Курсант. Назад в СССР
– Галя, что вы так на меня подозрительно смотрите? – улыбнулся я. – Обычное дело, побежал, подрался. Повезло не сдохнуть. Про валюту я не знал. Про то, что они рецидивисты тоже. Иначе ни за что бы на рожон не полез.
– Называйте меня, пожалуйста, Галина Владимировна, хорошо? – девушка нахмурилась. – Вот… Распишитесь здесь и здесь. А здесь напишите: «С моих слов записано верно, мною прочитано».
– Окей, – кивнул я. – Только дайте-ка я сначала протокольчик прочитаю…
Галя поморщилась (то ли так среагировала на мою просьбу, то ли на слово «окей») и протянула мне кожаный планшет.
Такой неудобный и громоздкий. Он же и полупортфель. Неужели нельзя сделать легкие твердые планшеты, чтобы писать на весу. Пластик вроде уже изобрели давно.
Я пробежал глазами протокол. Вроде всё верно написано. Барышня странноватая, но честная. От себя ничего не приписала. Ей бы волосы распустить, платьице покороче и в клуб. Цены бы ей там не было. А тут сидит и смотрит на меня, как Шапокляк на чебурашку. Того и гляди, из её портфеля Лариска выскочит. Я расписался и протянул планшет хозяйке.
– Спасибо, Галя, – я широко улыбнулся. – Надеюсь, ещё увидимся.
– Увидимся тогда, когда я признаю вас потерпевшим по делу официально и когда обвинительное заключение составлю. Там ваши подписи нужны будут. А пока из города в ближайшее два месяца попрошу не уезжать.
– Знаю, – кивнул я. – Поэтому и говорю.
– Откуда вы знаете? – опять с подозрением уставилась на меня молодая «Шапокляк». – Вы раньше проходили по другим делам? Я запросы на вас ещё не делала.
– Не проходил, в кино видел, про милицию, – улыбнулся я, а про себя подумал: «Как же всё у вас долго, нет компов и сетей с базами, всё через бумажку с печатью и ответку несколько недель ждать».
– До свидания, Андрей Григорьевич, – сухо бросила следачка и зашагала к двери.
– До свидания, Галя, – мой взгляд невольно зацепился за перекаты упругих ягодиц, утянутых синей тканью униформы.
После пригожей гостьи мордатая Лена, что опять заперлась в палату, казалась разбухшей белой каракатицей. Ни разу не видел каракатиц, но наверное, выглядят они именно, как сварливая медсестра.
– Там к тебе мать пришла, Петров, и девица какая-то, – сообщила Лена.
Глава 7
Только я собрался выразить свой щенячий восторг по поводу визитёров (девица, что пришла ко мне – это, наверное, Косичкина), как медсестра обрезала:
– Посетителей мы не пустили, посещения тебе пока противопоказаны.
– Ты что, Лен? – я резко встал с кровати (хотелось показать, что я живее всех живых) но скрючился от боли и плюхнулся обратно. – Прокурорскую же пустили.
– Это другое, у неё служба, а мамка подождет. И девка твоя подождёт.
– Нет у меня девки, – хитро улыбнулся я. – Пойдёшь за меня, когда на ноги встану? Остальное у меня всё работает. Хоть щас в бой…
– Да иди ты! – засмеялась и замахала дутыми ручонками медсестра. – Жених нашелся. Стручок еще не оперился, а все туда же.
– А ты что, проверяла? – подмигнул я. – Пока я без сознания был? Да?
– Ох, Петров, дождёшься ты у меня! Уговорю доктора уколов тебе прописать. С самым огромным шприцем к тебе приду.
– Да, ладно, – миролюбиво проговорил я. – Шучу я, Ленок. Не буду на тебе жениться. Ты слишком хороша для меня. Королева прям… В белом вся. Белая королева.
– Спасибо, хоть не снежная.
* * *Потянулись однообразные дни… Без телека, и ноута болеть реально плохо. День сурка, я бы даже сказал, день спящего сурка. Хотя, телевизор в больнице имелся. В холле коридора на тумбочке расположился черно-белый «Рекорд» с бухающей при каждом повороте круглой переключалкой каналов.
Советские МИГи и танки самые лучшие в мире, а пульты для телевизоров до сих пор не научились делать. Но смотреть по такому ящику было нечего. Каналов всего два: первый и второй. Иногда на обоих одновременно вещал бровастый вождь о достижениях советского народа в области сельского и другого важного для экономики дружественных стран, хозяйства. После Леонида Ильича непременно показывали балет из Большого театра или выступление симфонического оркестра. Вечером на экране мелькали вести с полей и репортажи про героев сталеваров и других шахтеров.
