Мама

После того как она зашла в подъезд, я вернулся той же дорогой на остановку и будто оглушенный поехал автобусом к хостелу. Никакого желания заходить в тесную комнату не было – по прибытии на свою улицу я прошел в небольшой сквер недалеко от хостела и сел на лавочку у памятника какому-то музыканту: я понял это по его скрипке в руках. Мне хотелось расставить в своей голове все по местам, понять, что только что произошло. Мой план о том, чтобы подойти к ней, стал казаться слишком идеализированным, неправильным. Я стал спрашивать себя: а нужно ли мне вообще с ней разговаривать или меня хватит лишь на то, чтобы единственный раз увидеть ее вживую? Я безумно хотел заговорить с ней, пообщаться, но в то же время я стал бояться, что ворвусь в ее жизнь, где мне не место. Я представлял, как в этом доме в одной из квартир ее ждет семья, а тут появляюсь я – тот, кого она не искала или не смогла найти. Я подумал о том, что она человек со своей жизнью, который, может, не желает, чтобы ее целостность нарушали. И что если и вовсе случится так, что это она ворвется в мою жизнь, родители узнают, что я поехал к ней, искал? Эти мысли тяжелым ударом будто возвращали меня из того выдуманного мною сценария, где я нахожу биологическую мать и между нами завязывается прекрасная дружба, к реальности, где возможны ее отказ, отвержение, появление проблем, в которых буду виноват только я, ведь это я потревожил то, что было неизменно столько лет. Моя еще недавняя смелость все сильнее затмевалась бесконечными сомнениями.

Я долго просидел в этих размышлениях, и все же, когда возбуждение мое порядком спало, моя скованность стала разрушаться. Я обрушивал на нее воспоминания, где я пребывал в фантазиях о матери, где мечтал поговорить с ней, услышать ее голос. Я видел того одинокого, неполноценного ребенка и тогда я вновь оправдывал свой приезд, делал его важным для своей жизни и говорил себе, что мне необходимо встретиться с ней.

Вернулся я в хостел уже в позднее время. В комнате было двое: лежащий на кровати парень, с которым я познакомился еще вчера, и мужчина средних лет с журналом в руках на втором ярусе соседней кровати – тот, видимо, чью спину я видел утром. Я познакомился с ним тоже. К полуночи я пришел на кухню, где долго один просидел за столом среди тусклого света лампочки. В этой блеклости среди зеленоватых стен, тиканья часов позади себя, потертой скатерти и моей недоеденной еды я думал о том, как мне поступить дальше, и почему-то все дальше бежал к прошлому, закрывая для себя то настоящее, которое заставляет меня переживать. Я вспомнил, как совсем недавно на соревновании по плаванию – я плыл брассом – ко мне в зрители пришла моя одногруппница, как мне было от этого приятно и как мы пошли потом прогуляться после заплыва; я вспомнил, как год назад я впервые поехал на автобусе один до другого города, чтобы помочь своей тете с переездом, и как свободно мне было от того, что я отдаляюсь от тех, кто мне дорог; я вспомнил как после восьмого класса я поехал отдыхать с родителями на море, как мы гуляли по берегу, как ели вкусную еду; затем я вспомнил, как в 14 лет поехал первый раз к Мише после того, как меня забрали из детского дома, и в этом воспоминании я пробыл значительно дольше, чем в остальных.

К моменту моего приезда к Мише прошло уже пять лет, как меня забрали родители. Все это время я часто думал, как сложилась жизнь тех, кого я знал. Работает ли еще та последняя воспитательница из списка тех, кто мне нравился, такие же у нее белые, объёмные волосы? Забрали ли Марину, красивую девочку, которая занималась гимнастикой и с которой часто разговаривали приходившие пары? Перестал ли хромать Коля? Похудел ли Олег, который быстро краснел при беге и которого старшие называли «мешок»? Но больше всего меня, конечно, интересовал Миша – тот, с кем я был ближе всего. Все эти жизни когда-то были близки ко мне – их жизни были моей жизнью: каждодневные разговоры, шутки, споры, игры, медосмотры, общий завтрак, обед, ужин. Но так вышло, что меня забрали, оставили эту часть меня в закрытом здании, и со странным чувством, вбирающим в себя сожаление за оставшихся и радость за себя, за свое освобождение, я, бывало, спрашивал куда-то в пустоту: «Интересно, как они сейчас?»

