Орел расправляет крылья
– И что, так и не возьмут учеников, государь? – спросил Аким.
– Да куда они денутся, – рассмеялся тот. – Двое, что в Гусской волости поселяются, уже согласились. А третий пока кобенится. Ну да я его на Урал-камень загнал и повелел все, что ему для мастерской нужно – лес, камень, кирпич, а также хлебный припас и иное всякое – задорого продавать, а за товар его, наоборот, малую цену давать. Годик помучается и обломается.
Аким понимающе кивнул, а потом осторожно заметил:
– А не сбегут?
– А я никого не держу, – усмехнулся государь. – Они мне каждый в сто тысяч рублей обошлись. Раз в двадцать дороже, чем самый дорогой из иных иноземных мастеров… Так что, коль не хотят в моем государстве жить, пущай сие возвернут, а также все те деньги, что я потратил на то, чтобы их со всеми чадами и домочадцами сюда доставить. Да малую толику штрафа, ну всего-то десятую часть от того, что я им положил, заплатят – и скатертью дорога! Потому как я и людишки мои именно на них и время, и деньги тратили, а не на каких других мастеров, что, может, более покладистыми оказались бы. А так оне люди вольные, я их держать не могу.
Аким округлил рот, невольно восхитившись иезуитской хитрости государя. Эвон как мастеров деньгами окрутил, и не вывернешься. Ох зря оне на царевы сто тыщ позарились, ох зря… А с другой стороны – почему зря? Коль все сделают, как государь велит, так и с деньгами будут, и в почете, и в уважении. И чего кочевряжиться-то?
– Ну ладно, Аким, бог с ними. Я к ним Нефеда приставил, окольничего и бывого школьного отрока. Он итальянскому зело обучен и сам парень не промах. Присмотрит, чтобы все как должно делалось и чтобы эти венецианцы не юлили, а свой договор добро исполняли. Ты мне лучше скажи, как там у нас дела с пушечной розмысловой избой. Уже надумал что Дружина?
– Надумал, государь, и зело много. И литье уже разное пробовал, и с самими стволами разными возится, и станки орудийные спытывает. Токмо пока еще до конца далеко. А вот в пищальной избе по образу той османской дюже изукрашенной пищали, что ты из своей оружейной палаты передал, свою пищаль смастерили. У той замок кремневый не дюже надежный был. На седьмом, а когда и на пятом выстреле начинал осечки давать. Наша же – осьмнадцать без всяких осечек делает и только потом грязнится.
Государь довольно кивнул:
– Что ж добро, добро… Токмо осьмадцать мало. И вообще мало, и еще потому, что как такие пищали из твоей розмысловой избы перейдут в большие мастерские, в коих их не столь умелые мастера собирать будут, так у них оне опять на пятом-седьмом выстреле осечки давать зачнут. Так что пусть далее думают. Но главное, ты Дружину поторопи. И помоги ему чем можешь. Стрельцы покамест и из старых фитильных пищалей постреляют. А вот те пушки, о коих я ему рассказывал, нам поскорее надобны. А как там в бронной избе дела?..
Короче, в свои покои Аким отправился уже после того, как вечерня закончилась. Он шел через Соборную площадь, задумавшись и не глядя по сторонам, как вдруг услышал тихий девичий вскрик.
Аким вздрогнул и остановился. Вот те на, едва не наткнулся на двух девушек, что возвращались из собора после вечерни…
– Что ж ты, боярин, идешь и под ноги не смотришь, – укорила его одна из них, что была побойчее.
Аким густо покраснел.
– Прощения просим… задумался. И не боярин я… – промямлил он.
– Не боярин? А кто ж? – тихо спросила другая.
И Аким внезапно почувствовал, как от ее голоса у него мгновенно пересохло в горле. Господи, да что ж с ним творится-то?
– Государев розмысл, – прошептал он. – От государя иду… вот и задумался…
Девушки переглянулись и прыснули. Но одна громко, а другая тихо эдак, в кулачок. И от этого тихого смешка у Акима вдруг сердце забилось так бешено, что ему показалось, еще чутка – и оно вообще выскочит из груди. А девушки, все так же смеясь, обошли его и стали неторопливо удаляться в сторону Боровицких ворот. Аким проводил их растерянным взглядом, а когда они уже скрылись из виду, зло скрипнул зубами. Вот ведь рохля – даже не спросил, кто они и откуда… И как теперь их сыскать? В том, что их непременно надобно сыскать, у него не было ни малейших сомнений.
