Сколько золота в этих холмах

Ветер

Ветер скатывается по склонам, в воздухе новый запах. В ярком свете луны Сэм готовит место для похорон.

Она обкладывает тигра камнями по кругу. «Дом», – нарекает это место Сэм. С одной стороны круга находятся их кастрюля, сковородка, половник, нож и ложки. «Кухня», – нарекает это место Сэм. С другой стороны – их одеяла. «Спальня», – нарекает это место Сэм. По кромке втыкаются ветки. «Стены», – нарекает их Сэм. На ветках – плетеные коврики из травы. «Крыша», – нарекает их Сэм.

Сэм оставляет центр напоследок.

Когда она заканчивает, рассвет уже близко. Травяная крыша неровная и с дырами, в сковородке остались комья овсянки. Сэм плохая хозяйка, потому что у нее нет опыта. И тем не менее Сэм отвергает предложение помощи от Люси. Теперь Сэм подходит к тигриному черепу, она держит лопату наготове. Дрожит ли ее рука, когда она вонзает лопату в землю?

Сэм останавливается. Дрожь продолжается. Может быть, от недосыпания. Может, от чего-то другого. У Сэм высохшее лицо. Сэм смотрит на череп, словно ждет ответа.

Люси подходит к ней и берет за руку. Сегодня она не встречает возражений, когда укладывает Сэм, подтыкает под ее дрожащий подбородок одеяло. Торопиться теперь некуда. Они похоронят его днем. А до этого времени, говорит Люси, она может посидеть рядом с Сэм, покараулить сестру.

И остальную часть ночи ветер задувает с какой-то особой яростью. Он сдувает дом Сэм, проникает под изодранное платье и одеяло Люси, через ее горло – в ее пустоты, отчего внутри у нее становится холодно. Ветер, раздающий пощечины. Порывы один за другим хлещут ее по щекам. Это означает, что приходит сезон дождей.

Впрочем, «приходит» – слишком сильно сказано, если это слово не имеет того значения, которое вкладывал в него ба, когда говорил «я приду сегодня вечером», а имел в виду следующее утро, следующий вечер, следующий понедельник, когда он приходил с отекшими глазами, распространяя запах виски. Дожди приходят так же, как приходил и не приходил ба, – далекая, бродячая туча. Пока Сэм спит, ветер свистит так громко, что Люси может не тревожиться – уснуть он ей не даст. Ветер, не похожий на дневной ветер, ветер, как голос, низкий и ревущий в траве. Ааааа, говорит ветер. А иногда Уууууу. И иногда ииииии, иногда бен бэньдааааань. Люси не может поспорить с ветром или попросить его замолчать, а потому она делает то, что умеет: помалкивает. Она позволяет ветру молотить по ней, жалить ее глаза. Она позволяет ветру приносить дары из далеких краев. Увядшие листья приносит он, длиннопалые, как руки. Измельченную землю, которая желтит ее волосы. Дары или предупреждения? Запах влаги и разложения. Скорлупу цикад, которую она на первый взгляд принимает за пальцы ног и рук, а на третий, четвертый и пятый – за призраки пальцев рук и ног. Призраки преследуют ее так же, как ветер, дующий ей в горло с мстительной силой, наполняющий ее уши словами, которые она не отважится вспомнить днем. Ааааа, вскрикивает ветер, притязая на нее своим холодом. Ээээр, вскрикивает ветер. Нюй ээээр[15]. Ветер устремляется вверх по склону, и, пока Сэм спит, Люси сидит и слушает. Слушает. Слушает.

А потом наступает день.

В руках у Сэм лопата.

У Люси – половник.

«Еще один рецепт – похоронный чжи ши», – сказала ма.

– Готова? – спрашивает Сэм.

Труууднооо, говорит ветер.

