Царь Федор. Орел взмывает ввысь

Хотя начиналось все более из-за того, что из всей армии токмо кирасиры у меня не распускались на жилое. И я решил, что надобно придумать, чем занять этих ребят, уже году к пятому-шестому службы овладевших своим воинским мастерством так, что учить их становилось совершенно нечему. А то начнут всякие бяки в голову лезть. Ну как у гвардейцев во времена от Первой Екатерины и до Второй и даже чуть позже, когда оные гвардейцы императоров и императриц меняли как перчатки, вовсю прибегая к таким медицинским приемам, как апоплексический удар табакеркой по голове. И стал прикидывать, в какую сторону энергию этих молодых мужиков направить. Вот так и родилась идея осуществить тесную смычку города с деревней… то есть военных с жандармами, коих пока, правда, никто так не именовал. И, вполне вероятно, именовать не будет. Как-нибудь по-русски назовем, может, даже теми же опричниками… Сейчас же у меня все больше и больше вырисовывалась мысль в дальнейшем сделать кирасирские полки этаким кадровым резервом полиции и секретной службы. Каким бы нелепым это кому-нибудь ни казалось со стороны. То есть не единственным, конечно. Кирасиры-то все ребята рослые, а в этом деле иногда очень важна незаметность, но в существенной части – почему бы и нет? В городовые вон в Российской империи, насколько мне помнится, только ветеранов старались брать, с наградами и с безупречной выслугой…

– Ладно, капитана этого мне представь. Таковых непременно поощрять надобно. Еще что?

– Пока все, государь.

– А сами свеи как настроены?

– Замятня у них пока, государь. Королева Кристина порешила корону с себя снять и передать своему брату – Карлу Густаву Пфальцскому…

Об этом экстравагантном решении моей шведской венценосной сестры я был уже осведомлен.

– А казна у свеев опосля правления королевы пуста вельми. На войну с нами они никак пойти не могут. Они бы и на поляков не полезли, да токмо поляков ноне пограбить все одно что перезрелый плод с дерева снять. Никакой силы не надобно – одно желание…

Я усмехнулся про себя. Интере-эсные намеки мой глава секретной службы кидает. Похоже, он шибко сблизился с тем кружком молодых сопляков, который сложился вокруг моего старшенького. Ну сопляки – они сопляки и есть. Им бы только повоевать. А что потом с этим завоеванным делать – там, мол, разберемся. Но эти-то куда лезут? Ну не нужна нам сейчас Польша. От нее не прибыток – одна сплошная головная боль будет. Тем же шведам. Хотя они пока этого не понимают… К тому же мы Польшу сейчас вполне успешно уже под себя подгребаем. Не прямо и грубо, а так, тихой сапой… Оттуда народишко, уставший от магнатского и шляхетского беспредела, потоком бежит. Мои карантинные избы в Брестском, Белзском и Львовском уездах забиты по самую крышу. Да и из приграничных польских староств очень интересные сигналы идут. Мол, как там насчет взять по примеру бывших восточных земель Речи Посполитой еще одно староство русский государь под свою руку не желает ли?

– Ну грабить там после нас уже особо и нечего, – усмехнулся я в ответ.

– Да неужто, государь, мы им такую подлость просто так спустим? – удивился окольничий.

И действительно, немалый авторитет государства Российского держался еще и на том, что всем было известно, что мы никогда не оставляли без ответа любой выпад в нашу сторону… хм, действительно рука иезуитов просматривается. Уж больно хитрый расклад получается: не узнаем мы, кто замятню в Риге затеял, – полякам хорошо. Узнаем – полякам плохо, но Святому престолу опять же хорошо, потому как ежели мы поляков прижмем, то этим самым их от себя снова оттолкнем, а папа тут как тут. А то очень его волнует, что уже в исконно польских воеводствах, особенно восточных, число православных храмов за последние двадцать лет почти утроилось…

– А подлость эту, конечно, спускать совершенно не стоит. Так что сыщи-ка ты мне того, кто точно это все придумал и кто денег дал, чтобы ее исполнили, а пока… – Я задумался, размышляя над мыслью, только что родившейся в моей голове. – Сколько, говоришь, в Риге наших людишек побили?

– Покамест о семерых доложили. Может, и еще кого, но пока то мне неведомо.