Следующие несколько дней он мучился. Все валилось из рук. Ранее, в те редкие моменты, когда он появлялся дома, маменька исподволь начинала с ним разговоры о том, что, мол, он нонича человек солидный, с положением, не абы кто, а сам государев розмысл, и потому ему, как человеку солидному и степенному, надобно ужо… Аким сбегал, так и не дослушав. А когда матушка зажимала его в угол, отнекивался тем, что он, мол, человек государев, а эвон и сам государь тоже покамест не женился. Хотя в последние полгода эта отмазка уже не работала, поскольку пошел слух, что государь это проблемой озадачился и сейчас подыскивает себе невесту. Но Аким в последнее время так замотался, что, появляясь в Москве, домой забегал токмо повидаться и тут же мчался далее. Но вот сейчас он и без всяких маменькиных уговоров чувствовал, что готов изменить свой холостяцкий статус… Вот только с кем? Кто она? Откуда? Он и лица-то ее в темноте не разглядел толком. Лишь голос слышал. Голос…
Даже поездка в Тулу вместе с венецианскими стекольных дел мастерами и та не помогла. Он и там был как вареный. Слава богу, в Туле у него уже было добро помощников, а то бы, вот ведь позор, завалил бы царево поручение напрочь. Потому что почти и не слышал, что ему там венецианские мастера баяли…
А по возвращении из Тулы к нему заявился Митрофан. Аким как раз валялся на кровати, закинув руки за голову, и глядел в потолок. Его переполняло отчаяние. Он никак не мог придумать, как отыскать таинственную незнакомку. Несколько вечеров подряд Аким ходил на Соборную площадь и подглядывал из-за угла, не появится ли она снова. Впрочем, что делать, ежели она появилась бы, он, хоть убей, не мог придумать. Ибо подойти к ней и спросить, кто она, откуда, да просто хоть что-нибудь – он бы ни в жизнь не осмелился…
Митрофан вошел, поздоровался и тихо так присел в уголочке. И сидел молча, на Акима поглядывая. А потом вдруг распахнул полушубок и выудил оттуда «царев штоф», глиняную бутыль с царским орлом на боку, в кои в Белкино для царева двора особливые настойки разливали.
– А ну-тко, садись, друг милый, да сказывай, чего это тебя так тревожит…
И спустя час и половину штофа Аким уже жалился другу на свою горемычную жизнь. А тот сочувственно кивал да хмыкал себе под нос.
Утром Аким встал, мучимый легкой головной болью, коей раньше не знал, поелику никогда ранее крепкого зелья не употреблял, и большой стыдобой, так как свои душевные дела и страдания на чужую голову вывалил. А посему он твердо решил выкинуть все эти постыдные мысли из головы и заняться наконец делом. Эвон у него сколько чертежей не разобрано. И упорно пытался на сем сосредоточиться целый день… А вечером отыскал недопитый штоф и, нацедив оттуда остатки в дареную царем серебряную чарку, залпом опрокинул в горло. Но это не помогло…
На следующий день, когда Аким стиснув зубы сидел над чертежами, обхватив руками свою вышедшую из повиновения голову, к нему прибежал гонец от государя и велел через час одеться знатно и быть у ступеней государевых палат. Государь-де куда-то отъехать собирается и велит ему, Акиму, его сопровождать.
Аким мрачно отодвинул чертежи, бросил взгляд в бронзовое зерцало, достал ножни, уныло подправил свою небольшую аккуратную бородку и облачился в нарядный, с шитьем зеленый кафтан и сафьяновые зеленые же сапоги, также даренные государем.
Ехать оказалось недалеко, к Рождественскому монастырю. Их кавалькада, рысью проскочившая через весь Китай– и Белый город, остановилась у добротного тына, окружавшего высокие каменные палаты. Царь повернулся к Акиму и, подмигнув ему, спросил:
– Знаешь, кто здесь живет?
– Нет, государь, – безразлично отозвался Аким.
– Мой гость государев, Никодим Аниканов. Знатный купец. С Англией и Голландией напрямую торгует. В Лондоне и Антверпене свои склады имеет. Двенадцать кораблей его товар из Архангельска в иные края возят. Соображаешь?
Аким кивнул. Он не понимал, при чем тут этот гость государев и вообще зачем его государь с собой позвал. Но ему было все равно.
