– Господи, точно склад или лавка старьевщика! – успела произнести Дося, не раз бывавшая на таких складах со своей крестной, разыскивавшей там случайные старые костюмы и уборы для театра.
Глаза детей невольно разбежались при виде всего этого богатства. Чего тут только не было!..
И старая мебель, по-видимому поштучно попавшая сюда в заклад старухе, и старинное зеркало, и мраморный умывальник, и большие картины в рамах, и несколько пар стенных и настольных часов…
Тут же вдоль стены висели теплые шубы, пальто и даже платья, прикрытые от моли тряпками. Несколько самоваров, подсвечников, бронзовых ламп и канделябров – все это стояло на столах и полках, прибитых к стенам комнаты. Сложенные самым тщательным образом ковры и портьеры занимали один из углов.
– А вот и китаец! Видите? И мой любимец мишка тоже. А сервиз в шкафу стоит, после покажу, – весело сказала Лиза, протягивая руку вперед.
Веня с Досей взглянули по направлению вытянутой руки девочки и тут же невольно подались назад от изумления.
На круглом столе, стоявшем посреди комнаты, сидела, поджав под себя ноги, удивительно тонко и натурально выполненная фигурка фарфорового китайца величиной в четверть аршина[5 - Арши?н – русская мера длины, равная 0,71 метра.]. Пестрый халат, длинная коса и удивительные раскосые, бегающие, как у живого существа, глаза – все это было сделано с таким искусством, которое говорило об исключительном таланте создавшего вещицу мастера. Китаец держал в руках прелестные бронзовые часы и как будто прислушивался к их веселому тиканью, в то время как его узкие глазки бегали из стороны в сторону в такт маятнику, а лукавая, все понимающая улыбка так и застыла на фарфоровом лице с выдающимися скулами.
– Вот прелесть-то! – Дося восхищалась прекрасной безделушкой, не сводя с нее глаз.
– А мне этот китаец не очень-то нравится, мишка гораздо лучше, – нежно гладя густую шерсть чучела бурого медвежонка размером с обычную дворовую собаку, отозвался Веня.
– Постойте, постойте, я вам еще кое-что покажу! – польщенная произведенным на детей впечатлением, тараторила Лиза, лавируя среди мебели по направлению к большому черному шкафу, занимавшему чуть ли не добрую треть стены комнаты, и вдруг быстро распахнула его дверцы.
– Вот! Глядите!..
Тут восхищенным взорам Доси и Вени представился расставленный на средней полке действительно роскошный сервиз с нарисованными по фарфору маркизами, в камзолах и жабо, в напудренных париках и в туфлях с бантами. Их дамы, прелестные, юные, были одеты в широкие платья с фижмами[6 - Фи?жма – широкий каркас в виде обруча, вставляемый под юбку для придания ей пышности.], со шляпами на головах, убранными цветами, с нарядными посохами в руках, которыми они пасли прелестных белых барашков.
Тут же, рядом с сервизом, находилось дорогое серебряное пресс-папье[7 - Пресс-папье? – тяжелый предмет, которым придавливают лежащие на столе бумаги.] в виде тонконогой арабской лошади на малахитовой подставке. Казалось, она мчится куда-то вдаль с развевающимися хвостом и гривой.
Эта серебряная вещица была невелика, но чрезвычайно искусно сделана.
– Дай мне рассмотреть поближе эту лошадку, – взмолился маленький горбун, глаза которого так и впились в художественное изделие.
Девочка молча кивнула в знак согласия и, осторожно сняв пресс-папье с полки, подала его Вене.
Тот схватил вещицу обеими руками и стал рассматривать ее со всех сторон, тогда как все внимание Доси было поглощено чудесным сервизом. В надвигающихся прозрачных, голубоватых сумерках мая все эти прелестные пастухи и пастушки на чашках, чайнике, сахарнице и кувшине казались живыми. Их фарфоровые лица улыбались по-настоящему живо и весело, а маленькие белые ягнята, казалось, вот-вот побегут по зеленой лужайке.
