Книга Призраки урочища страха - читать онлайн бесплатно, автор Любовь Федоровна Нохрина. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Призраки урочища страха
Призраки урочища страха
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Призраки урочища страха

1.3. Кошмар на Пьяной горе

В тот проклятый день Людка Васнецова-секретарь поселковой администрации, здоровенная дебелая деваха с круглым простодушным лицом, на котором поблескивали маленькие раскосые татарские глазки, с утра была сильно не в духе. В глубине души Людка была уверена, что она красавица. Эта ее глубокая убежденность в своей бабьей привлекательности как-то передавалась окружающим, и все в деревне вполне искренне считали ее красавицей, хозяйкой, аккуратисткой. Всех соседей Людка поражала гирляндами белоснежных трусов, которые она развешивала на всех веревках в своем кукольном огороде, и горами булок, что она выпекала для своего длинного, худого, как жердь, и злющего мужика. Серега, по злым намекам комсомольских баб, бил красавицу жену смертным боем и ревновал даже к деду Цвигуну. Но бил умело, синяков не оставлял, с работы всегда забирал ее на старом «Урале». Супружеская пара гордо шествовала к старой колымаге, Серега на виду изумленных баб подавал любимой жене руку, заботливо усаживал в люльку, кутал ножки в выстиранную дорожку, и мотоцикл, глухо кашляя, чихая и треща, вез благородную пару домой.

Сейчас, в общем, незлую Людку переполняла лютая злоба: ей даже дышать было нечем.

Все началось в магазине. Его недавно открыл в конторе лесхоза толстенький веселый грузин из соседней деревни. Приезд машины с продуктами был праздник для умирающей от скуки деревни, и бабы толпой уже с утра заседали в коридоре конторы, делая вид, что не видят злобных взглядов Зинаиды Гавриловны-первой леди деревни, жены директора лесхоза. Маленькая, черная, как обезьянка, с поблескивающими бусинками черных глазок, она славилась среди мужиков своим сволочным и склочным нравом, а баб поражали ее длинные загнутые ногти, унизанные золотыми кольцами. На некоторых пальцах колец было даже по два. Зинаида ни с кем не общалась, мужика своего, маленького, тщедушного и болтливого, держала в черном теле и в ежовых рукавицах. Не варила, не стирала, огород не садила. Мужа ревновала к каждой бабе, возле которой словоохотливый Иван Кузьмич останавливался обменяться мнениями о важных проблемах внутренней и внешней политики и посоветоваться, как правильно распорядиться деньгами, полученными страной от продажи нефти и газа.

Зинаида гордо прошествовала мимо галдящей толпы баб с сумками. Пол под ее каблуками трещал, визжал, скрипел. У занятого Ивана Кузьмича руки до замены пола не доходили, хотя говорил он об этом много и часто. Процедив сквозь зубы что-то вроде «Здравствуйте», первая леди Комсомольска скрылась за некрашеной дверью бухгалтерии.

Людка в тот день удивляла баб ярко – красной шляпой с широкими полями и длинным шарфом, обмотанным вокруг шеи. Эти обновы культурный Серега привез ей из области. Людка была на седьмом небе. Она вдруг почувствовала, каково это быть не только красивой, но и умной, интеллигентной, даже утонченной. Приняв аристократическое выражение лица, умно и строго глядя из-под широких полей красной шляпы, Людка объясняла бабке Цвигуновой, каким шампунем какие места на теле надо мыть. Бабы с почтением слушали Людкины интеллигентные речи, как вдруг ее словно обожгло. Увлекшись, она не заметила как взгляды немногочисленных мужиков, сгрудившихся возле мешков с мукой, устремились к двери, гомон баб присмирел. В воздухе повисло недоброе густое напряжение. От дверей обжигающе холодным насмешливым взглядом прямо на Людку уставились нездешние зеленые глаза Ивановой дочки. Дашка стояла, прислонившись к замасленному грязному косяку дверей и, не отрываясь, смотрела на переполненную восторгом от себя самой Людку. По этим ее ледяным взглядом почувствовала себя Людка просто дурой набитой, смешной, жалкой и грязной. И окружавшие ее бабы, с таким почтением слушавшие обладательницу многих белых трусов, вдруг почувствовали то же. Возле нее вдруг образовалась пугающая пустота. Сама не зная как, добралась она до дома, обливаясь жгучими от стыда слезами, сорвала и сожгла красную шляпу. Перепуганный Серега попытался, по привычке, сунуть жене под нос кулак или ткнуть под ребро, но та с таким остервенением заорала на него, так люто рванула повешенную недавно с такой любовью занавеску с оборочками, что озадаченный мужик сделал вид, будто у него неотложные дела и быстро ретировался из дома, еще долго оглядываясь в изумлении на синие с белым наличники чисто блестящих окошек родного дома.