Я усмехнулся уже открыто. Значит, у шведов казна пуста, зато имеется большое желание поправить свои финансовые проблемы за счет поляков.

– Аникей!

– Да, государь!

– А ну-ка позови мне боярина Качумасова и генерал-воеводу Беклемишева.

Моего друга и соратника Мишку Скопина-Шуйского мы похоронили в прошлом году. Ксюха до сих пор по мужу убивается… и все идет к тому, что надолго она его не переживет. У сестры по весне ноги отниматься начали, и хотя к лету она немного очухалась, я ожидал, что следующая зима станет в ее жизни последней…

– Да, государь! Боярин Качумасов уже тут, в приемной сидит.

– Вот и отлично! Заходи, заходи, Николай…

Боярский чин глава Посольского приказа получил не так давно. Но вполне заслуженно. Я постепенно передал в Посольский приказ все функции подбора и расстановки моих агентов при иностранных дворах (постоянных послов в этом времени еще не существовало, и вообще послами считались лишь те, кто посылался от государя к кому-то, чаще всего к другому государю, с каким-либо поручением), и Качумасов вполне справлялся. Во всяком случае, замена людей при дворах иностранных государств произошла так, что поток передаваемой информации или нанимаемых специалистов не ослабел ни на месяц. Впрочем, теперь специалистов из числа иноземцев нанимали не слишком много. Самых светил, так сказать. И часто при помощи тех светил, кои уже трудились у меня. Скажем, если того же Кеплера мне сосватал Галилей[7], а Пьера Гассенди, ныне занимающего должность ректора Казанского университета, – Рене Декарт, в тот момент уже давно пребывающий на посту ректора университета Московского, то Ферма был стопроцентно заслугой Качумасова… Ну и моей тоже. Потому что я как только услышал фамилию – так тут же отдал приказ денег не жалеть, но этого пока еще довольно молодого парня заполучить. Уж о теореме-то Ферма в мое время каждый второй слышал. Правда, именно слышал, потому как, в чем именно она состоит и почему так важна и столь известна, я, например, не знал… А вот, скажем, Кольбера сманить так и не удалось. Уж слишком он был предан Мазарини, а с тем у меня отношения не сложились напрочь.

Зато с архитекторами все было нормально. Таковых у меня работал уже не один десяток. Ну и пособия появились. Хотя бы те же «Четыре книги об архитектуре» незабвенного Андреа Палладио. Более того, в Московском университете планировалось через год создать факультет архитектуры, десяти лучшим его выпускникам была обещана трехлетняя стажировка в Италии. Я бы не отказался и от стажировки во Франции, но Мазарини… Впрочем, молоденького Людовика XIV, которого все вокруг пока еще считали всего лишь бледной и безвольной игрушкой в руках Мазарини, я прикармливал как мог. Уж я-то отлично знал, какая он будет «игрушка». Кстати, прикармливал даже не столько финансово, хотя мой агент при французском дворе регулярно вручал мальчику кошель с некой суммой серебра, причем не французской, а моей собственной, русской чеканки (пусть с детства привыкает к тому, что русское – это хорошо и шибко круто), но и иными игрушками.

Так, от моего имени ему уже несколько лет на день рождения дарились кони. Как раз под его размеры – от мелкой татарской до фриза, до которого дело должно было дойти в этом году. Вернее, до московской строевой, выведенной путем прилива к фризу значительной доли арабской крови. Таковых сильных и невероятно красивых лошадей пока существовало всего лишь две сотни. Но мои племенные заводы сейчас активно освобождались от поголовья, выведенного на основе того табуна, что мне прислал Сапега, и ольденбуржцев, готовясь активно приняться за размножение московской строевой породы. Ну не полностью, конечно, потому что и те лошадки получились очень неплохими. По моим прикидкам, энерговооруженность народного, так сказать, хозяйства вследствие замены лошадей прежней породы новыми даже в случае сохранения численности поголовья повышалась раза в два с половиной. Если не в три. Также я отправил Людовику полсотни калмыков, лучших воинов, лично выбранных Хо-Орлюком, за каждого их роду было заплачено по двадцать лучших коней. Но калмыки поехали во Францию не сразу, а после года обучения, за это время из них сделали настолько вышколенных бойцов, что они произвели на юного короля, которому в этом году должно было исполниться только шестнадцать лет, неизгладимое впечатление. Не меньшее, чем на самих калмыков произвели царевы кирасиры, кои как раз их и учили…

– Вот что, Николай. Тебе о замятне в Риге ведомо?