А Люси говорит себе: «Помнишь? Как он учил нас искать золото. Помнишь? Как у него на запястьях были ожоги от масла. Помнишь? Его рассказы. Помнишь? Его ногти, обкусанные до самой кожи. Помнишь? Как он храпел, пьяный. Помнишь? Его седые волосы. Помнишь? Его хвастовство. Помнишь? Как он любил свинину с перцем. Помнишь? Его запах».

Они выкапывают ямку. Размером с пистолет. Они копают. Размером с мертвого младенца. Они копают. Размером с собаку. Они копают. Размером с девочку, которая хочет лечь и отдохнуть. Они копают, хотя есть уже место для заплечных мешков, двух, четырех. Они копают, и могила принимает форму той могилы, что внутри Люси, пустоты, наполненной запахом суглинка и утреннего дыхания. Они копают, пока солнце не начинает сползать по невидимым им сторонам холмов, пока оно не бросает тень на край могилы.

Труусиииха, печально завывает ветер.

Люси не собирается отвечать.

Сэм открывает мешок.

Ба выпадает кучей своих отдельных частей. Уложить их в каком-нибудь порядке невозможно. Почва, такая сухая и страждущая, сразу же начинает поглощать его. Он погружается. Куда он попадет? Упокоится ли во всеобщем мраке с костями ма, в могиле, которую Люси никогда не видела?

Сэм лезет в карман. На мгновение выпуклость кулака вызывает в памяти Люси выпуклость револьвера, который Сэм вытащила в банке. Они столько отдали за два эти кусочка серебра – она надеется, что это могила стоила воровства.

«Помнишь? Как он учил тебя ездить на лошади? Помнишь? Его ботинки, которые сохраняли форму его ноги. Помнишь? Его запах, не когда он перестал мыться и не когда выпивал, а его прежний запах».

Но Люси все еще молчит. А Сэм не двигается. Сэм держит эти два кусочка серебра, и наконец Люси понимает: Сэм хочет, чтобы она ушла.

Как это случалось не раз, Люси оставляет Сэм и ба вдвоем и уходит. Она не видит, что происходит в самом конце между отцом и дочерью, отцом и лже-сыном.

Земля

Они спят. Не в могиле, а на мягком, рыхлом холмике над ней. Могила заполнена, притоптана, но они не в полной мере могут вернуть в нее ту землю, которая там находилась изначально. Впервые за два месяца с того дня, когда они бежали из городка, Люси спит глубоким сном. Без сновидений. Хотя она не помнит, как легла Сэм, утром она видит ее тело рядом, грязное и смердящее жизнью.

Влага приходила ночью, те далекие облака испускают сырое дыхание. Лицо Сэм в каплях пота. Грязь у них на коже сгустилась до консистенции земли. Когда Люси пытается очистить лицо Сэм, ее пальцы оставляют полосы даже еще более темные.

Она наклоняет голову, выставляет средний палец. Проводит еще полосу, параллельную первой.

Две тигриные полосы.

– Доброе утро, – говорит Люси черепу, который охраняет могилу. Он, конечно, не обращает на нее внимания, как не обращает внимания на Западные холмы, оставшиеся позади. Он смотрит туда, где горы кончаются. Этим утром, когда воздух предвещает новый сезон, Люси, кажется, может видеть дальше, чем прежде. Она прищуривается – и разве не вершину последней горы видит она? Прищуривается – и разве облака не напоминают кружево? Прищуривается – и разве не видит она новое белое платье, широкие улицы и дом из дерева и стекла?

Люси прижимает пальцы к своему запястью. К бедрам. К щекам, шее, а к груди прижимает так, чтобы не затронуть угнездившуюся там новую боль. С виду она не похудела и не прибавила в весе, но внутри у нее что-то изменилось, угомонилось вместе с телом ба. Влага на ее потрескавшихся губах. Она улыбается, поначалу едва заметно, боясь разорвать сухую кожу. Потом шире. Облизывает губы.

В мир возвращается вода.