С тех пор и появился у Людки враг. Злоба, душившая ее, не проходила. Секретарша металась в своем маленьком кабинете, обдумывая самые страшные планы мести. И тут в дверь, согнувшись, и зашел папаша Дашки Иван Вырин – еще не старый, и симпатичный мужик, редко навещавший вместилище власти.

– Где глава? – угрюмо спросил он, вешая на гвоздь богатую соболью шапку, не вязавшуюся с облезлым драным кожухом, залапанным подозрительными бурыми пятнами, и с жарой стоявшей на улице.

– А чего тебе? Зачем? – буркнула Людка, убирая грязную тряпку, закрывавшую покрытое пылью окно монитора новенького компьютера, присланного по разнарядке из области. Компьютера Людка боялась до смерти, он ей даже ночью снился. Юрка-кочегар местной котельной, и по совместительству программист, объяснил ей, что даже выключенный из сети компьютер работает, и показал мигающие в углу часы. С тех пор ей казалось, что вредная машина хитро следит за нею красным глазом и насмехается. Вот и завесила находчивая Людка злобную новинку грязной тряпкой. Аккуратность Людки на рабочее место не рапостранялась, здесь она не обязана была убирать – мыла здесь полусумасшедшая бабка Марья, твердо верившая, что в компьютере живет злой дух. Потому она, входя в Людкин кабинет, крестилась и зачем-то плевала в угол.

– Где власть, дура? – неожиданно рявкнул Иван.

Спорить с этим страшноватым бугаем, в общем – то неробкая Людка, которая боялась только своего Серегу, не стала.

– Пьет он, День пограничника через месяц. Это святое! А участковый в отпуске. Нету власти.

Иван как-то по-детски вздохнул и сел на тревожно скрипнувший под ним стул.

– Плохи дела, – он потеряно посмотрел на Людку, – Нехорошие дела в тайге. Нехорошие. Скажи Сереге, если что, пусть вызовет милицию и прочешет Пьяную гору. Вот по этому номеру позвонить надо. Скажешь, что телефон Вырин Иван дал и помочь просил. Да не потеряй номер, корова! Беда в тайге.

Он говорил, захлебываясь, странные жуткие слова, выплевывая их, остервенело со страхом и злобой. Обалдевшая от страха Людка, охваченная непонятной жутью, не сводила глаз с угрюмого звероватого мужика. Иван встал, сунул ей замасленную бумажку и, задев головой дверной проем, вышел, забыв закрыть за собой дверь. Больше его в деревне никто живым не видел.

Через несколько дней, волоча перебитую ногу, прибежал к дому его пес Сокол, долго уныло и страшно выл под окнами, весь взъерошенный с вставшей на дыбы шерстью, Из оскаленной морды шла пена, острые уши прижаты, ухо разодрано до половины, бок в крови. Людей к себе не подпускал, но так страшно выл под окнами, что Серега, которого оставшаяся за всю сельскую власть Людка притащила к пустому дому Ивана, пристрелил пса и долго молчал, глядя на его худое ободранное туловище. Вот тогда, покрутив бумажку, оставленную ей Выриным, он и велел ей по рации вызвать милицию. Людка сама не помнит, что молола по той рации. В милиции решили, что село, по меньшей мере, захватили террористы, так она выла и причитала.

