Дети золота, дети песка

© Волкова Я., 2022

© Оформление. Издательство «Эксмо», 2022

Глава 1. Кровь на песке

Он открывает глаза и видит над собой голубое небо. Тело ломит, словно против богатырей бился на кулачных боях. Никогда еще такой боли он не испытывал, да и не то что жизнь у детей Солнца такая, что с болью учишься справляться. Никогда бы не подумал, что сможет испытывать нечто подобное. Кажется, Среча, потешаясь, вручила его нить сестре.

Застонав, садится Радомир на мягкой земле, растекающейся от малейшего движения. Губы пересохли и слиплись, и он морщится, силясь открыть рот. Как ни пытается, а не может вспомнить, что произошло, словно воспоминания, покинув его, птицами взмыли в небо. Радомир прижимает ладонь ко лбу, но тут же отдергивает ее, смотря на руку, покрытую песчинками. Внутри него все холодеет, и поднимает Радомир голову, глядя перед собой.

Несреча, ухмыльнувшись, сильнее сжимает его нить в руках.

– Песья кровь…

Вдоль берега разбросаны обломки корабля луннорожденных, а подле ног лижет песок волна. Радомир оборачивается; позади костяным хребтом поднимаются скалы, а у горизонта светлое небо молоком льется в звездную ночь. Ведун держится за голову, с силой хватает светлые волосы и в ужасе смотрит на бескрайнюю лазурь, раскинувшуюся перед ним блестящим в солнечных лучах полотном.

Этого не может быть.

Но он все вспоминает; резко, словно вспышками искр, когда огнивом высекают пламя. Огромное морское чудовище, кольцами сжимающее корабль. Крики людей. Полный ужаса взгляд Весны, которую он бросает в руки луннорожденного.

Тонущую девушку, чьи белоснежные волосы развеваются в соленой воде подобно змеям.

Воспоминания впиваются в него раскаленными наконечниками стрел. Ему кажется, что на его плечи опустили настоящую гору. Должен держать Радомир на себе ее вес, иначе рухнет она, а следом за ней – и он сам. Опускает голову между своих согнутых колен, тихонько застонав, и впивается взглядом в золотистый песок, жадно хватая разгоряченный воздух ртом.

Ему некого винить, кроме себя. Если бы он доверился видению, которое было ему даровано, ничего бы не случилось. Его народ подготовился бы к нападению, и северные волки ни за что не одолели бы их. Вместо этого он сглупил, возгордился, и теперь народ Солнца погаснет в холодных лучах Луны. Кто повинен в этом, если не он?

Когда только стало ясно, что Дар отца перешел к сыну, в один голос стали твердить ему, сколь велика ответственность, возложенная на ведунов. Ему все казалось, что пугают его страшными сказками, что нет никаких северян, потому что до четырех своих лет ни разу не видел их он. В тот миг, когда их полосатые паруса появились на горизонте, Радомир потерял и отца, и мать. Он потерял все потому, что отец не доверился своему Дару.

И что же сделал Радомир двенадцать лет спустя? Он повторил ту же самую ошибку. Закрыл глаза, смотрел, но не видел, не желая признавать, что ничем не отличается от своего отца.

Того, что произошло, ему не изменить. Но ведь он может дать отпор тому, что наступает. Под силу ли ему это?

Радомир с трудом поднимается на ноги, и земля пляшет вокруг ритуальные танцы. Становится трудно дышать, дурнота подкатывает к горлу и, согнувшись, ведун избавляется от скудного содержимого своего желудка прямо на песок. Собственное тело словно бы старается навредить ему, сделать слабым и немощным. Обтерев рот рукавом порванной рубашки, снова вглядывается он в горизонт, да только не видит в нем помощи. Ничего не остается ему, кроме как идти вперед.

Вперед, но куда? У него нет ни единой мысли о том, что ему стоит сделать. Как добраться до тех, кто дорог? Сейчас они окружены льдами далеких земель, погруженных в вечную Ночь, и на своих ногах ему к ним не приблизиться.

Нужен корабль. Быть может, на берег выбросило хоть одно целое судно?

