Мои странные мысли

Но все это было делом давно минувших дней. За прошедшие двадцать пять лет Стамбул так изменился, что воспоминания казались Мевлюту едва ли не сказкой. Улицы, которые были сплошь вымощены брусчаткой, теперь заасфальтированы. Почти все трехэтажные деревянные особняки, окруженные садами, снесены. На их месте возвышались высокие многоквартирные дома, на верхних этажах которых не было слышно голоса уличного торговца. Место радиоприемников заняли вечно включенные по вечерам телевизоры, звук которых перекрывал голоса торговцев бузой. С улиц исчезли тихие изнуренные люди в бесцветной поношенной одежде, а их сменила шумная, оживленная, хорошо одетая толпа.

Мевлют совершенно не печалился, что Стамбул меняется. Напротив, он всегда хотел следовать в ногу с этими разительными переменами и всегда ходил в те кварталы, где его хорошо встречали и любили.

Например, в район Бейоглу – самый шумный и самый близкий к его дому. Пятнадцать лет назад, в конце семидесятых, на переулках Бейоглу до полуночи не закрывались казино, ночные клубы и полуподпольные дома свиданий. Мевлют мог торговать там до глубокой ночи. Женщины, которые в отапливаемых печками подвалах и павильонах подрабатывали и певичками, и консумантками, их поклонники, усталые усатые мужчины средних лет, приехавшие по торговым делам из Анатолии и выпивавшие с ними, недавно переселившиеся в Стамбул провинциалы, для которых сидеть за одним столом рядом с женщиной было невиданным развлечением, туристы из Пакистана и арабских стран, официанты, охранники, привратники – они покупали у Мевлюта бузу даже в полночь. Но за последние десять лет все исчезло словно по мановению волшебной палочки. Веселые заведения, где пели османские и европейские песни, закрылись, а вместо них появились шумные закусочные, где на мангале жарили шиш-кебаб по-адански[4] и запивали его ракы[5]. Так как толпы молодежи, развлекавшейся собственными танцами живота, не интересовались бузой, Мевлют теперь по вечерам даже не заглядывал в окрестности проспекта Истикляль.

Уже двадцать пять лет каждый зимний вечер, около восьми, после окончания вечерних новостей, он начинал готовиться к выходу из дому, который они снимали в Тарлабаши, надевал связанный женой коричневый свитер, шерстяную тюбетейку, завязывал синий передник, который очень нравился покупателям, брал в руку бидон, полный бузы, в которую жена или дочери добавляли сахар и особые пряности, взвешивал его в руках («Мало вы налили, сегодня вечером холодно», – говорил он иногда), надевал свое черное пальто и прощался с домашними. «Не ждите меня, ложитесь спать», – говорил он, повернувшись к маленьким дочкам. Но теперь Мевлют все чаще и чаще обращался к домашним с одной и той же фразой: «Я вернусь не поздно».

За дверями, на улице, первым делом он брал деревянный шест торговца, сделанный из дубовой ветки, который носил вот уже двадцать пять лет, к обоим его концам привязывал за ручки пластмассовые бидоны, полные бузы, закладывал шест за спину и, словно солдат, который в последний раз перед битвой проверяет, на месте ли его пули и заряжено ли ружье, проверял маленькие мешочки с жареным нутом и корицей, которые хранились у него на поясе и во внутреннем кармане пальто, а затем начинал свой бесконечный поход.

«Свежая буза…»

Он направлялся в верхние кварталы, а затем, свернув от Таксима, быстро шагал туда, где собирался торговать тем вечером. Дойдя до нужного квартала, работал без перерыва долгое время, останавливаясь лишь на полчаса в какой-нибудь кофейне выкурить сигарету.

