Убийственно тихая жизнь

Агент Иветт Николь рыскала по дому в поисках бумажника.

– Папа, ты наверняка видел его, – взмолилась она, кинув взгляд на настенные часы и отметив безжалостное движение минутной стрелки.

Ее отец замер на месте. Он видел ее бумажник. Взял его чуть раньше, чтобы положить туда двадцать долларов. Это была их маленькая игра. Он давал ей деньги, а она делала вид, что не замечает этого, хотя время от времени он возвращался домой с ночной смены в пивоварне и находил в холодильнике эклер с его именем, выведенным ее четким, почти детским почерком. Он взял ее бумажник несколько минут назад, чтобы сунуть туда деньги, но, когда раздался звонок, срочно вызывавший его дочь на службу, он сделал то, чего раньше ему и в голову не приходило. Спрятал бумажник вместе с ее удостоверением. Такой маленькой книжицей, для получения которой ей пришлось столько потрудиться. Он увидел, как она сбрасывает подушки с дивана на пол, и понял, что она перевернет всю квартиру.

– Папа, помоги мне, я должна его найти.

Она посмотрела на него глазами, ставшими огромными от отчаяния. Почему он стоит посреди комнаты и ничего не делает? Ведь сейчас наступил такой важный момент в ее жизни, момент, о котором они говорили много лет. Сколько они мечтали вслух о том, что она станет агентом Квебекской полиции. И вот это наконец случилось благодаря ее упорным трудам и, если уж говорить откровенно, ее прирожденным следовательским талантам, и она получает возможность расследовать дело в команде Гамаша. Ее отец знал про него все. Следил за его карьерой по газетам.

«Твой дядюшка Сол мог бы сейчас работать в полиции, если бы не его лень, – говорил ей отец, покачивая головой. – Сам виноват. А ты знаешь, что происходит с неудачниками?»

«Они теряют свои жизни».

Она знала правильный ответ на этот вопрос. Ей с младенчества рассказывали семейную историю.

«Дядюшка Сол, твои бабушка и дедушка. Все. Теперь ты в семье самая умная, Иветт. Мы на тебя рассчитываем».

И она оправдала все ожидания – ее приняли на работу в полицию. За одно поколение ее семья прошла путь от жертв чехословацких властей до тех, кто устанавливает правила игры. С одного конца пистолета они переместились на другой.

И на новом месте ей нравилось гораздо больше.

Но теперь от потерявшегося бумажника с удостоверением зависело, воплотится ли ее мечта в жизнь, или она потерпит неудачу, как глупый дядюшка Сол. Часы отсчитывали секунды. Она сказала старшему инспектору, что будет у него через пятнадцать минут. Это случилось пять минут назад. У нее оставалось десять минут, чтобы проехать через весь город и купить по дороге кофе.

– Да помоги же мне, – взмолилась она, вытряхивая содержимое своей сумочки на пол гостиной.

– Вот он. – Ее сестра Анжелина вышла из кухни с бумажником и удостоверением в руке.

Николь чуть не упала на Анжелину, поцеловала ее и бросилась вон, схватив на ходу куртку.

Ари Никулаш смотрел на свою любимую младшую дочку, стараясь запомнить каждую клеточку ее драгоценного лица и не выдать отвратительного страха, угнездившегося в его желудке. Что он наделал, внедрив эту дурацкую идею в ее голову! Никакой семьи в Чехословакии он не терял. Сочинил эту историю, чтобы иметь героическую ауру. Чтобы быть большим человеком в их новой стране. Но его дочь поверила в эту историю, – поверила, что когда-то были и глупый дядюшка Сол, и погибшая семья. А теперь это зашло слишком далеко. Он уже не мог сказать ей правду.

Она обняла его, клюнула в заросшую щетиной щеку. Он задержал ее, и она заглянула в его усталые, утомленные глаза:

– Не бойся, папа. Я тебя не подведу.

С этими словами она убежала.

У него лишь было время заметить, как крохотный локончик ее темных волос выбился из-за уха.

Иветт Николь нажала кнопку дверного звонка через пятнадцать минут после того, как повесила трубку. Она смущенно стояла на крыльце и оглядывалась. Квартал был привлекательный, неподалеку магазины и рестораны на рю Бернар. Утремон был зеленым районом, где обитала интеллектуальная и политическая элита французского Квебека. Прежде Николь видела старшего инспектора в управлении, он быстро шел по коридорам, всегда в сопровождении группы полицейских. Он был большой начальник и имел репутацию наставника для людей, которым повезло работать вместе с ним. Николь считала, что и ей повезло.