Выходил я к телеку нечасто. Репортажи о лучшей на свете стране звучали как-то немного фальшиво. Я знал эту страну изнутри, а не из выпуклого экрана. Не всё так радужно, как вещают дикторы. Но, с другой стороны, не всё так плохо.
У нас нет бедных, но мы с матерью живём от зарплаты до зарплаты. И многие так, но никто не жалуется. Не принято жаловаться. Потому что скоро настанет то самое будущее. Мы построим его упорным трудом под руководством КПСС. Эх… Какие мы были наивные.
Соседи по палате попались мне неразговорчивые. Шахматист больше со мной не играл, а пытался найти соперников из соседних палат. Лена заходила теперь не так часто. Только с капельницей и уколами. Кризис для моего здоровья прошёл, и необходимость меня ежечасно проверять отпала. Как-то даже скучно без нее стало. Хорошая девка, но ворчит много. По должности ей положено…
Мать и Катю пропустили ко мне только через два дня. Обе повсхлипывали и попричитали, намочив пижаму на моей груди теплыми каплями. Повздыхали и посетовали на то, какой я безрассудный, что ввязался в драку со взрослыми мужиками, да еще и с настоящими преступниками.
Знали бы они, что это еще не совсем настоящие. Продавали баксы за рубли, что такого? И то, скорее всего, это были не сами барыги, а их подручные. Курьеры, что выполняли грязную работу. Валютчики в эти времена занимали вершину пищевой цепочки среди спекулянтов. По внешнему виду и одежде их легко было спутать с высшей чиновничьей прослойкой. И хоть за их делишки была предусмотрена даже смертная казнь, жилка предпринимателя и жадность брали своё, и они продолжали совершать преступления. Хотя, какие это преступления? Скажем так: нарушение советского законодательства. Не более. Здесь все операции с валютой разрешены только соответствующим госструктурам. Но на гопников я зуб точил не за валюту. Они меня пришить пытались, и это – реальная статья.
Сейчас, как следствие повернёт: либо покушение на убийство, либо умышленное причинение тяжкого вреда здоровью группой лиц. Не успел сюда попасть, как меня чуть не убили. Надо будет поаккуратнее здесь. В том времени меня убил друг, а в этом я пожить хочу. Тем более, молодой еще, нецелованный.
В том, что я умер в своем мире, я больше не сомневался. Мое сознание плотно обосновалось в теле комсомольца и уже научилось использовать его память. Теперь меня из его тела метлой поганой не выгонишь. Жалко, конечно, комсомольца, но судя по всему, он погиб, когда упал с лестницы. А моя энергия каким-то образом оживила тело. Когда я очнулся на лестничном пролёте в школе, было такое ощущение, что затылок проломлен. Но боли не было. Я лишь чувствовал тепло, и непонятное покалывание в затылке. Будто кости срастались. Каким-то фигом переселение моего сознание воскресило тело с проломленной головой. Так что я не виноват в гибели Андрея Петрова. Его, по сути, убил по неосторожности Быков.
Спасибо, конечно, ему. Не хотелось бы мне в аду сейчас париться. В рай меня точно бы не взяли. Из семи смертных грехов я совершил девять. Всяко фейс-контроль бы не прошел в богоугодное заведение. Тем более, за всю жизнь не молился ни разу. С богом у нас как-то сразу не заладилось. Он в мою жизнь не лезет, я ему не мешаю…
Однажды утром в нашей палате нарисовался заведующий хирургическим отделением. Его выпученные, как у Голума глаза суетливо бегали по сторонам. Он подошёл к моей кровати, шумно выдохнул и ослабил галстук на взмокшей шее.
Неприятный тип. На врачей любил покрикивать и с пациентами через губу разговаривал. К больным относился с профессиональной прохладцей и цинизмом. Поговаривали, что подарки очень любил. В основном в виде купюр. Иногда за некоторые особые услуги родственники пациентов приносили эти подарки ему в конвертах.
– Петров, – наконец выдохнул он. – Зайдите, пожалуйста, в ординаторскую. Вас там ждут…
– Кто ждет? А сюда они не могут прийти? – спросил я.
От моей наглости главврач заёрзал на месте.