– Да, государь, – тут же насторожился Качумасов.

– Вот и славно. А что ты думаешь о том, что свеи поляков пощипать вздумали?

Качумасов задумался. Я его не торопил. Мозги у боярина варят, так что сразу озвучивать сложившееся у меня решение необходимости нет. Если оно верное – Качумасов и сам до него додумается, а если так, результат приступа старческого маразма, то тем более нечего себя дураком выставлять.

– Я так думаю, государь, – осторожно начал глава Посольского приказа, – после того как Кристина Свейская от короны отречется, мы более никаким «сердечным согласием» связаны не будем.

– А ну как они его наново попросят? Им сейчас с нами воевать никак не с руки. Казна пуста, да и сами они зубы на поляков точат.

– Так ить, – усмехнулся в бороду глава Посольского приказа, – кто нас может заставить сие согласие заключить? Эвон и обиду какую в шведских пределах нашим купцам учинили – побили, пограбили… Покамест за все обиды оне нам не возместят, о чем с ними баять-то?

– Ну окольничий говорит, что обиды те не шибко и велики-то? – подначил я боярина.

– А кто их считал? Свеи? – с улыбкой отозвался Качумасов. – По нашему-то счету вполне может и по-другому повернуться. И товару тыщ на триста могли пограбить да попортить. И людишек погубить не десяток-другой, а несколько сотен. Какую мы им обиду выкатим, такую и выкатим. А не согласятся – так их дело. Пущай тогда и не лезут со своим «сердечным согласием».

– А нам-то в том какая выгода? – усмехнулся я.

И Качумасов буквально расцвел, поняв, что полностью угадал мысли царя-батюшки. Но ответить не успел, поскольку в мой кабинет стремительно ввалился генерал-воевода Беклемишев. Мой, так сказать, военный министр.

– Звал, государь?

– Постой-ка рядышком, генерал-воевода, – кивнул я ему, – послушай, что нам боярин Качумасов о своих мыслях поведает.

– А мыслю я так, государь, – начал Качумасов, – свеи от того, чтобы напасть на поляков, никак не удержатся. Уж больно слаб ноне Ян Казимир. Само яблочко в руки падает, только подставь…

Ну вот, и этот туда же. Ох, ребятки, не знаете вы пословицы: «Не все, что можно делать безнаказанно, следует делать». А я в ее истинности имел возможность убедиться не раз.

– …А к нам оне относятся не шибко уважно. Один Оксеншерна нас за опасных врагов считал. Но стар он уже. Того и гляди преставится. А королеве Кристине и Карлу Густаву Пфальцскому слава свейского оружия в Тридцатилетней немецкой войне глаза застит. Да и купцы свейские их обоих вельми подзуживают. Наша балтийская торговлишка им совсем поперек горла стоит. Так что надобно ожидать, что, как только Оксеншерна преставится, оне нам тут же пошлины-то и подымут. А может, и раньше сие произойдет. Сразу по коронации Карла Густава. Ну а мы такого стерпеть никак не сможем. И опять же рижская замятня.

Я повернулся к Беклемишеву:

– Чуешь, откуда ветер дует?

– Точно так, государь, – расплываясь в улыбке, отозвался генерал.

Вот еще один воитель на мою голову. Впрочем, оно и к лучшему. Сейчас решить вопрос об окончательном выходе на побережье Балтики лучше всего. Шведы к войне не готовы, поляки сами начнут к нам в союзники проситься, хотя от них толку чуть, ну да какой-никакой, а будет. А датчане уже лет двадцать нас к себе в союзники против шведов затягивают. Так что можно одним выстрелом сразу двух зайцев убить – и моей старшенькой, Ленке, коя сейчас в датских королевах числится, любви и уважения подданных прибавить, и решить наконец вопрос с Зундской пошлиной[8]. А то что-то она слишком дорого стала мне обходиться…

– А не испужаются свеи с нами воевать-то? – снова развернулся я к главе Посольского приказа.