Село было совсем не маленьким, но заброшенная деревушка в далекой тайге давно была забыта людьми и богом. Деревня быстро приспособилась к новым временам. Те, кто приехали сюда в благословенные советскиегода, либо быстро испарились, прихватив с собой немудреное имущество, а заодно и технику богатого леспромхоза, либо тихо спивались, проклиная все новое и взахлеб вспоминая ящики тушенки и сгущенки, бдительно распределяемые предприимчивым профкомом. С годами ящиков в разговорах становилось все больше, речи злее, а жизнь этих выброшенных на обочину людей все тоскливей и беспросветней. В деревне процветали старожилы. Их было не так уж мало. Десятка два добротных рубленых домов, огороженных плотным нерусским забором, за которым захлебывались лютые псы, вызывали зависть, стояли трактора и косилки, поблескивали неизвестно откуда и зачем появившиеся, невиданные раньше иномарки.

Кормила тайга. Неласковая к чужим, она щедро одаривала тех, кто умел жить по ее законам. Летом заготавливали дорогой кедр, травы, драли кору, возили, собирали редкостную и ценимую на вес золота в городе смолу-живицу, потихоньку мыли золотишко. Зимой охотились на пушного зверя, продавали к новому году заезжим коммерсантам, которых становилось все больше, новогоднюю ель и пихтовую лапку, круглый год валили кедр, сосну, и машинами те же коммерсанты за хорошие деньги забирали все это добро. Богатеющие горожане строили дорогие коттеджи, и леса было надо много.

Начальство Комсомольск не навещало. Зимой сюда на новомодных машинах не попадешь, летом иногда добиралась власть на вертолете. Привозили припасы, продукты, При виде странных, черных фигур местных жителей, подталкиваемые темными, настороженными взглядами, приезжие торопились скорее уехать и быстро исчезали в черном чреве вертолета, облегченно захлопывая за собой дверь.

* * *

Наряд милиции прибыл на удивление быстро. Из вертолета лихо выпрыгнули человек десять милиционеров. Командир их не без интереса выслушал сбивчивый Людкин рассказ, периодически прерываемый невнятными бормотаниями и протяжным воем секретарши, и потребовал проводника. Людка, проклиная всех и вся, заметалась в панике. В слепой и отчаянной надежде на мужика она ринулась к Петровичу, всенародно избранному на высокий пост главы Комсомольской администрации. Мать Петровича, увидев ее, только безнадежно покачала головой. Сам глава, нежно обняв огромную, почти полную стеклянную бутыль с отливающей янтарным светом медовухой, с неудовольствием посмотрел на нее мутным горьким взглядом и тупо качнул головой, на которой густой щетиной торчали черные, жесткие, как конский хвост, волосы, где запутались в полной неразберихе сено, перья, кусочки бумаги. Он пил уже не первый день и, судя по всему, до конца было еще далеко. Петрович, пришедший в полное отчаяние от безысходной судьбы и одолеваемый высокими и трагическими мыслями, крепко подогретыми крепчайшей медовухой, отмахнулся от воющей Людки, нежно обнял пузатую бутыль и глубоким, красивым голосом вдохновенно запел: «На границе тучи ходят хмуро…» Обозлившаяся заместительница сразу поняла, что рыдать и биться о стены – только зря тратить время и силы. «Ладно, сволочь, – шагая домой, думала она, – пропьешься – я тебе устрою День пограничника!» Она метнулась за советом к мужу. Тот безразлично выслушал ее вопли, повернулся к ней спиной и очень, очень далеко послал и ее, и Петровича, и некстати явившихся ментов. О том, что это он и велел жене вызвать милицию, Серега как-то забыл. У него не заводился, по неизвестной причине, только купленный мотоцикл, и ему было не до государственных проблем. Тут Людка просто озверела, она заорала не своим голосом и залилась слезами. Серега, опомнившись, понял, что вместо ужина будет у него и на первое, и на второе, и на десерт опухшая и злобная физиономия жены и посоветовал ей обратиться к Деминым. Они охотники, тайгу знают и не робкого десятка. «А вообще, – равнодушно утешил он Людку под конец, – никто туда не пойдет. Дураков нынче нет! Не под пистолетом же погоните – времена не те!»