– А еще знаешь, чего он, на иноземные порядки насмотревшись, удумал? – продолжал между тем государь. – Девок, дочек своих, письму и цифири обучать. Да не только им, а еще языкам разным – аглицкому, голландскому и латинскому с греческим. – Государь хохотнул. Типа, ну взбредет же людям в голову эдакая блажь – баб учить.
Аким слабо улыбнулся в ответ. Его-то какое дело?
– Государь! – Сказать, что Никодим Аниканов был поражен, увидев царя у своих ворот, это значит не сказать ничего.
Он было впал в прострацию, но затем его деятельная купеческая натура взяла вверх, и в доме все завертелось. Мгновенно была нарядно убрана парадная горница, накрыт стол, воям холопского полка, что столпились во дворе и на улице, перекрыв подходы к тыну, также было послано угощение. Тут же были принесены кувшины с водой, тазы и мыло государевой мыльной мануфактуры, поскольку всем уже было известно, что и государь, и все его ближние без мытья рук за стол не садятся, после чего хозяин вместе с именитыми гостями уселся трапезничать…
Стол у купца был богатый, но государь, как, впрочем, и сам Аким, ели мало. Государь по своему обычаю, а Аким тоже… ну и потому, что ему уже давно кусок в горло не лез. Однако угощением хозяйским не побрезговали. От каждого блюда отщипнули по малой толике. А затем государь отодвинул от себя тарелку и, развернувшись к хозяину, подмигнул ему. Он вообще нынче был какой-то шибко веселый.
– Небось, Никодим Трофимыч, все гадаешь, чего это я к тебе нагрянул, а?
Купец слегка побледнел и подобрался.
– Так ведь, государь, чего тут гадать-то… и гадать тут нечего. Токмо ведь корабли-то с товаром лишь по весне из Антверпена возвернутся. Тогда я все недоимки по своему товариству в казну и погашу. Как Бог свят погашу. Ты же меня знаешь!
– Это хорошо, – одобрительно кивнул государь, – да только как же это так получилось, что у тебя эти недоимки образовались-то, а?
Купец побледнел еще более. Глаза его забегали, и Аким ему невольно посочувствовал. Уж он-то хорошо знал, как государь может человека до немочи сердечной довести. И хотя на себе он сего еще ни разу не спытал, но на других людях видел.
– Ладно, Никодим, о сем позже, – сменил государь гнев на милость. – Ты вот мне лучше скажи, правда ли, что ты своих дочерей наукам и языкам всяким учишь?
Купец окончательно переменился в лице.
– Государь! – возопил он. – То бес попутал! На иноземцев клятых насмотрелся и…
– Да не винись ты, – добродушно прервал его государь. – Я тебе то не в вину, а в заслугу ставлю. А знаешь, от умной и ученой бабы и детки дюже умные рождаются?.. Ну ежели, конечно, с мужиком какой промашки не вышло, – добавил он, бросая на Акима загадочный взгляд. – А ты вот что, Никодим Трофимыч, а позови-ка сюда ту из твоих дочерей, коя шибче других в науках сведуща.
Аким удивленно воззрился на государя. По всем меркам, его предложение было почти непотребным. Как это так – незамужнюю девицу да чужим людям на глаза выставлять! Он, конечно, царь, но… Однако купец, вместо того чтобы открыто возмутиться либо иначе выразить свое неудовольствие, сорвался с места и исчез за дверью.
А потом в горницу вошла… она. Аким понял это еще до того, как девушка произнесла первое слово. А уж когда она его произнесла…
Он сидел ни жив ни мертв, не вникая в то, что и на каком языке спрашивал у нее государь. И только любовался нежным овалом ее лица и наслаждался тихим, но мелодичным, богатым грудным голосом. Государь вдруг встал и кивнул купцу:
– Что ж, добро, славно девку выучил. Пусть теперь ее самый главный во всей стране умница – мой государев розмысл поспрошает. А мы с тобой еще чуток о наших делах потолкуем на воздухе. А то я что-то сомлел у тебя в горнице. Жарко топишь…
И Аким остался с ней наедине…
Аким сидел, не зная куда деваться. В голову не лез ни один толковый вопрос. Он вообще не осмеливался поднять на нее глаза. Наконец купеческая дочь, похоже поняв, что, если не взять дело в свои руки, они с господином государевым розмыслом так и просидят все это время, не обменявшись ни словом, тихо спросила:
– И о чем, господин мой государев розмысл, вы меня желали бы спросить?