Но ответил мне не он, а Пошибов:

– Это навряд ли, государь. То есть в шибкую войну с нами они ввязываться не осмелятся. А вот этак, вроде слегка поучить, – глава моей секретной службы еле заметно усмехнулся, – вполне захотят. Карл Густав считает, что зазря Густав Адольф русского медведя совсем за озера, реки и болота не загнал, а только лишь пригрозил.

Мы с Качумасовым обменялись улыбками, потому как в таком мнении и Кристины, и Карла Густава была не только их, но еще и моя с главой моего Посольского приказа вина. Еще пять лет назад всем моим агентам при иноземных дворах, где бы они ни находились, велено было, едва только завидев на горизонте кого из шведов, тут же вступать с ними в разговор, в коем непременно упомянуть о том, какой грозный и великий полководец был покойный батюшка королевы Кристины и какой мудрый русский царь, заключивший с ним самое первое «сердечное согласие». Не вызывало сомнений, что большая часть таких разговоров непременно была донесена до тех или иных августейших ушей и явно подвигла их обладателей к мысли о том, что русские очень боятся шведов.

Я снова развернулся к Беклемишеву:

– Значится, так, генерал: торопиться не надо. У тебя еще не менее восьми месяцев. До осени шведы все одно в войну не ввяжутся, так что собирай полки с жилого и… жди главнокомандующего.

Генерал понимающе кивнул. А что тут было неясного? Понятно же, кого я имел в виду – Ваньку, своего старшенького. Он покамест торчал на Амуре, куда я его заслал еще пять лет назад, но по первому снегу должен был двинуться в обратный путь, оставив «на хозяйстве» моего среднего сына Данилу. Того я два года назад, сразу после выпуска из той же пушкарской школы, отослал в Уральскую вотчину, в коей у меня были сосредоточены самые продвинутые технологии. Подальше от излишне любопытных глаз, так сказать… В Приамурье теперь требовалось создавать свою промышленную базу, а то когда циньцы окончательно разберутся с Китаем, они вполне могут позабыть все договоренности и наплевать на заключенные союзы. И развернутся на север, дабы, как это называется, «обезопасить границы». Позволять им это делать я совершенно не собирался. Так что после того, как Иван разобрался с созданием там мощной военной инфраструктуры, заодно получив опыт организации обустройства новой территории, Данька должен был заняться там созданием инфраструктуры промышленной. После чего нас с Дальнего Востока уже никаким колом не вышибить…

– Все собирать, государь?

Я задумался. Общая численность армии при полной мобилизации могла составить почти двести пятьдесят тысяч человек. Из них около тридцати тысяч составляли даточные контингенты подвластных кочевых народов, около восьмидесяти тысяч садились в доведенные до полного штата гарнизоны крепостей и оставались в гарнизонах сибирских городков и острожков, еще двадцать тысяч составляли казаки, а остальное – полевая армия. Но это все только исходя из списочной численности. Реально же под ружьем у меня находилось всего около восьмидесяти тысяч – тридцать по крепостям и сибирским городкам и пятьдесят – в полевой армии, дислоцированной по военным городкам… ну не считая казаков и кочевников, кои жили по своим местам дислокации. Дело в том, что весь рядовой, сержантский состав и офицеры регулярной армии, за исключением кирасир, служили по принципу «три-два-три-четыре-три». То есть срок службы в мирное время был определен в пятнадцать лет. Из них реально в полку служивые проводили только девять лет. Остальные шесть – на жилом.

Сначала стрельцов, пушкарей или драгун призывали в учебные роты штатных полков, где они проходили первоначальную подготовку в течение одного года. После чего всех новиков отправляли уже в штатные роты, где их продолжали гонять в воинских умениях два-три года, параллельно прививая правила гигиены, а также расширяя кругозор и совершенствуя знания в цифири и письме в полковых школах. Наиболее смышленых ставили на должности капралов, из коих отбирались кандидаты в сержанты. Хотя по большей части капралы и сержанты набирались, конечно, из тех, кто служил уже второй служебный такт… Тем, кого отобрали, далее прямая дорога лежала в сержантскую школу, затем на должность и, при должном рвении и наличии способностей, даже и в офицерскую академию. Остальных после первоначальных трех-четырех лет службы распускали на жилое. На два года. По истечении этого срока опять собирали в военном городке и после годичной переподготовки и нового слаживания еще на два года отправляли на гарнизонную службу. Откуда они опять распускались на жилое, чтобы теперь уже через четыре года опять собраться в военном городке и уже три года снова готовиться к полевой войне. По-старому служила только некоторая часть гарнизонов, в основном в сибирских городках. Но там я и не собирался ничего менять, поскольку тем гарнизонам в скором времени предстояло просто тихо уйти в небытие. Эти земли все больше и больше превращались из фронтира во внутренние провинции моей огромной страны…