Кости разорванного на части корабля разбросаны по всему берегу. Ведун хромает – похоже, повредил ногу во время падения, – но упрямо продолжает идти. Босыми ногами по песку шагать – настоящее испытание. Тот обжигает ступни, согретый светом Ярило, достающим до этих берегов. Радомир пытается идти по кромке воды, но песок там вязкий, словно глина, идти становится только сложнее. Тошнота не проходит, боль в теле разрывает на части. Шум волн навевает мысли о том, как хорошо было бы сейчас окунуться по самые плечи в бочку, стоящую подле дома, да напиться из нее холодной ключевой воды. Во рту сухо, от жажды и жара кружится голова.

Когда он в последний раз был таким слабым?

Что стало с теми, с кем плыл он на корабле? Воспоминания возвращаются к нему рваными клочьями цельного полотна, и в них оглушающий крик Весны. Больше всех волнуется он о ней, не может места себе найти, проклиная за то, что оставил одну. Но мог бы он спасти ее, если бы поступил иначе? Другого выбора не было, в тот миг он выбрал меньшее из двух зол, отдав ее в руки варяга. Если бы он только знал, что с Весной все в порядке, мог увидеть хоть на мгновение и узнать, что с ней все хорошо, у него были бы силы для борьбы.

Эти мысли душат его чувством вины. Не может простить себе, что отворачивался от предчувствия, не позволял ему открыть себе глаза. Может, не будь он так горд и упрям, иначе все было бы? Кто знает, кто остался в живых из тех, кого должен был защищать?

Радомир должен все исправить. Он должен стать тем, кем ему было суждено.

Ведуном. Защитником.

Только есть ли ему еще кого защищать?

Путь долог. Радомир выбивается из сил. Он голоден и, кажется, умирает от жажды. Среди остатков кораблекрушения нет еды, словно бы боги, насмехаясь над ним, отдали воде все съестное, что украли викинги с их земель. Океанская вода соленая, ею не утолить жажду, а потому остается лишь терпеть.

Разум мутнеет, и от того сначала принимает он за мираж девичий силуэт, мелькнувший впереди. Радомир останавливается, сощурившись, и прикладывает ладонь к глазам, пытаясь различить, правда то или вымысел, которым одаривает его истерзанное жаждой и усталостью тело.

Она шатается при каждом шаге, словно готова упасть в любой момент. Длинные белые волосы покачиваются в такт, и солнечные блики пляшут на смятом металле, некогда бывшем частью ее брони. Босая, израненная, шагает она ему навстречу, и Радомир узнает ее.

Тонущую девушку. Воительницу, поваленную им на поле боя. Северянку, стоящую на берегу бурной студеной реки.

Ренэйст.

Ее имя отдает зимним холодом. Кажется, словно делает глоток холодной воды, смакуя его на языке.

После крушения ей досталось ничуть не меньше. Еле передвигает ногами, и, когда она останавливается, чтобы перевести дыхание, Радомир в полной мере понимает, что северянка не иллюзия. Затаившись, поспешно скрывается он за остатками корабля, прижимаясь спиной к нагретой жаром древесине, и закрывает глаза. Сердце бьется в груди загнанной птицей, а от волнения потеют руки. Он выглядывает в щель между разбухшими от воды досками и видит, как воительница садится на обломок, тяжело прислонившись спиной к обвалившейся мачте. Накрывает ладонью левую сторону ребер, запрокинув голову назад, – и замирает.

Как удалось ей выжить? Радомир и свое-то спасение не помнит, как и того, почему оказался в воде, но то, как медленно шла она ко дну, явно видится ему. Быть может, это очередное видение, навеянное Даром? Все чаще становится сложно понять, где реальность пересекается с картинами, что видны только ему. Даже сейчас Радомир не может быть уверен, что северянка настоящая. Подойти бы к ней, заговорить, прикоснуться, только пожить еще хочется.

Они враги. Нечего ему ждать от нее доброты.

Но любопытство гонит его вперед, заставляет снова и снова пытаться ее рассмотреть. Ратибор бы сейчас схватил за ухо, потянул бы назад, в безопасность, приговаривая, что любопытство Радомира погубит. Он бы съязвил, мол, так что же погубит, злоба или любопытство, но никто не ответит. Ведун не может быть уверен в том, что старейшина жив, потому и не останавливает себя. Увы, коль боги и есть, то благоразумием они его не наградили.

Она не кажется ему такой грозной, как говорят о северных воинах. Услышишь «варяги», сказанное шепотом, словно бы от слова самого беда приключится, и представляешь могучих мужей, пропитанных кровью и потом, от которых веет холодом и смертью. Девчонка на них не похожа. Макушкой вряд ли достанет до его плеча, да и меч ей будет не по руке. Радомир не сомневается в том, что именно ее он видел в своих видениях, да только что они могли значить?

