Иван Васильевич. Профессия царь!
– Мы должны все проверить, прежде чем предпринимать какие-либо шаги, – нахмурившись, произнес Герман фон Брюггеноэ.
– А что мы можем предпринять?! Что?! – воскликнул крайне раздраженный архиепископ. – Ганзе не выгодна прямая торговля московитов с датчанами в обход наших общих интересов. Но воевать с Кристианом ни они, ни мы не можем. Датский флот закупорит нас в проливах. А русские станут ходить вдоль норманнских владений Кристиана в полной недосягаемости для нас.
– Будем надеяться, – произнес максимально спокойным голосом ландмейстер, – что обойдется. Полвека назад они уже плавали в Данию и более туда не ходили…
– Полвека назад там не было рьяного еретика Кристиана! Схизматики и еретики! – выкрикнул архиепископ, находившийся на грани истерики.
– Кто инициировал посольство? – поинтересовался ландмейстер у притихшего купца, старавшегося не привлекать к себе внимания.
– Ходят разные слухи… – уклончиво ответил он.
– А ты что думаешь?
– Так регент при Великом князе силу большую имеет. То мать его, Елена Глинская, порядок в монете московской навела. Супротивников своих переморила одного за другим. Даже дядю не пожалела. Подозреваю, что она и затеяла это дело. Властна и умна, даром, что в юбке.
– А что там за дело случилось с Великим князем полтора года назад? – поинтересовался архиепископ. – Сказывают, что ему дурно стало в церкви. Так ли это?
– По Москве легенды про малого Ивана ходят одна страннее другой. Чему верить – непонятно. Одно ясно – изменился Великий князь сильно после того случая в церкви.
– Ему действительно стало дурно в церкви? – оживился ландмейстер, даже чуть подавшись вперед.
– Задремал он там. Сморило. Да так сильно, что очнулся лишь на третий день. Забавы у него теперь совсем не детские. По пушечным избам да мастеровым всяким ходит. Речи умные ведет. Спрашивает так, словно разбирается.
– А митрополит что?
– Ничего. Великий князь теперь проводит в церкви времени много больше прежнего. Любит на колокольню забраться да читать там.
– Читать? – ахнули и ландмейстер, и архиепископ.
– Читать, – уверенно кивнул купец. – В свои восемь лет он и читает, и счет знает, и вообще явную склонность к наукам имеет. Потешных себе завел из посадских да крестьянских детей и странное с ними творит. Заставляет вышагивать особым образом, фигуры строить да палки держать длинные. Иной раз, словно еж, станут, выставив их в разные стороны.
– И кто учит его этому делу? – сильно помрачнев, спросил ландмейстер. Ему как военному человеку современной европейской традиции тех лет оказалось несложно догадаться о роде занятий малыша.
– Он себя всякими инородцами из пленных окружает. Все больше из земель Кайзера, но есть и пара итальянцев. Мать-регент на то смотрит сквозь пальцы.
– А митрополит? Сказывают, что он не сильно иностранцев жалует.
– Он не вмешивается, находясь в стороне от дел мальца. С этими потехами вообще все странно. По городу ходят слухи о том, что Всевышний благословил его на великие дела и разум зрелый в голову детскую вложил.
– Вздор! – фыркнул архиепископ.
– Разумеется, – покорно кивнул купец, однако скрыть скользнувшей по лицу усмешки не смог, что не укрылось от глаз ландмейстера.
– Ты говорил с ним?
– Недолго.
– И что?
– Он слишком рассудителен для ребенка.
– Хм… – задумчиво произнес ландмейстер, обдумывая ситуацию. Ему совсем не понравилось, что Великий князь в столь юных летах занялся серьезными делами. А уж что-что, а крепкую пехоту назвать баловством у Германа язык не поворачивался. Он уже знал, чего она стоит. Наслышан и о делах ландскнехтов, и о швейцарцах, и об испанцах. Теперь же, если еще и московиты этой пакостью обзаведутся – совсем тяжко станет благородным людям… Вот! Он даже слегка дернулся, найдя тревожащий его нюанс. – А как бояре относятся к тому, что Великий князь с чернью возится?
– Так он и с боярами играет. Да только игры у него такие, что мало кого из благородных они увлекают, а потому отлынивают по возможности. Но оно и понятно – дети же еще. Им бы играть да шалить, а тут такие дела. Не по их уму и возрасту забавы Великого князя.