– Это второй секретарь горкома, товарищ Зинченко Сергей Сергеевич. И к тому же, он не один. Пройдите в ординаторскую, срочно!
Зинченко? В голове крутилась эта знакомая фамилия. А-а-а… Вспомнил. Это шишка из горкома. Отец одного из одноклассников, что из шайки Быкова. Это с его подачи участковый Осинкин приходил и пытался мне на мозг капать. Интересно, а этот чего приперся? Не к добру.
Судя по всему, Зинченко – шишка видная. Второй секретарь, это получается второй человек в городе по партийной линии.
Я встал с кровати, отложив журнал «Крокодил», который еще утром стрельнул у соседа. Весёленький журнальчик. Карикатуры в нем, как живые. Особенно капиталисты круто нарисованы. Пузатые человечки с хищными мордами людоедов и непременно во фраках, цилиндрах и с золотыми цепями на шеях. Когда у нас капиталисты появятся, цепи у них будут, а вот фраков не предвидится.
Мы шагали с главврачом по просторному, пахнущему хлоркой и йодом коридору. Он бубнил, давая мне наставления по поводу встречи с важными гостями:
– Вы, Петров, пожалуйста, с Сергей Сергеичем соблюдайте субординацию.
– Хорошо, – кивнул я. – Не дурнее паровоза.
– Вот видите, Петров, – забрюзжал врач. – Даже сейчас вы разговариваете с человеком, который старше вас в два раза, как с ровней.
«Эх, дядя, знал бы ты, сколько мне на самом деле лет» – подумал я, но вслух ничего не сказал. Хватит портить с ним отношения. А так хочется…
– За вами не раз была замечена такая особенность, – продолжал воспитывать белохалатный. – Вы со старшими на ты и позволяете себе вульгарные высказывания. Товарищ Зинченко человек очень важный. Даже председатель горисполкома его слушает (это по-нашему мэр города, наверное). А мне здесь еще работать и работать. У меня семья. Дети…
– Не беспокойтесь, док, – улыбнулся я. – Все норм будет.
Врач дёрнулся и схватился за грудь. Раскрыл рот, чтобы выплеснуть в мой адрес тираду нравоучений, но не успел. Мы уже пришли. Створки двери ординаторской обе распахнуты. Внутри жужжание и гудение, будто собралась толпа народа.
Я шагнул внутрь первым и застыл. Там действительно оказалась толпа. Несколько журналистов с «Зенитами» наперевес и с громоздкими вспышками. Какие-то люди в строгих костюмах. Пара девушек с цветами.
– Товарищ Петров, – вперёд выступил небольшого роста пузатый дядька в дорогом, советского кроя костюме в полоску и черном галстуке с золотой прищепкой. На его круглом лице сияла фальшивая улыбка. Он мне напоминал фашиста. Такие же подстреленные усишки а-ля Гитлер.
Я узнал Зинченко. Его фото нередко печатали в местной газете «Городские вести». Я чуть приосанился, чтобы не быть похожим на выходца из концлагеря (несуразная больничная пижама напоминала робу узника).
– Андрей Григорьевич, – торжественно объявил Зинченко. – Я прибыл по поручению партийного руководства, – чтобы вручить вам заслуженную награду.
– Награду? – я опешил.
– От имени Президиума Верховного Совета СССР за проявленное мужество и самоотверженность, проявленные при поимке преступников-рецидивистов, разрешите вас наградить медалью «За отличную службу по охране общественного порядка».
Огни фотовспышек осветили ординаторскую так, что даже фикус на окне засверкал. Чиновник широким жестом протянул мне руку, картинно повернувшись вполоборота к корреспондентам. Он застыл с улыбкой на лоснящемся лице, потрясая рукопожатием со мной.
После небольшой паузы (дождался, пока камеры успеют запечатлеть его) раскрыл маленькую коробочку, отделанную красным шершавым бархатом, и извлек оттуда серую медальку со стандартной пятиугольной колодкой, обтянутой красной муаровой лентой.
Ленточка с тремя синими продольными полосками. Я сразу узнал эту медаль. В той жизни у меня была точно такая. Многие медали, учрежденные еще в советскую бытность, оставались в ходу. Такую медаль давали за подвиги и заслуги, проявленные в охране общественного порядка и борьбе с преступностью не только сотрудникам милиции, но и членам добровольных народных дружин и другим гражданам за активное участие и проявленную при этом храбрость.
Стычка с валютчиками начинала приносить свои плоды. В голове у меня сразу созрел «корыстный» план.