Зачем боги указали ему на нее?

Странно думать, что им еще может быть какое-то дело до происходящего с теми, кого они оставили. Но если ведения – их дар, то разве не должен он был исчезнуть вместе с ними? Кому только не задавал этот вопрос Радомир, спрашивал, отчего чужие думы продолжают тревожить его и тех, кто так на него похож, но ни Ратибор, ни иные древние старцы так ничего и не ответили.

Значит, и боги никуда не делись, только молчат. Прячутся и таятся, словно бы и нет их здесь. Для них все это – лишь забава, и от мыслей этих гнев в груди его разгорается только сильнее.

Она не шевелится, словно бы и не дышит. Белые волосы падают на плечи, тонкие прядки колышутся от дыхания. Или же Радомир хочет думать, что девчонка дышит? Ему боязно остаться одному, вот только такой гордец никогда не признается в этом даже себе самому. Стремясь разглядеть лицо северянки, ведун поддается вперед, выглядывая из своего укрытия, и, не удержав вес тела на пострадавшей ноге, оступается. Древесина с громким треском ломается под подошвой сапога, и Радомир, перестав дышать, замирает на месте.

Ничего не происходит. Нет ни крика, ни шума. Может, она не услышала? Радомир практически убеждает себя в этом, успокаиваясь и теряя бдительность. Беспечность – непозволительная роскошь.

Ведун вновь выглядывает в небольшую щель между досками, чертыхнувшись про себя; северянки нет на том месте, где она была мгновение назад. Напрасно считал, словно бы та, что обучена убивать, не услышит в тишине не то что хруст древесины, лопнувшей под его сапогом, – судорожный вдох, сорвавшийся в тот момент с разбитых губ. Радомир оглядывается по сторонам, пытаясь найти ее взглядом. Его дела плохи. С такой ногой не убежать далеко, и это даже несмотря на то, что сама луннорожденная не в лучшем состоянии. Радомир дышит глубоко, старается успокоиться. От паники не станет ему лучше.

Нужно уйти как можно скорее. Может, вернуться назад, откуда пришел, но избежать встречи с ней любым возможным способом. Быть внимательнее. Собственная беспечность играет с ним злую шутку.

Ему так и не удается понять, с какой стороны дочь Луны подкрадывается к нему. Руки ее сильны, и она толкает его в плечи, заставляя тяжело опереться спиной о разбухшую от воды древесину. Не позволив даже вдохнуть, воительница давит локтем на шею, грозя сломать кадык, и тянется за мечом, но пояс ее пуст. Луннорожденная смотрит на него голубыми глазами, и ее горячее дыхание щекочет ему ключицы.

Он в ловушке. Девчонка провела его. Держит крепко, и кажется Радомиру, словно бы волчья пасть сжимается вокруг его шеи. Дернется – и ему конец. Разве может она быть такой сильной после всего, что с ними случилось? После полученных ею ран?

Движет ей ярость, холодная, но обжигающая.

Замирают напротив друг друга, внимательно наблюдают за малейшим движением. Словно зверь, готова она лишить его жизни, если Радомир сделает то, что ей не по нраву придется. Именно северянка первой нарушает нависшую над ними тишину:

– Ты тот самый ведун.

Знает его язык, хоть и говорит неправильно. Рычит, звучит приглушенно, и нет в ней перелива колокольчиков, коим так хороши певчие дочери Солнца. Нет, голос северянки другой, он полнится тьмой и лунным светом, отчего звучит таинственно. Словно бы из другого мира звучит этот голос, да разве не так это? Пока размышляет он, воительница делает еще один шаг к нему, сокращая и без того небольшое расстояние, двигаясь медленно, словно бы Радомир – олень, который сбежит, стоит ей сделать хоть одно резкое движение.

Ему не нравится чувствовать себя добычей.

Тянет он губы в надменной усмешке, словно бы и не боится ее вовсе. Да чтобы он, ведун, и боялся какой-то размахивающей мечом девчонки! Вспоминая их встречу на подступе к горящему Большеречью, думается ему, что и мечом-то она не слишком хорошо владеет. Словно бы и вовсе не на своем месте была, когда рвалась в самую гущу боя.

– Ты практически такая, какой я видел тебя в лесу, Ренэйст.