И вот настало время, когда интерес мой стал брать надо мной верх, и я решил навестить Мишу, поговорить с ним, узнать обо всем из его уст. Ехать в детский дом, конечно, я не хотел: было в этой мысли что-то пугающее, то, что угрожало постоянности моей жизни, будто, когда я пройду мимо калитки металлического забора, покрашенного в зеленый, направлюсь по прямой асфальтированной дорожке к белой пластиковой двери, толкну ее и пересеку порог, то снова я стану членом этой семьи, этого здания, меня отберут у родителей. Тем более я не хотел, чтобы о моей поездке, об этом возникшем желании знали сами родители, так как думал, что они расценят эту выходку как показатель моей неудовлетворенности жизнью с ними, неблагодарность за все эти годы.

До того, как меня забрали, нас с Мишей водили в одну школу, но он был в старшем на год классе. Я надеялся, что по-прежнему он учится там же, и в один из будничных дней, пропуская какой-то незначительный предмет, я поехал автобусом в «новую» часть города, ничего об этом не сказав родителям.

Я приехал к своей трехэтажной школе, все так же выкрашенной в сине-белый, зашел внутрь и мимо сидящего охранника с залысиной прошел в столовую, надеясь найти кого-то, кто мог бы знать Мишу или даже позвать его. В столовой сидело только три парня, точно старше меня на пару лет и, видимо, у которых не было занятий. Я подошел к ним.

– Привет, – обратился я, – я ищу Ермолаева Мишу, он должен учиться в девятом. Вы случайно не знаете его?

– О, знаем такого, – начал один из них, короткостриженый, с крупной родинкой над бровью, – баскетболом занимается. Но мы с десятого. Сейчас будет большая перемена через двадцать минут, может, увидишь его или одноклассников найдешь, мы здесь будем, подскажем, если что.

– Хорошо, спасибо.

– А вообще, можешь пройти к нему в кабинет, – заговорил второй с зачесанными назад рыжими волосами, – посмотри по расписанию на окне, он в «В».

– Да нет, – ответил я, – я его здесь подожду. Спасибо.

Спустя минут двадцать прозвенел звонок, и через две двери столовой к столам с выпечкой поплыла толпа. Я сидел у самого входа в столовую и выглядывал среди проходящих Мишу. Но, когда заходить перестали, никого похожего я так и не заметил. Вскоре я увидел, что тот, кто был с родинкой над бровью, встал и направился к дальнему столу, где сидело двое парней. Он что-то сказал им и показал в мою сторону, а затем подошел ко мне и сказал, что те двое могут дать мне Мишин номер. Я подошел, поздоровался и мне продиктовали его номер.

Я вышел на улицу, чтобы было нормально слышно, и позвонил. После гудков в каком-то шуме послышалось «да», и я спросил: «Миша?»

– Да, – ответил он. – Кто это?

– Это я, Влад. Был с тобой в детском доме, меня потом забрали в девять лет. Черные лохматые волосы.

– Влад? – с удивлением переспросил он. – Емаё, конечно, помню! Откуда у тебя мой номер?

– Вообще, я взял его пару минут назад у парней с твоей параллели и сейчас стою у школы.

– О черт, сейчас спущусь, жди меня, я на третьем этаже.

– Давай, жду.

Очень скоро он вышел. Высокий, такие же блондиновые перьевые волосы. Белая рубашка с длинным рукавом не заправлена и неряшливо болтается у бедер, через плечо школьная сумка. Когда он увидел меня, на лице его растеклась несимметричная улыбка. Он спустился по ступеням и крепко, по-дружески мы обнялись. От его острых костей мне стало по-особому приятно, будто я вернулся к чему-то давнему, близкому. Наконец мы разомкнулись, и он сказал:

– Блин, не ожидал тебя увидеть. Ты как вообще?

– Все нормально, учусь сейчас в десятой школе.

– Ого. По-прежнему с той семьей?

– Да, по-прежнему с ними. Вот часто думал о тебе и решил наконец навестить.

– И правильно сделал. Тоже частенько думал, как ты там с этими двоими. Надеюсь, они славные?

– Да, они очень хорошие.

– Это самое главное. А то я все опасался, не продадут ли тебя в рабство или не ставят ли на тебе какие-нибудь эксперименты.

– К счастью, я вел себя хорошо и до этого не дошло.

– По-прежнему юморишь, отлично!

– Да, без этого никак, – ответил я с улыбкой, не зная, что еще сказать.