Сергей Сергеевич торжественно и не спеша прицепил мне на пижаму медаль, не забывая при этом широко улыбаться в пыхающие фотокамеры. После он наклонился ко мне и с улыбкой на лице тихо проговорил, его голос слышал только я:
– Не обольщайся, Петров. Мне известно о твоих хулиганских выходках. Про драку в школе я не забыл. Говорят, ты в милицию хочешь пойти работать. Эта медаль тебе не поможет. Так, вот. Я сделаю всё, чтобы тебя не взяли в органы. Такие, как ты, не достойны чести сотрудника советской милиции.
– Спасибо, Сергей Сергеевич! – громко воскликнул я, широко улыбаясь.
Я схватил его руку и тряс с таким восторгом, будто это была рука генсека.
– Я очень благодарен за ваши тёплые слова!
К нам подскочили корреспондентки. Кто-то всучил мне охапку цветов. Напомаженные и накрученные на бигуди девицы тыкали в нас пластмассовыми микрофонами, шнуры от которых тянулись к висящим на их шеях портативным магнитофонам:
– Скажите, товарищ Петров, что вы чувствовали, когда бесстрашно, в одиночку бросились задерживать опасных преступников? Какие мотивы побудили вас сделать это?
Я церемонно обвел взглядом присутствующих и торжественно произнес:
– Спасибо, товарищи! Как комсомолец и будущий коммунист я твёрдо для себя решил, что хочу поступить на службу в ряды советской милиции. Это мечта моего детства. Я уверен, что смогу принести пользу своей стране в почётном деле борьбы с преступностью. Советский народ должен чувствовать себя защищенным. И пользуясь случаем, я хотел бы попросить высокопоставленного гостя – товарища Зинченко Сергея Сергеевича, дать мне соответствующие рекомендации от имени горкома партии на поступление в среднюю школу милиции в нашем городе. Я понимаю, что вначале нужно отслужить в армии и проявить себя на боевом посту, заручившись характеристиками командиров. Я готов к этому. Но так моя мечта оттянется еще на два года. Я прошу Сергея Сергеевича посодействовать о принятии меня в школу милиции на общих основаниях, но без прохождения воинской службы. Это будет для меня лучшей наградой. Спасибо…
Когда я закончил воцарилась секундная пауза, а затем раздались аплодисменты. Хлопала свита Зинченко, представители больницы (и даже завотделением), корреспонденты и прочие господа присяжные-заседатели.
Зинченко насупился. На его виске запульсировала жилка. После моих слов его атаковали журналисты, наперебой засыпали вопросами.
– Что скажете, Сергей Сергеевич? Считаете ли вы достойным Андрея Петрова стать на стражу правопорядка? Вы можете сделать исключение из правил?
Второй секретарь горкома достал клетчатый платок и медленно полировал взмокшую лысину. Казалось, что у него намокли даже усы.
– Этот вопрос находится в ведении министерства внутренних дел. Мы можем лишь давать рекомендации, – уклончиво ответил Зинченко.
– Скажите, Сергей Сергеевич, – к чиновнику подскочила бойкая девица с фотоаппаратом. – А может ли общественность как-то повлиять на решение этого вопроса? Если мы напишем про это в газете.
– Я пока ничего не могу сказать, – Зинченко скомкал платок и сунул в карман пиджака, его лицо становилось все краснее. – Мы обсудим этот вопрос на городской партийной конференции. Она состоится завтра.
– Но как же? – вцепились журналисты (вот за что я люблю прессу, что хватка у них, как у крокодила, ну или у матёрого опера, зацепят и не отпустят, пока на дно не утянут). – Вы думаете, кто-то будет против? Неужели Петров не достоин звания сотрудника советской милиции?
Зинченко пыхтел, надувая щеки. Его твёрдая и выверенная речь превратилась в лепет с ужимками.
Я знал, что для меня никто поблажек делать не будет. Школа милиции – госструктура и процедура поступления туда закреплена законом. Но так хотелось посмотреть, как выкрутится уважаемый гость из каверзной ситуации.
Как говорил один мошенник: «Лёд тронулся, господа присяжные заседатели». Под натиском прессы Зинченко пришлось пообещать журналистам и тысячам советских читателей газет и радиослушателям, что по факту поступления в школу милиции комсомольца Петрова Андрея Григорьевича будет решаться вопрос на самом высоком уровне.