При звуках ее волшебного голоса Аким вздрогнул, поперхнулся, а затем с натугой выдавил из себя:
– Кха… а… а зачем вы в Кремль приходили, сударыня?
– А я к иноку Чудова монастыря отцу Евлампию хожу греческим языком заниматься, – ничуть не удивившись вопросу, отозвалась она. – Каждую среду и субботу.
Аким едва не подпрыгнул на лавке. Так вот почему его засады не принесли никакого успеха! Он караулил всего-то три дня, а потом уехал в Тулу заниматься венецианцами. Но затем его сердце внезапно сжалось. Она возвращается поздно, а ночью на Москве…
– Одна ходите? – с ужасом выпалил он, наконец-то решаясь посмотреть на нее.
Девушка улыбнулась.
– С подружкой. И с охраной, батюшка четверых своих торговых стражников с нами посылает. Токмо охрана у кремлевских ворот ждет. Их внутрь не пускают.
Аким облегченно выдохнул. Ну это ладно… И вздрогнул. Сегодня ж среда!
– А… нонича опять пойдете? – с замирающим сердцем спросил он.
Девушка вздохнула.
– Ежели батюшка отпустит. Подружка прихворнула. А одну он меня боится отпускать… – Она бросила на Акима лукавый взгляд. – Разве что меня кто от кремлевских ворот до самого Чудова монастыря охранить сможет…
Когда они уже ехали обратно, на повороте к кремлевским воротам царь придержал коня и, дождавшись, пока Аким поравняется с ним, наклонился к молодому кузнецу и тихо спросил:
– О встрече-то хоть уговорился?
Аким, пребывающий в розовых мечтаниях, вздрогнул и, внезапно осознав, зачем на самом деле государь ездил к своему гостю Никодиму Аниканову, густо покраснел и еле слышно выдавил:
– Да…
– Вот и ладно, – добродушно усмехнулся государь и закончил: – А на свадьбу – позовешь!
4
«Высокоблагородным воеводам, каштелянам, старостам, державцам, властям земским и городским, а также бурмистрам, советникам, лавникам наших королевских городов и иным всем чинам в. к. Литовского объявляем, что некто Смотрицкий и Борецкий, как они сами себя называют, и некоторые другие из подданных нашего государства сговорившись с подданным турецкого государя, врага христианской веры и нашего, который, нарушив свою присягу, вновь идет на наше государство войной, и у этого же его подданного самозванца, якобы Константинопольского патриарха, который прислал от себя и своего турецкого государя в наши государства шпиона, именуемого митрополитом Киевским, прозываемым Гермоген, в помощь сказанному неприятелю, на гибель нашего государства, уничтожение и пренебрежение власти нашего королевского величества, дерзнули без воли, ведома, одобрения и позволения нашего принять от сего шпиона, поставленного на митрополичью кафедру, свое постановление на другие духовные должности русского вероисповедания. А это все сделано внушениями, советами, помощию, средствами, убеждениями и частными-тайными совещаниями некоторых из среды магистрата и некоторых виленских мещан, а также других наших подданных русской религии, которые часто посылали свои послания к этому обманщику. При большом стечении народа и попов виленских выправляли сказанного Смотрицкого на этот злой умысел, а потом рукоположенного псевдовладыкой, как бы данного от нашего имени и законно утвержденного владыку, ввели в г. Вильну, приняли его, частными складками доставили ему содержание, помогали ему пользоваться принадлежностями присвоенного им титула в церкви и др. местах, с великолепными церемониями и одеждами, ему не свойственными, подчинялись его правлению, приказаниям и теперь его содержат, помогают ему и во всем подражают.
Затем, взбунтовав некоторых других из наших подданных, между казаками и другими людьми разных сословий, в разных местах отклоняют от должного повиновения, склоняют к таким же дурным намерениям и делам с тем, чтобы в случае объявления нашим врагам войны произвести бунт и тревогу и затем, чего Боже упаси, привлекши к себе других (врагов), Речь Посполитую подвергнуть величайшей опасности. Поэтому, заботясь о поддержании нашей королевской власти, хотим и приказываем, чтобы вы, любезно нам верные, разведали, где эти подозрительные люди находятся, и чтоб и они, и названный выше якобы митрополит Киевский, именуемый Гермоген, как шпионы и возмутители республики, не только не были вписываемы в города и местечки, вместе с их сотоварищами, но и чтобы были пойманы, посажены в темницы и по мере своей вины были наказаны, дабы этим загородить дорогу всем шпионам и изменникам Речи Посполитой и предупредить все их враждебные замыслы и уловки.
