Томка. Тополиная, 13

4

Вечером мы валялись с Томкой на диване в гостиной и смотрели телевизор. Точнее, Томка рисовала динозавров, разложив лист бумаги на коленях, а телевизор смотрел ее папа. Я случайно наткнулся на «Пятый элемент» Люка Бессона. Никогда не любил смотреть художественные фильмы по эфирным каналам – и качество плохое, и реклама доводит до изжоги, – но «Пятый элемент» производит на вашего покорного слугу гипнотическое воздействие. Я не отлипаю от экрана, пока Йовович-Лилу не долбанет по летящему к Земле зловещему горящему шару сгустком любви.

В тот самый момент, когда герой Брюса Уиллиса полез в брюхо раненой инопланетной певицы за камнями, мне позвонила Татьяна Казьмина.

– Добрый вечер, Антон.

– Да, привет, Танюш, рад слышать. Извини, не смог зайти сегодня. Как дела у Томки?

– Все хорошо. Немножко подзабыли за лето, но это нормально. Первые несколько занятий в сентябре всегда уходят на повторение пройденного. Я, собственно, о другом хотела поговорить, если у тебя есть время, конечно.

Я подобрался.

– Весь внимание.

И она рассказала мне кое-что. Я почему-то не удивился, узнав, что ее рассказ вновь коснется тринадцатого дома на Тополиной.

Ночью я долго не мог заснуть. Ворочался в постели, как уж на сковородке, смотрел в потолок, сфокусировав взгляд в одной точке, полагая, что, в конце концов, вырублюсь. Поняв бесперспективность этого способа, я вышел на балкон в одних трусах, перекурил на холодке, затем уже с гораздо большим удовольствием плюхнулся обратно в постель, закрыл глаза и стал считать баранов, как Нюша в «Смешариках».

Все равно ничего не получилось.

Это все проклятые цветы, вот в чем дело! Весь оставшийся вечер после звонка Татьяны меня донимала мысль о двух гвоздиках, висевших над дверным звонком квартиры номер «11» в доме на Тополиной улице. Таня считала, что цветы не могли быть случайностью – дескать, изначально было три, одна просто упала, высохла или еще что-нибудь в этом роде. Гвоздики были свежие, даже чувствовался запах. Это, несомненно, был сигнал. Причем сигнал нехороший.

Уж мне ли не знать.

Мне доводилось видеть подобное незамысловатое послание. В девяностых годах, проживая еще с матерью, я ходил стричься в одну и ту же парикмахерскую недалеко от дома. Она занимала однокомнатную квартирку на первом этаже – скромно, без затей, без ненужной роскоши, следовательно, и без больших ценовых накруток. Заправлял заведением молодой предприниматель по имени Сергей, а обслуживала клиентов его более чем приятная во всех отношениях молодая жена. Я любил к ним приходить. Садясь в кресло, отдыхал и душой, и черепом, тихая классическая музыка из магнитолы убаюкивала, а теплые и мягкие руки Наташи уносили меня в райские кущи.

А однажды я увидел две гвоздики. Они пристроились на ветке тополя справа от входа в парикмахерскую. Чуть позже, сидя в предбаннике в ожидании своей очереди на стрижку, я как бы между прочим спросил у Сергея, что это значит.

– Это значит, дружище, – сказал тот, наливая мне чай, – что вы больше не будете здесь стричься.

– Почему?

– Кое-кто не хочет, чтобы здесь была парикмахерская.

Больше Сергей ничего не сказал, но я понял.

Не прошло и двух недель, как Сергей и Наташа уехали, и я всей душой надеялся, что они «уехали» своими ногами, а не на труповозке. Вывеска «Парикмахерская «Колибри» еще около недели висела над крыльцом, а потом в помещении начался ремонт. Через месяц, проходя мимо, я увидел в проеме двери чью-то жирную задницу, втиснутую в черные брюки, и услышал высокий голос, обещавший невидимому телефонному собеседнику большие проблемы по части здоровья. В этом помещении расположилась какая-то мутная юридическая контора…

– Мне не нравятся эти цветы, – закончила свой рассказ Татьяна Казьмина. – Мне вообще не очень нравится этот дом.

– С ним что-то не так?

– Это не телефонный разговор.

Я понял намек.

Мы договорились с Таней о встрече. Ровно в полдень она будет ждать меня в кофейне у парка в центре. Это как раз напротив университета, в котором она читала лекции заочникам. Мне, пожалуй, не помешает перед обедом пройтись несколько кварталов пешком.