Интересно, это на каком? Не в Москве – это точно, значит здесь. В местном горкоме. Конечно, Зинченко постарается спустить всё на тормозах, но мы еще пободаемся. Я ничего не теряю, кроме того, что могу загреметь в армию.
В конце нашей «тёплой» встречи под аплодисменты присутствующих мы ещё раз пожали друг другу руки. Зинченко попытался стиснуть мою кисть сильнее обычного. Но я тоже даванул в ответ неслабо. Насколько позволяла моя нынешняя физическая оболочка. Мы оба поморщились друг на друга фальшью прощальных улыбок и разошлись, как айсберг с Титаником в фильме с альтернативной концовкой.
Зинченко нацепил шляпу и скрылся со своей свитой в недрах коридора. Я побрел в палату, а главврач еще долго рассказывал под магнитофонную запись журналистам, как продуктивно и быстро проходит лечение молодого комсомольца в лучшей больнице города. Какие замечательные здесь работают врачи и младший медперсонал.
О больнице ничего плохого не скажу. Просто завотделением мне не по душе… И кормёжка местная.
* * *– Я завтра уезжаю, – со вздохом проговорила Катя.
Мы сидели на больничной лавочке в тени раскидистого вяза. Она пришла меня навестить. Полуденное солнце спряталось за облако, будто грусть девушки передалось и ему.
– Удачи тебе в поступлении, – сказал я.
– Но ведь, если я поступлю, я останусь в Москве, – Катя пытливо смотрела мне в глаза, пытаясь уловить в них сожаление.
Но я ни о чем не сожалел. Фактически я знал её всего несколько дней. Девчонка вроде хорошая, но жениться я не собираюсь, а для потрахушек она не подходит. Не в той эпохе выросла. Не буду девке голову морочить. Пусть идёт своей дорогой, а у меня свой путь – одинокого волка. Непреклонного и беспощадного. Как из «Ну погоди». Не хочется сразу навешивать на себя обязательства, а потом разрываться между семьей и карьерой. Как говорится: «Первым делом самолеты, ну а девушки за борт».
– Я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо, – улыбнулся я. – В нашем Мухосранске таких ВУЗов нет. Тебе надо ехать.
– Где? – не поняла девушка.
– В Новоульяновске. Москва, есть Москва. Если поступишь – через несколько лет мне еще спасибо скажешь, что я тебя отговаривать не стал.
– А как же поцелуй? – голос Косичкиной дрогнул. Её глазенки заблестели влагой.
– Какой поцелуй?
– Ты не помнишь? На кухне у тебя…
– А что поцелуй? – пожал я плечами. – У тебя таких поцелуев еще будет знаешь сколько. И не только поцелуев.
– Дурак! – Катя вскочила со скамейки. – Ну и оставайся в своем Мухосранске.
Девушка развернулась и решительно зашагала прочь. Я не стал её останавливать и окрикивать. Опухоль удаляется не кусочками, а одним движением. Иначе всё зря. Уверен, что всё у неё получится, и она станет отличным хирургом. Учить на врачей у нас умели… Пока. А такие целеустремлённые и усидчивые, как она, составят в будущем цвет советской медицины. Которая конечно потом погибнет, разбившись о безденежье, о платные клиники и эмиграцию врачей. А пока у неё все впереди…
– Петров, – из-за куста показалась габаритная Лена. – Тебе что, на обед особое приглашение нужно? Ноги в руки – и бегом в столовую. Ты время видел?
– Не люблю я часы Лена, спасибо что напомнила, – я встал и хотел уже направиться в сторону корпуса.
– Погоди, – Лена вытащила из кармана халата конверт. – Пляши, письмо тебе!
– Письмо? – я остановился, а мои брови попытались залезть на лоб.
– Пляши говорю, а то не отдам.
– Плясать не умею, а давай я тебя лучше поцелую.
Я подскочил к медсестре. Моя рана уже почти не болела, и я мог себе позволить скакнуть пару метров козликом велкопоповицким (блин, что-то пива захотелось…).
Я чмокнул в дутую розовую щеку Ленку, схватив ее одной рукой за маститую талию (вернее то место, где она должна была быть), а другой ловко выхватил у неё конверт.
На лицевой стороне конверта, оклеенного маркой с улыбающимся Гагариным, в графе «Откуда» стоял прямоугольный штамп красного цвета. Тест которого гласил: «Новоульяновская средняя школа милиции МВД СССР».
