Черное воскресенье

Глава 2

В это самое время Майкл Ландер занимался своим самым любимым делом. Он пилотировал дирижабль фирмы «Олдрич», повисший в трехстах метрах над стадионом «Орандж Боул» в Майами. Дирижабль служил как бы постоянной удобной вышкой для телевизионщиков, расположившихся в гондоле позади Майкла. Внизу, в битком набитой людьми чаше стадиона, чемпион мира – команда «Майами Долфинз» – громила игроков «Питтсбург Стилерз»[7].

Рев болельщиков почти совсем заглушал потрескивание рации над головой Майкла. В жаркие дни, когда дирижабль зависал над стадионом, Майклу казалось, что он чувствует запах разогретых тел, что его держит в воздухе мощный восходящий поток человеческих испарений и бессмысленных воплей сбившихся в кучу людей. Ландеру казалось – его заливает поток грязи. Гораздо больше он любил перелеты из города в город. Тогда в гондоле было чисто и тихо.

Ландер очень редко бросал взгляд вниз, на поле. Он старался не упускать из вида верхний край чаши стадиона и воображаемую линию между вершиной флагштока и горизонтом: это помогало ему держать высоту точно метр в метр.

Ландер был пилотом каких мало, особенно в этой области. Управлять дирижаблем не так-то легко. Огромная поверхность при нулевой плавучести[8] делает дирижабль добычей всех ветров, и только высокое мастерство пилота может удержать аппарат на месте. Ландер обладал врожденным чувством ветра – такое бывает у моряков. Кроме того, у него был особый дар, присущий только самым искусным пилотам дирижаблей, – дар предвидения. Движения воздушного корабля цикличны, и Ландер предугадывал их на два хода вперед, удерживая своего огромного серого кита в воздушном потоке точно так, как в реке удерживается, стоя носом против течения, рыба: приопуская нос навстречу сильным порывам ветра и поднимая в моменты затишья. Тень воздушного гиганта укрывала зону защиты почти наполовину. В перерывах между таймами многие зрители разглядывали дирижабль, некоторые приветственно махали пилоту. Серая громадина, неподвижно висящая над ними в ясном небе, непрестанно поражала их воображение.

В мозгу у Ландера словно работал автопилот. И пока этот автопилот давал ему четкие и до мельчайших деталей ясные указания, какие именно поправки нужно в данный момент сделать, чтобы удержать дирижабль на месте, Майкл думал о Далии. О темном пушке у нее на пояснице и о том, как приятно ощущать под ладонью этот пушок. О том, как белы и остры ее зубы. О вкусе меда и соли на губах.

Он взглянул на часы. Далия возвращается. Уже час, как она должна была вылететь из Бейрута.

Ландер вполне спокойно и легко мог думать о двух вещах: о пилотировании и о Далии.

Его изуродованная левая рука плавно перевела рычаг газа и регулятор шага воздушного винта, а правая повернула штурвал высоты, находящийся прямо у кресла пилота. Огромный корабль быстро пошел вверх. Ландер произнес в микрофон:

– Нора один ноль, висеть закончил. Набираю четыреста, выполняю облет стадиона, иду домой.

Диспетчер аэропорта Майами весело отозвался:

– Нора один ноль, вас понял.

Авиадиспетчеры и радисты аэропорта всегда рады были поговорить с «пузырем» – как в Америке прозвали дирижабль с мягким покрытием. Любили и подшутить над пилотом, зная, когда он пролетит. Этот «пузырь» вызывал у людей такое же умиление, какое обычно вызывает панда. Для миллионов американцев, постоянно видевших этот корабль над стадионами во время спортивных игр или над площадями в дни праздничных ярмарок, «пузырь» был огромным, добродушным, медлительным и дружелюбно настроенным существом, плывущим над ними в ясном небе. Его иначе и не называли, как «кит» или «слон». Никому и в голову не приходило сравнивать его с бомбой.

Игра закончилась, и семидесятиметровая тень дирижабля скользила теперь по растянувшейся на многие мили череде машин: болельщики покидали стадион. Телеоператор с ассистентом уже упаковали свою аппаратуру и теперь жевали сэндвичи. Ландер часто поднимал эту бригаду в воздух.

Клонясь к горизонту, солнце ало-золотым огнем зажгло воды Бискейнского залива. Дирижабль завис над водой, а затем полетел на север, метрах в сорока от прибрежной полосы Майами-Бич[9]. Телевизионщики вместе с бортинженером рассматривали в бинокли девушек в бикини. Некоторые из купальщиц махали им в знак приветствия.

– Эй, Майкл, а «Олдрич» презервативы тоже выпускает? – с набитым ртом крикнул ему Пирсон, телеоператор.

– А как же, – ответил Ландер, полуобернувшись. – Презервативы, автопокрышки, резиновые вкладыши для антиобледенительных устройств, вставки для стеклоочистителей, плавающие игрушки, детские воздушные шарики и мешки для трупов.

– Слушай, а ты презервативы бесплатно получаешь, раз у них работаешь?

– А ты как думал? Один и сейчас на мне.

– А как это – мешки для трупов?

– А это такие мешки резиновые, большие. Безразмерные. Один размер на всех подходит, – ответил Ландер. – Темные внутри. Дядюшка Сэм их вместо презервативов использует. Как увидишь какой-нибудь, так и знай – Дядюшка Сэм тут точно кого-то трахнул.

Пирсон. Вот бы нажать кнопку – и нет его. Да и других тоже.

Зимой дирижабль выпускали в воздух не так уж часто. Зимой он помещался недалеко от Майами, в огромном ангаре, рядом с которым все другие строения у летного поля казались обиталищами лилипутов. Весной он отправлялся в северные районы страны, перелетая от ярмарки к ярмарке, от стадиона к стадиону со скоростью от 35 до 60 узлов[10], в зависимости от направления и скорости ветра. Компания «Олдрич» зимой предоставляла Ландеру квартиру в Майами, недалеко от аэродрома. Но сегодня, как только воздушный корабль был поставлен на прикол, Майкл поспешил в аэропорт и рейсом компании «Нэшнл» вылетел в Ньюарк, откуда рукой подать до его дома в Лейкхерсте, что в штате Нью-Джерси. Кстати, Лейкхерст – северная база дирижабля.

Когда Ландера бросила жена, она оставила дом ему. Сегодня огни в гараже, который служил ему мастерской, горели далеко за полночь: Ландер работал и ждал Далию. Сейчас он размешивал в банке на верстаке эпоксидную смолу, ее резкий запах заполнил весь гараж. На полу позади Ландера лежал странной формы предмет длиною около шести метров. Это была огромная болванка, сделанная из корпуса небольшой яхты. Майкл перевернул корпус и распилил его вдоль киля. Теперь половинки были раздвинуты примерно на сорок пять сантиметров и соединены вместе дугообразной металлической полосой. Сверху болванка казалась похожей на огромную подкову идеально обтекаемой формы. На создание этой болванки Майклу пришлось затратить не одну неделю свободного от работы времени. Теперь она была полностью готова и лоснилась от масла.

Тихонько насвистывая, Ландер слой за слоем накладывал на болванку пропитанную эпоксидной смолой стеклоткань, тщательно ровняя края. Когда этот кокон из стеклоткани просохнет и будет снят с болванки, получится легкий, гладкий кожух, который точно подойдет под днище гондолы. Отверстие в самом центре кожуха придется как раз на шасси с единственным колесом «пузыря», сюда же выйдет и штыревая антенна гондолы. Силовая рама, которая будет вставлена в этот кожух, висела на вбитом в стену гаража гвозде. Очень легкая и прочная, она имела двойное основание из трубок легированной стали и шпангоуты из того же материала.

Ландер превратил этот гараж для двух машин в мастерскую, еще когда был женат. Здесь, до того как его отправили во Вьетнам, он сделал почти всю мебель для дома. Вещи, которые его жена не захотела взять, уходя, до сих пор были сложены под крышей: высокий детский стульчик, складной стол для пикника, плетеная садовая мебель. Яркий свет люминесцентной лампы резал глаза, и, трудясь над болванкой, Майкл надевал бейсболку.

Не переставая насвистывать, он медленно ходил вокруг огромной болванки, разглаживая поверхность пропитанной смолой стеклоткани и осторожно ступая, чтобы не порвать газеты, устилавшие пол. Только раз остановился, глубоко задумавшись.

Чуть позже четырех раздался телефонный звонок. Ландер взял трубку.

– Майкл?

Он не переставал удивляться ее оксфордскому английскому и сейчас очень ясно представил себе, как прячется телефонная трубка в ее рассыпавшихся темных волосах.

– Кто ж еще?

– Бабушка здорова. Я в аэропорту. Скоро приеду. Не жди меня, ложись.

– А как…

– Майкл, мне так хочется увидеть тебя поскорей. – И она повесила трубку.

Уже почти рассвело, когда Далия свернула на подъездную аллею к дому Ландера. Окна в доме были темны. Ей было страшно, но не так, как раньше, когда они впервые встретились. Тогда ей показалось, что с ней в комнате находится змея, только ей не видно – где. После того как Далия поселилась вместе с ним, она научилась отделять смертельно опасного Майкла Ландера от Майкла Ландера нормального. Теперь, когда они были вместе, змея по-прежнему находилась рядом, только Далия была уже не одна, а вдвоем и знала, где прячется змея, спит она или бодрствует.

Далия вошла в дом, стараясь устроить побольше шума, нарушить гнетущую тишину, и, поднимаясь по ступенькам, певуче окликнула: «Ма-айкл!» – боялась его напугать. В спальне было совершенно темно.

Остановившись в дверях, Далия разглядела во тьме огонек его сигареты – мерцающий красный глаз.

– Привет, – произнесла она.

– Иди сюда.

Она пошла сквозь тьму туда, где мерцал огонек. Ногой задела дробовик, небрежно брошенный на пол у кровати. Все в порядке. Змея спит.

Ландеру снились киты, и ему не хотелось просыпаться. Во сне он летел надо льдами на дирижабле ВМС; день все длился, длился без конца, и огромная тень дирижабля ползла по ледяному полю. Год был 1956‐й, Майкл вел дирижабль к Северному полюсу.

Киты нежились в лучах полярного солнца и заметили дирижабль, лишь когда он оказался почти прямо над ними. Майкл услышал странные звуки, увидел, как взметнулись мощные хвосты, подняв фонтаны брызг, и киты исчезли под голубоватыми арктическими льдами. Глядя вниз из иллюминатора гондолы, Майкл мог еще видеть, как неподвижно стоят они в воде подо льдом. В холодной голубизне. Там, где спокойно и тихо.

А вот и полюс, и магнитный компас совсем взбесился. Солнечная активность создавала помехи, и теперь нельзя было полагаться на сигналы радиомаяка. Флетчер у штурвала держал высоту, а Майкл ориентировал корабль по солнцу. Сбросили флаг на тяжелом флагштоке с заостренным концом, и он, трепеща на ветру, полетел вниз, на лед.

– Компас, – произнес Майкл, проснувшись в собственной постели. – Компас.

– Радиомаяк на Шпицбергене в порядке, Майкл, – сказала Далия, коснувшись его щеки. – Я принесла тебе завтрак.

Она знала этот сон наизусть. Пусть почаще видит во сне китов. С ним тогда легче управляться.

Ландеру предстоял тяжелый день, а ее рядом не будет. Она раздвинула шторы, и комнату заполнил яркий свет солнца.

– Как не хочется, чтобы ты туда шел!

