останавливается в нескольких метрах позади. Над головой пумы белка. Как английская, только тюнингованная. Шерсть цвета дорожного конуса, а хвост такой, будто она неделю его держала в сушилке в салоне красоты. Зверушка сидит на стебле бамбука, крепко зажав в лапах коричневый орех. Она знает. Глаза у нее широко распахнуты, и взгляд мне знаком. Абсолютный ужас и при этом – надежда. Надежда, что если она будет сидеть совсем-совсем неподвижно, то никто ее не заметит. Однако кончик хвоста Вайры подергивается, как у домашней кошки. Я знаю, что это значит: перышку или блестящей игрушке в виде рыбки, или носку, или чему угодно – хана. Я беспомощно смотрю на белку и пытаюсь передать ей из мозга в мозг: БЕГИ! Капля слюны падает на землю. Вайра задрала голову, глаза ее кажутся больше, чем на самом деле, как у зверя, живущего во тьме. Зрачкам пришлось мгновенно увеличиться, чтобы все увидеть. Белая шерсть на подбородке будто светится, как пятнышко снега. Морда почти зеленая. Я понимаю, что в клетке она казалась не просто маленькой, а раздавленной. Теперь, снаружи, пума словно расширилась и заполнила собой то пространство, которое должна занимать по праву.

Что-то гадко екает внутри, и я осознаю: если бы я поменяла билет, то уже сейчас летела бы назад, в Англию. И через пару недель, наверное, опять сидела бы в каком-нибудь офисе. Пялилась бы на таблицы, открытые на экране компьютера. Листала бы соцсети, новости би-би-си, сайты о путешествиях, где искала места, какие мечтала посетить, сайты для поиска работы, где просматривала вакансии, которые желала занять. А устав все это просматривать, ощутив, как мой мозг будто скрутился спиралью и уполз в темный угол, из которого не может выбраться, я бы тупо таращилась в окно на то, что откроется взгляду. На бледные облака и бетон.

Пума движется так быстро, что застает меня врасплох. Я рассеянная, медленная, будто до сих пор сижу за компьютером. Джейн приходится меня поддержать, она тянет меня вперед, а Вайра запрыгивает на ветку в полутора метрах над землей, прямо над белкой. Веревка ее лишь едва стесняет, и двухметровому американцу, держащему ее, приходится наклониться вперед. Белка рванулась прочь, но Вайре все равно. Она бросается бежать, и единственное, что я могу сделать – бежать впереди. Ей важно не охотиться, а бежать. Здесь можно гоняться за обезьянами, там – за огромными крысами размером с маленькую собаку. Дерево, о которое можно поточить когти, куча листьев, где можно поваляться, стадо диких свиней, блестящий броненосец, который сопит совсем рядом с моим сапогом, и о которого мы все чуть не спотыкаемся. Группа рыжих существ, похожих на енотов (Джейн говорит, что это tejones, которых мы называем носухами, или коати); их около пятидесяти, они прыгают с дерева на дерево, как обезьяны, и бешено пищат.

Я понятия не имею, где мы, как долго будем ходить по лесу, и даже который час. Сейчас моя единственная цель – держаться впереди, рядом с Джейн. Наконец, когда кажется, что я больше не могу бежать и даже идти, у Вайры меняется настроение. Я думала, она радуется жизни. Но теперь она рычит на носух, хлещет хвостом и убегает прочь. Она становится раздражительной. Прямо-таки сварливой. Затем принимается шипеть на Оскара, с размаху ставит лапы на землю, будто ни с того ни с сего возненавидела эти джунгли. Она ненавидит нас за то, что мы привели ее сюда, и Оскара за то, что она к нему привязана. Солнце жарит головы. Я пытаюсь пройти чуть вперед, чтобы держаться подальше от Вайры, но Джейн тянет обратно, и вот я уже так близко к пуме, что слышу ее шаги, ее дыхание. Чувствую затхлый запах шерсти, ощущаю на себе ее взгляд, буравящий мою спину.

– Все хорошо, принцесса, – бормочет Джейн. – Не бойся.

На секунду мне кажется, что это мне. Когда понимаю, что на самом деле она обращается к Вайре, у меня отвисает челюсть. По виду пумы вообще не скажешь, что она напугана. Однако Джейн садится на корточки, приближается к ней, словно ей страх вообще неведом. Вайра беспокойно смотрит вокруг. Мы находимся в густой чаще, на некоем перекрестке. Тропинки скрыты завесой плющей. Мы с Джейн пошли по левой тропинке, не такой заросшей, но Вайра бросает полные отвращения взгляды на другую тропинку, будто не может решить, куда идти. Потом разворачивается, делает шаг к Оскару. Я вижу только спину, распушившийся хвост, напряженный, похожий на змею позвоночник. А мужчина вздрагивает и потихоньку отходит от нее подальше.

Вайра шипит на него, ставит лапу на веревку и рычит.

– Все в порядке, моя хорошая, – мурлычет Джейн, мягко смеясь.

Да у этой женщины крыша поехала! Но она продолжает ворковать, улыбаться и снова ворковать, будто все в норме. Словно пума не рычит на парня, который пристегнут к ней веревкой.

– Принцесса, ты же знаешь: ты можешь выбрать любую тропинку, какую захочешь.

Я задерживаю дыхание. Вайра поворачивает назад. Смотрит на Джейн, стоящую на коленях. И тут с вопросительным взглядом всего лишь издает протяжный, взрывной вздох, еще раз смотрит на заросшую тропинку и выбирает ту, на которой стоим мы. Джейн улыбается и быстро встает. Она снова хватает меня за руку и подталкивает вперед. Через несколько минут мы выходим на полянку. Солнечный свет, проникавший по капелькам, вдруг затапливает собой открытое пространство. У гигантских листьев, раскрытых в виде многоярусных вееров, изнанка темная. Лучи отражаются, удваиваются, утраиваются, как в теплице. Прорехи в листьях кажутся звездами, белыми и далекими.

Я не могу этого по достоинству оценить, даже не замечаю: в ушах все еще звучит эхо рыка Вайры.

Примечания