Я посмотрел на часы на тумбочке и не без злости отметил, что промучился бессонницей до двух часов. А вставать нам с Томкой придется не позже восьми: лето кончилось, унося с собой утреннюю халяву, и ровно в девять моя дочь должна сидеть в детсадовской группе на стульчике перед учебной доской. А меня ждут в офисе мои сотрудники и клиенты, между прочим.

Я поднялся с кровати, прошел на кухню. Мне редко приходилось пользоваться химическими препаратами, стимулирующими спокойный и глубокий сон, но при таком ритме бытия рано или поздно пришлось бы начинать. Я нашел в ящике буфета упаковку глицина. Засунул пару штук под язык и вернулся в спальню.

– Один баран, – заговорил я голосом Нюши, – два барана, три барана…

– …четыре барана! – отозвалась из своей комнаты Томка.

Олеся утром в группе стреляла в меня глазками. Они так и сверкали. Томка ухмылялась, видя наши смешные перестрелки, и предостерегающе шептала:

– Пап, на вас люди смотрят.

– А что нам люди?

– И я тоже смотрю!

– Ну, ты-то наш человек.

Пока она переодевалась возле своего шкафчика с изображением слоника, болтая с приятелем, мы с Олесей получили возможность перекинуться парой слов.

– Что ты делаешь сегодня вечером? – спросила она, теребя мою руку. Я невольно поежился: на нас действительно поглядывали другие родители. Пусть ближе к девяти основной контингент ребятишек уже вовсю стучал ложками по тарелкам, в раздевалке копошились опоздавшие вроде нас.

– У вас есть предложение, леди? – отшутился я.

– Есть. Подкупающее своей новизной и оригинальностью, как ты знаешь.

– Слушаю тебя, звезда моих очей.

Она придвинулась еще ближе. Мы стояли у одного из трех рядов детских шкафчиков, возле входа в группу, и никто не мог видеть, как Олеся ухватила меня за задницу.

– Нужны пояснения?

– Ты нимфоманка.

– А сам-то…

– Не спорю. Только насчет вечера… – Я смутился. Мне очень не хотелось обламывать возлюбленную, особенно когда глазки ее сверкали словно драгоценные камни в перстне на солнце и особенно после двух недель разлуки (в конце августа Олеся с Ванькой уезжали к маме в область), но я не мог прогнозировать, что вечером после разговора с Татьяной буду свободен. У меня не было никакого официального дела в доме номер тринадцать по Тополинке, но вы знаете о моем любопытстве не хуже меня.

Олеся правильно трактовала мою запинку. Она перестала улыбаться.

– Не говори мне, что ты занят.

– Я пока не знаю. Все зависит от…

И я снова запнулся.

Тут надо сделать необходимое лирическое отступление.

По моим предыдущим рассказам вы наверняка могли сделать вывод, что Олеся Лыкова – идеальная женщина. Мечта поэта и мента. Покладистая, добрая, нежная, сексуальная, большой мастер по борщам, котлетам и яичнице с колбасой. У меня неоднократно проскакивало и выражение «настоящая боевая подруга». Чего греха таить, если бы я не знал ее лично и ориентировался бы по таким характеристикам, я бы и сам поверил в ее безупречность и кусал локти до конца дней при невозможности обладать этой женщиной.

Что ж, не стану опровергать собственные рассказы, ибо большей частью они не относятся к категории заблуждений. Олеся действительно замечательная женщина и человек, но вот ведь какая штука… Да, она не претендовала на меня и не проявляла инициативу, позволяла мне быть мужчиной и самостоятельно принимать решения. Но за минувшие пару месяцев кое-что изменилось. Я стал – ее. Я теперь не просто желанный мужчина, который крутится рядом, я теперь – ее мужчина, ее завоевание. Отчасти, допускаю, и собственность. Серьезных оснований предполагать эту метаморфозу я пока не получал, но первые звоночки звенели. Оказалось, что Олеся умеет ревновать, и весьма изощренно.

– От чего зависит? – спросила она.

– От встречи в обед. У меня намечается важный разговор с одним человеком, и по итогам этого разговора прояснится мое расписание на вечер.

Я отвернулся, стал смотреть, как Томка застегивает ремешки на сандаликах. В мыслях же делал ставки: задаст этот дурацкий вопрос или не задаст?