– Сколько раз можно повторять? – ответил Ландер. – Если ты имеешь право летать, они с тебя глаз не спускают. Не пойду я к ним, они сюда инспектора из Управления по делам ветеранов пришлют, с опросником. Форма всегда одна и та же. Вроде этого: «а) Отметьте состояние дома и участка. б) Не находится ли обследуемый в подавленном состоянии?» И так без конца.

– Ты вполне можешь с этим справиться.

– Да им стоит только позвонить в ФАА[11], только чуть намекнуть, что я не вполне уравновешен, – и кранты. Меня тут же ссадят на землю. Что, если инспектор заглянет в гараж? – Майкл допил апельсиновый сок. – Кроме того, я хочу еще разок взглянуть на этих чинуш.

Далия стояла у окна, теплый луч солнца касался ее щеки, гладил шею.

– А как ты себя чувствуешь сегодня?

– Хочешь спросить, на месте ли у меня сегодня крыша? Не волнуйся, пока еще не поехала.

– Я вовсе не это имела в виду.

– Ну да, не это. Я просто закроюсь с одним из них в кабинете, и он станет подробненько рассказывать мне, что еще хорошего придумало для меня мое благословенное правительство.

В самой глубине его глаз зажегся странный огонек.

– Ну ладно, так поехала у тебя крыша или нет? Ты что, намерен все испортить? Собираешься схватить инспектора за грудки и пришить его на месте? А они потом набросятся на тебя? И будешь сидеть за решеткой, спокойненько заниматься онанизмом и петь «Боже, благослови Америку и Никсона»?

Это был выстрел из обоих стволов. Раньше она решалась спускать лишь один из курков, сейчас ей захотелось посмотреть, что получится, если нажать на оба сразу.

Память Ландера была живой и острой. Воспоминания часто заставляли его вздрагивать от боли. Если он не спал. А если спал, то, вспоминая, не мог удержаться от крика.

Онанизм: северовьетнамский охранник застает его в камере за этим делом и заставляет онанировать при всех.

«Боже, благослови Америку и Никсона»: плакат, написанный от руки. Кларк – база ВВС на Филиппинах. Кто-то из летчиков поднял лист бумаги к иллюминатору самолета, в котором военнопленные возвращались домой из Вьетнама. Ландер сидел напротив и прочел просвеченный солнцем плакат задом наперед.

Теперь Майкл смотрел на Далию из-под набрякших век. Рот его приоткрылся, лицо как-то странно обвисло. Время угрожающе замедлилось. В пронизанном солнцем воздухе, меж весело пляшущих в нем пылинок, неподвижные секунды нависли над Далией, над уродливым, коротко обрезанным дробовиком на полу у кровати.

– Зачем тебе расправляться с ними поодиночке, Майкл? – тихо спросила она. – А то, другое… Тебе не придется делать это самому – ведь я с тобой. Я с радостью делаю это для тебя. Я люблю это делать.

Она говорила правду. Ландер всегда знал, правду ли ему говорят. Глаза его снова широко раскрылись, и через несколько мгновений ему уже не казалось, что сердце молотом бухает в ребра.

…Глухие длинные коридоры. Затхлый воздух бесконечных конторских помещений. Майкл Ландер переходит с одного этажа на другой, резко распахивая двойные двери, и они потом долго раскачиваются взад-вперед, поблескивая стеклами. Охранники в синей форме Администрации общих служб проверяют личные вещи. У Ландера личных вещей нет.

В приемной секретарша читала роман «Жениться на медсестре».

– Я – Майкл Ландер.

– Вы номерок взяли?

– Нет.

– Возьмите, – сказала секретарша.

Он взял номерной жетон с подноса на краю стола.

– Какой у вас номер?

– Тридцать шестой.

– Имя, фамилия?

– Майкл Ландер.

– Инвалидность?

– Нет. Я явился по повестке. – Он протянул ей повестку из Управления по делам ветеранов.

– Посидите, пожалуйста.

Секретарша повернулась к стоящему рядом на столе микрофону:

– Семнадцатый.

Семнадцатый, бледный молодой человек в потрепанной куртке из кожзаменителя, протиснулся мимо Ландера и скрылся в одной из клетушек за спиной секретарши.

Не меньше половины из стоявших в приемной полусотни стульев были заняты. Почти все сидевшие здесь мужчины были молоды, бывший «четвертый разряд» – альтернативники. В штатском они выглядели так же неопрятно, как раньше в военной форме. Ландер очень ясно представил себе, как эти неряхи в измятых мундирах толпятся у игральных автоматов где-нибудь на автовокзале.

Перед Ландером сидел человек с блестящим красным шрамом над виском. Он явно пытался зачесать волосы так, чтобы прикрыть шрам. Каждые две минуты этот тип извлекал из кармана платок и трубно сморкался. Во всех карманах у него были платки.

Сосед на стуле рядом сидел совершенно неподвижно, пальцы его рук крепко сжимали колени. Двигались только глаза. Они не знали отдыха, следя за каждым, кто входил или выходил из приемной. Порой они чуть не вылезали из орбит, поворачиваясь вслед за идущим, потому что голову сосед поворачивать не желал.

За спиной секретарши, в крохотном кабинете посреди лабиринта таких же клетушек, Гарольд Птоу ждал Майкла Ландера. Птоу получил уже двенадцатую категорию и ожидал повышения по службе. Он рассматривал свое назначение в спецотдел по делам военнопленных как награду и поощрение.

На новом месте Гарольду Птоу пришлось прочесть довольно много специальной литературы. В горе наставлений по административной практике оказалось одно, написанное психиатром-консультантом при главном военном враче ВВС. В наставлении говорилось: «Человек, в течение длительного времени подвергавшийся жестоким насилиям, переживший унижения, изоляцию, физические лишения, не может избежать глубокой депрессии, порожденной подавляемым в течение долгого времени гневом. Вопрос лишь в том, когда и в какой форме проявятся его депрессивные реакции».

Птоу собирался изучить все наставления, как только выберет для этого время. Послужной список, лежавший перед ним на столе, был весьма впечатляющим. В ожидании Майкла Ландера Птоу просмотрел бумаги еще раз.

Ландер, Майкл Дж., 0214278603. Корея, 1951. Краткосрочные курсы подготовки офицерского состава ВМФ. Окончил с отличием. Курсы воздухоплавания (пилотирование аппаратов легче воздуха), Лейкхерст, Нью-Джерси, 1954. Высочайшие показатели. Представлен к награде за исследования летательных аппаратов в условиях обледенения. Экспедиция ВМФ к Северному полюсу, 1956. Переведен на штабную работу в связи с сокращением программ использования аппаратов легче воздуха в ВМФ, 1964. Рапорт о переводе в вертолетные части, 1964. Вьетнам. Два срока. Сбит под Донг-Хоем, 10 февраля 1967. Шесть лет в лагере для военнопленных.

Птоу казалось странным, что офицер с таким послужным списком пожелал выйти в отставку. Что-то здесь было не так. Птоу помнил закрытые слушания дел военнопленных после их возвращения на родину. Может, лучше не спрашивать Ландера, почему тот ушел в отставку?

Он взглянул на часы. Три сорок. Парень опаздывает. Птоу нажал кнопку селектора и, когда секретарша отозвалась, спросил:

– Что, Майкл Ландер явился?

– Кто-у, мистер Птоу?

Нарочно ведь рифмует, паршивка, подумал Птоу.

– Ландер, Ландер. По спецотделу. Вам было сказано пропустить его вне очереди.

– Непременно, мистер Птоу.

Секретарша снова углубилась в роман. Без десяти четыре она принялась искать, чем бы заложить книгу, и наткнулась на повестку Ландера. Фамилия на повестке привлекла ее внимание.

– Тридцать шестой, тридцать шестой! – Она позвонила в кабинет Птоу. – Мистер Ландер в приемной.

Птоу несколько удивил вид Майкла Ландера. Тот казался ловким и подтянутым в форме капитана гражданской авиации. Движения его были четкими, взгляд – прямой и острый. А ведь Птоу готовился к тому, что ему придется иметь дело с людьми, глаза которых лишены всякого выражения.

Зато вид Птоу нисколько не удивил Майкла: он ненавидел чинуш всю свою жизнь.

– А вы прекрасно выглядите, капитан. Я бы сказал, увольнение из рядов пошло вам явно на пользу.

– Явно на пользу.

– И просто замечательно снова оказаться в кругу семьи, верно?

Ландер улыбнулся одними губами.

– С семьей все в порядке, насколько мне известно.

– Как, разве они не с вами? Мне казалось, вы женаты, здесь указано… ну-ка, посмотрим. Ну да. И двое детей, верно?

– Да, у меня двое детей. Я в разводе.

– Простите, пожалуйста. Боюсь, Горман – мой предшественник, который занимался вами, – оставил слишком мало сведений.

Горман получил повышение, видимо, за некомпетентность. Ландер пристально смотрел на Птоу, чуть заметно улыбаясь.

– Когда вы оформили развод, капитан Ландер? Мне необходимо занести эту информацию в ваше дело.

Птоу был сейчас похож на корову, мирно пасущуюся у самого края трясины и не подозревающую, какая опасность грозит ей с подветренной стороны, прячется совсем близко, вон там, в черной тени.

И вдруг Ландер заговорил. Заговорил о том, о чем и думать-то не мог. Думать не мог.

– Первый раз она подала на развод за два месяца до моего освобождения. Когда Парижские переговоры застопорились – по-моему, из-за выборов. Но не довела дело до конца. Она ушла через год после моего возвращения. Не берите в голову, Птоу, правительство и так сделало для нас все, что было в силах.

– Конечно, конечно, но надо было…

– Офицер ВМФ приходил к ней несколько раз, когда я попал в плен. Маргарет поила его чаем, а он ее консультировал. Существует стандартная процедура подготовки жен военнопленных. Вы-то наверняка об этом знаете.

– Ну, я полагаю, что в отдельных случаях…

– Он разъяснил ей, что среди вернувшихся домой военнопленных особенно часты случаи гомосексуализма и импотенции. Чтоб она знала, чего ей ждать, понимаете? – Ландер понимал, что нужно остановиться. Совершенно необходимо остановиться.

– Лучше было бы…

– Он сообщил ей, что продолжительность жизни у вернувшихся военнопленных примерно вполовину короче средней. – Ландер широко улыбался.

– Но, разумеется, должны быть и другие причины, капитан?

– О, конечно, она и раньше на сторону выдавала, если вы это имеете в виду. – Ландер рассмеялся. Старая боль рвала сердце, голову сдавило, словно железным обручем.

Зачем тебе расправляться с ними поодиночке, Майкл? И будешь сидеть за решеткой, заниматься онанизмом и петь…

Ландер прикрыл глаза, чтобы не видеть, как пульсирует жилка на шее чиновника.

Птоу собрался было рассмеяться, чтобы снискать расположение Ландера. Но, как пуританин, он был оскорблен в лучших чувствах вульгарной легкостью, с какой Ландер обсуждал проблемы секса. И вовремя передумал. Это спасло ему жизнь.

Птоу снова взялся за папку с делом.

– Вы консультировались со специалистами по этому поводу?

Казалось, теперь Ландер уже не так напряжен.

– Ну, разумеется. В военно-морском госпитале Сент-Олбани у невропатолога консультировался. Он все шипучку какую-то попивал по ходу дела.

– Если вы испытываете необходимость в дальнейших консультациях, я могу вам помочь.

– Мистер Птоу, видите ли, – и тут Ландер подмигнул собеседнику, – вы знаете жизнь, я тоже. Такие вещи случаются сплошь да рядом. Я‐то пришел к вам совсем по другому поводу. Хотел выяснить насчет какой-нибудь компенсации за эту клешню, – и Майкл показал ему изуродованную руку.

Вот теперь Птоу почувствовал себя совершенно в своей тарелке. Он вытащил из папки с делом форму № 214.

– Поскольку вполне очевидно, что вы не утратили трудоспособность, будет трудновато… Но мы изыщем возможности, – тут он подмигнул Ландеру, – и позаботимся о вас.

Когда Ландер вышел из Управления по делам ветеранов и вдохнул липкий и промозглый нью-йоркский воздух, было уже половина пятого, начинался час пик. Майкл стоял на ступенях крыльца, ощущая, как мокрая от пота сорочка холодит спину, и смотрел, как стекает в воронку метро на 23‐й улице поток покупателей, возвращающихся из магазинов одежды. Он не мог даже представить себе, как войдет в вагон метро вместе с ними и они окружат и сдавят его со всех сторон.

Видимо, многие из служащих Управления отпросились с работы пораньше. Они устремились на улицу, раскачав створки распашных дверей и оттеснив Майкла к стене здания. Он чуть было не пустил в ход кулаки. И тут, в этой толкотне, перед ним возник образ Маргарет, он чувствовал ее, ощущал ее запах… Говорить обо всем этом над фанерным конторским столом… Ему надо думать о чем-то другом… И вдруг засвистел чайник. О господи, только не это, не все сначала… В кишечнике возникла тупая боль, и Майкл потянулся за таблеткой ломотила. Поздно. Ломотил не поможет. Надо найти туалет, скорее. Он пошел назад, в приемную, затхлый, какой-то мертвый воздух паутиной облепил лицо. Майкл был бел как мел, лоб покрывала испарина, когда он отыскал крохотный туалет. Единственная кабина была занята, и еще один человек ждал перед дверью. Ландер повернулся и пошел назад через приемную. Спастический колит – так было записано в его медицинской карте. Лекарственная терапия не показана. Ломотил он подобрал себе сам.

И чего не принял таблетку заранее?

Человек, у которого двигались только глаза, провожал Ландера взглядом, пока мог, так и не повернув головы. Боль в кишечнике теперь подступала волнами, покрывая пупырышками кожу на руках и вызывая тошноту.

Толстый уборщик отыскал нужный ключ на связке и открыл Майклу служебный туалет. Тот надеялся, что, оставшись за дверью, уборщик не слышит отвратительных звуков. Наконец он поднял голову. Рвота прекратилась, но вызванные ею слезы все еще текли по щекам.

На секунду он увидел колонну пленных, которых форсированным маршем гнали в Ханой, и себя, присевшего на корточки у дороги под бдительным взором охранников.

Всегда и везде – все одно и то же. Одно и то же. Он услышал свисток закипевшего чайника.

– Мудаки, – прохрипел Ландер. – Мудаки. – Он отер лицо искалеченной рукой.

У Далии день тоже был нелегким: она успела много сделать, пользуясь кредитными карточками Ландера. Когда Майкл сошел с электрички, она уже ждала его на платформе. Он очень осторожно спустился с площадки вагона, и Далия сразу поняла – он старается не растрясти кишки. Она набрала в бумажный стаканчик воды из питьевого фонтана и достала из сумочки небольшой флакон. Вода в стаканчике стала молочно-белой, когда Далия вылила туда парегорик[12]. Ландер заметил ее, только когда она остановилась перед ним и протянула ему стакан. Горьковатый напиток пах лакрицей, язык и губы слегка онемели, и прежде чем Далия и Ландер подошли к машине, опий уже оказал свое действие: боль стала не такой сильной. Минут через пять она утихла совсем. Добравшись до дома, Майкл упал на кровать и проспал целых три часа.