А чтобы этот наш универсал знали все, повелеваем городским чинам внести оный в свои акты и оповестить в известных местах, исполняя это по своей обязанности и ради нашей милости.
Писан в Варшаве дня 22 марта месяца, лета Господня 1620, царствования нашего польского 32 года.
Сигизмунд король.Александр Гонсевский, референдарий и писарь»[11].Я отложил прочитанный документ и задумался. Неужто будет война с Речью Посполитой? Если честно, я не совсем точно угадал реакцию Сигизмунда III на интронизацию Гермогена в Киевские митрополиты. Сказать, что он пришел в бешенство, – ничего не сказать.
Будь он на моем месте, поляки давно бы перешли границу и сейчас были бы уже как минимум под Смоленском. А то и подходили бы к Москве. На мое счастье у них там полная и абсолютная демократия. Ну как у нас в славные девяностые при Борьке Алкоголике. И потому все попытки их весьма неглупого короля остановить распад государства этого гордого, сильного, честного и явно скрывающего в себе немалый потенциал народа наталкиваются на знаменитое шляхетское «veto». А кварцяное войско[12] у короля слишком мало, чтобы даже думать о войне со мной. К тому же Польша только-только выкарабкалась из крайне неудачной для себя войны со Швецией, за время которой потеряла всю Лифляндию и Ригу[13], и ввязываться в новую войну польская шляхта не шибко хотела. Так что, даже если он заручится поддержкой кого из магнатов, вряд ли собранные против меня силы превысят цифру в десять тысяч солдат. Конечно, Ходкевич громил шведов и куда меньшим числом, но затевать с такими силами наступательную войну… Ну не идиот же он? Или все-таки как раз таки идиот? Тем более что отношения с Польшей сейчас весьма натянутые…
В принципе, к войне я был более-менее готов. Сразу после Южной войны, опустошившей казну, я перестал так же часто, как и в период подготовки к ней, устраивать военные смотры и учения, снизив их периодичность до одного раза в два года. Но два года назад, когда наша «зарубежная церковная стажировка» развернулась вовсю и начала постепенно двигаться в сторону как раз разразившегося нынче скандала, снова перешел на ежегодные смотры. А этой зимой устроил аж два таковых. В начале и в конце зимы.
Это не прошло незамеченным. По стране снова поползли слухи, что царь-де воевать задумал. Народ гадал только – с кем. Шведы пока сидели тихо, поляки вроде как тоже. Отношения с османами также наладились. После смерти Ахмеда I и отстранения от власти его полоумного братца Мустафы новый султан Осман II подтвердил все ранее достигнутые договоренности. Впрочем, это было объяснимо. Идти воевать Русь ему было совершенно не с руки. Османы ведь не крымчаки. У них куда более устроенная армия – с пехотой, с артиллерией, с обозами, так что переться через причерноморские и приазовские степи они будут долго. И если даже выступят в поход весной, то с учетом времени на перевозку войск, на устроение передовых войсковых магазинов, на марш и так далее до первых русских крепостей основной части страны доберутся дай бог к концу лета, а то и к осени. А зимовать в чужой, враждебной стране с крайне недружелюбным населением и с чудовищно растянутыми собственными коммуникациями, да на которых еще будут резвиться казаки и подвластные мне кочевники… Что-то подобное попытался провернуть Наполеон. Его результат можно вывести как стандартный для таких условий. Да и османы уже пытались сунуться в Россию. Еще при Грозном царе[14]. Из почти стотысячного войска едва несколько тысяч назад вернулось. А ведь тогда у них еще были крымчаки, да и казанские и астраханские татары тогда тоже вроде как были еще не прочь перекинуться на сторону османов…
А сейчас? Максимум, на что он мог рассчитывать, это выкинуть меня с побережья Черного моря. Но, как теперь уже стало ясно, мое присутствие там оказалось для него довольно выгодным.
