Царская дыба

– Кто там?

Громко зашипели мокрые сапоги: опричник сгоряча выпрыгнул прямо в костер, со свистом рассекла воздух сабля – р-раз, и еще раз. Латники, уронив в пламя ветки с нанизанными на них ломтями хлеба, отвалились на спину.

– А-а! – лежащий воин перекувырнулся на живот, попытался на четвереньках доползти до оружия, но третий удар сабли снес ему голову, которая, бесшумно распахнув рот, покатилась к кустарнику.

– Скорей! На берегу караульщик быть должен! – рванулся вперед, через невысокий холмик Зализа.

Костя, только сейчас успевший выхватить меч, кинулся следом.

У селения Кодавер и ближайших поселков еще оставался шанс уцелеть, спасти если не дома, то хотя бы жизни и самое ценное из имущества своих обитателей – но откинувшийся на крутом берегу молодой мальчишка, посланный старшими воинами наблюдать за извечно спокойным простором озера, вместо того, чтобы, услышав странный шум и крики, мчаться к монастырю, вопя во все горло, всего лишь удивленно поднялся, прислушиваясь к происходящему за холмом. Потом подобрал копье и стал пробираться вверх по склону.

Его силуэт пропечатался на фоне светлой озерной воды со всей ясностью, и первый русский набег, который оказался на его памяти, стал для молодого воина последним – Зализа, опасаясь испортить клинок о кирасу, рубанул его по ногам, и последний караульщик покатился вниз по склону, оставляя за собой широкую полосу хлещущей из перерезанной артерии крови. К тому мигу, когда лицо его коснулось холодной воды, латник был уже мертв.

– Константин Алексеевич! – уже не таясь, крикнул опричник. – Поверху пройди! Может, еще кто прячется. А Прослав пусть у костра ждет.

Проводник, выбравшийся из зарослей следом за Росиным, уже ощупывал с надеждой рты и пояса еще истекающих кровью караульщиков, но на этот раз его ждало жестокое разочарование: ни золота, ни серебра латники в дозор не взяли.

– Слышишь меня, боярин Росин?

– Слышу, Семен Прокофьевич, – так же громко ответил Костя.

С шумом и треском они двинулись в сторону селения, надеясь выпугнуть незамеченных караульщиков на таящихся вдоль тропы охотников – но больше на берегу никого не оказалось. Бояре дошли до рыбаков, после чего все вместе вернулись к разгромленному вражескому лагерю. Перекрестившись над убиенными, рыбаки принялись деловито раздевать их, деля трофеи: толстые ремни с висящими на них ножами, огнивами, флягами от крови отмывались без труда, и могли послужить новым хозяевам так же справно, как и прежним. Прямой меч, конечно, не сабля – но для мужика сгодится и такой, коли вдруг схизматики затеют набег учинить, али лихой человек окрест деревни появится. Опять же, и скотину заколоть пригодится, и яму расковырять, чтобы кол для загородки вкопать. Из немецких кирас выходят отличные лопаты и лемехи, любой кузнец за пару часов перекует, было бы из чего. Да и сапоги хорошие бросать жалко, пропадут без всякой пользы. Малохин же, поведя носом и пройдя вокруг, поднял из травы полотняный мешок, развязал:

– О, лещи копченые! Жирные… А то я уже третий одними снетками питаюсь.

– Второй, – попытался поправить его Росин, но Сергей упрямо тряхнул головой:

– Третий! Полночь позади.

– Позади, говоришь? – прищурился на небо Зализа. – Эй, охотники! Собирайте добычу, возвращайтесь на лодку, да сюда ее перегоните. Сейчас остальная рать подойдет, пусть видят, куда чалиться.

Разумеется, подходящую к берегу большую флотилию из Пярсикиви заметят обязательно, но значения это уже не имеет. Прямого пути на Кодавер оттуда нет, а вкругаля ни один конник не успеет. Разве только в Дерпт вестников пошлют – но это даже хорошо. Пусть посылают.