Удивление на ее лице даже приятно ему. Резко отходит она назад, и ведун жадно вдыхает, чувствуя, как ноет горло. Он заходится хриплым кашлем, в то время как северянка смотрит на него льдистыми глазами; теперь она действительно выглядит испуганной.

Так он назвал ее в зимнем лесу, где был гостем в своем видении, и на поле боя, когда оставил синяк на бледной скуле. Именно его вспомнил, когда увидел ее, бредущую ему навстречу по песку.

Ренэйст.

Ренэйст мечется по песку из стороны в сторону, прихрамывая и снова держась ладонью за левый бок. Каждый шаг заставляет ее морщиться, скалить зубы в болезненной гримасе. Он продолжает сидеть неподвижно, наблюдая за ней одними глазами. Не хотелось бы снова почувствовать, как она душит его.

К ней самой, кажется, возвращается способность говорить. Останавливается прямо напротив него, возвышаясь подобно скале, и спрашивает гулко:

– Мое имя. Откуда ты его знаешь?

Радомир усмехается, дернув плечом.

– Все было бы проще, если бы я сам знал откуда.

Такой ответ ее не радует. Она хмурится, смотрит с неодобрением, комкая пальцами ткань порванных одежд. В глазах ее плещется недоверие, да и он не склонен ей доверять. Не меньше, чем насмешка богов, то, что вдвоем они оказались на этом берегу, где Солнце и Луна делят небосвод.

Снова боги. Словно бы ничего без них случиться не может.

Северянка отступает на шаг назад, окинув побережье задумчивым взглядом. Устремляет его вдаль, на север, словно бы может видеть она, что происходит сейчас в далекой ее родине. Сколько времени провели они на берегу? Успели ли корабли достичь родных берегов? Наверняка считают ее погибшей. Кто бы мог выжить в таком кораблекрушении?

Еще и морское чудовище… Откуда знать им было, что нечто подобное до сих пор бороздит водную гладь? Никак сам Мировой Змей явился им – дурной знак. Матери рассказывают своим волчатам, что об его кости корабли рвут свои деревянные бока на далеком юге, а что же на самом деле?

Теперь Ренэйст знает – правда никому не ведома.

– Если бы не этот змей, – шепчет она, – ничего подобного не произошло бы.

Ярость охватывает его, ведун вспыхивает как спичка и, стиснув кулаки, восклицает:

– Этого не было бы, если бы ваш проклятый народ оставался там, где ему до́лжно! С чего вы взяли, что можете подчинять нас себе?!

Ренэйст, не ожидая такой агрессии, вздрагивает невольно, но пламя в ее груди разгорается со скоростью лесного пожара. Зарычав, Белолунная хватает ведуна за грудки, с силой вжав его спиной в палубу, за которой он скрывался. Она скалит зубы, хрипло дыша, и Радомир хватается за ее запястья, силясь оттолкнуть от себя разъяренную девушку. Растрепанные волосы падают на перекошенное от ярости лицо, и, когда она начинает говорить, в голосе еще отчетливее слышится холод ее родины:

– Всего этого не было бы, если бы вы согласились помочь, когда мы просили! Но солнце перегрело ваши головы, и вы возгордились, считая, что лучше нас! Как смеешь ты обвинять мой народ в том, что мы боремся за свои жизни?!

Прозвучавшие слова вынуждают его удивленно вскинуть брови. Северяне просили помощи? Никто и никогда не говорил о подобном, да и мог ли кто-нибудь знать? Невольно вспоминает он Ратибора; того, кто мог рассказать ему правду, если о том ему было ведомо. Вряд ли он когда-нибудь снова поделится своей мудростью, ведь не видно было старика на корабле. Если умер, да хоть на родной земле, не попав в плен. Только что теперь делать ему здесь, на краю золотых земель, наедине с озлобленной волчицей? Радомир резко отталкивает ее от себя и, когда Ренэйст вскидывает на него звериный взгляд, произносит голосом твердым:

– Не имеет значения, что было тогда, северянка. Нам дана лишь одна жизнь, и не наши предки решают, как нам ее прожить. Поэтому я вырву свой народ из плена ваших холодных рук, и никогда больше вы не посмеете ступить на нашу землю!

Смешок, сорвавшийся с искусанных губ, отскакивает от скал и скрывается в морской пучине. Рваным движением отбрасывает воительница волосы с лица, окинув собеседника презрительным взглядом льдистых глаз.