Тихонько, чтобы не разбудить Сэм, Люси двигается по стоянке – разбирает дом, сооруженный Сэм для похорон. Расплетает травяные коврики, кладет стебли на могилу, чтобы спрятать ее. Бросает камни назад в ручей. Она собирает ветки, засыпает землей оставшиеся после них отверстия. Укладывает вещи. Седлает Нелли.

К тому времени, когда Сэм садится и удивленно оглядывается, Люси уже возвращает могиле и земле вокруг нетронутый вид, как того и хотел ба.

– Просыпайся, соня. Нам пора в путь. – Люси отряхивает руки. – Новая чистая одежда. Бандана и трусы твоего размера. Новое платье для меня. – Она ухмыляется, глядя на Сэм, а та моргает тяжелыми веками. Люси смотрит на тигриный череп, показывает на него. Потом поднимает руку. Прищуривается в направлении вытянутой руки, словно целясь из ружья. Она целится в горизонт. – Когда мы пройдем за горы, у нас будет куча времени на поиски нового дома.

А Сэм говорит:

– Мы уже дома.

Сэм встает. Идет на восток, как того хочет Люси. Но очень скоро Сэм останавливается. Ставит ногу на тигриный череп.

– Здесь, – говорит Сэм четким теперь голосом.

Одна нога у нее приподнята, голова откинута назад, руки на бедрах: Сэм не отдает себе отчета, какие ассоциации вызывает ее поза. В исторических книгах Люси была масса картинок победителей, стоявших именно так. За ними, на земле, очищенной от бизонов и индейцев, ветер треплет флаги.

Люси опускается на колени, пытается столкнуть ногу Сэм с черепа. Но Сэм стоит твердо. Она с отсутствующим видом постукивает подошвой.

– Шпоры! – говорит Люси. – В настоящем городе обязательно будут настоящие шпоры.

– Они не нужны мне для Нелли. Как не нужен нам и никакой старый город.

– Нам здесь не выжить. Тут ничего нет. Ни одного человека.

– А что для нас когда-либо делали люди? – Сэм проводит носком ботинка по зубам тигра. Мертвая пасть издает нездешнюю музыку. – Здесь тигры. Бизоны. Свобода.

– Мертвые тигры. Мертвые бизоны.

– Давным-давно, – начинает Сэм, и Люси понимает, что ей придется слушать.

Давным-давно эти холмы были голыми. И они еще не были холмами. Они были равнинами. Тогда не было солнца, только лед. Ничто не росло, пока сюда не пришли бизоны. Некоторые говорят, что они перешли через Западный океан по природному мосту, и этот мост разрушился под их весом.

Копыта бизонов вспахали землю, их дыхание растопило ее, в своих ртах они несли семена, а на спинах – птичьи гнезда. Их копыта оставили лощины для ручьев; там, где они падали на землю и перекатывались через спину, появились долины. Они распространились на восток, юг, через горы, равнины и лес. По всем территориям, а потому настало время, когда они прошли каждый дюйм этой земли, они становились крупнее с каждым поколением, вытягивались ввысь, заполняя открытое небо.

А потом, много времени спустя после индейцев, появились новые люди, они пришли с другой стороны. Эти люди вместо семян сеяли пули. Пули были маленькие, но они оттесняли бизонов все дальше и дальше, пока не согнали последнее стадо в долину неподалеку отсюда. В прелестную долину с глубокой рекой. Люди собирались огородить место, куда согнали бизонов, а не убивать их. Они хотели их приручить, смешать их со своей скотиной. Уменьшить в размерах.

Но, когда встало солнце, люди увидели, что холмы за ночь поднялись.

Эти холмы были телами тысяч бизонов, которые вошли в реку и утонули.

От этих холмов исходила такая вонь, что люди были вынуждены уйти. Даже после того, как птицы выклевали у бизонов все внутренности, река так и не возобновила своего тока, и то, что проросло между костей, не было прежней зеленой травой. Трава стала желтой, проклятой, сухой. Она не годилась для рассады. Никто не может правильно обосноваться на этих холмах, пока бизоны не решат вернуться.