– С кем встреча?

Я вздохнул. Не удержалась, спросила. Привыкай, Антон… либо с самого начала настаивай на своих правилах игры.

– Деловая встреча. С Таней Казьминой.

– Это которая… с преподавателем Томки?

– Ага.

Я почему-то почувствовал себя дураком. Если насчет женской ревности я пока ничего определенного сказать не мог, то признаки ревности педагогической мне наблюдать приходилось. Обе – и Олеся, и Татьяна – были прекрасными педагогами, однако их методики значительно отличались. Олеся работала по старинке, по утвержденным в образовательной системе программам, с целой детсадовской группой из двадцати с лишним головастиков, не имея возможности уделять много времени каждому из них. Татьяна же ничем подобным не ограничивалась, использовала самые современные методы, ускоряющие процесс познания, при этом самая большая группа, которую она принимала единовременно, не превышала четырех человек. Немудрено, что Томка читала и считала быстрее всех своих друзей в садике. Олеся понимала, что ее заслуг в этом немного.

– У нее что-то случилось? Или это касается Тамары?

– Нет, доча здесь ни при чем. Я потом расскажу.

– Ладно. – Олеся через силу улыбнулась, погладила меня по плечу и обратилась к Томке: – Так, завтрак уже закончен, я надеюсь, ты дома покушала.

– Да! Папа навалил мне целую тарелку манной каши!

– Папа у тебя молодец, умеет навалить.

Томка подтянула шорты, чмокнула меня в щеку и убежала в группу.

***

До обеда – точнее, часов до одиннадцати – я просидел в своем кабинете в офисе, отвечая на электронные письма и разбирая документы. Финансовый баланс моего предприятия вызывал осторожный оптимизм. После летнего затишья стала подтягиваться клиентура, почти все мои сотрудники сегодня работали в поле – на сыске, охране и по мелким делам. Все успели сходить в отпуск, даже Петя Тряпицын, мой незаменимый помощник и вообще мозг предприятия. Словом, как начальник я чувствовал себя подобно крысе, попавшей на колбасный склад.

В половину двенадцатого я отбыл из офиса. Прошел пешком по проспекту Ленина, заглянул в пару магазинов детской одежды, прицениваясь к осенней и зимней обуви для девочек. Как ни крути, я мало что смыслил в этом, и принимать решения без женского напутствия не рисковал. Если раньше я отдавал гардероб Томки на откуп своей матери, бабе Соне, то теперь вполне можно подключать Олеську. Пусть привыкает.

Ровно в двенадцать я вошел в кофейню на шумном перекрестке. Завидел Таню еще от крыльца. Она сидела за двухместным столиком в углу, пила кофе и что-то просматривала на планшете.

– Привет. Ты уже сделала заказ?

– Нет. – Таня улыбнулась, отложила планшетник. – Зачем два раза гонять официантку.

Мы подозвали девушку в белой блузке и черной блузке. Я заказал чай с лимоном и английский завтрак, Таня выбрала кофе и пирожное со сложным французским названием. Татьяна любила все французское – от музыки и литературы до круассанов. Она дважды ездила во Францию в какие-то культурные туры, посещала Лувр, изучала тамошнее виноделие, привезла много интересных вещей, парочка из которых – милые фарфоровые статуэтки пастушек – обрели вечный покой в шкафу Томкиной комнаты. Татьяна и внешне немного походила на француженку: миниатюрная брюнетка с короткой стрижкой выглядела и вела себя на публике утонченно и элегантно. Мне казалось странным, что я никогда не замечал возле нее молодых людей, хотя знакомство наше продолжалось уже не первый год.

Однажды Томка после занятия спросила ее: «Татьяна Валерьевна, а почему у вас нет детей?» Таня, ничуть не смутившись, ответила, что для этого нужно выйти замуж. «А почему вы не замужем?» – «Потому что мне не хочется». Томка была озадачена и думала об этом весь вечер…

Не знаю, но почему-то об этом разговоре я вспомнил сейчас, глядя, как Татьяна пьет кофе и ест пирожное, подхватывая кусочки маленькой ложечкой. У меня не было ровным счетом никаких знаний и соображений о ее личной жизни. Да и какое мое собачье дело, если уж начистоту?

– Мы потратим минут десять на светские беседы или сразу приступим? – спросил я.

– На светские беседы нет времени, у меня до следующей лекции всего сорок минут.