– Где там твои лещи, боярин Малохин? – опустился на землю опричник. – Подкрепимся маленько, пока время есть.

Баркасы подошли далеко заполночь – но зато разгрузились охотники и бояре споро, не боясь промочить в темноте ноги или уступить первенство в высадке безродному рыбаку. Евдоким Батов принес опричнику оставленный на судне юшман, угрюмые низкорослые мужики из купеческой судовой рати передали Росину и Малохину тяжелые мушкетоны.

– Слушай меня, – повысил голос Зализа, застегивая на груди последние крючки. – Сигналом для всех будет огонь на доме, что против монастырских ворот. На весь день поселок ваш, делайте что хотите. Но к завтрему утру чтобы ни одного охотника тут не осталось! Ясно говорю?

– Да, Семен Прокофьевич, как скажешь, – послышались нестройные голоса.

– И раньше времени ни звука чтобы никто не издал! – добавил опричник. – Караульный на колокольне монастырской стоит. Разглядеть вас на темной земле он не разглядит, но услышать может…

Прослав уже выбрал ведущую к сердцу поселка тропу и семенящим шагом заторопился по ней. От засеки до крайних домов было не более полуверсты, поэтому времени последний переход занял немного, и вскоре воины вышли к поселку.

Кодавер спал. В затянутых выскобленной рыбьей кожей окнах не светилось ни единого огонька, из сараев доносилось сонное похрюкивание, то в одном, то в другом конце селения бестолково тявкали собаки. На всем пути отряда только одна псина залилась истошным лаем, переходящим в хрипоту, но и той надолго не хватило.

– Вот он, – указал вперед проводник, и отступил в сторону. – Кодаверский монастырь.

Сложенный из красного кирпича высокий, с одноконьковой крышей, с ближнего края которой вздымалась вверх звонница, с узкими окнами и тяжелой дверью монастырь напоминал крепость, и стоял, как крепость – в гордом уединении от всех прочих построек, за которыми мог спрятаться крадущийся к воротам враг; поодаль от леса и густых кустарников, окаймляющих заборы ближних домов.

– Константин Алексеевич… – попытался отдать команду Зализа, но на этот раз уже Росин, повысив голос, жестко сказал:

– Мы между забором и кустарником засядем, оттуда наилучший сектор обстрела. И нас в тени не видно будет.

– Хорошо, боярин, – согласился опричник. – Эй, Мелкошины! Крышу дома, что за вами, палите!

– Эй, кто здесь? – тревожно окликнули сверху.

– То я, Прослав из Сассуквере! – отозвался проводник.

– Так тебя же, сказывали, убили зимой, в походе рыцаря Ивана? – удивились из темноты.

– Живой, живой.

– А кто это там с тобой по ночам бродит?

– То друзья мои новые, домой проводить хотят.

– Ветвенникские все, вместе с Прославом ступайте! – громко распорядился Зализа. Теперь, когда языки пламени уже заплясали над соломенной крышей стоящего напротив монастыря дома, скрываться смысла более не имело.

– Пожар! – завопили со звонницы. – Прослав, кто там еще?! Пожар!

Откуда-то со стороны озера послышался и сразу смолк предсмертный собачий вой. Потом еще и еще – но уже совсем с другой стороны. Мохнатые защитники домов, отважно и бездумно кидаясь на незваных пришельцев, гибли первыми. С треском распахнулись ворота, и четверо охотников ринулось во двор горящего дома, торопясь схватить хоть что-то, пока до этого не добралось беспощадное пламя.