Люси десятки раз слышала эту историю. Это была любимая история ба. Но учитель Ли смеялся и показывал в книге правду о последнем стаде бизонов, которые содержались на ранчо одного богача на востоке. Существа на рисунке не доставали до небес, как эти древние кости. Пленение уменьшило их до размеров кротких коров. «Выдумка чистой воды, – ворчал учитель. – Красивенькая маленькая легенда».

После этого, когда ба рассказывал какую-либо историю, Люси уже не видела ни бизонов, рассекающих траву широкими плечами, ни тигриных полос, крадущихся в ночи. Она видела только щербину в лживом рту ба в том месте, где прежде был зуб.

– Как ты и говорила, – напоминает Люси, обращаясь к Сэм. – Это прóклятая земля.

– А что, если мы не прóклятые? Бизоны пересекли океан, как и мы. И тигр пометил ба как особенного.

– Ты не должна верить всему, что говорил ба. И кроме того, территория изменилась, цивилизовалась. Мы можем пойти тем же путем.

Тигриный рык сидит в горле Сэм. На сей раз Сэм этим звуком предупреждает Люси.

Мясо

Сэм перестает говорить о голоде, о холоде. О низких серых тучах, которые бродят у горизонта. Сэм словно хочет переупрямить истину о доме, который не устоит, о тигрином черепе, который, невзирая на весь его рык, не может защитить от голода теперь, когда овес кончился, как и патроны. Люси пытается поговорить об их будущем. У Сэм есть слова только о давно ушедшем прошлом.

Несмотря на затянутое тучами небо, Сэм в следующие дни сияет еще сильнее. Ярче. Каждое утро Сэм восхищается своим отражением в ручье, как любая девчонка… только со своими тараканами. Сэм не укладывает волосы и не расчесывает их. Сэм подрезает свои волосы все короче, пока на голове не остается одна голая кожа. Она радуется потерянным фунтам, заострившимся локтям и впавшим щекам.

И все же в этом тщеславии Люси видит подобие ма.

Когда-то Сэм изучала ма, как теперь изучает себя. Ма преображалась каждое утро, прежде чем отправиться с ба на рудник. Она прятала волосы под шапочку, белые руки – в рукава. Когда ма нагибалась, чтобы завязать шнурки на ботинках, ее лицо почти касалось золы. Как в истории о бедной девочке, которая сидела на ящике с золой, только наоборот. Прежде это был такой костюм, говорила ма. Пока они не накопили достаточно. Когда Сэм заявила, что тоже хочет иметь костюм, ма открыла свой сундук со сладковато-горьким запахом и разорвала красное платье на бандану.

Сэм так ослепительно сияла радостью в тот день, что Люси пришлось отвернуться.

Из всей выцветшей, изношенной в пути одежды одна только эта бандана и сохранила свой цвет. Иногда Сэм напевает мелодию себе под нос, повязывая бандану. Песня, слова которой они обе забыли. Эту мелодию напевала когда-то ма.

Люси, уставшая, с возражениями, усмиренными голодом, дремлет и днем, и ночью. Ей снятся зеленые деревья с тяжелыми плодами, фонтаны, из которых проливается куриный бульон. Белый пушок появляется у нее на ногах[16]. Она мучается от зубной боли. Ее трясет, она трет подбородок, мечтая о запеченном мясе, о плоти, пережаренной, пересоленной, высушенной, как джерки…[17]

Когда она, моргнув, просыпается в тот день, запах мяса не проходит. Перо дыма рассекает небо, оно поднимается из рощицы у подножия гор.

Слюна наполняет рот Люси. Поначалу сладковатая, потом сгорченная страхом. Приготовленное мясо означает убитое мясо, означает людей с ружьями и ножами. Она будит Сэм. Люси одними губами произносит: «Бежим», она показывает на дымок, на Нелли, на тропинку, по которой у них еще хватит сил дойти до места, откуда вьется дымок. Сэм неторопливо зевает, поводит плечами под рубашкой, такой обтрепавшейся, что, кажется, она рассыплется от этого движения.