Глава 4
1539 год – 5 июня, Москва – окрестности
Выходы Великого князя Московского на марш-броски со своей чернью не избежали внимания соседей, которые по-разному отнеслись к этому. В основном, конечно, с раздражением. Кто-то возмущался возней столь родовитого человека с чернью. Фу! Это низко! Ничтожно! Как он посмел! А тот, кто оказался поумнее, больше злился от попытки выковать на Москве крепкую пехоту, грозящую стать знатной занозой в августейших задницах всех ее соседей. И лишь казанский хан Сафа Герай[21] пришел в восторг. Он как-то сразу вспомнил историю о пленении прадеда мальца – Василия II. Очень, надо сказать, удачном для казанцев пленении. Поэтому после непродолжительной подготовки несколько маленьких выборных[22] отрядов казанской конницы легко просочились и достигли точки рандеву.
Москва в те времена уже давно жила крайне непросто, и людей, на которых ее противники могли опереться, хватало. В том числе влиятельных. Где-то по дурости личной, где-то из корысти, да и прямых противников хватало. Так или иначе, но три сотни выборной конницы казанской тихо собрались на дружественной усадьбе недалеко от Москвы и стали ждать новостей…
На первый взгляд это покажется дикостью. Татары прошли как у себя. Неужто не заприметили? Неужто не донесли? Заметить-то их заметили, но о чем доносить? После ориентализации[23] при Иване III войска Великого княжества Московского стали неотличимы от татарских отрядов. Слишком многое оказалось позаимствовано. А потому, если хоругви[24] не поднимать, они выглядели как татары или османы[25]. Чем, кстати, впоследствии активно пользовались противники Москвы, развязывая идеологическую травлю в 60–70-х годах XVI века. А ведь у Москвы имелись и собственные природные татары – касимовские, состоящие в вассальной зависимости. Поэтому-то малые отряды таких всадников, идущие не озоруя, мало кого интересовали. Идут и пущай себе идут, чай, не просто же так они тут слоняются.
Но вот появился гонец, и все три сотни сорвались, радостно устремившись «на охоту». Шутили. Веселились. И было с чего. Дело-то важное, поэтому отбирали самых лучших, самых снаряженных. Да на изрядную потеху – побить селян палками да взять малолетнего чудака в плен для ОЧЕНЬ солидного выкупа. Не каждому в жизни такой шанс выпадает…
Однако, несмотря на наводку, встреча отряда казанских татар и пехотного батальона произошла достаточно неожиданно.
Гребень пригорка с поворотом грунтовой дороги был пуст. И тут на него выскочил десяток хорошо вооруженных всадников. Постоял несколько секунд и скрылся, откатив обратно.
Странно.
Дядя Ивана – Юрий Васильевич Глинский[26], назначенный мамой на этот поход в охранение, сказался больным. Отпросился. Да и племянник уже не первый раз в поход с пехотой ходит. Хоть и невелик годами, но все складно получается. Вот и привыкли, расслабились. Поэтому сопровождения в пару сотен поместных всадников у Ивана и не было.
Странное поведение незнакомцев его изрядно смутило. Очень уж они походили на передовой разъезд. Поэтому Великий князь решил не рисковать попусту и скомандовал:
– Каре!
Очень своевременно, надо сказать. Потому из-за гребня пригорка стала переваливать конница в весьма добром снаряжении, если говорить по меркам Руси и степи…
«Приплыли», – пронеслось у Великого князя в голове.
Всадники явно атаковали. У луков была натянута тетива[27], клинки наголо. Да и поведение характерное – сложно спутать.
Больше всего в этот момент Иван испугался не за себя, а за своих людей. Он ведь прекрасно знал, как они воспринимают все эти упражнения с шагистикой. Дескать, дурость всякая да игрища. Но в потешной рати кормили сытно и регулярно, чего у них дома отродясь не было. Да одевали прилично. Так что шагистика – значит шагистика. Всяко жизнь лучше прежней. Никто из них даже в страшном сне не мог представить, что их действительно к боям готовят. Вот Иван и боялся, что они дрогнут да побегут еще до того, как сражение начнется…
Каре выстроили быстро и относительно ровно. Сказались упорные тренировки – это была одна из первых фигур, ими освоенных. Раз. И не очень аккуратный, но все же квадрат пехоты ощетинился пиками, словно еж. Внутри всадник[28], прапор батальонный, барабан и иные, включая обозный люд и прочих.