– Тогда я тебя очень внимательно слушаю.

Она отодвинула блюдце с недоеденным пирожным, взяла кофе.

– Даже не знаю, с чего начать.

– С любого места. Вот хоть с этих гвоздик.

Татьяна кивнула и посмотрела на часы.

5

Опять чертовщина какая-то, вот что я вам доложу с офицерской прямотой! Либо же всему есть объяснение, которого я, признаться, пока не вижу.

Но обо всем по порядку…

Этой ночью Татьяна также не могла сомкнуть глаз. Уснула лишь ближе к часу. Сновидений она не помнит, но из пуховой перины забытья ее вытолкнул телефонный звонок. Ударил по ушам мелодией рингтона, который в других обстоятельствах навевал приятные чувства, но посреди ночи сработал как выстрел из базуки. Часы на дисплее музыкального центра показывали 03:18.

Татьяне казалось, что вечером, укладываясь в постель, она выключила у телефона звук. Точнее, она была уверена, что выключила!

Она протянула руку, перевернула телефон дисплеем вверх. «Номер не определен» – гласила иконка на дисплее.

– Блин, – пробормотала Таня, и по спине, от шеи до татуировки на пояснице, побежали мерзкие холодные букашки.

Такого сообщения она еще ни разу не получала. Очевидно, что ничего сверхъестественного в нем не было – просто звонивший запретил определение собственного номера, – но в сочетании с необычным временем и кромешной тьмой это производило пугающее впечатление.

Татьяна взяла телефон в руки, подержала немного. Глубоко вдохнула. Выдохнула. Нажала кнопку приема вызова

– Алло.

Тишина в ответ. Но кто-то дышал. Дыхание было размеренное, глубокое и отчетливое.

– Алло, говорите! – повторила Таня уже с раздражением. Кто бы он ни был, этот идиот, нельзя звонить посреди ночи и молчать! Напугал своим звонком – говори дело и докажи, что имел серьезные причины, или пошел к черту. – Вас не слышно!

– Да, – со вздохом прошептали в ответ.

Таня обомлела.

– Не поняла?

Глубокий и режущий вздох повторился, и затем так же шепотом, но уже отчетливо прозвучало:

– Запереть девчонку в комнате… Запереть…

– Что? – Таня осеклась. Она вдруг поняла, что задавать вопросы бессмысленно.

Трубка еще дышала несколько мгновений, а потом очень буднично и без всяких предупреждений умолкла. Не было даже прощальных коротких гудков.

Таня бросила телефон на диван, вытерла пот со лба, снова посмотрела на часы.

3:17…

– Ты на ночь принимаешь снотворное? – спросил я.

Таня не обиделась, просто отрицательно покачала головой.

– А я пью. Точнее, вчера выпил.

– Думаешь, у меня глюки?

– Нет, не думаю. Мне про тебя Мякуш рассказывала много хорошего.

– Спасибо. Возможно, она меня переоценивает, но я стараюсь…

Утром она была совершенно разбита. Не вылезая из-под одеяла, позвонила в университет на кафедру, удостоверилась, что первой пары у нее сегодня нет и можно приехать попозже. Приняла душ, позавтракала, взяла фотоаппарат и вышла из дома.

Иногда Татьяна действовала интуитивно, не задавая никаких вопросов и уж тем более не ожидая ответов, и при этом она прекрасно знала, что движется в правильном направлении. Она доверяла своему внутреннему штурману. Елена Мякуш ее так научила. Штурман никогда не подводит.

Спускаясь по лестнице (в лифт – ни ногой!), она обратила внимание, что гвоздики, висевшие накануне у двери одиннадцатой квартиры, исчезли. Она задержалась на минуту, подошла поближе к двери и даже попыталась приложить к ней ухо, чтобы послушать, но резко отпрянула. Ей не понравился запах.

Во дворе дома номер тринадцать по Тополиной этим солнечным и довольно зябким утром наблюдалось оживление. Во-первых, Татьяна сразу отметила полицейскую машину, припаркованную возле соседнего подъезда. Во-вторых, на углу собралась небольшая толпа, неожиданно многочисленная для девяти утра: человек десять мужиков разного возраста и сорта суетились вокруг побитой тачки – волокли ее от гаража к дороге.