Неожиданно и резко задребезжал на всю квартиру колокольчик у входной двери, вмиг нарушив овладевшее детьми очарование.
– Это она… Хозяйка! – испуганно воскликнула Лиза. С побледневшим, испуганным лицом она суетливо заметалась по комнате.
– Что ж вы стоите? Прячьтесь скорее, – зашептала она, вне себя от страха. – В ту комнату лучше всего ступайте… Там ширма… Заберитесь за нее в угол и ждите… Авось снова уедет сегодня… Господи!.. Вот напасть-то!.. Пропала я, как есть пропала! Коли увидит она вас, – со свету меня сживет!..
Слова неразборчиво срывались с губ Лизы, в то время как сама она все еще продолжала бесцельно метаться по квартире, ежеминутно натыкаясь на мебель, то и дело подбегая к шкафу и то открывая, то закрывая его без всякой нужды. А звонок продолжал оглушительно заливаться в передней…
Наконец Лиза схватила Досю и Веню за руки и увлекла их в соседнюю комнату, заставленную не менее первой. Здесь же находилась широкая кровать старухи с целой горой перин и подушек и киот[8 - Кио?т – застекленная створчатая полка или шкафчик со стеклянной дверцей для икон.] с образами, перед которыми догорал огонек лампады.
В углу, за ширмой, куда втолкнула своих друзей Лиза, стоял большой окованный железом сундук, прикрытый ковром.
– Сидите пока что здесь… Нишкните!.. Дохнуть не смейте, не то услышит старуха – беда! – шепнула она им, после чего опрометью кинулась в переднюю, где все так же трезвонил колокольчик.
– Господи, что теперь будет! – чуть слышно простонал Веня; его маленькое сердце бешено колотилось в груди.
– Да ничего особенного и не будет вовсе! – беспечно тряхнув кудрями, шепнула Дося. – Придет и уйдет злая ведьма, а не то спать завалится… Не всю же ночь она будет здесь сидеть. А как уснет, мы и зададим тягу… А знаешь, мне вот нисколько не страшно, горбунок! А совсем даже напротив, точно мы с тобой, как те двое детей из сказки, заблудились в лесу и попадаем в избушку на курьих ножках, к злой Бабе-яге, людоедке, и прячемся у нее в печке… Помнишь, мы вместе с тобой про них читали?.. Занятно, правда? По крайней мере, приключение все же. А я страсть как их люблю, горбунок!
Но Веня, похоже, не находил ничего занятного в «приключении», и одна мысль о том, что Велизариха может обнаружить их убежище, приводила его в ужас.
Вдруг он задрожал и так крепко схватил Досю за руку, что та едва не вскрикнула, и, с трудом выговаривая слова, прошептал:
– Старуха… она вошла… она здесь… уже! Ты слышишь, Дося?
Звонок тем временем смолк… Теперь было слышно, как с грохотом опустился под Лизиной рукой тяжелый крюк на входной двери, и старуха вошла в прихожую.
Глава VII
– Так я и знала! Так и чувствовала! Лентяйкой была, лентяйкой и осталась! Говори, не говори тебе, мать моя, – все едино… Что тебе приказывать, что воду в решете носить, – одно и то же… Опять ковры не вытряхала нынче? Ишь, пыли накопилось сколько… И керосином воняет… Верно, опять у тебя керосинка коптила? Небось, зажгла ее, а сама играть во двор с ребятами побежала? Куда как хорошо! Распрекрасное дело! И потом, сколько тебе раз говорено, Елизавета, чтобы диван с дороги к стенке отодвинула. Каждый раз я натыкаюсь на него и коленкой стукаюсь…
– Да мне одной не сдвинуть его, Аграфена Степановна, тяжелый больно, – в ответ на скрипучий, ворчливый голос хозяйки прозвучал в соседней комнате звонкий, взволнованный голосок Лизы.