Несмотря на то, что с Мишей мы были одними из самых тихих мальчиков в детском доме (по этому принципу мы, впрочем, и сблизились), бывало, нас так сильно смешили незначительные вещи, что мы, забиваясь подальше от взглядов других, до боли негромко смеялись, вдавливая смех в себя и стараясь так не выдавать нашу неожиданно нашедшую эйфорию. Нас веселила не столько ситуация, сколько понимание, что именно мы вдвоем увидели комичную деталь, что именно мы вдвоем знаем о ней.

– Ну, а ты как? – спросил наконец я. – Как жизнь?

– Я нормально, как можешь заметить по моей школьной одежде, по-прежнему живу в детском доме.

– Да ладно, нормально ты одет.

– Да я прикалываюсь. Этими брючками я подцепил не одну девчонку.

– И что, ни одна не смогла убежать?

Мы загоготали.

– Да что, нормально я в целом, не жалуюсь, – сказал Миша, когда мы успокоились. – Когда ты ушел, первое время, признаюсь, мне было так себе. Тем более ты не приходил. Ужасный ты человек. Хотя я тебя понимаю, кто захочет возвращаться туда.

– Да… так получилось, – стыдливо отвечал я.

– Ну, я очень рад, что сейчас ты здесь, не забыл, кто я.

– Да, я тоже рад тебя увидеть. Забудешь такого.

– А так, знаешь, после тебя мало что изменилось. Только люди туда-сюда приходят. Было вообще года два, когда воспитатели каким-то потоком менялись, одна за другой. А, ну из нового: нам сделали элитный ремонт, весь коридор переделали, там все теперь в белом, как в раю, ну или в психбольнице, кому что ближе. А, еще кровати новые ввезли где-то год назад. Реально новые. Даже не с мусорки.

Слова его меня снова рассмешили, и я резко выпустил воздух носом, чуть не подавившись.

– А как наши, Марина, Олег, Эмир? – спросил я.

– О… – издал он поникшим тоном. – Олег умер года три назад.

– Что? Из-за чего? – спросил я ошарашенно, думая, что это одна из его шуток, но говорил он дальше на полном серьезе.

– Задохнулся во сне. Утром поднялся шум, он лежал головой на бок, вся подушка в слюне. Такое себе было зрелище.

– Какой ужас… И никто не подумал, что его…

– Убили? Да нет. К нам приезжали следователи, опрашивали нас, тем более он никому дорогу не переходил, над ним подшучивали, но не более. У него просто были проблемы с дыханием. Он то хрипел, потом переставал, когда ему давали таблетки, а затем все по новой.

– Понятно.

– Так, только давай ты не будешь делать такое лицо и грустить в нашу встречу. Я понимаю, жалко, но что поделать.

Я смирительно кивнул.

– Так, – протянул он, – что касается других. Марину забрали спустя, наверное, год как ты ушел. Точнее, через год, как тебя забрали. Ее, кстати, печатали в газетах, она даже занимала призовые места на областных соревнованиях по своей этой гимнастике. Вообще красотка стала. А Эмир по-прежнему с нами, ходит на каратэ, думает, что он уже великий боец: вечно сосредоточенный, готовый к нападению с окон и потолка. Этот дурачок недавно подцепил ветрянку и его положили в больницу…

Миша решил опоздать на следующий урок, и мы еще долго рассказывали друг другу что-то из своих жизней – ушедших далеко от чего-то общего, но стремительно к нему возвращающихся. В конце разговора мы условились, что увидимся через пару дней здесь же, у школы, а затем попрощались. После этой встречи Миша снова вошел в мою жизнь, мы возобновили наше когда-то прерванное тесное общение. Мы стали приезжать к друг другу, гулять после школы, болтать по телефону. Он много курил, жаловался мне о тупости окружающих, но по-прежнему оставался добрым и веселым парнем, а его острый, живой ум готов был подхватить любое мое размышление. Я был безумно рад вернуть эту частицу своей прошлой жизни и, наверное, это было единственное, что я действительно хотел вернуть из того времени.

На удивление, вторую ночь в хостеле я проспал крепко: мне снилось, как в растерянности я стоял посреди огромного стадиона, где зрители подпрыгивали и кричали, а затем справа прямо перед собой я увидел линию стоящих мужчин, одетых в шорты и футболку; через пару мгновений я услышал постепенно усиливающийся гул сзади и, обернувшись, увидел бегущих мужчин с палочкой в руке; я понял, что я на эстафете, приготовился, и после того, как мужчина с моей дорожки, вышедший вперед остальных, передал мне палочку, я побежал.