Когда перед ним, словно ангел с небес, опустилась корзина, на часах было девять тридцать и Мевлют был в Пангалты. Ровно через час он был в переулках Гюмюшсую и, когда свернул на темную улочку, выходившую к маленькой мечети, увидел стаю собак, которую заметил еще несколько дней назад. Так как уличные собаки не приближались к уличным торговцам, то Мевлют до недавнего времени их не боялся. Но на сей раз его сердце забилось в странной тревоге. Если испугаться, то собаки мгновенно почувствуют запах страха и тут же нападут. Ему захотелось подумать о чем-то другом.

Он постарался подумать о том, что сейчас его дочки смотрят телевизор и смеются, о том, что через некоторое время он вернется домой и будет о чем-то разговаривать с женой, о том, что Великий Пророк завещал держать сердце чистым, и о том ангеле, которого он только что представлял себе. Но победить чувство страха в себе не смог.

– Гав-гав-гав! – подбежала к нему одна из собак.

Следом за ней медленно приблизилась вторая. Они были цвета грязного асфальта. Вдалеке Мевлют увидел еще одну собаку, черную.

Три собаки залаяли одновременно. Впервые за всю его жизнь уличного торговца Мевлюту стало страшно, точно так же страшно, как один или два раза в детстве. Он пытался вспомнить аяты[6] и молитвы, которые следовало читать от собак, и застыл на месте. Но собаки продолжали лаять.

Мевлют судорожно искал глазами какую-нибудь открытую дверь, какое-нибудь убежище. А может, стоит поставить бидоны на землю и шестом разогнать собак?

Где-то открылось окно. Кто-то закричал: «А ну, вон пошли! Оставьте в покое торговца, вон, вон!»

Собаки вздрогнули и затем, замолчав, удалились.

Мевлют почувствовал огромную благодарность к человеку в окне третьего этажа.

– Ничего не бойся, торговец, – сказал человек в окне. – Эти псы трусливые, сразу понимают, кто их боится. Ты понял?

– Спасибо! – сказал Мевлют, собираясь продолжить свой путь.

– Подойди-ка сюда. Давай и мы купим у тебя немножко бузы.

Мевлюту не понравилось, как человек сверху разговаривает с ним, но к двери подошел.

Дверь жилого дома с жужжанием автоматически открылась. Внутри пахло газом, прогорклым маслом и масляными красками. Мевлют неторопливо поднялся по лестнице на третий этаж. Наверху его не стали держать в дверях, а обошлись с ним как было принято среди добропорядочных людей в прошлом:

– Входи, торговец, ты, должно быть, замерз.

Перед дверью в несколько рядов стояла обувь. Когда Мевлют наклонился, развязывая шнурки, то ему подумалось: его старинный друг Ферхат однажды сказал, что все жилые дома в Стамбуле делятся на три типа:

1. Дома богобоязненных людей, где совершается намаз и на пороге которых снимают обувь.

2. Дома европеизированных буржуа, куда можно входить в обуви.

3. Новые многоэтажные жилые дома, где живут семьи двух вышеперечисленных типов.

Этот жилой дом находился в богатом квартале. Здесь не было никого, кто бы снимал и оставлял на пороге квартиры обувь. Но Мевлют всегда уважительно снимал обувь на пороге, будь то дом человека среднего класса или дом богача. Он никогда не слушал, если ему говорили: «Торговец, не снимай обуви».

В квартире, куда вошел Мевлют, стоял сильный запах ракы. Он услышал радостный гомон веселых людей, уже изрядно выпивших, хотя вечер еще не подошел к концу. За обеденным столом, занимавшим почти всю маленькую гостиную, сидели шесть или семь мужчин и женщин и, глядя в телевизор, включенный, как обычно в домах Стамбула, на полную громкость, одновременно смеялись и разговаривали.

Когда они заметили, что Мевлют вошел, за столом воцарилось молчание.

Мевлют прошел на кухню, а там изрядно подвыпивший человек пробормотал ему: «Ну-ка, братец, налей-ка нам бузы». Это был не тот человек, которого он видел в окне.

– А корица и жареный нут у тебя есть? – поинтересовался выпивший.

– Есть. Сколько вас человек?

– Сколько нас? – насмешливо крикнул человек невидимой компании в комнате.

Те, кто сидел за столом, принялись, подшучивая друг над другом, решать, сколько же их собралось.

– Приятель, если буза слишком кислая, я не буду ее пить! – раздался голос одной из женщин.

– Буза у меня сладкая, – отозвался Мевлют.

– Тогда я не буду, – послышался мужской голос. – Бузу лучше всего пить, когда она кислая.

Сидящие за столом заспорили.

– Иди сюда, торговец, – позвали его.

Мевлют перешел из кухни в гостиную и там почувствовал, как сильно он отличается от тех, кто был там, каким нищебродом кажется им. На мгновение воцарилась тишина и неловкость. Все за обеденным столом с любопытством смотрели на него. Это любопытство было вызвано и тем, что сидящие видели перед собой нечто из далекого прошлого – то, мода на что давно прошла. Такие взгляды Мевлют часто ловил в последние годы.

Три женщины были крашеными блондинками. Мевлют заметил, что человек, который спас его от собак, сидит во главе стола между двумя из них.

– Буза может быть и сладкой, и кислой, – ответил Мевлют с достоинством.

– Слышь, торговец, ты этим деньги хоть зарабатываешь?

– Зарабатываю, хвала Аллаху!

– Так, значит, это дело приносит деньги… Сколько лет ты этим занимаешься?

– Я торгую бузой уже двадцать пять лет. А прежде по утрам торговал еще и йогуртом.

– Если ты двадцать пять лет этим занимаешься, да еще и зарабатываешь деньги, ты, должно быть, богат. Разве не так?

– Мы, к сожалению, так и не разбогатели, – ответил Мевлют.

– Почему?

– Все наши родственники, с которыми мы приехали из деревни, сейчас богаты, но мне не повезло.

– Почему не повезло?

– Потому что я честный, – сказал Мевлют. – Я никогда не лгу, не продаю порченый товар, не совершаю харам[7] ради того, чтобы у меня был большой дом и чтобы дочке сыграть богатую свадьбу.

– Ты что, святоша?

Мевлют давно заметил, что в домах богачей подобный вопрос с некоторых пор приобрел политический смысл. На выборах в мэрию Стамбула, которые прошли третьего дня, победила происламская партия, за которую голосовали в основном бедняки. За кандидата, неожиданно выбранного мэром, голосовал и Мевлют, и потому, что тот был набожен, и потому, что тот окончил школу Пияле-Паша в районе Касым-Паша, куда ходили обе его дочки.

– Я простой торговец, – хитро ответил Мевлют. – Как может торговец быть набожным?

– Почему же не может?

– Я все время работаю. А когда ты с утра до вечера на улице, то как можно пять раз совершить намаз?

– Что ты делаешь по утрам?

– Чего я только не делаю… Я и плов из нута продавал, и официантом работал, и мороженщиком, и даже директором был… Я все могу.

– И где же ты директорствовал?

– В кафе «Бинбом». Оно было в Бейоглу, но закрылось. Может, знаете?

– А что ты сейчас делаешь по утрам?

– Сейчас я свободен.

– А что, у тебя нет жены, семьи? – спросила блондинка с приветливым лицом.

– Есть. Хвала Аллаху, у нас есть и два ангела-дочки.

– Ты ведь отправишь их учиться в школу, не так ли? А когда они подрастут, заставишь голову покрывать?

– Мы простые крестьяне из бедной степной деревни, – сказал Мевлют. – Мы привязаны к нашим обычаям.

– И ты поэтому торгуешь бузой?

– Большинство земляков из нашей деревни отправились в Стамбул торговать йогуртом и бузой, но, по правде говоря, у нас в деревне мы не знали ни бузы, ни йогурта.

– То есть впервые ты увидел бузу в городе?

– Да.

– А кто тебя научил кричать так, как кричат все уличные торговцы? У тебя, слава Аллаху, очень хороший, сильный голос, словно у муэдзина.

– Бузу торговцу помогает продавать его громкий голос, – ответил Мевлют.

– Торговец, а тебе по ночам на темных улицах не страшно? Не бывает тоскливо?

– Аллах Всемогущий помогает скромному торговцу. Я всегда думаю только о хорошем.

– И даже когда по ночам ты ходишь по темным окраинным улицам и видишь кладбища, собак, джиннов, пери?

Мевлют промолчал.

– Как тебя зовут? – продолжали допытываться сидящие.

– Мевлют Караташ.

– Мевлют-эфенди, ну-ка, продемонстрируй нам, как ты кричишь – буза!

Мевлют уже много раз имел дело с пьяными компаниями. В те годы, когда он только начал торговать на улице, ему очень часто приходилось выслушивать от пьяных следующее: «В вашей деревне есть электричество?» (когда он впервые приехал в Стамбул, не было), «Ты вообще учился в школе?» И после подобных вопросов следовали другие: «Что ты почувствовал, когда впервые прокатился на лифте?», «Когда ты впервые пошел в кино?». В те годы Мевлют не стеснялся показывать себя наивнее и глупее, чем он был на самом деле. Перед постоянными клиентами, с которыми у него были приятельские отношения, он нередко изображал, как кричит на улицах «Буза!», не заставляя себя долго упрашивать.

Но то было в прошлом. Сейчас если бы не благодарность, которую он испытывал к человеку, который спас его от собак, то он давно прекратил бы беседу, разлил бузу и ушел.

– Где ты берешь эту бузу? – спросил один из сидящих.

– Делаю сам.

– Все торговцы покупают ее в лавке «Вефа».

– Делаю уже пять лет, и к тому же заготовку для нее производят в Эскишехире, – сказал Мевлют. – Но я раньше покупал сырье, самое лучшее, которое было в лавке «Вефа», затем его обрабатывал, добавлял собственные приправы.

– То есть ты дома просто насыпаешь в нее сахара?

– Буза может быть и сладкой, и кислой.

– Да ладно, ну что ты такое говоришь! Буза бывает только кислой, а кислоту ей придает закваска.

– А в бузе есть спирт? – спросила одна из женщин.

– Девочка, ну ты совсем ничего не знаешь! – воскликнул один из мужчин. – Буза – это напиток Османов, у которых спирт и вино были под запретом. Мурад Четвертый по ночам переодевался и ходил по городу, приказывая закрыть не только пивные, не только кофейни, но и лавки, где торговали бузой.

– А почему он приказывал закрыть кофейни?

Начался пьяный спор, который Мевлют привык видеть у припозднившихся гуляк и в пивных. На мгновение о нем забыли.

– Вот, торговец, скажи – есть в бузе алкоголь?

– В бузе алкоголя нет, – соврал Мевлют. Его отец всегда отвечал именно так.

– Как это нет, торговец? В бузе есть алкоголь, но его очень мало. В османские времена некоторые богомольцы, которым хотелось расслабиться, именно поэтому и твердили, что в бузе алкоголя нет, а сами со спокойным сердцем выпивали по десять стаканов. Но во времена республики, когда Ататюрк[8] разрешил пить ракы и вино, торговля бузой, в которой не осталось смысла, сразу прекратилась. Это случилось еще семьдесят лет назад.

– Может, вернутся исламские запреты и вернется буза, – сказал Мевлюту пьяный человек с тонким носом, бросая на него провокационные взгляды.

– В бузе алкоголя нет, – повторил Мевлют как ни в чем не бывало. – Если бы он там был, я бы ее не продавал.

– Смотри, видишь, вот человек верующий, не то что ты, – сказал один из мужчин тонконосому.

– Ты говори за себя. Я все про свою веру знаю и ракы пью, когда хочу, – ответил тот. – Торговец, а ты что, боишься, раз говоришь, что в бузе алкоголя нет?

– Я не боюсь никого, кроме Аллаха, – ответил Мевлют.

– Вай, ты слышал его ответ?

– Ты что, не боишься по ночам на улицах собак, грабителей?

– Бедный разносчик бузы никому не нужен, – с улыбкой отвечал Мевлют. – Он не нужен ни грабителям, ни разбойникам, ни ворам. Я уже двадцать пять лет занимаюсь этим делом. Меня еще ни разу не ограбили. Разносчика бузы уважают все.

– За что?

– За то, что буза – это то, что осталось нам от прошлого, от наших предков. В наше время на улицах Стамбула не насчитается и сорока разносчиков бузы. Очень мало кто, как вы, покупает ее. Но многие, когда слышат голос торговца, вспоминают прошлое и радуются. Вот что позволяет торговцу бузой жить, и вот что делает его счастливым.

– А ты что, святоша?

– Да, я боюсь Аллаха, – ответил Мевлют, прекрасно зная, что эти слова их напугают.

– А ты любишь Ататюрка?

– Гази Мустафа Кемаль-паша в тысяча девятьсот двадцать втором году был у нас, в Акшехире, – сказал Мевлют. – После этого он отправился в Анкару, создал там республику и в конце концов в один прекрасный день приехал в Стамбул, где остановился на Таксиме в Парк-отеле. Однажды выглядывает он из окна и замечает, что за окном и шумно, и весело, но чего-то не хватает. Он спрашивает у своего адъютанта, в чем дело, а тот ему отвечает: «Паша, мы запретили всем уличным торговцам появляться на улицах, чтобы не прогневать вас. Потому что в Европе такого нет». В ответ на это Ататюрк очень рассердился. «Уличные торговцы как соловьи для улиц, они – радость и жизнь Стамбула. Вы ни в коем случае не должны их запрещать». С того самого дня в Стамбуле разрешено совершенно свободно торговать на улицах.

– Слава Ататюрку, – сказала одна из женщин.

Некоторые из сидевших за столом повторили за ней: «Слава Ататюрку». Мевлют повторил вслед за ними.

– Хорошо, а если к власти придут исламисты, разве Турция не уподобится Ирану?

– Армия не позволит этим исламистам ничего делать. Военные устроят переворот, закроют их партию, бросят всех в тюрьму. Разве не так, торговец?

– Я маленький человек, – ответил Мевлют. – Меня политика не касается. Политика – это дело больших людей.

Сидящие возбужденно загалдели.

– Торговец, я думаю точно так же, как и ты. Я боюсь только Аллаха и тещу.

– Послушай, торговец, а у тебя теща есть?

– К сожалению, я с ней так и не познакомился.

– А как же ты женился?

– Мы с женой влюбились друг в друга и сбежали. На такое не каждый способен.

– А как вы познакомились?

– На свадьбе у родственников. Я три года писал ей письма.

– Молодец, торговец, а ты парень не промах.

– А что сейчас твоя ханым делает?

– Занимается работой по дому. Это трудно, и на такое не каждая женщина способна.

– Торговец, если мы выпьем твоей бузы, мы опьянеем еще больше?

– От моей бузы никто не пьянеет, – сказал Мевлют. – Вас восемь человек, наливаю вам два литра.

Он вернулся на кухню, налил в стаканы бузу, отсыпал жареный нут и корицу, а затем пересчитывал деньги. Затем Мевлют решительно попрощался со всеми и надел ботинки, словно его ждали другие клиенты и он вынужден торопиться.

– Торговец, на улице дождь и грязь, береги себя! – прокричали ему вслед. – Хорошей торговли, чтоб на тебя никогда ни воры, ни собаки не нападали!

– Торговец, приходи к нам еще! – крикнула одна из женщин.

Мевлют прекрасно знал, что на самом деле они больше не захотят бузы: они позвали его только ради того, чтобы развлечься. Уличный холод освежил Мевлюта.

– Бууузаа!

За двадцать пять лет он повидал много людей, подобных этим людям, слышал эти вопросы тысячи раз и уже привык к ним. В конце 1970-х он множество раз видел подобные пьяные застолья: его расспрашивали о жизни картежники, сводники, жиголо, проститутки. Мевлют умел быстро завершать с ними свои дела и, не теряя времени, вновь оказываться на улице.

Впрочем, в последнее время его редко приглашали войти в дом, присоединиться к застолью. Двадцать пять лет назад почти каждый покупатель зазывал его к себе. Очень многие спрашивали: «Не мерзнешь ли ты, ходишь ли по утрам в школу, хочешь ли ты чая?» Некоторые звали его в гостиную и даже сажали за стол. Но он торопливо уходил, не успевая насладиться этими приглашениями и заботой, так как тогда у него было много работы и он постоянно был занят тем, что доставлял клиентам их заказы. В прежние времена горожане редко вели подобные пьяные беседы. Не то что сейчас! Его приятель Ферхат полушутя-полусерьезно говаривал ему: «Скажи мне, если люди пьют текелевскую ракы в сорок пять градусов всей семьей, то зачем им твоя трехградусная буза? Это дело давно устарело, брось ты его, ради Аллаха, Мевлют. Теперь этим людям твоя буза не нужна, чтобы напиться».

Мевлют свернул на тихие улочки, спускавшиеся к Фындыклы, быстро налил пол-литра бузы постоянному клиенту и, выходя из здания, в тени дома напротив заметил две подозрительные тени.

Повинуясь интуиции, через какое-то время он обернулся и мгновенно убедился в том, что два подозрительных типа идут следом за ним. Он два раза сильно, два раза слабо тряхнул колокольчиком, который держал в руках, и вновь прокричал: «Буза!» Он решил быстро спуститься по лестнице, а затем вновь подняться уже по другой лестнице в Джихангир и, срезая путь, отправиться домой.

Когда он спускался, один из преследователей окликнул его:

– Торговец, торговец, постой-ка!

Мевлют сделал вид, что не слышит. Торопливыми шагами, сжимая шест на плечах, он продолжил осторожно спускаться. В том месте, куда не доставал свет фонарей, ему пришлось сбавить скорость.

– Торговец, мы же сказали тебе – постой! Что мы, враги тебе? Мы хотим купить бузы.

Мевлюту стало стыдно из-за собственной трусости, и он остановился. Пролет лестницы, на котором он стоял, был довольно темным из-за того, что финиковое дерево закрывало его от света фонаря. Тем летом, когда он украл Райиху и торговал мороженым, в этом месте он на ночь оставлял свою трехколесную тележку.

– Сколько стоит твоя буза? – развязным тоном спросил один из спускавшихся за ним.

Теперь все трое стояли под финиковым деревом в темноте. Обычно тот, кому хотелось бузы, спрашивал цену, однако спрашивал он ее, как правило, тихо и вежливо, не с таким вызовом. Мевлют всерьез забеспокоился. Он назвал цену вполовину меньше обычной.

– Ух ты, как дорого! – сказал один из мужчин, тот, что был крупнее. – Ну-ка, дай-ка нам два стаканчика. Надо же, какие ты деньги зарабатываешь.

Мевлют опустил на землю свои бидоны, вытащил из кармана передника большой пластмассовый стакан, налил бузы и протянул стакан второму человеку, который был меньше и моложе.

– Пожалуйста.

– Спасибо.

Когда Мевлют наливал второй стакан, он уже испытывал почти что чувство вины из-за повисшего странного молчания. Крупный это тоже почувствовал.

– Ты куда-то бежишь, торговец. Что, у тебя так много работы с твоей бузой?

– Нет, – покачал головой Мевлют. – Работы очень мало. Таких клиентов, как раньше, больше нет. Никто теперь не покупает бузу. Я сегодня и выходить-то не собирался, но дома у меня болеют дочери, нужно заработать денег на суп.

– А сколько ты зарабатываешь за день?

– Говорят, нельзя спрашивать женщину о возрасте, а мужчину – о зарплате, – ответил Мевлют, протягивая крупному незнакомцу стакан бузы. – Скажу одно: иногда, как сегодня, возвращаюсь домой без денег.

– Ты не очень-то похож на того, кто голодает. Откуда ты?

– Я из Бейшехира.

– Сколько ты лет уже в Стамбуле?

– Двадцать пять!

– Ты живешь здесь уже двадцать пять лет и до сих пор говоришь, что ты из Бейшехира?

– Хотите корицы? – спросил Мевлют.

– Дай, пожалуй. Сколько стоит корица?

Посыпая корицей напиток в стаканах, Мевлют ответил: «Ну что вы, корица и жареный нут для наших клиентов бесплатно». Он вытащил из кармана два пакетика с жареным нутом. Вместо того чтобы отдать пакетики, как он обычно делал, он открыл их и, как внимательный официант, насыпал нут обоим в стаканы.

– Бузу лучше всего пить с жареным нутом, – проговорил он.

Те двое переглянулись и выпили стаканы до дна.

– Сегодня у нас был плохой день, так хотя бы ты для нас стараешься, – сказал тот, что был постарше.

Мевлют сообразил, к чему может привести продолжение, и перебил его:

– Если у вас нет денег, я могу взять их у вас потом, братцы! Если мы не будем помогать друг другу в эти трудные времена, то грош нам цена. Я угощаю вас.

С этими словами он взялся было за шест, собираясь улизнуть.

– Ну-ка, постой, торговец, – сказал крупный. – Мы же сказали, что сегодня ты для нас стараешься. Ну-ка, дай-ка нам все свои деньги.

– Братец, я же сказал, что сегодня у меня нет денег, – проговорил Мевлют. – Я сегодня продал всего-то пару стаканчиков одному-двум клиентам…

Второй, щуплый, мгновенно вытащил из кармана складной нож. Он нажал на кнопку, и нож с легким щелчком открылся. Он приставил острие ножа к животу Мевлюта. Тот, что был покрупнее, быстро встал за спиной Мевлюта и крепко схватил его за руки.

Щуплый, прижимая складной нож к животу торговца, другой рукой торопливо ощупал маленькие кармашки его передника и каждый уголок его пиджака. Все, что он находил, мелкие бумажные деньги и монеты, он тут же клал себе в карман. Мевлют разглядел, что этот человек очень молод и очень некрасив.

Но тут крупный ему сказал:

– Смотри себе под ноги, торговец. Ну, машаллах, денег у тебя оказалось много, так что ты не напрасно от нас бежал…

– Ну все, хватит! – перебил его Мевлют.

– Хватит? – хмыкнул молодой. – Ну какое там «хватит», ну конечно, не хватит. Ты тут двадцать пять лет назад приехал, город уже обобрал, а теперь будешь говорить, что хватит, да еще и указывать?

– А что у тебя есть в Стамбуле, дом, квартира, ну-ка, говори! – прорычал крупный.

– Видит Аллах, у меня даже дерева здесь своего нет, – соврал Мевлют. – У меня вообще ничего нет.

– Как это – нет? Ты что, дурак?

– Вот не повезло.

– Слышь, ты, каждый, кто двадцать пять лет назад приехал в Стамбул, себе уже хотя бы гедже-конду[9] построил. А теперь на их участках красуются большие дома.

Мевлют постарался вырваться, но это не привело ни к чему, кроме того, что нож уколол его в живот. Мевлюта обыскали с головы до ног еще раз, и весьма тщательно.