– Тяжелый больно! Больно тяжелый! – насмешливо и зло передразнила девочку хозяйка. – Удивительно, какая «принцесса на горошине», подумаешь! Тяжело ей, видите ли, диван с места сдвинуть! А небось забыла, как у себя в деревне и не такую еще тяжесть – почище на себе таскала. Разленилась ты, мать моя, да и ветрена больно стала, вот что!.. Ветер-то у тебя в голове бродит, и заботы нет никакой о том, чтобы хозяйке угодить получше. Вот сейчас опять: стою у двери, звоню-звоню, а она и ухом не ведет… Ей и дела нет, что хозяйка с дачи вернулась усталая, что хозяйка покоя желает…
– А может быть, Лиза и сама уснула, Аграфена Степановна? Мудрено ли? Девочка встает с петухами и целый день на ногах за работой… Мы и то не раз удивлялись с Юрой, как много она работает… – послышался чей-то голос, нежный и тихий, внезапно прервавший речь старухи.
Дося и Веня при первом же его звуке невольно переглянулись в своем уголке за ширмой.
Незнакомый голос невидимой Лизиной заступницы сразу расположил их к себе.
– Кто это? – чуть слышным шепотом спросила горбуна Дося.
Но Веня в ответ только отчаянно замахал руками:
– Что ты! Что ты! Господь с тобой! Молчи уж, молчи, ради Бога… Еще услышит Велизариха, – зашикал он.
Но Велизариха сейчас ничего бы и не услышала. Ее скрипучий голос снова задребезжал, заполняя все углы своими резкими звуками.
– Напрасно, совсем напрасно вы так думаете, милая барышня: работы у моей Елизаветы не больше, чем у другой прислуги, только больно копается она с делами и поэтому кажется, что она с утра до ночи занята. Так-то! А совать носик туда, где вас не спрашивают, не следует… Я бы на вашем месте озаботилась лучше, как бы денежки внести вовремя, к сроку. И мне хлопот меньше, да и вам – неприятностей, – с каждым словом все больше раздражаясь, ворчала старуха.
Нежный детский голос снова зазвучал в ответ на ее слова:
– Аграфена Степановна, милая, да где нам взять денег, когда их нет у нас?.. Или вы думаете, что мы с братом только притворяемся, что мы небогаты? Так ведь, имей Юра возможность заплатить в срок, он бы заплатил, и я бы отвезла вам деньги даже на дачу, а не караулила бы вашего возвращения целыми вечерами у окна только для того, чтобы умолить вас не продавать наши вещи до взноса. Ведь подумайте только: если вы продадите Юрино теплое пальто, которое мы у вас заложили в марте, в чем он будет ходить в консерваторию и на уроки зимой? Или сервиз наш!.. Пропадет сервиз – единственная оставшаяся нам фамильная вещь… Ах, Господи, я и представить себе не могу, как это будет больно и обидно Юре!..
Тут голос девочки дрогнул и прервался. Кажется, она заплакала.
Но на Велизариху переживаемое ее собеседницей горе, по-видимому, отнюдь не подействовало.
– Пальто, говорите, надо? Сервиз фамильный жалко? Не в чем ходить по урокам и в консерваторию братцу будет? Хи-хи-хи… – отвратительно захихикала старуха, словно издеваясь над гостьей. – А кто велит ему, вашему брату Юрочке распрекрасному, кто велит ему в консерватории прохлаждаться да по грошовым урокам бегать, когда он мог бы поступить на место куда-нибудь в банк или контору?.. Слава Богу, с образованием достать работу завсегда и повсюду можно.
– А как же его учение? Его игра на скрипке? Ведь Юра – талант! Ведь у него впереди широкая дорога! Сам профессор сказал, что из него со временем выйдет прекрасный скрипач, – снова взволнованно зазвучал дрожащий голос девочки.
Но тут старуха уже громко расхохоталась в ответ:
– Эх, милая барышня, милая барышня, когда-то еще это будет! А пока ваш братец распрекраснейшим музыкантом сделается, вы с ним с голоду помрете. Много ли эти уроки его вам дают? Небось и сейчас он на уроке, а вас ко мне прислал…