Людка бросилась к известной в деревне семье Деминых, состоящей из одних мужиков – охотников. Но те, угрюмо, не глядя на нее, отказались. Они, все трое знаменитых медвежатников, стояли посреди избы, угрюмо хмурясь и глядя в сторону. Огонь гудел в маленькой грязной, давно не мазаной печке, отбрасывая причудливые тени на небеленые стены избушки старого Наума – самого умного и хитрого из всех людей, которых Людка встречала в своей жизни. Похожий на медведя, кряжистый, обросший согнутый старик все время молчал, перебирая желтыми от домашнего самосада руками. Умно и хитро поблескивали маленькие, глубоко посаженные глазки. Наум молчал, и все трое не знали, что сказать обозленной и доведенной до крайности Людке. «На Пьяную гору мы не пойдем, – пряча глаза, пробормотал, словно извиняясь, бывший одноклассник Людки Левка Демин, угловатый нелепый парень, со слезящимися глазами и огромными руками. – Мы не пойдем, – не проси. Говорили Ивану: не ходи, темно там, нехорошо. Не послушал. Сколько мужиков там пропало – так как же: умнее всех хотел быть!» Злые слова падали как камни, скрывая страх и растерянность людей. «Они боятся!» – изумилась Людка. Кого и чего могли бояться эти привычные ко всему мужики, каждый из которых один ходил на медведя, месяцами пропадал в тайге, и на совести каждого из них, как шептались в деревне, было не так уж и мало крови. По весне вытаивали на обочинах лесных дорог подснежники, так с жутковатой иронией окрестили местные жители трупы людей, сгинувших в зимней тайге. Золотишком ли промышляли, просто ли зашли погулять и подышать свежим воздухом, кто знает. Только никто не искал этих бедолаг. Злые языки шептали, что не только на зверя хаживала эта тройка охотников. И что встретиться с ними в глухой тайге не радостно для одинокого заезжего человека.

«Попей-ка чайку», – вдруг сказал старый Наум и встал, распрямив могучие плечи, – попей». Старик, вышел, показывая, что разговор окончен. Мужики засуетились, заваривая Людке горячий чай в старой оббитой кружке. Теплый мягкий аромат наполнил избушку. «Нет, – отодвинула та кружку, – Чаю мне от вас не надо. Чай я и дома попью. Скажите, хотя бы чего боитесь». Мужики переглянулись.

«Это ты с чего взяла-то? – пробормотал Леха. – Ишь ты какая, боимся! Ничего мы не боимся» «Ничего только дурни вроде тебя не боятся, – вдруг промолвил Михаил, вечно озабоченный, хмурый и неторопливый. – Должны ребята знать, с чем дело имеем. Пропадут там. И автоматы не спасут. А я греха на душу не возьму. Расскажите им».

«Да что рассказывать-то! – ахнул Леха, – Кто знает-то, что там в той дыре проклятой деется!» Пьяная гора пользовалась очень нехорошей славой. Место было как место. Большой черный овраг, протянувшийся километра три. Поляна, осыпь каменистая, скалы. По дну оврага бежал ручей с удивительно чистой и вкусной водой. По склону росли тихие рябины, осенью усыпанные красными гроздьями ягод. Зимой эти гроздья пламенели на чистом, серебристом снегу, выделяясь яркими пятнами среди вечно мрачных пихт и елей. Место и тогда было страшноватое. Спустишься сюда водички попить, или отдохнуть. И начинает мерещиться, будто кто-то из темной чащи таежной смотрит на тебя странным завораживающим и недобрым взглядом. Оторопь брала ничего не боящихся таежников. И еще говорили, что, будто стоит задержаться здесь, как начинает тебя кто водить по тайге, и голосок такой страшненький, сладенький уговаривает, будто плачет кто в лесу, ребенок не ребенок, тоненький голосок, девичий, жалобный. Только жуть от него такая берет, что второй раз редко кто возвращался водицы сладкой попить. А вода целебная была. Говорят, кто ее попил прямо из ручья, от многих болячек избавлялся. И еще. Никакая техника к тому месту не могла подойти. Ломалась. Маз ли, бульдозер, трактор любой. Как черт путал. Глохли. Один раз в бывшем еще леспромхозе новый крутой директор приехал. Наорал на мужиков, решил, было, невиданное для тех мест дело сделать: аэрофотосъемку с вертолета. Говорили ему: не надо над урочищем летать бы. Так не послушал. Может, конечно, и неполадки, какие были в этом вертолете, только в самый раз над урочищем и заглох мотор. А что самое главное: не нашли ни вертолета, ни ретивого директора. Сгинул. А ночами над оврагами и стали видны блуждающие огни, И голоса слышны, будто плачет кто, жалуется, И от голосов тех люди как с ума сходили. Только больше никто оттуда живым не вернулся. И те, кто искать пошел, следом сгинули. Но времена настали смутные, людей убивали в Чечне, горячих точек наплодилось больше некуда, и жизнь человека дешевле копейки стала. Никто никого не искал. Вот с тех пор, кто поумнее, обходили то место проклятое. Даже говорить об этом боялись, считалось, что беду накличешь. Людка знала все это, и ничего нового не сказал ей охотники.

Как-то раньше ночью Людка рассказывала Сереге про все эти ужасы. Серега зло сверкнул на жену волчиным взглядом и высмеял ее.

– Байки это, только сочиняет их не дурак. Очень не хочется кому-то, чтобы народ туда ходил, – пояснил он жене. – Раньше там золото мыли, шурфы заброшенные по всей Горе. Провались в такой – сроду сам не вылезешь. Вот и пропадают люди. Дураков всегда хватает.

Людка мужа боялась. Баба она была вредная, скандальная. От ругани получала огромное удовольствие, ругалась с наслаждением и почти всегда выходила победительницей из любой ссоры. Она напоминала хорошо оснащенный, отмытый и принаряженный бульдозер. Но достаточно было Сереге сверкнуть в ее сторону прозрачными кошачьими глазами, как она тут же затихала и делалась тихой и ласковой, как котенок. Страх этот крепко сидел в ее душе после того, как она увидела мужа в сарае, когда он точил нож, которым колол свиней. Холодный блеск острого лезвия отражался черной пустотой в его глазах. Он поднял голову, глядел на нее и не видел. Из глаз Сереги, бездумно уставившегося на обмершую от непонятного ужаса Людку, глянула смерть. Она на цыпочках вышла из сарая, но этот его мертвый взгляд забыть не могла. Остался он у нее где-то под сердцем кусочком колющего льда. Только в порыве отчаянной злости Людка забывала об этом, и остановить ее тогда было просто некому.

– А директор пропал с вертолетом, не нашли же! – робко возразила она тогда мужу. – И вой там слышали.»

– Как же, пропал! – потянулся всем телом Серега, – нужны мы ему! Поди, полетал на вертолете, дурь потешил, и загулял там. А к нам просто не вернулся. А вертолет пропил и слинял от греха подальше и от твоей любимой милиции. И вой твой дурость. Сроду ничего не слышал. Скорее всего, ветер в камнях воет. Выдумают тоже! Вот народ!