Со стороны монастыря послышался тяжелый гул: бум-м… Бум-м…

Караульный сигналил поселку о нависшей над ним опасности – но Кодавер уже проснулся – проснулся в ужасе от смертного собачьего воя, треска ломаемых дверей, звона мечей, рубящих подпорки полатей, от сорванных с безмятежно спящих детей, женщин, мужчин одеял, и многие из них, еще не поняв, наяву они, или попали в странный ночной кошмар, успевали увидеть только веселую бородатую рожу, да блеск обнаженного меча – после чего для них наступала вечная мгла.

Засевшие в кустарнике одноклубники, тревожно переглядываясь между собой, прислушивались к доносящимся крикам.

– Земли разорили, – негромко произнес Росин, пристраивая тяжелый ствол мушкетона на развилку можжевелового куста, и снова повторил. – Земли разорили.

Прислушиваясь к доносящимся из-за спины крикам и треску, лошадиному ржанию и перепуганному хрюканью, он раз за разом напоминал себе, что происходящее сейчас отражалось в летописях короткой фразой «ходили к ворогам, да земли окрестные разорили», и считается для нынешнего времени делом совершенно обычным. Тебе хочется досадить соседу, и ты вырезаешь его крестьян. Просто и эффективно. Но его разум человека двадцатого века отказывался воспринимать, что вот так, запросто, скуки ради, с шутками и прибаутками можно стереть с лица земли целую деревню. Не верилось, что нечто подобное происходит везде и всюду по рубежам современной Руси – Руси тысяча пятьсот пятьдесят третьего года.

– Все готовы? – поинтересовался он у занявших позиции вокруг друзей. – Только не торопитесь, без команды не стрелять!

– Не дрейфь, Костя, все будет нормально, – откликнулся кто-то издалека.

Собственно, за способности своих ребят Росин больше не волновался. Это год назад, когда они всем фестивалем ухитрились ухнуться в шестнадцатый век, большинство разряженных в титановые латы и гроверные кольчуги ратников не решались поднять руку на человека, даже если этот человек вспарывает тебе живот или насилует твою подругу. Однако излишне гуманитарные личности оказались вырезаны очень быстро, и в живых ныне остались только те, кто знает, что право на жизнь нужно доказывать.

Первое убийство – это как брачная ночь. Страшно только до момента лишения девственности. А потом… Потом отнимать чужую жизнь становится все легче и легче. Стычка за Кронштадт, потом сеча у Невы, битва на Луге, у Гдова, у Ям-города. И это всего за один год! Нет, теперь уже ни один одноклубник не побоится нажать на спусковую скобу мушкетона только потому, что перед его стволом стоит живой человек. Шестнадцатый век быстро воспитывает в человеке истинные ценности.

– А-а-а! – в освещенное пожарищем пространство выскочила босая простоволосая женщина, кинулась к воротам монастыря и принялась колотить кулаками в толстые створки.

Следом подбежал мужик в распахнутой на груди стеганке, ухватил ее за волосы и, опрокинув сильным рывком, потащил за собой.

– У-а, – некоторое время женщина и вправду волочилась, помогая себе ногами, но потом вдруг извернулась и вцепилась обидчику в руку зубами.

– Ах ты сука! – воин стряхнул ее с руки, и с размаху рубанул мечом по спине. Потом неспешно вытер окровавленный клинок о ее же подол и пошел назад к горящему дому.

Никто вокруг на зрелище никак не отреагировал.

– Это просто разорение земель, – еще раз напомнил себе Росин. – Ходили под Юриев и разорили окрестности… Обычное дело… Повседневная тактика мирного сосуществования…

Тренькнула тетива – мужик споткнулся, упал. Послышался еще один щелчок – стрела выросла из земли чуть выше его головы. Охотник вскочил. Прихрамывая, кинулся прочь – но третья стрела вошла ему в спину по самое оперение. Рыбак сделал пару неверных шагов, развернулся лицом к монастырю, широко перекрестился и рухнул на спину.

И опять никто из сидящих в кустарнике воинов никак не отреагировал.

– Чего мы тут ждем? – нетерпеливо спросил Малохин. – У моря погоды?