Во-первых, сразу после заключения мира я, пользуясь тем, что у меня в Азове и Перекопе сидели крупные гарнизоны, взял донских казачков на короткий поводок, категорически запретив им всякие походы «за зипунами». В то время как запорожцы развернулись вовсю. Зализав раны, сечевое войско под руководством Петра Сагайдачного принялось за старое, взяв сначала Синоп, а затем и Бургас[15]. А города поменьше подвергались набегам и разгромам практически ежегодно. Это вызывало заметный рост напряженности между Высоким диваном и королем Сигизмундом, которая вскоре непременно должна была разразиться крутой разборкой. Вернее, уже не раз разражалась, гетман Станислав Жолкевский вовсю с едисанско-буджакско-турецкими отрядами на границе бодался, но сам султан с основной армией пока еще в дело не вступил. Может, отсутствие войска уничтоженных крымчаков сказывалось, может, какие внутренние дела не пускали, но теперь все шло к тому, что Осман II все-таки ввяжется… Впрочем, если быть до конца откровенным, у моих донцов также рыльце было в пушку. С Дону-то они «за зипунами» действительно более не ходили, но те, у кого так уж чесались на это дело руки, по весне отправлялись в Край и, дождавшись там запорожских стругов, присоединялись к запорожцам. Но официально ни я, ни мои воеводы этого как бы не знали. Так что с меня все взятки гладки. И когда турки, коим про это дело настучали поляки, изо всех сил пытавшиеся отвертеться от войны, выкатили мне претензию, я картинно возмутился, заявив, что все ложь, а если и не ложь, то из дончаков там кто если и был, то – единицы, эвон им как далеко с Дону идти-то, а там у меня все жестко.
Затем пообещал, что даже с этими единицами разберусь конкретно и немедленно накажу кого попало, а потом эдак по-иезуитски посетовал, что здесь-де на Днепре у меня крепостенка маленькая, людишек мало, за всем уследить невозможно, а вот был бы в моих руках Озю-Кале… После чего казачкам было грозно, громко (ну так, чтобы в Истамбуле слышно было) и строго-настрого велено более с запорожцами не ходить, и они послушно… перестали приставать к ним в самой крепости, а стали присоединяться к запорожским стругам верстах в трех ниже по течению. Чем все и закончилось… Во-вторых, заметно оживившаяся взаимная торговля начала приносить в вечно пустую казну османского султана кое-какие дивиденды. А торговля в черноморском регионе оживилась весьма шибко, поскольку заметно увеличились товаропотоки, берущие начало аж в Индии и Китае, ранее во многом перекрытые вследствие непрекращающихся войн с Персией. Не говоря уж о караванных путях, проходивших по территории самой Персии, – персы практически напрочь перекрыли турецким купцам Персидский залив, перерезав важнейший торговый путь, известный уже тысячелетия. А после того как Аббас I взял Басру и Багдад, туркам остался только маршрут по Красному морю. Но и там были свои косяки. Во-первых – не до конца замиренный Аден и пираты Сомалийского рога. Как выяснилось, они и в эти времена вовсю резвились в Аденском заливе. И, во-вторых, – португальцы, коим папа Александр VI еще в тысяча четыреста девяносто третьем году даровал все земли восточнее меридиана, проходящего поблизости от Канарских островов. Вот ведь озорник, взял и своей властью разделил весь земной шар между Испанией и Португалией, а остальные, мол, перебьются. Нет, в покинутые мною времена тоже случаются подобные забавы, например, в Штатах есть фирмочки, которые участками на Луне торгуют. Но те хоть знают, что просто лохов разводят. А ведь папа Александр VI был уверен, что это вполне в его воле… Так вот, эти португальцы сейчас обосновались в Индии, по большей части на Гоа (недаром европейцы любят кататься на отдых именно туда – почитай с шестнадцатого века инфраструктура под них затачивалась), еще не ставшей жемчужиной английской короны, и активно подгребали под себя всю торговлю с ней. Оченно напрягая турок с помощью своего довольно мощного флота.
А сейчас мне удалось обойти все эти препятствия с помощью специально организованного под это дело «Персидского торгового товариства», получившего монопольное право на торговлю с Персией с благословения Аббаса I, коему обещано было поставлять в необходимом ему количестве пушки и ружья для войны с турками и узбеками. И первым действием этого товариства было построение торгового тракта, соединившего Волгу и Дон в районе Царицына-городка. В будущем как раз там был построен знаменитый Волго-Донской канал, но при современном уровне развития техники и строительных технологиях этот проект оказался невозможным. Слишком велик перепад высот. Слишком большие объемы воды необходимо перебрасывать опять же на слишком большие расстояния для обеспечения бесперебойного функционирования системы шлюзов. А жаль, жаль…