– Не имеет значения, что было тогда, южанин? Как забавно рассуждаешь. Значит, то, что делаем мы, значение имеет, а вот злоба и жестокость твоего собственного народа глаза режет? Хорош ты, ведун, сказать нечего.

Упрекает. Она-то и смеет его в чем-то упрекать? Раскрасневшись от молчаливой ярости, поднимается Радомир на ноги, проглотив болезненный стон.

– Уж я-то хорош, спорить не стану.

И, толкнув Ренэйст плечом, хромая, направляется прочь. Сказал же, что вернет свой народ, нужно будет – по воде пойдет, но доберется до севера.

От такой наглости у нее перехватывает дыхание. Как же сильно напоминает сейчас ведун ей Ньяла! Вот уж кому нужно с ним соревноваться в том, у кого язык острее.

Ведун уходит прочь, оставляя глубокие следы на песке. Шагает уверенно, словно действительно знает, куда нужно идти. Только вот что будет делать, когда доберется до противоположного берега?

Белолунная смотрит ему вслед, и бессильная ярость душит ее изнутри. Ей страшно, она далеко от дома и не знает, выжил ли кто-то из ее родных в крушении. А этот наглец считает, что может просто все изменить! С силой пнув древесный обломок под своими ногами, взвив песок, Белая Волчица спешит за ним.

Не останется же она здесь одна.

– И что ты сделаешь? – кричит ему в спину. – Что ты сделаешь?!

Ноги скользят по песку, Ренэйст спотыкается и едва не падает, но продолжает идти. Лазурные волны лижут подошвы ее сапог, скрывая следы упрямого ведуна. Солнцерожденный хромает на левую ногу, но идет вперед, навстречу Луне. Словно бы не слышит ее, и от этого Ренэйст только злится сильнее. Как хочется поколотить наглеца, всю спесь с него согнать! Ей и самой больно идти, каждая косточка заходится волчьим воем при малейшем движении, но упрямо не желает она уступать ведуну. Кто он такой, чтобы вести себя с ней подобным образом?!

– Ты не доберешься один! – продолжает она. – Не справишься, даже если каким-то чудом сможешь найти корабль!

Плечи его вздрагивают, и Радомир оборачивается, глядя на нее гневными карими глазами. Он останавливается так резко, что Волчица едва успевает остановиться за мгновение до того, как влететь носом в его ключицы. Разъяренный ведун даже не замечает этого; столь яростен его взгляд, что вряд ли способен заметить хоть что-то. Кажется ей, что однажды видела уже подобный взгляд, и от озарения озноб проходит по хребту.

Как может солнцерожденный смотреть на нее глазами Витарра?

– И что ты предлагаешь?! – кричит он, взмахнув руками. – Остаться здесь и ждать? Я должен помочь моему народу, я…

Он пахнет отчаянием и страхом. Такой же потерянный, как и она сама, Радомир совершенно не знает, что ему нужно делать. Груз ответственности давит на его плечи, душит, склоняя к земле, а гордость не позволяет увидеть, какой путь может быть правильным. Все больше напоминает он ей старшего брата, пострадавшего от чужой жестокости. Сложно представить, какой была его жизнь на родных берегах, но Ренэйст понимает одно – от него требуют ничуть не меньше, чем от нее самой. Чужие ожидания приносят боль, лишают собственной воли.

Ее пугает то, как сильно они похожи.

Ренэйст хватается за его плечи, сжимая пальцами все еще влажную от океанской воды ткань разорванной рубахи. Ведун дергается, как обожженный, старается вырваться из ее хватки, но она держит крепко. Ждет, когда Радомир успокоится, когда посмотрит в глаза, и пытается унять сердце, в испуге бьющееся о собственные ребра.

Ведун успокаивается не сразу. Ренэйст видит, как его ладони алеют, словно бы нагреваются, как угли в очаге, но его сил недостаточно, чтобы разжечь настоящее пламя. Его движения становятся вялыми, но взгляд пылает лишь ярче – собственное бессилие его невероятно злит. Радомир молчит, ждет, и больше тянуть нельзя. У них не так много времени.

– Помоги мне вернуться домой, – устало шепчет Белолунная, вглядываясь в его глаза, желая видеть его реакцию на горькую ее просьбу. – Без тебя я не справлюсь, как и ты без меня. У нас нет иного выбора, кроме как объединиться для достижения наших целей.