У личного состава стрелковой роты, также укрывшейся за пиками, пищали взлетели на левое плечо, символизируя заряженность, да фитили дымились – успели разжечь от маршевых ламп масляных[29].
– Бей! – крикнул Великий князь, сильно нервничая. И оно было неспроста. Здесь, на умеренных размеров лугу среди деревьев, три сотни всадников казались чем-то очень значимым. А вся намечающаяся битва – гигантским сражением. Субъективно, разумеется.
– Первая! Кладь! – рявкнул командир роты, приказывая первой полуроте прицелиться. – Полки отворяй! Пали!
Грянул залп полусотни пищалей, ставший полной неожиданностью для татар. Причем сообразно обстановке стреляли не пулей, а крупной дробью. Довольно бестолковый и неприцельный залп. Но противник надвигался густой толпой, промахнуться по которой оказалось сложно на таком расстоянии. Так что десятка три всадников полетели на землю, да и лошадям досталось.
– Вторая, вперед! – снова закричал командир стрелковой роты. – Кладь! Полки отворяй! Пали!
И грянул новый залп. И новые всадники полетели на траву.
Кто-то из татар стал пускать стрелы. Но вяло и неохотно. Видимо, не хотели, опасаясь в Великого князя попасть. Ведь за труп выкупа не взять. Доброго, во всяком случае. Они хотели налететь на марше да в сабли порубить чернь. Луки изготовили больше для порядка, чем для дела. Мало ли? Однако обстоятельства изменились.
От пехотной коробки вновь стали доноситься вскрики.
– Пали! – вновь донесся до Ивана Васильевича голос командира стрелковой роты.
И ударил новый залп! Это перезарядилась первая полурота. Бумажных патронов у стрелков не было, но берендейка[30] в какой-то мере разрешала проблему быстрой перезарядки. Во всяком случае, для первых десяти выстрелов. Да, большая, громоздкая и неудобная, но без нее оказалось намного хуже. Раньше можно было по несколько минут возиться с перезарядкой пищали. А с ней же при должном навыке пару раз в минуту стрелять удавалось.
– Пали! – снова крикнул командир стрелков.
Достигнув пехотного ежа, татары не решились идти на пики. Закружились вокруг, выискивая слабые места.
Но стрелки не зевали и, пролезая между пикинеров, били со своих пищалей. Больно и сильно. Особенно на такой поистине смешной дистанции. С двадцати шагов из длинноствольного оружия во всадника промахнуться непросто. Разве что совсем по дури.
Налетев и «омыв» пехоту, словно поток воды камень, татары немного покружили и отошли обратно. Они не могли проломить пехотный порядок. Можно, конечно, было засыпать все стрелами. Но тут и Великого князя могло убить случайно. Много ли ребенку надо? И стрел потребовалось бы очень прилично. Вон пикинеры, словно сариссофоры[31] Александра Македонского, имели на предплечье по небольшому круглому щиту. Все в крепко стеганной одежде. А кое-кто уже и в доспехах, странных, но добрых[32]. В общем, пехота пехотой, но возни предстояло много, и результат выглядел, прямо скажем, неопределенно.
Видя замешательство противника, Иван громко и отчетливо кричит:
– Вперед!
Нужно было пользоваться тактической обстановкой и брать инициативу в свои руки. Всадникам требовалось дать понять, что пехота абсолютно уверена в себе и своих силах, даже если это не так.
Послышались голоса командиров рот. Крики. Барабан сыграл проигрыш, привлекая внимание личного состава и настраивая на нужный лад. После чего перешел на мерный маршевый ритм. А вместе с ним и все каре, слегка оплывая геометрически, двинулось вперед. Медленно. Осторожно. Но пошло. Пехотинцам очень не хватало практических навыков. Их муштра только начиналась. Однако они справились, они смогли, соблюдая столь непростое построение, пойти вперед в полевых условиях, не превратившись сразу в беспорядочную толпу.
Командир казанского отряда не знал, что делать. От его трех сотен осталось едва две. Шесть залпов полурот оказались крайне болезненными. Атаковать вновь этого ежа? Но как?! Отступить? Признать, что они, уважаемые люди, обломали зубы о вонючих крестьян? Позор! Этого никто не поймет!
И тут произошло то, что должно было произойти при слишком слабой выучке пехоты – каре сбилось с ноги и разорвало строй. Сразу же образовался приличный разрыв, чем татары и воспользовались немедленно.
Атака! Решительно! Резко! Лихо!
– Пали! – громко разнеслось над полем. И залп полусотни стрелков ударил по летевшей в развал строя пикинеров коннице. Залп лег кучно. Больно. Идущие за головными всадники оказались вынуждены замедляться и объезжать полетевших на землю лошадей. Пуля в грудь ведь их убивала не сразу. Вот в агонии и бились, непрестанно молотя ногами воздух и всех, кто подворачивался.
– Пали!
И вновь ударили стрелки, окончательно срывая атаку конницы, вынуждая ту расходиться и вновь обтекать каре.
Командира казанского отряда убили. Он шел на острие атаки. Поэтому всадники, крутанувшись вокруг каре всего один раз, стали отходить. Стихийно. Тем более что усилиями Великого князя боевой порядок его пехоты был уже восстановлен. Строй сомкнулся. Шанс был утерян. Поле боя оставалось за восьмилетним Ваней и его «вонючей чернью»…
Это был первый бой! И его, и их. Но если у Ивана Васильевича все было в порядке с психикой, то посадских и крестьянских откровенно трясло от эмоций. Они-то воспринимали все эти игры как забавы охреневшего князька, бесящегося с жиру. И не более того. О том, что их действительно готовили для войны, они даже и не пытались думать. Глупость же очевидная. И все вокруг о том болтали, кроме отдельных дурачков иноземных. А тут… не только выстояли перед воинским сословием, но и победили разгромно. ПОБЕДИЛИ!
Подъем настроения и боевого духа был невероятен!
В обед третьего дня после сражения пехотный батальон вышел к Потешной слободе. С барабанным боем и песней. При нем было три десятка трофейных лошадок татарских, навьюченных доспехами, оружием и прочим ценным имуществом, взятым в бою. К большей части были прилажены импровизированные волокуши со своими ранеными. Убитых похоронили на месте, ибо по жаре везти их куда-то было рискованной забавой.
Плюс с десяток пленных плелись пешком.
Юрий Васильевич Глинский, назначенный оберегать племянника, изрядно перепугался от этой новости. Сестра у него была сурова и могла не простить небрежения поручением. Ведь если появились трофеи и пленные, то был бой. А значит, он прозевал свое дело… Юрий задергался в панических метаниях. Что делать? Куда бежать? Простит ли она его?
Сама же Великая княгиня, узнав о происшествии, немедленно выехала в расположение Потешной слободы. Ее натурально трясло! Сын, ее единственный сын и наследник, мог умереть! Да, имелся меньшой Юрий, но у того с головой были сложности. Словно зверь дикий рос, добрый, ласковый, но лишенный человеческого разумения[33]. В общем, успокоилась Елена Васильевна, только заприметив издали сына своего, верхом восседающего да горделиво приосанившегося. И только она перевела дух, как место ужаса заняла ярость. Кто посмел напасть?! Куда смотрел ее брат?! И где он сам, кстати? Да и вообще – что это за бардак?! Она сейчас им тут всем устроит кузькину мать! А потом догонит и добавки отмерит!
Глава 5
1539 год – 7 июня, Виндзорский замок
Иван Федорович Овчина Телепнев-Оболенский несколько взволнованно покачивался из стороны в сторону, ожидая аудиенцию английского короля…
Посольство не задалось сразу.
Собственно, Телепнев-Оболенский начал переживать после внезапной смерти Василия Васильевича Шуйского Немого. Ведь перед этим пришли сведения о смерти Андрея Михайловича Шуйского. Странно все это выглядело. Да, обвинить Елену Васильевну в их гибели напрямую было невозможно. Но мрачный осадочек все одно остался. Особенно на фоне смены парадигмы посольства.
Да, был утвержден новый глава этой торгово-политической делегации. Но вместе с тем Елена поставила ему четырех заместителей, принимающих командование по мере выбывания «впередиидущих». И продублировала все документы для каждого заместителя. Мало того – приказала им плыть всем на разных ладьях и держать при себе свои комплекты документов.
Вся аристократия, участвующая в посольстве, почувствовала близость смерти. Ведь если раньше это дело казалось туманным, но относительно безопасным, то сейчас вдруг обрело очень неприглядный вид. Но отказаться Телепнев-Оболенский не решился, как и все остальные. Очень уж ловко Елена Васильевна обыграла гибель кузенов Шуйских. Боярская дума увеличилась вдвое, приняв в себя плеяду родов, вынужденных извечно сидеть на вторых-третьих ролях по местническому праву. А купцы оказались для нее так и вообще лучшими друзьями. Особенно после учреждения этого Северодвинского товарищества. Та же Ивановская сотня – это значимая сила в масштабах всей Руси.
Не имея законных прав на власть[34], Елена Васильевна стала полноценным и очень влиятельным правителем. Настолько, что Телепнев-Оболенский стал задумываться о своей судьбе. Конец их теплых и насквозь взаимовыгодных отношений отчетливо замаячил на горизонте. Так что сейчас, находясь в Виндзорском замке, он немало переживал. Гибель четырех больших ладей привела к тому, что Иван Васильевич Шуйский и Дмитрий Федорович Бельский «по техническим причинам» были вынуждены уступить право возглавлять посольство своему ненавистному врагу. Справится ли он? Неизвестно. Ведь Елена Васильевна отсыпала ему «на дорожку» массу персональных поручений.
Ситуацию обостряла еще и эта странная и неопределенная ситуация с аудиенцией. Они уже месяц как прибыли в Лондон на восьми больших ладьях. Привезли целую прорву меха, воска и меда. Хотели и прочих товаров прихватить. Но умеренное водоизмещение кораблей не позволяло нагрузить их разумными партиями дегтя или там пеньки.
Товары разошлись легко и быстро. Можно даже сказать – стремительно. Ведь русские купцы просили за них намного меньше, чем обычно хотели представители Ганзы. Что, впрочем, не помешало русским продать свой товар НАМНОГО дороже ставок в Ливонии. Окупив с лихвой затраты на экспедицию и уйдя в хороший плюс.
А потом началось ожидание.
Выезжать за пределы Лондона гостям из «дикой Московии» было нельзя, поэтому им ничего не оставалось, как блуждать по улочкам да глазеть. Ну и наводить справки о ценах да о делах прочих. Кое-что закупалось по спискам. Что, к счастью, также вменялось миссии в прямую обязанность.
Однако все это быстро наскучило.
Переговоры с официальными представителями короля, которым уже в первый день ясно и четко донесли цель визита, проходили бесплодно. Генрих VIII был занят и не мог их принять. И когда освободится, неясно. Казалось, будто в Лондоне просто ждут, что они уберутся к чертям собачьим, терпя лишь из вежливости.
Четыре дня назад Телепнев-Оболенский принял решение действовать по запасному сценарию и плыть в Данию. Там правил истовый лютеранин Кристиан III, у которого, как говорили, тоже была дочь подходящих лет. И да, ему тоже была бы интересна торговля с Москвой в обход Ордена и Ганзы. В существенно меньшей степени, чем Англии, но все же. В общем, стали закупать припасы и готовить корабли к отходу. Именно это, видимо, и вынудило Генриха VIII на принятие решения.
Выглядело, конечно, подозрительно, но Телепнев-Оболенский решил-таки побывать на приеме. В конце концов, одной из задач посольства была презентация Великого княжества Московского на международной арене. Разумеется, таких слов ни Иван Федорович, ни Елена Васильевна не знали, но смысл задуманного Великим князем поняли…
– Его Величество готов вас принять, – наконец произнес кто-то, выдергивая Ивана Федоровича из задумчивого состояния. И вся делегация прошла в тронный зал. А торжественная часть посольского приема началась.
Надо отметить, что в этом помещении присутствовали отнюдь не только англичане. Здесь были представители приличной части Западной и Центральной Европы. Даже какой-то католический священник имелся. Видимо, или с испанцами прибыл, или с французами, или еще с кем. В общем – тот еще зверинец.
Но, надо отдать им должное, посольство Москвы вызвало интерес, а не раздражение. Ведь об этой стране практически ничего не знали. Так – ходили слухи редкие, жидкие и невнятные. Поэтому взгляды, которыми жгли послов, были полны банального любопытства.
Прозвучали заранее согласованные формулы взаимных приветствий. На латинском языке, разумеется, который в те годы являлся базисом международного и научного общения. После чего перешли к куда более приятной и важной части…
– Эти меха в знак своей дружбы и расположения дарит тебе мой государь и Великий князь Московский и всея Руси[35] Иван Васильевич, – произнес Телепнев-Оболенский, и его подручные передали людям короля несколько очень приличных связок соболиных шкурок прекрасной выделки.
Мех пришелся королю по вкусу. Ну еще бы! Самый дорогой мех Европы тех лет, идущий на украшения одежды только наиболее состоятельных и знатных особ. А тут его целый ворох! Да какого!
Генрих VIII изрядно повеселел.
Разговорились.
Иван Федорович донес до короля предложение своего сюзерена организовать акционерную[36] Русско-английскую торговую компанию с самыми широкими полномочиями. А это был не только воск, мед и прекрасный мех, но и пенька с дегтем – стратегически важные товары для Англии.
Генрих совсем расцвел.
В 1538 году отношения его королевства с католическими державами Европы чрезвычайно ухудшились из-за расправы над родственниками кардинала Реджинальда Поула, заподозренного в заговоре. Папа римский в очередной раз отлучил его от церкви, а Франция, Испания и Священная Римская империя заговорили о войне. На этом «благодатном» фоне английская торговля изрядно пострадала. А тут такой подарок! Деготь и пенька – важнейший стратегический ресурс! Без него нет никакой возможности держать парусный флот. Еще бы корабельный лес, но и так недурно.
А вот дальше король скис, потому что послы перешли к вопросу династического брака.
– …Дабы скрепить дружбу и союз христианских монархов!
Сам Генрих погрустнел из-за того, что московиты попросили руку его младшей дочери – Елизаветы. Вспомнил ее мать, которую ярко и искренне любил. Настолько, что после ее казни так и не оправился. Прекратил рыцарские турниры да празднества, ругая себя за вспыльчивый характер. Испанский же посланник не смог удержаться, чтобы не съязвить:
– Вы считаете, что ваш дикий хан вправе претендовать на дочь короля Англии?!
Иван Федорович Овчина Телепнев-Оболенский был готов к этому вопросу. Точнее, Великий князь предполагал, что его так или иначе придется коснуться. Поэтому заранее заготовил «Сказание о крови государей Руси». То есть свою родословную. Он ее, наверное, полгода сочинял, опираясь на свои воспоминания и доступные «бумажки» – летописи там всякие и другие художественные тексты, которых в эти года было весьма прилично под рукой.
Изучал тогда Ваня и «Сказания о князьях Владимирских», в которых Рюрик происходил от Пруса, брата императора Октавиана Августа. Но в свое время он не раз натыкался на страшный разгром этой теории. Поэтому решительно ее отверг, несмотря на возмущение митрополита и мамы.
– Поезжайте в степь да посмотрите, как львиная доля татар в подарках Басилевса Константина ходит! – выкрикнул Иван, когда эти двое его уже достали.
Они осеклись. Призадумались.
– Отче, ты что, старых книг ромейских не видел да фресок цветных не глядел?
– Я?
– Да. Ты. Там же все другое! Это ложь! Гнилая и глупая ложь! Заяви мы это кому в Европе – умрут со смеху и нас за последних варваров примут! Кроме того, у отца Октавиана Августа был только один сын! Один! И две дочери. Если бы ты уделял внимание Плутарху, то знал бы это.
– Ты читаешь по-латыни? – удивился митрополит.
– Немного. Но мне было несложно найти того, кто прочтет этот фрагмент и нормально переведет мне. Любой образованный человек в Европе поднимет на смех эти выдумки! А уж если дело дойдет до Папской курии, и подавно. Они ведь станут в интересах латинян действовать, поддерживая и Орден, и ляхов! Изобличат и высмеют, выставив лжецами и дикарями!
Убедил. Озадачил. Митрополит подтянул своих людей. Иван – какие-то свои воспоминания. В общем, слепили неплохую родословную. Поэтому-то, к явному неудовольствию испанского посла, Иван Федорович Овчина Телепнев-Оболенский расправил плечи и начал повествовать о предках Ивана Васильевича[37].
Чего там только не было! И три дома ромейских Басилевсов, и огузские Кияты, и норвежские Хорфагены, и шведские Мунсё, и чешские Пршемысловичи, и литовские Гедиминовичи… Да и основатель дома выглядел неплохо – варварский король фризов из древнейшей датской династии конунгов. Но больше всего Генриха VIII зацепили английские Годвинсоны в родне Ивана Васильевича. Все в зале знали о том, что Гильом Бастард, известный также как Вильгельм Завоеватель, отбил королевство Англия у Гаральда II Годвинсона. Но никто, как оказалось, не знал, что дочь Гаральда Гита была женой одного из предков Ивана Васильевича. Мало того, этот самый предок, по легенде, выставил небольшой отряд в поддержку родственника…