Гамаш быстро открыл дверь, надел твидовую шляпу и тепло улыбнулся девушке. Он протянул руку, и, мгновение поколебавшись, она пожала ее.

– Я старший инспектор Гамаш.

– Для меня большая честь.

Она открыла для него пассажирскую дверь автомашины без полицейской раскраски, и Гамаш безошибочно уловил запах кофе в бумажных стаканчиках из «Тима Хортона»[12] и еще один аромат. Бриош. Молодой агент выполнила домашнее задание. Кофе из фастфуда он пил, только расследуя очередное убийство. В его мозгу этот кофе настолько прочно был связан с командной работой, долгими часами, стоянием на морозе, влажными полями, что стоило Гамашу почуять этот запах из стаканчика, как сердце у него начинало учащенно биться.

– Я скачала предварительный доклад с места преступления. Распечатка лежит в папке сзади.

Николь махнула рукой в сторону заднего сиденья. Она ехала по бульвару Сен-Дени на шоссе, которое через мост Шамплена уходило за город.

Остальной путь они проделали молча – Гамаш читал скудный отчет, прихлебывал кофе, жевал булочку и смотрел, как фермерские поля смыкаются вокруг Монреаля, потом переходят в холмы, затем в более высокие горушки, деревья на которых щеголяли осенней листвой. Они свернули с центральной магистрали Восточных кантонов на проселочную дорогу и минут через двадцать увидели побитый знак, сообщавший им, что Три Сосны находятся в двух километрах от этой второстепенной дороги. После двух-трех минут зубодробительной езды по грунтовой дороге, похожей на стиральную доску, их ожидал неизбежный парадокс. У пруда стояла старая каменная мельница, утреннее солнышко грело ее стены из плитняка. Вокруг росли клены, березы, дикая вишня, еще сохранявшие свои хрупкие листья, словно тысячи счастливых рук махали им, радуясь их приезду. И – полицейские машины. Змеи в раю. Впрочем, Гамаш знал, что полиция – это не зло. Змея обосновалась здесь до их приезда.

Гамаш сразу же направился к собравшимся здесь взволнованным людям. Приблизившись, он увидел, что дорога уходит вниз, постепенно вливаясь в живописную деревню. Растущая толпа стояла на кромке холма. Кто-то смотрел в лес, где работали полицейские в ярко-желтых куртках, но большинство глядели на него, на Гамаша. Он видел такое выражение лица бессчетное количество раз – у людей, отчаянно ждущих новостей, которых они отчаянно не хотят знать.

– Кто это? Вы можете сказать нам, что случилось? – спросил за всех высокий человек благородной наружности.

– Прошу прощения, я еще не был на месте преступления. Как только у меня будет информация, я поделюсь с вами.

Этот ответ не устроил человека, но он кивнул. Гамаш посмотрел на часы: одиннадцать, воскресенье, День благодарения. Он отвернулся от толпы и пошел туда, куда они смотрели, – туда, где в лесу наблюдалось движение и где его ждало одно-единственное место полного покоя.

Участок вокруг тела и работающих с ним полицейских, которые наклонялись словно в каком-то языческом ритуале, был огорожен желтой полицейской лентой. Большинство из агентов работали с Гамашем не первый год, но у него всегда оставалось одно открытое место для стажера.

– Инспектор Жан Ги Бовуар, это агент Иветт Николь.

Бовуар галантно поклонился:

– Добро пожаловать.

В свои тридцать пять Жан Ги Бовуар вот уже более десяти лет был заместителем Гамаша. На нем были вельветовые брюки и шерстяной свитер под кожаной курткой, шея залихватски обмотана шарфом. Вид у него был намеренно небрежный, что гармонировало с его тренированным телом, но входило в противоречие с его напряженным состоянием. При внешней расхлябанности Жан Ги Бовуар был весьма сосредоточен.

– Спасибо, сэр, – ответила Николь и подумала: сможет ли она когда-нибудь чувствовать себя на месте убийства так же легко, как эти люди?

– Старший инспектор Гамаш, это Робер Лемье, – представил Бовуар молодого полицейского, уважительно стоявшего за полицейским кордоном. – Агент Лемье дежурил в полицейском отделении в Кауансвилле. Он принял вызов и немедленно прибыл на место преступления. Огородил его и потом вызвал нас.

– Все правильно, – сказал Гамаш, пожимая руку полицейскому. – Вам ничего не бросилось в глаза, когда вы приехали?

Этот вопрос, похоже, ошарашил Лемье, который надеялся всего лишь, что его не прогонят с места преступления и позволят остаться и наблюдать. Он никак не предполагал, что увидит Гамаша, а уж о том, чтобы отвечать на вопросы, у него и мыслей не было.

– Bien sûr, я тут видел одного человека, англичанина, судя по его одежде и бледному лицу. У англичан, как я замечаю, слабые желудки, – с удовольствием поделился он своим прозрением со старшим инспектором, хотя это откровение только что пришло ему в голову. Лемье понятия не имел, действительно ли англичане более склонны бледнеть, чем истинные франкоязычные квебекцы, но ему такое замечание показалось уместным. И еще он полагал, что англичане не имеют вкуса – одеваются как попало, и этот человек во фланелевой рубашке в клетку никак не мог быть франкоязычным. – Его зовут Бенджамин Хадли.

С другой стороны огороженного лентой участка Гамаш увидел человека средних лет, который сидел, прислонившись спиной к клену. Высокий, худой, он имел очень-очень больной вид. Бовуар проследил за направлением взгляда Гамаша и сказал:

– Это он нашел тело.

– Хадли? Владелец мельницы?

Бовуар улыбнулся. Он понятия не имел, откуда это известно его начальнику, однако Гамаш попал в самую точку.

– Да, это он. Вы с ним знакомы?

– Пока еще нет.

Бовуар поднял брови, в ожидании глядя на шефа, и Гамаш объяснил:

– На мельнице наверху есть выцветшая надпись.

– «Мельница Хадли»?

– У тебя хорошие дедуктивные способности, Бовуар.

– Это просто догадка, сэр.

Николь готова была себя лягнуть. Она ведь все время была вместе с Гамашем, но он заметил эту надпись, а она – нет. Что еще он заметил? И чего не заметила она? Она подозрительно посмотрела на Лемье. Он явно хотел понравиться старшему инспектору.

– Merci, агент Лемье, – сказала она и протянула руку, когда старший инспектор повернулся к ней спиной, разглядывая несчастного «англичанина». Лемье пожал ей руку, как она и рассчитывала, после чего Николь сказала: – Au revoir[13].

Лемье несколько секунд постоял неуверенно, переводя взгляд с нее на широкую спину Гамаша. Потом пожал плечами и ушел.

Арман Гамаш переключил внимание с живых на мертвеца. Сделав несколько шагов, он опустился на колени рядом с телом.

На открытые глаза Джейн Нил упал пучок волос, и у Гамаша возникло желание отвести его в сторону. Он понимал, что это прихоть, но ведь он был не лишен прихотливости. Он позволял себе некоторую свободу в этой области. Бовуар же, напротив, являл собой саму рациональность, что делало их команду весьма эффективной.

Гамаш молча смотрел на Джейн Нил, и Николь откашлялась, подумав, что он забыл, где находится. Но он не прореагировал. Не шелохнулся. Он и Джейн замерли во времени, оба уставились перед собой: один – вниз, другая – вверх. Потом Гамаш обвел взглядом тело: поношенный кардиган верблюжьей шерсти, голубая водолазка. Никаких драгоценностей. Может быть, ее ограбили? Нужно будет спросить у Бовуара. Твидовая юбка там, где и должна быть у упавшей женщины. На колготках пятно, но только в одном месте. Возможно, ее ограбили, но насилия совершено не было. Если только не считать насилием убийство.

Его темно-карие глаза остановились на ее руках в старческих пятнах. Это были грубые загорелые руки, не чуравшиеся работы в саду. На пальцах ни колец, ни следа от них. У Гамаша всегда возникало мучительное чувство, когда он смотрел на руки только что умершего человека, представляя себе предметы и людей, к которым эти руки прикасались. Представляя еду, лица, дверные ручки. Представляя все их движения, обозначавшие то грусть, то радость. И последнее движение, сделанное ими при попытке отвести смертельный удар. Самую острую боль вызывали у него руки молодых, которым никогда уже не суждено отвести со своего лба поседевшую прядь.

Он поднялся с помощью Бовуара и спросил:

– Она не была ограблена?

– Мы так не считаем. Мистер Хадли говорит, что никаких драгоценностей она не носила, даже сумочки при ней обычно не было. Он думает, что сумочку мы найдем в ее доме.

– А ключ от дома?

– Нет, не обнаружен. Но опять же, мистер Хадли говорит, что тут никто не запирает дома.

– Теперь будут.

Гамаш посмотрел на тело, на крохотную ранку – даже непонятно было, как такая малость могла убить человека. Размером всего с ноготок мизинца.

– Есть какие-либо предположения, чем нанесена рана?

– Сейчас охотничий сезон. Так что, возможно, это пуля, хотя я таких пулевых ранений в жизни не видел.

– Вообще-то, сейчас разрешена только охота с луками. С огнестрельным оружием – лишь через две недели, – сказала Николь.

Гамаш и Бовуар посмотрели на нее. Гамаш кивнул, и они втроем уставились на ранку, словно усилием воли пытались заставить ее заговорить.

– Где же тогда стрела? – спросил Бовуар.

– А выходная рана есть?

– Не знаю, – ответил Бовуар. – Мы пока не позволяли судмедэксперту ее трогать. – Он показал шефу на молодую женщину в джинсах и камуфляжной куртке с медицинским саквояжем.

– Пригласи ее сюда, – распорядился Гамаш.

– Monsieur l’Inspecteur, – сказала доктор Шарон Харрис, кивая, и опустилась на колени. – Она мертва уже часов пять или чуть меньше. Это пока предположение.

Доктор Харрис перевернула тело. К свитеру убитой прилипли сухие листья. Услышав неприятные звуки, Николь повернулась и увидела Бена Хадли – он стоял спиной к ним, согнувшись, и его рвало.

– Да, вот выходная рана.

– Спасибо, доктор. Мы вас здесь оставляем. Бовуар, идем со мной. И вы тоже, агент Николь. Бовуар, расскажи мне, что тебе известно.

Жан Ги Бовуар много лет проработал с Гамашем, они повидали немало трупов и крови, но каждый раз Бовуар поражался этой простой фразе: «Расскажи мне, что тебе известно». Она означала, что охота началась. Бовуар был альфа-самцом, а старший инспектор Гамаш – егермейстером.

– Убитую зовут Джейн Нил. Возраст – семьдесят шесть. Замужем никогда не была. Это нам сообщил мистер Хадли, который сказал, что убитой было столько же лет, сколько и его матери, умершей месяц назад.

– Любопытно. Две пожилые женщины умирают в течение одного месяца в такой крохотной деревеньке. Возникает вопрос.

– У меня он тоже возник, и я его задал. Его мать умерла после длительной борьбы с раком. Она целый год была на грани жизни и смерти.

– Что еще?

– Мистер Хадли отправился в лес часов в восемь утра – это у него обычный утренний моцион. Тело мисс Нил лежало поперек тропинки. Не заметить его было невозможно.

– И что он сделал?

– Он говорит, что сразу же ее узнал. Он присел и слегка встряхнул ее. Думал, вдруг у нее удар или сердечный приступ. Говорит, уже собирался делать ей искусственное дыхание.

– Он что, не заметил ее остекленевших глаз? И того, что она холодна, как мрамор? – вмешалась Николь, чувствовавшая себя все более уверенно.

– А вы бы заметили?

– Конечно. Упустить это невозможно.

– Если только…

Гамаш приглашал ее возразить самой себе. Она не хотела этого делать. Она хотела быть правой. Но он, очевидно, думал, что она ошибается.

– Если только… Если только человек не в шоковом состоянии, наверное. – Ей пришлось признать, что такая маловероятная возможность существовала.

– Вы посмотрите на него. Он нашел тело три часа назад, а все еще не может прийти в себя. Его только что вырвало. Эта женщина была важна для него, – сказал Гамаш, глядя на Бена Хадли. – Если только он не прикидывается.

– Прошу прощения, сэр?

– Ну, засунуть два пальца поглубже в рот не так уж трудно. Очень впечатляет. – Гамаш повернулся к Бовуару. – Кому-нибудь еще известно о смерти мисс Нил?

– На дороге стоит толпа местных, сэр, – сказала Николь.

Гамаш и Бовуар посмотрели на нее. Она поняла, что опять совершила ошибку. Пытаясь произвести впечатление и реабилитировать себя за предыдущую неудачу, она на самом деле сделала нечто противоположное. Ответила на вопрос, который был задан не ей, прервала начальника, предложив ему нечто понятное и трехлетнему ребенку. Гамаш, как и она, видел этих людей. Черт! У Николь мурашки поползли по спине, когда она поняла, что, пытаясь поразить их своей сообразительностью, добилась обратного. Выставила себя идиоткой.

– Извините, сэр.

– Инспектор Бовуар?

– Я старался сохранить все в тайне. – Он обратился к Николь: – Посторонних сюда не пускали, а из наших людей никто не говорит о преступлении за периметром.

Щеки Николь покрылись багровым румянцем. Ей не нравилось, что ему пришлось объяснять это ей, а еще больше не нравилось то, что она нуждалась в таком объяснении.

– Но… – Бовуар пожал плечами.

– Пора поговорить с мистером Хадли, – сказал Гамаш и размеренным шагом направился к нему.

Бен Хадли наблюдал за ними и явно понял, что приехал главный начальник.

– Мистер Хадли, я – старший инспектор Арман Гамаш из Квебекской полиции.

Бен предполагал, что следствие будет вести франкоязычный канадец, возможно даже не владеющий английским, поэтому он несколько минут проговаривал на французском свои ответы на вероятные вопросы. Но вот этот безукоризненного вида человек с аккуратными усами, темно-карими глазами, глядящими на него поверх оправы полукруглых очков, в костюме-тройке (а этот плащ на нем не от «Берберри»?), в твидовой шляпе, из-под которой видны седеющие волосы, протянул ему большую руку, словно на каком-то официальном приеме, и заговорил на английском с британским акцентом. Однако Бен слышал отрывки его разговора с коллегами – и с ними он говорил на чистом французском. В Квебеке такое встречалось нечасто – чтобы люди говорили на обоих языках да к тому же безукоризненно. Но еще необычнее было встретить франкоязычного канадца, который говорил бы по-английски, как член палаты лордов.

– Это инспектор Жан Ги Бовуар и агент Иветт Николь.

Они обменялись рукопожатиями, хотя Николь слегка замешкалась, видимо не уверенная, чем именно он вытирал лицо, после того как его вырвало.

– Чем могу помочь?

– Прогуляемся в сторонку. – Гамаш показал на дорожку, ведущую в лес.

– Спасибо, – с искренней благодарностью сказал Бен.

– Примите мои соболезнования в связи со смертью мисс Нил. Она была вашим близким другом?

– Очень. Ведь она была моей учительницей.

Гамаш внимательно смотрел на Бена своими темно-карими глазами, воспринимая его слова без суждений или обвинений. Впервые за несколько часов Бен вздохнул с некоторым облегчением. Гамаш молча ждал продолжения рассказа Бена.

– Она была замечательной женщиной. Жаль, я плохо умею говорить, а то бы я описал ее вам.

Бен отвернулся, стыдясь слез, снова увлажнивших его глаза. Он сжал пальцы в кулаки и почувствовал желанную боль от ногтей, впивающихся в кожу. Такую боль он мог понять. Иная же лежала за пределами его понимания. Странно, но теперь боль была сильнее, чем месяц назад, когда умерла его мать. Он взял себя в руки.

– Я не понимаю, что случилось. Смерть Джейн не была естественной, верно?

– Да, мистер Хадли, не была.

– Ее кто-то убил?

– Расскажите о вашем сегодняшнем утре, пожалуйста.

Их шаги понемногу замедлились, и теперь они совсем остановились.

– Когда я увидел Джейн, она лежала…

Гамаш прервал его:

– Пожалуйста, с того момента, как вы проснулись.

Бен удивленно поднял брови, но начал рассказывать, как его попросили:

– Я проснулся около семи. Всегда встаю вместе с солнцем. Солнечные лучи попадают ко мне в спальню, а занавески на окнах я никогда не задергиваю. Я поднялся, принял душ, ну и все остальное. Покормил Дейзи.

Он внимательно вглядывался в их лица, пытаясь понять, достаточно ли подробно или, может быть, чересчур подробно рассказывает о событиях утра. Женщина-агент, судя по виду, пребывала в таком же замешательстве, как и он сам. Высокий привлекательный инспектор (Бен уже забыл их имена) записывал за ним. А босс смотрел на него с интересом и поощрительно.

– Потом мы отправились на прогулку, но у нее артрит, и сегодня утром она чувствовала себя неважно. Да, кстати, Дейзи – это собака. Ну, я отвел ее в дом, а сам пошел прогуляться. Было четверть восьмого. – Бен верно решил, что время для них важно. – Чтобы дойти до этого места, нужно всего несколько минут – вверх по дороге, мимо бывшей школы, а затем в лес.

– Вы никого не видели? – спросил Бовуар.

– Нет, не видел. Возможно, кто-то видел меня, но я никого не видел. Я вообще хожу, опустив голову и погрузившись в размышления. Я, бывало, проходил мимо людей, не замечая их. Мои друзья знают об этом и не обижаются. Вот я шел по тропе, и что-то заставило меня поднять голову.

– Пожалуйста, мистер Хадли, попытайтесь вспомнить. Если вы обычно ходите, опустив голову, то что же сегодня заставило вас поднять ее?

– Странно, правда? Не могу вспомнить. Но, как я уже сказал, я, к сожалению, всегда погружен в свои мысли. Ничего глубокого или важного. Моя мать посмеивалась надо мной, говорила, что некоторые пытаются быть в двух местах одновременно, я же – вообще неизвестно где.

Бен рассмеялся, но Николь подумала, что не подобает матери говорить такие вещи в адрес сына.

– Она, конечно, была права. Вот возьмите сегодняшнее утро. Прекрасный восход. Я иду по великолепному лесу. Он как на картинке, но я ничего не замечаю, ничем не восхищаюсь, разве что уже потом, когда я где-то в другом месте вдруг вспомню об этой прогулке. Мой мозг, кажется, всегда на один шаг отстает от тела.

– Почему вы подняли голову, сэр? – напомнил ему Бовуар.

– Даже не представляю, почему я это сделал. Но это было очень кстати, иначе я бы споткнулся о нее. Странно, но мне и в голову не пришло, что она мертва. Мне не хотелось ее тревожить. Я подошел к ней, стараясь не шуметь, и позвал по имени. И тут я отметил эту ее неподвижность, и мой мозг как будто взорвался. Я решил, что у нее удар. Или инфаркт.

Он покачал головой, до сих пор не в силах поверить в случившееся.

– А к ране вы не прикасались? – спросил Бовуар.

– Может, и прикоснулся. Я помню, что вскочил и отер руки о штанины. Я запаниковал и, словно… не знаю, как лучше сказать… словно истерический ребенок, принялся бегать кругами. Идиот! Как бы там ни было, но я взял себя в руки и по сотовому вызвал полицию.

– Любопытно, – сказал Гамаш, – зачем вы берете сотовый на прогулку в лес?

– Этот лес принадлежит моей семье, но каждый год охотники нарушают мое право собственности. К сожалению, я не храбрец, но я не выношу убийства. Все имеет право жить. У меня дома у каждого паука свое имя. Утром, отправляясь на прогулку, я беру с собой телефон. Отчасти из страха, что меня подстрелит какой-нибудь пьяный охотник и нужно будет вызвать помощь, отчасти для того, чтобы позвонить в департамент природных ресурсов и попросить прислать инспектора, если я встречу здесь кого-нибудь.

– И какой у них телефон? – дружелюбно спросил старший инспектор Гамаш.

– Не знаю. Он у меня в быстром наборе. У меня руки дрожат, когда я нервничаю, так что я его запрограммировал туда.

Бен выглядел встревоженным – впервые с начала разговора. Гамаш взял его под руку и повел дальше по тропинке:

– Вы меня извините за эти вопросы. Вы – важный свидетель, и, откровенно говоря, человек, обнаруживший тело, всегда оказывается в числе основных подозреваемых.

Бен остановился как вкопанный и с недоумением посмотрел на инспектора:

– Подозреваемых в чем? Вы что хотите сказать? – Он повернулся и взглянул в ту сторону, откуда они пришли и где лежало тело Джейн. – Там лежит Джейн Нил. Учительница на пенсии. Она выращивала розы и была главой Общества женщин англиканского вероисповедания. Это может быть только несчастный случай. Вы не понимаете. Никто не стал бы убивать ее намеренно.

Николь слушала их разговор и теперь с удовлетворением ждала, что старший инспектор осадит этого глупца.

– Вы абсолютно правы, мистер Хадли. Это самая вероятная гипотеза.

Иветт Николь не поверила своим ушам. Почему Гамаш не шуганет этого Хадли с его импровизированной трибуны, чтобы они могли поскорее заняться делом? Этот идиот переместил тело, а потом бегал тут кругами, уничтожая следы. Вряд ли такой тип имеет право читать лекции человеку столь высокопоставленному и уважаемому, как Гамаш.

– За те несколько часов, что вы здесь находились, вы не заметили ничего странного касательно этого места или самой мисс Нил?