– Зализа сюрприз задумал, – ответил кто-то вместо Росина. – Так что не дергайся. Успеешь еще за бабами набегаться.

– Очень надо, – хмыкнул Сергей.

Перед воротами, сыто хрюкая, промчался поросенок, за ним – невысокий мальчишка. То ли один из рыбачьих детей гнался за добычей, то ли оба улепетывали от кого-то третьего.

Колокол смолк, послышался громкий деревянный стук, и в воротах монастыря приоткрылась калитка. Мгновением спустя она распахнулась нараспашку, и из нее один за другим выбежали два десятка латников – с копьями в руках, с мечами на перевязях, в шлемах и кирасах. Нестройной толпой они ринулись вперед, хорошо видимые в отблесках полыхающего дома…

Настоятель кодаверского монастыря не был дураком, и не был излишне гуманным правителем, готовым любой ценой защитить несчастных сервов. Просто язычники с восточного берега совершали точно такой же набег пять лет назад, семь лет назад, десять лет назад. Они приплывали разбойничать каждые три-четыре года – со скуки, по жадности, а иногда и просто спьяну. Два-три десятка дурных необученных дикарей, размахивающих ржавыми мечами – чтобы спугнуть их, а частью и перебить всегда вполне хватало маленького монастырского гарнизона. И настоятель никак не мог предположить, что на этот раз набегом руководит опытный воевода, не вылезавший из сражений последние пять лет.

– Огонь! – Росин нажал спусковую скобу, и тлеющий фитиль уткнулся в запальное отверстие. Секундой спустя мушкетон оглушительно грохнул и больно ткнул его в плечо, едва не опрокинув на спину. Пространство впереди заволокло густым белым дымом. Костя отступил, выставив оружие перед собой и с напряжением вглядываясь в молочную пелену.

Готовясь к походу, они с ребятами насадили на стволы трофейных мушкетонов самодельные трехгранные штыки, и теперь, даже разряженные, доисторические ружья представляли из себя грозное оружие.

Как назло, ветер стих, и дым медленно, очень медленно расползался, смешиваясь с редким предутренним туманом. Когда на поляне развиднелось, стали различимы скрюченные тела монастырской дружины, частью искалеченные крупнокалиберным жребием, частью посеченные стрелами. Видать, засевшие с другой стороны бояре успели добить стрелами тех, кто уцелел после близкого залпа пятнадцати мушкетонов, и назад к спасительным воротам не успел добежать никто. Если там находилась Юля со своим хахалем – пять-шесть человек они вдвоем могли выбить за минуту.

Зализа, ничуть не таясь, выбрался из кустарника, и остановился спиной к воротам:

– Константин Алексеевич, не присмотришь до утра за монастырем? Там еще воев пять сидеть осталось, как бы не сбежали.

– Отчего не присмотреть, Семен Прокофьевич? – так же выступил из-за укрытия Росин. – Присмотрю.

– Благодарствую, боярин, – кивнул опричник и торопливо зашагал в сторону разграбляемого поселка, откуда которого все реже доносился жалобный скулеж и мычание, и все чаще – человеческие вопли.

Росин опустил мушкетон прикладом на землю, выдернул из-под ствола шомпол, прошелся внутри ствола засаженным на кончик толстой палки ершиком, удаляя остатки недогоревших и, упаси Боже, еще тлеющих частиц. Потом вынул из кармашка перевязи бумажный патрон, скусил перетянутый ниткой кончик, высыпал порох в ствол. Потом втиснул внутрь заряд прямо в бумаге, хорошенько прибил его ко дну ровным краем шомпола, сыпанул из острого носика пороховницы затравочного состава в запальное отверстие и на полку. Теперь из мушкетона можно стрелять снова. Костя Росин присел на землю и положил оружие к себе на колени.

Вскоре, устав торчать в кустах, к нему подошел и уселся рядом худощавый Сережа Малохин, потом краснолицый Игорь Картышев, невысокий и упитанный Миша Архин, кучерявый Алексей – и вскоре перед окнами монастыря сидело, небрежно направив двадцатимиллиметровые кованные стволы в сторону узких окон, полтора десятка стрелков.

Трудно понять, какое впечатление произвело на монахов это зрелище – но никаких признаков жизни божий храм больше не подавал.

Сассуквере отделяет от Кодавера всего полторы версты, а потому колокольный звон прозвучал здесь так же громко, как рядом с монастырем. Сонные обитатели рыбацкой деревушки в четыре двора выбрались из домов, вглядываясь в далекое зарево.

– Пожар… – высказал вслух общую мысль Кунт, сын сгинувшего в зимнем походе Бронеслава. – Видать, у кого-то уголь из печи выскочил.

Бесславный поход сына великого магистра унес с собой в небытие не только глав трех поселковых семей, но и всех трех лошадей деревни, а потому мчаться помогать соседям бороться с огнем было просто неначем – не пешком же бежать в такую даль!

– Интересно, чей бы это дом мог быть? – прокашлялся в кулак дед Акакий, отец пропавшего зимой вместе с остальными Харитона. – Как бы тепло на дворе-то. Пошто топили?

Помявшись немного на улице, жители стали разбредаться – назад, к еще теплым постелям. До рассвета еще оставалось время, и каждому хотелось немного отдохнуть перед тяжелым новым днем.

По счастью, для рыбака крепкая лодка значит куда более хорошего коня, а потому с исчезновением небольшого местного табуна жизнь в Сассуквере не рухнула. У Бронеслава успело подрасти двое сыновей, уже умеющих поднять парус и выпростать за борт сеть, у Харитона в доме жил отец – еще крепкий старик. Тяжелее пришлось Калине, совсем еще юной вдове Прослава, оставшейся с двумя малыми девчонками на руках. Она за ради пропитания продала весной мужнины снасти и кое-какой инструмент, но одной продажей долго не протянешь. Впрочем, на красивую бабу, да с еще крепким хозяйством, уже заглядывались соседские мужики, иногда предлагая то поправить забор, то перестелить кровлю. Так что, и для нее жизнь могла перемениться в лучшую сторону. Посему деревеньку нищающей назвать никак было нельзя – трудом рук человеческих, потом их она продолжала крепнуть не смотря на тяжелую потерю.

Колокольный гул вскоре стих, над окрестностями монастыря пронесся весенний гром слитного залпа – но рыбацкий поселок уже успел сонно затихнуть, и только собаки никак не успокаивались, заходя звонким лаем.

– Нас то чего Семен Прокофьевич отослал? – недовольно буркнул один из подходящих к поселку рыбаков. Кольчуга его была порвана в нескольких местах, а потому не одета поверх кожаной куртки, а пришита к ней толстой суровой ниткой. За поясом красовался большой плотницкий топор. – Мужики, небось, уже полные баркасы набили.

– Не бойтесь, на всех хватит, – оглянулся на них проводник. – Вон тот дом, что второй от берега, мой, а остальные ваши.

Разглядев в предрассветных лучах нетронутое селение, охотники повеселели и устремились вперед, вытаскивая из-за поясов топоры и обнажая мечи.

Прослав присел, просунул руку под калитку и сдвинул нижнюю, потайную щеколду, закрывавшуюся на ночь, толкнул калитку и отпихнул напрыгнувшего с радостным визгом пса.

– Не до тебя, Черныш, – и он загрохотал кулаками в дверь бревенчатой избы, показавшейся после русской, подаренной боярином Батовым, удивительно крохотной.

– Что там, кто?

– Открывай, Калина!

Послышался стук, дверь распахнулась, и простоволосая баба в одной рубашке с накинутым на плечи сатиновым платком кинулась ему на шею:

– Прослав! Прославушка мой! Живой, вернулся, вернулся родненький, вернулся… – по щекам ее текли крупные горячие слезы, капающие на порог, обжигающие его лицо.

– Дети дома? Коня не покупала? – на мгновение обняв жену, торопливо спросил вернувшийся хозяин.

– Начетник замковый надел наш отобрал, – прижав к губам кулаки и хлюпая носом пожаловалась женщина. – Сказал, коли некому и не на чем пахать, то и земля ни к чему. А меня в ягодник на работы назначил… четыре дня в неделю…

– Скотину не забила?

– Ой, что же это я? – всплеснула руками хозяйка. – Входи же, входи! Милый мой, вернулся…

– Так есть скотина на дворе, или нет?! – рявкнул Прослав.

Со стороны послышался громкий треск, тревожный вскрик, и неизбежно сопровождающий человеческие схватки жалобный вой получивших тяжелые раны собак. Зашлась в крике ужаса какая-то женщина.

– Что там? – испуганно схватила Калина воскресшего мужа за руки.

– Скотина есть во дворе?.. – зарычал Прослав.

– Две свиньи, козы, гуси, кур десяток… Черныш еще… – хозяйка испуганно прислушивалась к происходящему вокруг.

– Это хорошо, – с облегчением кивнул Прослав. – Не пропадет. Вещи собирай. Детей, рухлядь, вещи – все. Детей поднимай.

– Что это? – женщина впервые увидела чекан за поясом мужа. – Откуда?

– Просыпайся, Калина! – затряс Прослав жену за плечи. – Очнись, дура! Собирайся, мы уезжаем! У меня дом на Руси, земля, пашня! Я в закупе, я свободный серв! Скорее!

– Господи, святи, – испуганно перекрестилась она. – Не может быть?!

– Баба! – в сердцах сплюнул муж, отпихнул хозяйку в сторону и ринулся в дом. Подбежал к составленным вместе лавкам, на которых, укрытые красивым лоскутным одеялом, непонятливо хлопали глазами малышки примерно пяти и четырех лет. Прослав наклонился, торопливо поцеловал одну, другую. – Девочки мои… Поднимайтесь, вы уезжаете с папой.

Он встал на приступку печи, провел рукой под потолком и сжал в кулаке несколько холодных монет.

– Эти целы… – он повернулся к одергивающей на плечах платок жене, сунул деньги ей: – На, за щеку спрячь, а то мне дальше идти! Да одевайся же ты, дура! Детей одень! Вещи к лойме тащи! Ну!

Он метнулся на двор, распахнул двери сарая, выгнал на свет коз и свиней, потом кинулся назад в дом, хватанул в углу кадушку, воду выплеснул на пол, внутрь кинул топор, висящее на стене тряпье, сбегал и приволок несколько ребристых скоб, сыпанул сверху гвоздей, сбил с рукояти и приткнул сбоку длинную, наполовину сточенную косу. Сгреб под мышку разрисованную членами прялку вместе с кипой висящей на зубцах шерсти. Выбежал через ведущую к озеру, к его причалу, калитку…

– Господи ты Боже мой, разорви меня котами!

Лойма, которую восемь месяцев назад, перед ледоставом, он самолично выволакивал на берег, так до сих пор и лежала кверху брюхом у среза воды. Прослав, бросив поклажу на траву, привычно бросился за помощью к соседям.

У харитоновского двора поперек распахнутых ворот лежал, оскалив пасть, его мохнатый Чопик. Дальше, в луже крови, плавал годовалый кабан с разрубленной головой. Окно избы оказалось разорвано, а дверь надрублена и переломана посередине.

Все семейство в одних рубахах стояло посреди избы – дед, харитоновская жена, дочка Христина пятнадцати годков, двое сыновей восьми и десяти лет, и испуганно жмущаяся к матери шестилетняя Липа. Двое из пришедших с набегом охотников рылись в открытом сундуке, а третий, безбородый, сжимая в правой руке меч, левой с видимым удовольствием щупал покорную Христину.

– Мужики, помогите лойму на воду спустить, – громко попросил Прослав.

Все оглянулись на него.

– Так это ты, тварь?! – неожиданно сообразил дед и, вытянув перед собой руки, кинулся. Однако ветвеннский охотник успел взмахнуть мечом – тяжелый клинок обрушился серву на затылок и на удивление легко, с еле слышным чмоканьем, рассек, войдя на всю ширину лезвия.

– А-а! – женщина, вцепившись ногтями себе в лицо, упала на пол, и на коленях поползла к замертво рухнувшему родичу. Так же жалобно взвыли дети, но стронуться с места не отважились.

– Так поможете? – судорожно сглотнув, переспросил Прослав. – Всего-то перекинуть, да к воде десять шагов столкнуть.

– Лоймы? – встрепенулся один из охотников. – У них же лодки есть! Фома, Родион, правда, подмогните. Полонянок возьмите. Да нам тоже лойму присмотрите какую.

– Ну-ка, пошли, – пнул безбородый рыдающую женщину, потом махнул мечом детям: – И вы тоже.

Все вместе они вышли на берег. Охотники – сами рыбаки, толк в лодках знают – одобрительно хмыкнули.

– Калина, сюда! – крикнул Прослав, подступаясь к борту. – Быстрее!

– Не отлынивать! – угрожающе прикрикнул на пленников охотник, убирая меч в ножны. – Ну-ка, взяли!

Широкая лодка дрогнула, начала медленно подниматься.

– Давай, давай… – женщины и дети, не доставая борта, отступили назад, а мужчины, перебирая руками по сиденьям, продолжали толкать. – Ну!

Лодка, соскочив с чурбаков на песок, облегченно скрипнула и ухнулась на днище.

– Теперь вперед!

Люди навалились на лойму, толкая ее к озеру – та на удивление легко заскользила и вскоре закачалась на глубокой воде.

– Калина, к причалу ее подводи! – приказал жене Прослав, и указал охотникам на стоящую у причала лодку Бронеслава, которую сосед сшивал почти пять лет и спустил на воду только в прошлом году. – Эту тоже я беру.

– Почему это? – возмутился безбородый. – Их четыре на всех, а ты хочешь себе две хапнуть!

– Я дальше ухожу, а вам воевода хочет монастырь оставить, – походя выдал чужую тайну Прослав.

– Правда?! – обрадовался охотник. Грабить монастырь – это не в нищих мужицких избах шарить. – Тоды ладно. Но тогда ты и девок сам забирай. Семен Прокофьевич ладных девок на свою долю спрашивал. Эта вроде сочная…

Он схватил Христину за волосы и повернул лицом к проводнику.

– Не-ет! – мать стремительно кинулась вперед, и сжала девушку в объятиях. – Не отдам!

– Пусти… – попросил Прослав, с сожалением наблюдая, как оба ветвенских охотника убегают к стоящим поодаль причалам с лодками Харитона и Сарота.

– Нет! Не дам! Не отдам дочку!

– Пусти! – Прослав дернул Христину к себе. – Да отдай, гадина подколодная!

От тупого упрямства соседки он неожиданно озверел, выхватил чекан и саданул ее по голове – правда, не острием или обухом, а боковой стороной. Скулеж моментально оборвался, и женщина кулем осела на песок. По ушам ударил одновременный детский крик, но Прослав, не обращая на вопли внимания, запустил пятерню девке в волосы и поволок за собой на лодку Бронислава, столкнул на сложенные на дне сети, спрыгнул следом. Нашел пеньковый конец какой-то веревки – этого добра в рыбачьих суденышках всегда с избытком – торопливо смотал полонянке руки за спиной и наскоро привязал к скамье. С облегчением перевел дух и двинулся назад к дому.