В-третьих, под «грибком» детской песочницы сидел Петр Аркадьевич – в неизменной плащевой стройотрядовской куртке, надетой поверх тельняшки, в потертых джинсах и с аккордеоном на коленях. Мужичок курил самую настоящую классическую папироску с приплюснутым и замусоленным раструбом – таких Татьяна не видела в чьих бы то ни было зубах уже тысячу лет.

– Здравствуй, добрая женщина.

– Доброе утро, дядь Петь, – сказала Таня, останавливаясь возле песочницы. – А что это там у подъезда?

Дядя Петя улыбнулся, стряхнул пепел папиросы в песок.

– Местные алкаши зарабатывают на опохмел. На нормальный эвакуатор эта чванливая задница денег пожалела, решила бутылкой отделаться.

Таня молчала, с недоумением разглядывая толпу.

– Ты не парься, милая, – пояснил Петр Аркадьевич, – просто здесь у нас беда случилась на днях. Я, например, так спать и не ложился, когда все это увидел. А Семенов весь коньяк высосал, что у него был. А коньяка у него, я тебе скажу, как дерьма за баней… Уж прости мне мой прононс, мадемуазель. Семенов этим самым коньяком торгует!

Местные алкаши тащили машину к магистрали. Ругались друг на друга, поминутно останавливались, чтобы почесаться и перекурить.

– Простая и старая как мир человеческая драма, – молвил дядя Петя, закапывать погашенную папироску в песочнице. – Семейная лодка разбилась о быт, творческий вечер Шекспира и Коклюшкина в одном отделении…

Измочаленный раструб папиросы торчал из песка, как памятник на безымянной могиле полевой мыши. Петр Аркадьевич принялся наигрывать мотив из старого советского фильма.

Татьяна направилась ко второму подъезду. С каждым новым шагом появлялась непонятная тревога. Она не могла избавиться от ощущения, будто ей сейчас сдавать какой-то важный экзамен перед представительной комиссией, а предметом она совершенно не владеет. На парковочной площадке перед домом она остановилась, слегка приподняла руку, стараясь не привлекать внимания зевак. Почему-то в голове крутились цифры 1 и 7. Квартира под номером семнадцать находилась в первом подъезде, но там ничего необычного Таня не заметила, а вот семьдесят один – это здесь, во втором, где проживал ленивый и амбициозный абитуриент Васька Дрель.

Внутренний штурман настойчиво звал туда, словно мальчик, тянущий родителей за рукав к лотку с мороженым.

Дверь второго подъезда тоже была оснащена домофоном, но открыта настежь – кто-то положил на ее пути увесистый камень. Таня попыталась столкнуть его ногой и сразу поняла, что без этого камня огромная и невероятно тяжелая дверь в один прекрасный день может кого-нибудь если не убить, то покалечить. Совершенно очевидно, что она здесь практически не закрывается.

Таня сделала пару снимков двери, потом с нескольких ракурсов щелкнула камень. Оглядевшись вокруг, чтобы удостовериться в отсутствии любопытных взглядов (местные алкаши дотащили семеновскую «камри» уже почти до дороги), Таня отошла на пару шагов, подняла аппарат вверх и сфотографировала окна с третьего этажа по десятый. Прежде чем войти в подъезд, оглянулась в сторону песочницы.

Петр Аркадьевич не сводил с нее глаз.

– Давай и тебя прихватим на память, добрый человек, – буркнула Таня, навела объектив на мужичка с гармошкой. Тот приветственно поднял руку. Таня махнула в ответ.

В самом подъезде было темно, пахло сыростью и гнилью, словно в какой-нибудь забытой богом и ЖЭКом «хрущевке» с неработающим мусоропроводом. Таня поднялась на площадку первого этажа, подошла к дверям лифта, нажала кнопку вызова. Механизм откликнулся с глухим и царапающим стоном, словно разбуженный дракон. Девушка невольно отошла на пару шагов назад. Она по-прежнему была уверена, что ни за что не заберется в кабину – ни в этом подъезде, ни в собственном.

Через полминуты кабина опустилась вниз. Автоматические двери открылись. Татьяна заглянула внутрь и от неожиданности едва не покатилась с лестницы.

Из темноты кабины прямо на нее шел человек.

– А!!! – закричала девушка, отмахиваясь от силуэта рукой.

Силуэт точно так же начал размахивать руками.

Таня застыла.

Застыл и силуэт.

– Тьфу ты…

Она вытерла пот со лба и тут же огляделась, опасаясь обнаружить свидетелей. Вот была бы потеха, если бы кто-то увидел, как непрошеный визитер шарахается от собственного отражения в лифтовом зеркале!