Сэм тянется к сковородке. Словно начался еще один день легкой жизни, словно у них есть картошка или бекон для жарки, словно Сэм все еще не понимает, что ее идея жить вдвоем в этих горах – несбыточные детские фантазии.

– Кидай со всей силы – говорит Сэм, передавая сковородку Люси. Сэм берет заточенную острогу и бросает ее в сторону дыма, крича вслед: – Это наша земля, мы будем ее защищать!

И вот что они находят в сумерках посреди рощи.

Умирающий костер.

Привязанную лошадь.

Мертвеца, полузасыпанного листьями.

Запаха тления еще нет, но мухи уже жужжат в его бороде. Он завернут в шубу из множества шкурок, словно какое-то сказочное существо. Настал час шакала, когда границы исчезают, черта между реальным и нереальным смягчается.

– Посмотри-ка, – шепотом говорит Сэм, а потом пробирается через густые ветки, не сводя глаз с мешков мертвеца и лежащей на них жирной птицы.

Мертвец, таким образом, остается Люси. Во второй раз уже легче – она опускается на колени рядом с покойником. По крайней мере, глаза его закрыты, а не прищурены, шуба чистая, хотя борода и ногти грязные. Люси не может сдержаться – гладит меховые лоскуты: вниз-вверх, вниз-вверх…

Мертвец хватает ее запястье и говорит:

– Не кричи, девочка.

Люси шарахается назад, а человек садится, шурша листьями. Вместе с ним поднимается ружье. Час шакала. Листья, которые укрывали его, чернеют в тени. Но его рука на ее запястье, и это реальность. Его дыхание, блеск оружия, капелька слюны в уголке рта – все это настоящее. Как и его глаза. Странные круглые глаза, где белок гораздо больше зрачка. Они обшаривают Люси.

– Эй, ты, там, не приближайся больше ни на шаг.

Сэм останавливается, в руке она держит один из ножей для свежевания, принадлежащих этому человеку. За ее спиной его мешки – намерения двух девочек яснее ясного.

– Ты провел нас, – воет Сэм, топая ногами. – Ты хотел, чтобы мы решили, что ты мертвый, ты хуньдань[18], ты мерзкий врун.

– Прошу вас, сэр, – шепчет Люси. – Не обижайте нас. Мы не хотели вам никакого вреда.

Человек отводит глаза от Сэм. Смотрит на Люси. Он неторопливо осматривает ее, его взгляд задерживается на ее губах, потом спускается на ее грудь, живот, ноги. Его глаза щиплют ее кожу. Она отирает губы, открывает их, собираясь заговорить. Но никакого звука не получается.

Он подмигивает ей.

– Не делай ничего такого, о чем можешь пожалеть, – говорит человек, обращаясь к Сэм. Это неправильные слова. – Слушай меня внимательно.

Сэм щетинится, ее недавно подстриженные волосы встают дыбом.

А потом человек говорит:

– Мальчик.

Глаза Сэм в сумерках вспыхивают ярче ножа. Люси снова вспоминает ма в золе и восторженный взгляд Сэм. Этот взгляд преображения.

Сэм роняет нож.

– И это тоже, – говорит человек, показывая подбородком на револьвер.

Сэм отпускает пустой револьвер ба. Люси помнит, что револьвер – штука тяжелая, но он, падая, не производит ни звука.

– Я не хочу вреда никому, разве что этим проклятым мухам, – говорит человек. – Ты это знаешь, да? – обращается он к Люси, которая пытается вырвать руку из его хватки. Он отпускает ее так неожиданно, что она падает. – Легко. – Его глаза устремляются на ее ноги, обнажающиеся по-новому из-под подола платья. – Легко.

– Мы тоже не хотели сделать вам ничего плохого, – лукавит Сэм.

– Конечно, нет. Разве мы все не путники? Эта земля не принадлежит никому из нас.

Сэм напрягается. Люси опасается, что Сэм ответит: «Она принадлежит нам». Но Сэм вместо этого говорит:

– Верно. Она принадлежит бизонам.

– Я рад, что они ею делятся, – торжественно говорит человек. – И кстати, у меня есть пара куропаток, если вы можете обойтись без соли.

– Мне не нужна соль, – говорит Сэм, а Люси говорит: – У нас много соли.

Они взяли из солончака кусок соли для еды.

– Вот что нужно человеку, и вот что он любит. – Человек гладит себя по животу и широко открывает глаза. – А еще ему нужна компания, например. Тут становится одиноко. Я возьму немного вашей соли и поблагодарю вас за это. А еще я мог бы воспользоваться девочкой.

Его глаза поедают Люси, как лакомство.

Она предлагает постирать его одежду. Приготовить ему обед. Его глаза увеличиваются в размерах, пока наконец он не начинает гоготать. Он утирает слюну с уголков рта двумя грязными пальцами.

– Я мог бы воспользоваться девочкой, ты ведь девочка, верно?

Люси не знает, что он имеет в виду, но кивает.

– Ты рослая для своих лет. Я сначала не разобрался. Тебе сколько? Одиннадцать? Десять?

– Десять, – лжет Люси. Сэм ее не поправляет.

Позднее Люси поймет. Его взгляд говорит: ты еще слишком юна, чтобы возражать. Она нервничает во время еды, хотя куропатки такие упитанные, что Сэм присвистывает. Люси наклоняется вплотную к шкворчащему мясу и греет руки.

– Вы из углекопов, – говорит человек, показывая собственные ладони. Под его кожей синие пятнышки, похожие на стайки крошечных рыбок. У Люси лишь одно такое пятнышко – там, где угольная пыль попала в ранку. – Как вам удалось уйти такими чистыми и хорошенькими?

– Я работала только по дому, – говорит Люси, отворачиваясь.

Она стыдится своих рук. Руки Сэм все в синих метках, как и у ба, как и у ма под перчатками. Люси так мало проработала, перед тем как поступить в школу, а потом умерла ма, и ба больше не хотел ее помощи.

– Мы не углекопы, – говорит Сэм.

Как-то вечером пьяный ба приложил ладонь к кухонной плите, чтобы выжечь эти отметины. Пузыри от ожога не заживали у него несколько недель, еще несколько недель ушло на то, чтобы отслоилась мертвая кожа. А отметины остались и на новой коже. Глубоко проникает уголь. «Мы золотоискатели, – настаивал ба. – А уголь – это только временное, чтобы перебиться. Тин во».

– Мы искатели приключений, – продолжает Сэм монотонным голосом. – Мы ни на кого не похожи. – Сэм подается вперед, щурит свои темные глаза. – Мы разбойники.

– Конечно, – говорит человек своим приятным голосом. – Разбойники – самые интересные люди.

Он начинает рассказывать об этих интересных людях. Ветер дует Люси в спину, а потом, прихватив с собой жар костра, несет его на Сэм, лицо которой пылает. Человек дает Сэм кусочек куропатки и мрачно кивает, выслушав ее оценку. Он позволяет Сэм нарезать мясо. И только когда они заканчивают есть, человек спрашивает.

– Так откуда вы родом? Вы что-то вроде дворняг, помеси?

Сэм напрягается. Люси пододвигается ближе к сестре, она готова усмирить Сэм, положив руку на ее плечо. Хотя этот человек задал свой вопрос позднее, чем задавало его большинство, его суть та же, что и у всех. Люси никогда не знает, как на него отвечать. Ба и ма не дали ясных ответов. Они все ходили вокруг да около в путанице мифов и полуправд, которых не найдешь в книгах учителя Ли, которые смешаны с тоской, заставлявшей слова ма воспарять ввысь и рассыпаться на части. Таких, как мы, здесь больше нет, говорила ма с печалью, а ба с гордостью. Мы пришли из-за океана, говорила она. Мы самые первые, говорил он. Особенные, говорил он.