Глава 8
Я разорвал конверт и извлёк серый лист бумаги с машинописным текстом. В левом верхнем углу красовался угловой штамп с гербом СССР и регистрационными исходящими данными, вписанными от руки.
В письме, напечатанном от имени начальника школы милиции полковника Рокотова П. С., говорилось о том, что, учитывая мои недавние заслуги в обеспечении правопорядка и твердую гражданскую позицию, связанную с намерением служить трудовому народу, методический совет Новоульяновской СШМ совместно с горкомом КПСС приняли решение о предоставлении мне права поступления в ведомственное учебное заведение без прохождения службы в ВС СССР. Но, учитывая состояние моего здоровья, длительность периода реабилитации, и упущенные сроки подготовки личного дела (на меня, как на кандидата на поступление) со всеми необходимыми проверками и запросами мне рекомендуют поступать в Новоульяновскую среднюю школу милиции на следующий год. Либо в любое другое ведомственное учреждение системы высшего профессионального образования, где служба в армии не требуется.
Я поскреб макушку. Сложил письмо и засунул в карман. Ну что ж… Кто говорил, что будет легко?
Профессия милиционера здесь не слишком престижна. Работа опасная и не из легких, денег не особо много. Тракторист в колхозе больше зарабатывает. Но милицию уважают. Считают ее народной. Я застал немного антураж этой эпохи, когда пришел в органы на заре девяностых. А потом начался бардак и упадок. Рухнул СССР и не только. Пострадало не только МВД. Многое в нашей жизни обесценилось.
Но всё, что ни делается – всё к лучшему. Возможно, у меня есть шанс изменить не только свою жизнь, а нечто большее. Хотя, считается, что систему изменить нельзя. А сломать? Но пока рано об этом думать, я ещё даже в милиции не работаю, а уже собрался её реформировать.
* * *В больницу мне стали приходить коллективные письма от пионерских школьных дружин. Ребята желали мне скорейшего выздоровления и присылали свои рисунки. На них смелый комсомолец волочит по земле по направлению к зданию с надписью «МИЛИЦИЯ» двух злодеев с рожами бармалеев. Приятно, конечно, но слава вещь такая своеобразная. Как палка о «трех» концах. Не знаешь, потом откуда и что прилетит.
Сегодня ты на вершине, а завтра падать высоко будет. Неважно, какие у тебя заслуги и сколько пядей во лбу отрастил. Как только становишься ненужным системе, тебя быстро заменяют другим винтиком. Более ладным и складным.
Я пока оказался нужным. В нужном месте и в нужное время молодой строитель коммунизма проявил отвагу и предотвратил незаконные вливания в советскую экономику буржуазной валюты. Это яркий пример превосходства советского человека перед меркантильным буржуазным населением загнивающего и неблагополучного Запада.
Выписали меня из больницы чуть ли не с оркестром. Как говорится, провожали и порвали два баяна. Медперсонал вздохнул с облегчением (кроме Ленки, та чуток взгрустнула даже), особенно радовался завотделением. Непросто ему с таким пациентом было. Сам виноват. Не люблю я таких скользких людей. Нехорошо это – леваком при такой должности промышлять. Меня от этого немного коробит. Ничего не поделаешь – издержки бывшей профессии.
Медаль мою мать повесила на стену в зале на самое видное место. Прицепила на подушечку для игл, а сами иглы убрала в коробочку. Показывала награду нашим редким гостям и с гордостью рассказывала историю, прочитанную ею в газете.
Из гостей у нас бывали лишь две её подруги, что работали в той же сберкассе, да соседка тетя Клава. Старая, но ещё крепкая женщина с прищуром на один глаз. Говорят, она во время войны снайпером была. Не любила про это рассказывать. Потому, что крестик на шее носила. По вере нельзя ей людей убивать. Фашисты, конечно, не люди, но для боговерующих, каждая тварь в человеческом обличье – человек.
Со школой милиции я пролетел, но надежды не терял. Дождусь следующего года, а там видно будет. Может, на вышку замахнусь. Просто не хочется терять несколько лет и учиться в высшей школе. Средка в самый раз была бы. Учить меня – только портить. А вышку ради диплома потом заочно добить можно.
Прошёл месяц после моей выписки из больницы. Мать так и вкалывала на двух работах, чтобы прокормить такого бездельника, как я. А жрал я за двоих. Потому что совсем пошёл на поправку, и «растущий» организм запустился на полную катушку. Я даже пытался делать лайтовую зарядку по утрам.