Спорить с мужем Людка не стала: себе дороже – но осталась при своем мнении. Она твердо была уверена, что дыма без огня не бывает, и просто так говорить не станут.

Детей в деревне матери пугали горой. И осталось у нее неясное ощущение, что не все рассказали ей необычно тихие и неловкие мужики. Уж больно старались они убедить, что не могут они идти в тайгу, уж очень старательно прятали глаза, и странно неловким были паузы, возникающие при этом странном разговоре. Сельские, только услышав про Пьяную Гору, отказывались наотрез. В проводники Людка, подумав и посоветовавшись с бабкой Марьей, отрядила деда Цвигуна, соблазнив его бесплатным спиртом, которым, (так, во всяком случае, врала представительница власти), его сутками будут поить благодарные стражи порядка. Дед, по ее мнению, он был неправильный, и на деда походил с большой напругой. В Людкино пламенное вранье он вряд ли поверил, но, на удивление, согласился идти. После разговора с чертовым дедом у нее осталось тяжелое и неприятное чувство, которое изрядно портило ей настроение. Добавил яду Серега. Услышав, кто идет проводником с милицией, он изумленно уставился на обрадованную и гордую собой жену, а затем длинно и вычурно, совсем без причины злобно выматерился.

Молодые парни в камуфляже, в черных бронежилетах гулкими молодыми голосами, смехом и здоровым русским матом разогнали, было, стылую жуть, нависшую над деревней.

Ребята шли привычно быстро легким пружинистым шагом, по-хозяйски раздвигая густую траву, насторожено вслушиваясь в безмятежную таежную тишину. Впереди вышагивал дед Цвигун, лицо его было невеселым. Он начинал подозревать, что со спиртом его крупно надули и что попал он как кур во щи в какую-то непонятную и чреватую неприятными последствиями историю. Слава богу, что лес вокруг знал как свой огород. Стоял июнь. Снег в мае сошел стремительно, и почти сразу на смену весеннему ласковому теплу пришла страшная, невиданная в этих краях жара. Дорога узкой твердой лентой извивалась между поросшими лесом горами, затянутыми мягкой голубой дымкой. Она была укатана жарой, широкими колесами машин, искорежена тяжелыми гусеницами тракторов. Солнце, только поднявшееся над тайгой, светило ласково. Яркой зеленью сверкал лес, весело гудели провода высоковолки, вдоль которой шла лесная дорога. Влажный теплый ветерок ласкал кожу, пьянил и кружил голову сладкий густой воздух. Веселый гул полного жизни леса окружил идущих людей. Звонко заливались иволги, задорно трещали сойки, зазывно куковала неизвестно откуда взявшаяся в это время кукушка, озабоченно жужжали шмели, перелетали бабочки.

– Куда идем мы с Пятачком? – радостно заорал маленький, юркий с задорно блестящими глазами паренек, бодро шагающий за проводником. Его покрытое бесчисленными веснушками некрасивое рыжее лицо удивительно украшала открытая добродушная улыбка. – Ну и воздух у вас тут, дед, я прям пьяный стал. Счас спою!

– Пой, если душа просит, – скупо и неохотно улыбнулся в ответ проводник, – Что ж тебе не петь: молодой, здоровый и живой! Пой, пока поется.

– Мрачный ты, какой то. Слушай, дед, я тут у вас липовую рощу видел. Откуда в этих краях липа? Она ведь тепло любит.

– Да бог ее знает. Растет и растет. Бабы цветы сушат на чай, опять же для пчел хорошо. Липа, она королева медосбора. Мед липовый вкусный, хоть с таежным и не равнять.

– Мед я люблю, – радостно поддержал разговор паренек. Меня Олегом зовут. А много у вас пчел?

– Раньше много было, считай в каждом дворе пасека, и не маленькая. Леспромхоз много леса валил, на вырубках медосбор хороший был. Сейчас не то. Зарастают вырубки. Опять же клещ.

– Клещ? У меня дед пасеку держал, я мед в сотах люблю, так он тоже про клеща базарил, – подал голос идущий за Олегом тонкий, гибкий и подвижный, как змея, с такими же холодными неподвижными змеиными глазами, чем-то смахивающий на еврея, сержант, которого все называли Греком. Клички здесь были почти у каждого, и отзывались на них охотно, без обиды. По имени, как понял Цвигун, звали только Олега. Парень был только что из института, где изучал филологию, от армии удалось на время открутиться – в семье он у матери был один, в милицию попал по блату. Хорош блат. Над Олегом посмеивались, но не зло.

– Клещ, он для пчелы первый враг, из пчелы гемолимфу высасывает. Вроде вампира. Вцепится в нее и живет на ней, – пояснил польщенный вниманием Цвигун.

Эй, академики! Что за гемолимфу? – отозвался на разговор худощавый и быстрый как кошка, с отливающей вороненой синевой кудрявой гривой волос милиционер, которого, видимо, за волосы и прозвали Вороной. Слушали его в небольшой группе не меньше командира. Ничего хорошего, когда в стае два вожака, – подумал, заметив невольное соперничество, Цвигун, но ответил охотно: У пчелы это вроде крови».

– Паразит, словом, – констатировал Ворона, бодро вышагивая по хорошо утоптанной дороге, и задумчиво добавил: Как у людей получается: Кто-то пашет, а кто-то сидит на нем, соки тянет и жирует. А революцию маленькую или переворотик слабо пчелкам сотворить?

– Ишь большевик, какой выискался. У нас поначалу, как гадость эта появилась, целые пасеки жгли. Сейчас таблетки всякие, лекарства есть. Лечат пчелу. Сама – то она, матушка, себе помочь никак не может, – важно пояснил Цвигун.

– Да, дед, вы тут как в раю живете: Тишина, покой, свежий воздух, медок. Сами себе власть. – неожиданно зло сказал Ворона.

– А я бы спятил здесь, – примирительно засмеялся Олег, – скукота!

– Каждому свое, – нехотя ответил дед, искоса поглядев на потемневшего от непонятной злости Ворону, – Городскому человеку дико здесь. – Цвигун поправил на плече ружье и потрогал рукой патронташ на поясе.

– Нет, а интересно, документы у тебя, божий человек, на карабинчик имеются? И где же ты, болезный, деньги на такое ружьишко взял? От пенсии по рублику в банку стеклянную откладывал? – не успокаивался Ворона, – Я ведь примерно знаю, что за ружьишко то у тебя. Документики покажи!

В воздухе повисло недоброе напряжение. Проводник не казался напуганным, но на его лице мелькнула и пропала холодная усмешка.

– Есть, все у нас есть. Дальше – то, как – сами пойдете?

– Храбрый дедушка? Так и мы не лыком шиты, – отодвигая Грека, двинулся к старику омоновец.

Движения старика стали расслабленными и мягкими, казалось, что его кости превратились в желе. Он не замедлил шаги, даже не дрогнула худая, немного сгорбленная спина.

– Не шутил бы ты так, парень, страшно же.

– Отставить! – коротко скомандовал командир Вороне и с плохо скрытой неприязнью обрубил, – Успеешь, права покачать – нашел время и место! И ты, дед, не зарывайся. Больно много вы здесь воли поимели. В город бы вас!

– Что город, что деревня-жизнь она везде по одним законам сложена. Только в городе вы друг перед дружкой выбражаете, крутых и продвинутых из себя корчите, а здесь ты чистенький, как голый, не прикинешься. Шелуха городская быстро слетает. Тайга брехни не любит, – спокойно, как ни в чем не бывало, ответил Цвигун, глядя на спутников безмятежными добрыми глазами.