Он ведь и сам понимает это, не так ли?

Радомир смотрит с недоверием, но вырваться не пытается. По выражению его лица невозможно сказать, о чем он думает, что собирается сказать. В равной мере она ожидает как того, что через мгновение опрокинет ведун ее на песок, стиснет руками шею и начнет топить в прибрежных водах до тех пор, пока не перестанет цепляться за жизнь, как и того, что сам попросит о помощи. Непредсказуемость его натуры лишь усложняет их и без того шаткое положение, лишает Ренэйст возможности видеть хотя бы на шаг вперед.

Сжимает ладонями ее локти, неосознанно опираясь; поврежденная нога не может выдержать вес его тела. Ренэйст придерживает его, пусть и старается делать это не столь явно. Уж не из тех ведун, кто принимает чужую помощь, признавая безболезненно свою слабость. Хмурится он, скалит зубы и, наконец, говорит:

– Хочешь объединиться? Заполучить мое доверие, сделав себе соратником? Откуда мне знать, что, едва мы ступим на землю Луны, ты не закуешь меня в кандалы или не бросишь умирать?

И все же он не так прост, как может показаться. Ведун хочет обезопасить себя, быть уверенным в том, что по окончании путешествия ему ничего не будет угрожать. Ему нужны доказательства. Вовсе не удивительно, ведь они все еще остаются врагами. Если бы не острая необходимость, то Волчица бы и сама не стала ему верить.

Не то чтобы сейчас она верит ему. Но у них нет другого выбора.

Ведун хочет знать, что она выполнит условия их соглашения. У Ренэйст есть только один способ убедить его в своих словах.

– Тогда побратайся со мной.

Изумленный, ведун ни слова не успевает сказать, даже осмыслить сказанное ей не может. Не верит, что северянка может быть серьезна в подобном желании. Кто по доброй воле повяжет себя кровью с врагом? Связь эта нерушима, не может воин причинить зло своему побратиму. Обряд свяжет им обоим руки, но в то же время обезопасит от предательства.

Решимость в холодных глазах кажется ведуну непоколебимой. Завораживающее зрелище, лишающее дара речи.

Поджав губы, недовольная его промедлением, конунгова дочь выхватывает из голенища сапога нож и одним движением вскрывает кожу на ладони острым лезвием. Алая кровь капает на золотистый песок, исчезая вместе с волной. Смотря в глаза ведуна, северянка твердо произносит:

– Я, Ренэйст из рода Волка, дочь Ганнара конунга, правителя Чертога Зимы, властителя земель моего народа, связываю себя с тобой узами побратимства. Клянусь беречь жизнь твою, как свою собственную, делить хлеб и кров, как делят с братом, и призываю богиню Вар в свидетельницы моего обета.

Слушая пылкую речь северянки, Радомир не может понять, чего в ней больше – храбрости или глупости.

Это не то, чего он ожидал, когда требовал предоставить ему доказательства. Мог ли он знать, что упрямая девчонка предложит ему побратимство? Еще ни с кем Радомир не связывал себя подобными узами.

Он смотрит на то, как кровь стекает с тонкого девичьего запястья. Видит голубоватые линии вен под бледной кожей и поднимает взгляд на лицо Ренэйст. Израненная и бледная, едва стоящая на ногах, девчонка едва ли не прожигает его взглядом, ожидая, чем он ответит. Радомир неожиданно ловит себя на мысли о том, что вряд ли она намного старше его самого. Возможно, они даже ровесники?

Разница между ними не так уж и велика.

Поджав губы, Ренэйст перехватывает нож за лезвие, вытягивая вперед рукоять, и смотрит на Радомира так, словно готова пригвоздить взглядом к скалам, что возвышаются над ними могущественными и пугающими древними стенами.

И ему страшно.

– Это моя клятва тебе, – говорит северянка, – никогда я не подниму оружие на своего брата, не предам и не оставлю на погибель. Будет ли этого достаточно, ведун, чтобы убедить тебя в честности моих слов и поступков?

Он может отказаться. Не принять ее клятву, высмеять и обвинить в легкомыслии. Мол, сколь глупа же ты, дочь ночи, что думаешь, словно бы враг с тобой побратается? Только вот гордость не позволит ему поступить так. Может, нет в нем воинской чести, но гордыни хватит на целый полк. Если уж девчонке, возомнившей себя воином, хватает смелости на подобный жест, то Радомир не намерен ей уступать.