Татьяна пошла пешком.

Квартиры, квартиры, квартиры. Такие однотипные и такие разные. Двери железные, двери с деревянной отделкой, хлипкие, массивные, с глазками охранной системы и без них, с ковриками для вытирания ног и просто заплеванные семечками… Не прошло и года, как квартиры приобрели черты индивидуальности, а запах нового, нетронутого жилья почти без остатка выветрился, проиграв войну ароматам жареной картошки, залитых водой пепельниц возле мусоропроводов и свежевыстиранного белья.

Таня миновала без остановки первые два этажа, не обнаружив ничего интересного, а на третьем остановилась. Двери квартир с сорок девятой по пятьдесят вторую были совершенно одинаковы – черные и с массивными ручками. Две крайние квартиры были оборудованы сигнализацией, и горящие светодиоды свидетельствовали об отсутствии хозяев, а вот в двух скворечниках посерединке происходило нечто увлекательное.

Таня отступила на шаг назад, упершись спиной в перила, направила объектив фотокамеры на дверь под номером пятьдесят и быстренько щелкнула. Затем так же поступила и с соседней квартирой. Затем, убрав камеру в карман, подошла к распределительному щитку между квартирами, опустила голову и вытянула руки в разные стороны.

«Если тебя увидят в такой позе, можешь считать, что твоя карьера репетитора в этом доме закончена. И это в лучшем случае».

Впрочем, скоро она убедилась, что корячиться на этой площадке, изображая электромонтера в подпитии, стоило.

«Сколько тебя можно ждать?! – вопил кто-то в квартире под номером пятьдесят один, что справа. – У меня уже все горит!»

«Иду тушить!»

Таня представила мужчину лет сорока пяти в белой и не очень свежей майке и сдобную дамочку, с разбега рухнувшую на него всем телом. Кажется, намечался утренний супружеский секс, что-то вроде десерта на завтрак, но у дамочки на уме совсем другие мысли. Сейчас она его полюбит, а потом… Таня коснулась пальцем левого виска… а потом, пока этот расслабленный пельмень в драной майке будет валяться на кровати, глядя в потолок и мечтая о кружке пива, сдобная дама, возможно, обчистит его карманы и распотрошит записную книжку. И вечером будет веселье!

Таня усмехнулась. Позабавили ее сейчас не столько чужие семейные обстоятельства, сколько легкость, с какой она их прочла с приличного расстояния. Мякуш ее похвалит.

В левой квартире молодая женщина набирала номер на старом дисковом телефоне. Она нервничала, смотрела на часы, сбрасывала номер и набирала снова. Губы постепенно превращались в изжеванную мочалку, на коже вокруг ногтей больших пальцев появились капельки крови. Девушка мысленно повторяла какие-то вновь изобретенные молитвы. Она обещала простить, обещала никогда не ругать, не жаловаться и не плакать – она обещала сделать все, что он пожелает, лишь бы он вернулся живым и невредимым…

Таня нахмурилась. Сделала шаг влево, приблизилась к двери, приложила к ней ладонь. Металл был холодным, а за ним чувствовался теплый, но, увы, готовый рухнуть чей-то маленький мир.

Хозяйка квартиры балансировала на грани срыва. Пожалуй, ей осталось еще пару раз набрать номер, наткнуться на гудки и разразиться слезами.

«Только бы он был жив, только бы жив, только бы жив… Сволочь, ты живой, гад!!!»

Таня зажмурилась. Чудовищная энергетика из квартиры хлестала словно вода из пожарного гидранта. Долго такое выслушивать нельзя, иначе сам свихнешься.

Она отошла от двери, повернулась к ней спиной, вытерла лицо, встряхнула руками, сделала глубокий вдох и такой же глубокий выдох.

«Расслабляемся, снимаем это с себя… Так, отлично».

Она поднялась на четвертый этаж, но не стала там задерживаться – просто сделала несколько снимков. Точно так же поступила и на пятом, и на шестом. Когда поднималась на седьмой, ее спугнули – прямо над головой этажом выше лязгнул дверной замок. Кто-то пошлепал в домашних тапочках к мусоропроводу. Таня сначала прижалась к стене, потом сообразила, что спускающийся абориген с мусорным ведром ее в любом случае увидит. Поэтому как можно спокойнее прошагала к лифту и нажала кнопку вызова.