Итак, всех или нет? Армия – лучший инструмент построения государства. Причем не столько как военная сила, сколько как социальная структура. С ее помощью можно очень многое сделать с определяющей общественной силой – мужчинами. Именно вследствие вот такого моего подхода даже подавляющее большинство крестьян уже начало соблюдать правила гигиены и элементарные санитарные нормы, благодаря чему за последние двадцать лет в стране не случилось ни единой крупной эпидемии. И вообще, служивые среди крестьян и посадских были в большом авторитете. Ибо все они поголовно были куда как грамотнее большинства населения, ну да для того солдатские школы и заводились, да и к тому же практически все они были людьми весьма денежными… ну когда уходили на жилое. Пьянство на Руси при мне было не шибко развито.

Бюджет у меня был достаточный, «пьяные деньги» для его пополнения мне были не нужны. Так что большинство стрельцов и драгун не пропивало, а прикапливало жалованье, чтобы появиться перед сродственниками и знакомыми этаким «купчишкой», коий может запросто нанять артель, чтобы буквально за день-два поставить избу, купить корову или, скажем, поставить кузню либо гончарню «в доле», да и вообще почти что «помещиком». И эти денежные вливания в сельскую и посадскую среду очень ощутимо двигали сельскую и городскую экономику. Да и с демографией все было неплохо. Столь завидные женихи очень редко оставались невостребованными, а что касается трехлетних отлучек, так с таким денежным мужем вполне можно было и потерпеть три годика. Тем более что за первые два года на жилом служивые успевали заделать женам по паре ребятишек, а к следующему возвращению мужа со службы бабы уже были вполне готовы снова забрюхатеть…

Но двести пятьдесят тысяч бюджет никак не потянет. И так эвон сколько расходов. Одна стройка в Кремле уйму денег жрет. И конца-края ей не видать. Ну да Версаль, как мне тот дедок в Париже рассказывал, чуть ли не пятьдесят лет строили, а у меня тут едва ли не большие площади получаются. Да и строят не в пример качественнее. Дуб на балки и перекрытия мореный идет. Специально под стройку пришлось под Москвой морильные пруды закладывать. И цареву службу лесничих создавать, для пригляда и насаждения лесов и боров с нужной древесиной. Впрочем, сие не только для дворца делалось… Более всего сажали дуб, бук и ясень, а также корабельную сосну в местах, из коих лес к верфям доставлять удобно. Корабли-то еще лет двести из дерева строиться будут – есть время вырасти. Потому как то, что само по себе росло, с такими темпами вырубки могло скоро закончиться. Ну хотя бы в наиболее удобных местах. Да и царевы дороги ох в какую копеечку обходятся. А с другой стороны – банк у меня работает вполне успешно, и треть денежного оборота идет через вексельные и ассигнационные схемы, так что золотой и серебряный запас накоплен достаточный. Выдюжу…

– Все собирай! – рубанул я рукой. – Надобно всю армию в бою опробовать. А то совсем разжирели, по военным городкам да гарнизонам сидючи. Да и по свеям надо так врезать, чтобы впредь более никогда в нашу сторону недобро не глядели.

Беклемишев слегка насупился. Ну насчет «разжирели» – это я, конечно, загнул. Ни одну армию в мире в настоящее время не готовили так, как русскую. Достаточно сказать, что одних пеших маршей за трехлетний «служебный» такт стрельцы должны были отмахать не менее восьмисот верст[9]. Либо по служебной необходимости, либо, коли таковой не объявится, для учебы. А драгуны и поболее – тысячу двести. Ну да учеба – не война. Перед той войной с Густавом II Адольфом тоже шибко готовились, а как на поле боя столкнулись – так едва выдюжили… А что касаемо расходов – на год казны хватит, а там соберу Земский собор и снова введу чрезвычайный налог. У людишек в кубышках денег скопилось немало – поднатужатся… Зато сыну оставлю армию, в коей большинство служивых пороху понюхают в большой войне, да под залпами выстоят, да генералы опыт приобретут. Мне же в склепе спокойнее лежать будет…

– Значит, война, государь? – подытожил Качумасов.