Проснувшись утром и не желая слышать спящих, я взял из слегка скрипнувшей тумбочки кофту на замке и вышел на потеплевшую по сравнению со вчерашним утром улицу. Бесцельно бродя по тротуару, тянущемуся вдоль дороги с редко проезжающими машинами, я почувствовал, как сосет желудок, и решил позавтракать. Я нашел какую-то пекарню, взял выпечку. После перекуса я направился к парку рядом с хостелом, чтобы, как и вчера, осесть там на пару часов и как следует подумать. Я хотел окончательно подтвердить свое решение, которое я принял ночью на кухне, – я решил ехать к Неле снова.

Я провел время до обеда в парке, затем вернулся в номер и уснул. Ближе к вечеру вновь я вышел на улицу, прогулялся по каким-то улочкам и поехал к ее работе. Она вышла значительно позже восьми. Та же сцена: прощание у дверей, я пересекаюсь с ее коллегой и следую за ней. В этот раз на Неле были коричневые узкие брюки, голубая свободная кофточка и те же обувь и сумка, что и вчера. Браслета на запястье не было. Волосы были собраны в низкий хвост. Она подошла к остановке, а я встал сбоку так, чтобы я не был виден ей за пластиковой коробкой. Вскоре подошел троллейбус. Она села спереди. Всю поездку мне виднелся лишь ее затылок – я стоял в середине салона. Я был твердо уверен, что исполню то, что задумывал, то, чего не смог сделать вчера. Я говорил себе, что эта захватившая меня неуверенность была ошибкой сознания, собственной ложью, в которую я поверил. Но, когда я вышел за Нелей из троллейбуса и пошел за ней тем же путем, что и вчера, я был в смятении: мне хотелось подойти к ней, и в то же время меня снова удерживал страх, что-то тянуло меня назад, отталкивало. Я начинал делить мысли с кем-то вторым, он не давал мне приблизиться к ней. Я не мог уловить подходящего момента, когда я должен был бы ускориться, чтобы догнать ее, обратиться к ней. Вновь я стал сомневаться, говорить себе, что я ей не нужен, что мое появление в ее жизни нисколько не обрадует ее. Я сдавливался изнутри, сворачивался. Снова я дошел до конца девятиэтажки и проводил ее до дома взглядом. Снова я отпустил ее.

Я злился на самого себя, что не могу заговорить с человеком, которого ждал столько лет. Я чувствовал себя жалким, не способным на сильный шаг человеком. Беспомощным ребенком. Находясь в сквере часом позже, я хотел написать ей, покончить с этим мучающим меня состоянием. Я несколько раз открывал пустую страницу нашего диалога в социальной сети, печатал текст, но затем выходил, так ничего и не отправляя. Я говорил себе, что вновь избегаю трудностей – хочу просто написать ей вместо того, чтобы увидеться вживую. Но затем я переубеждал себя, приходил к тому, что письменная форма действительно будет тактичнее, не такой резкой по отношению к ней.

Так ничего и не отправив ей, я вернулся в душную комнату и с открытыми глазами в темноте под звуки сопящих, кондиционеров и стукающих капель за окном не мог заснуть до глубокой ночи. Я не знал, как мне поступить. Мои представления о том, что мы поговорим друг с другом, расскажем о наших жизнях, стали окончательно несостоятельными, обреченными на свое существование лишь в моей голове. Неопределенность давила на меня, я был измученным существом, метающимся в закрытом пространстве из угла в угол. Уже не выдерживая своего состояния, я спустился с кровати и прошел в ванную. Я умылся холодной водой и, посмотрев на свое уставшее, изнуренное лицо, понял, как извел себя за эти дни, поэтому решил попытаться отстраниться от тревожных мыслей, успокоиться и с новыми силами и свежей головой решить все завтра.

На следующий день с самого утра я писал и стирал сообщение несколько раз. Слова казались мне неправильными, резкими, отталкивающими. Казалось, от того, как этот человек воспримет меня, зависело качество всей моей будущей жизни. Я будто писал итоговый экзамен, был на соревновании, к которому шел всю жизнь, трудился долгие годы – я боялся допустить малейшую ошибку, боялся того состояния, в котором мне пришлось бы жалеть. Передо мной было два исхода, две крайности: ее принятие со всеми почестями в виде общения, раскрытия тайны или горькое отторжение, провозглашающее меня человеком недостойным и ненужным. Вновь я думал о том, что, может, будет лучше, если я подойду к ней вживую. Моя утренняя уверенность в том, что я напишу ей, перешла в невыносимое метание. Я вернулся к своему ночному состоянию.

Без решения я протянул до самого вечера, и, только когда время стало подходить к окончанию смены Нели, я все же решил написать ей, но перед этим – снова увидеть ее. Я до сих пор не знаю, зачем я поехал. Наверное, подсознательно я был уверен, что она отречется от меня, от моего сообщения, в котором я предложу ей встречу, и поэтому хотел посмотреть на нее, идущую по улице, последний раз. Я не знал, будет ли она третий день подряд на работе, но, когда время перешло немного за восемь, она все-таки вышла из магазина. Как и в прошлые дни, я пошел за ней на остановку – черные брюки, лиловая кофточка с накидкой, волосы распущены, – но в этот раз она пропустила подъехавший троллейбус с номером 16, в который мы садились прошлые разы. Вместо него она зашла в какую-то маршрутку, номер которой я даже не увидел. Я зашел за ней. Она села сзади, я – спереди. Вскоре после того как маршрутка сделала пару поворотов, она подошла к выходу, попросив водителя остановить на следующей остановке; я встал за ней. Она вышла и, пройдя через пешеходный переход четырехполосной дороги, прошла вдоль невзрачных магазинчиков и зашла в помещение с вывеской из английского длинного слова и подписью «бар». Я зашел, немного погодя, и, медленно передвигаясь в начале зала, увидел ее в самом конце. Я сел в трех столах от нее, которые были заняты людьми. Играла размеренная инструментальная музыка. К ней подошел официант, молодой парень с черным фартуком до колен, и она сделала заказ. Затем парень подошел ко мне, и я заказал только салат. Все время до приноса еды она сидела за телефоном: я старался не смотреть на нее в упор, но все же с частой периодичностью бросал на нее взгляд. Вскоре принесли мой салат, а еще чуть позже – ее закуски. После того, как на ее столе появилась еда, она встала, подошла к стойке, и бармен налил ей бокал алкоголя красного цвета, и она вернулась за столик. Закончив с закусками и первым бокалом, она подошла к стойке снова и взяла еще один наполненный бокал. В это время официант поставил ей мясное блюдо. Когда она наполовину опустошила второй бокал за столом, я увидел, как лицо ее сморщилось, и она приложила ладонь к груди. Немного так посидев, она снова принялась за еду. Не знаю, что на меня нашло – внезапная злость на самого себя, смелость, усталость от происходящего, – но вскоре я встал из-за стола и направился к ней. Я посчитал, что это удобный случай: сейчас или никогда. У меня даже и мысли не пронеслось о том, как будет выглядеть сейчас мое признание: теперь к тому, что я нашел ее в социальной сети и узнал место ее работы, шло то, что я проследил за ней и приехал в это место вместе с ней.

– Привет. Можно присесть? – спросил я, подойдя к столику.

Она подняла голову и растерянно посмотрела на меня, видимо, не ожидая, что к ней может подойти кто-то, кроме официанта, а затем спокойно ответила:

– Привет, да, можно.

Я сел напротив, обе руки положив на стол.

– Почему одна? – спросил я и заметил, что у ее губ немного испачкано пудрой, видимо, от какого-то сладкого.

– Только с работы. Решила вот отдохнуть.

– И как, выходит?

– Вроде да.

– Это хорошо, – сказал я и после небольшой паузы: – Чем занимаешься?

– Конкретно сейчас пью. – И она показала мне мягкую улыбку, на которую я ответил тем же.

– А если в общем?

– Работаю флористом.

– Нравится?

– Ну, не жалуюсь, уже привыкла. Подрезать, сделать букеты – одно и то же. Время быстро пролетает. А ты?

– А я студент. Учусь на агрохимика.

– Ого. И кем же сможешь работать, когда закончишь?

– Вообще планирую в какую-нибудь лабораторию, анализ почвы проводить и прочие скучные вещи.

– Звучит интересно. И как же зовут будущего агрохимика?

– Влад. А тебя?

– Я Неля. Приятно.

– Взаимно, – ответил я.

Тут она приложила руку к груди, изменилась в лице и посмотрела куда-то вниз.

– Извини… я сейчас, – сказала она и встала из-за стола.

– Все хорошо? – насторожившись, спросил я.

– Да, все нормально.

Она отошла в уборную на минут пять, которые длились для меня вечность. Состояние мое было каким-то поверхностным, будто я не до конца понимал, что веду непринужденный разговор с той, которая занимала мои мысли все эти годы. Я был механизмом, стремящимся каждую секунду к одной и той же цели: когда она вернется, я должен подвести все к тому, о чем хотел рассказать ей.