– Ежели нас вынудят, – хитро усмехнулся я.

И все рассмеялись. Вынудят, как же. Да ежели государь того пожелает, то просто не смогут не вынудить! А что вы хотели? Я – старый волк и согласен воевать только тогда, когда сам к этой войне готов… а не когда к ней готовы другие.

– Фи-фи-фиу! – Лихой свист разнесся окрест, сбив с деревьев нахохлившихся снегирей и синиц.

Олениха с тремя уже заматеревшими молодыми оленями, продолжавшими следовать за матерью скорее по привычке, чем по какой-то особенной необходимости, прянула ушами и легким шагом двинулась в сторону противоположную той, откуда донесся этот лихой свист. Ибо он означал опасность. Так шумно вели себя в лесу только чужие. Эти чужие появились здесь не так уж и давно. И были очень похожи на один из народов леса, поскольку так же ходили на двух задних лапах, одевались в не свои шкуры и пахли опасным дымом, но тот народ знал и чтил лесные законы. Эти же вели себя как хотели, не соблюдая законов и не уважая установлений, и потому добра от них ждать не стоило. Следовательно, хотя ничто и не говорило за то, что чужие затеяли здесь свой буйный охотничий гон, поскорее убраться с их пути – было самым разумным поступком. А еще никто в лесу не мог упрекнуть олениху, что она хоть раз не прислушалась к голосу разума…

– Эй-гей-гей! – заорал шедший ходкой рысью в голове довольно многочисленной, под сотню всадников, кавалькады высокий молодец, одетый в форменный драгунский полушубок с погоном на левом плече, на котором посверкивали знаки различия лейтенанта. В руках он держал пику, увенчанную небольшим штандартом, означавшим, что в составе отряда едет член царской фамилии.

Ехавший в паре шагов вслед за ним всадник усмехнулся:

– Эк тебя, Лукьян, и свербит!

– Так домой же едем, царевич-государь! – весело отозвался драгун. – Жуть как по русским бабам соскучился. Эти дючерки надоели хуже горькой редьки. Потны, грязны – мочи нету.

– Угу, то-то ты с их деревни и не вылазил, – тут же поддел его другой всадник, – наверное, от шибкого отвращения.

Вокруг тут же охотно разлился громкий хохот. Сразу было видно, что кавалькада состоит из молодых, здоровых и полных энергии парней, которые всегда готовы всласть позубоскалить и повеселиться.

– Ты давай, Лукьян, похоть-то свою поумерь, – отсмеявшись, снова свернул на поучительный тон всадник, коего лихой драгун назвал царевичем-государем. – А то вскоре на уральских рудах окажешься. Это здеся, у диких народов, русскому девку подложить – в обычае и правиле. А мы ноне на Русь-матушку возвращаемся. Там ежели кого недобрым обычаем снасилишь – тут же в железа угодишь.

– Да почто ж недобрым-то, царевич-государь? – весело отозвался драгун. – Нешто на такого молодца, как я, какой горячей вдовушки не отыщется? Ни в жисть не поверю!

И все снова засмеялись.

Из Сунгаринской крепости царевич с конвоем выехал через несколько дней после ледостава. Вышли одвуконь да с вьючными, взяв во вьюки добро овса, поэтому шли ходко и за четыре дня добрались до Яроцкого острога, что стоял при слиянии Амура и Сунгари. Могли и быстрее, но на Сунгари лед пока был хрупкий, потому шли сторожко, часто уходя с реки на берег, что немного замедляло движение. В Яроцком остроге дали коням двухдневный роздых, да и сами попарились в баньке, отдохнули и отоспались в тепле. После чего, взяв проводников из местных, Амуром двинулись к Албазину.

В Албазине встренулись с конвоем среднего брата царевича Ивана – Данилы, коий еще по чистой воде убыл на Амур встречать вызванных им из Уральской царской вотчины рудознатцев. Братья обнялись, потом Данила ехидно поддел брата: