Железный Сокол Гардарики

Глава 2

Судьба всегда приходит, как случай. Птица выбирает дерево, а не дерево выбирает птицу.

Беседа с атаманом Гонтой не задалась. Увидев, что лакомый кусок уже попал в чужие зубы, ватажник полоснул коня нагайкой и, на ходу велев казакам сопровождать нас, устремился обратно, туда, где, судя по доносившимся крикам, догорал бой. Смысл краткого разговора между «неверными» остался недоступным для знатного пленника, но суть его он уловил правильно, поскольку тут же затараторил на родном наречии:

– Ты с ним не ходи. Со мной пойдешь – много денег дам, коней дам, красавиц дам. К нему пойдешь – голова с плеч. Верь мне, мое слово крепче алмаза. Мое имя – Джанибек Седжут. Мой род – целый народ. Вместе придем – всем нам братом станешь.

– Не суетись под клиентом, – коротко отрезал Лис, потуже затягивая узел на запястьях пленника, и философски добавил, вздёргивая Джанибека на ноги. – К тому же не в деньгах сила, брат. А в ньютонах.

Наш путь в крепость занял около трех часов. Из них минут сорок, а то и более, мы пререкались с атаманом, стоя у засечной черты.[5] Не щадя глотки, пугая окрестное зверье, Гонта требовал завязать нам глаза, а Лис слал его «пид тры чорты», заявляя, что и без всяких встречных-поперечных сызмальства все здешние тропы знает. В конце концов сошлись на том, что я дал слово дворянина ехать с закрытыми глазами, и Гонта, скрепя сердце, повел курень дальше к крепости.

Как я и ожидал, искомое долговременное укрепление, носившее загадочное название Далибож, было типичным образчиком старорусского крепостного зодчества. Стены в пять саженей высотой из толстенных дубовых бревен, башни под двускатными венцами, тяжелые ворота, надменно глядящие с высокого берега на стоящие у речной пристани челны.

Эта крепость значилась в нашем маршруте как перевалочная база и была одним из многих владений князя Дмитрия Вишневецкого. До недавних времен этот знатнейший польский магнат верно служил королю Речи Посполитой, но, как водится меж польских магнатов, что-то не поделил с государем и, побив горшки, со всеми своими владениями перешел на службу к царю Московии Иоанну. То, что сей властитель назывался Грозным, Вишневецкого не слишком беспокоило. В Москве он появлялся раз в год, чтобы привезти царю богатые дары, заверить в личной преданности, а заодно и нерушимости южных границ. Большую же часть времени князь Дмитрий проводил в своих владениях между Черниговом, Каневом и Новгород-Северским, в окружении беззаветно преданного ему войска, своеобразного ордена степных рыцарей, именовавшегося Запорожской Сечью. Собственно говоря, именно он выстроил на острове Хортица у днепровских порогов грозную крепость, ставшую мощной столицей казачьих земель. И если мог быть над вольнолюбивыми детьми южных степей законный государь, то им, несомненно, являлся мифический казак Байда – князь Дмитрий Вишневецкий.

Наши кони остановились у берега реки, ожидая, пока, скрипя воротом, переползет через широкую водную гладь дощатый перевоз. Я по привычке начал рассматривать крепость и ее окрестности, стараясь выглядеть безучастным, но это мне не помогло.

– Ишь глазища-то вылупил, чисто филин. – Атаман Гонта двинулся ко мне, норовя своей крупной фигурой загородить обзор. – Шо ты тут выглядываешь, шайтанское отродье? Прикрой очи, бисова душа, не то я тебе их сам прикрою.

Я, пожав плечами, отвернулся и перевел взгляд на воду в зеленых разводах проплывающей ряски. Ватажник явно искал ссоры, но поддаваться на его провокации никак не входило в наши планы.

– Ну, шо б ото так кипятиться? – примирительно начал Лис. – Ну, посмотрел человек на твою крепость, полюбовался. Шо теперь, крыши с нее посдувало, что ли?

– Ты язык-то свой змеючий не разнуздывай. Оно еще проверить надо, с какого боку ты здесь взялся, – напустился Гонта на моего напарника.

– А не твоя забота, клещ ты въедливый, – начал заводиться Лис. – Сказано было, у нас к самому гетману дело. Глядишь, за дурь твою Вишневецкий не пожалует.

– Говорил я вам, уходить со мной надо, – вклинился Джанибек, дотоле молча наблюдавший разгорающуюся свару. – Послушали бы – на золоте ели. А теперь за вашу голову и аспера[6] не дадут.

Казаки насторожились. Мало кто из них свободно владел языком Гиреев, но уж как по-татарски «золото» – наверняка знал каждый.

– Ох, чую я измену злую, – патетически взвыл Гонта. – На сажень вглубь чую. Ну-ка вяжи их, хлопцы.

Паром, уже успевший отчалить от берега с нами на борту, залихорадило. Наверняка хитроумный мурза, тонко чувствуя обстановку, неспроста сделал свой каверзный ход. Нас с Лисом на перевозе было двое, да примерно дюжина казаков. Плюс к этому – он и паромщик. Завертись между нами и людьми Гонты рьяная свара – и кормить бы его пленителям местных карасей. А коли вдруг окажется, что и дюжине казаков с нами не совладать, то у меня и Лиса выбора иного не останется, как рубить канат и, покуда не опомнились оставшиеся на берегу соратники атамана, плыть, доверившись течению. А тут, по его разумению, спасаться лучше вместе с пленником. В любом случае татарин оставался драгоценным призом, и персона его была неприкосновенна. В отличие от моей и Сергея. Однако перспектива явиться перед Вишневецким, которому, по мысли институтского руководства, надлежало стать нашим союзником, с арканом на шее и ярлыком шпионов, не радовала абсолютно. Поэтому содержательный диалог, начатый посреди лесной полянки, вновь перешел от слов к активной жестикуляции. Лисовская плеть засвистела в воздухе и обрушилась на круп ближайшего коня, заставляя того возмущенно заржать и яростно взбрыкнуть, посылая копыта в грудь наиболее резвому исполнителю атаманской команды. Тот отлетел в гущу ватаги, сбивая с ног еще нескольких сорвиголов.

– Эх, жизнь мотузяная, – завопил Лис, продолжая сыпать удары плетью направо и налево.

Один из казаков бросился на Сергея сзади, но Джанибек, примотанный вожжами к бревну коновязи, изловчился пнуть сечевика ногами в живот, сбрасывая с парома. Гонта, уже имевший опыт неприятного общения с Лисом, оставил его на съедение своим братчикам и решил сосредоточить свое внимание на мне. Он выкинул пудовый кулак, метя в лицо. Наверняка этот немудрящий способ общения с людьми, ему неприятными, прежде давал вполне адекватные результаты, но не сейчас. Я резко ушел вниз, захватывая атамана под колено, и выпрямился, толкая его плечом. В ином случае мой противник непременно грохнулся бы наземь, но теперь за спиной бедолаги плескалась вода. Схватка начинала приобретать нешуточный оборот: холодной сталью блеснули в воздухе засапожные ножи, и свинцовые груши кистеней кружились над головами, подобно ворону, заметившему жертву. Я краем глаза отметил лицо Джанибека: улыбка, змеей притаившаяся на его тонких губах, выражала полное удовлетворение происходящим. С берега доносились крики, кто-то бросался в воду, норовя добраться вплавь до парома, чтобы принять участие в разворачивавшемся веселье…

– Прекратить! – раздался с берега резкий властный окрик с хорошо различимым немецким акцентом.

На пирсе, выстроившись в шеренгу, положив на бердыши пищали с зажженными фитилями, стояли два десятка стрельцов. Перед ними, водрузив руку на вызолоченный крыж[7] палаша, стоял высокий мужчина, одетый, точно монах, во все черное. Лишь на груди его длинного кафтана над сердцем была вышита серебром собачья морда. В оскаленной пасти пес держал растопыренную метлу.

– Кромешники! – разнеслось над паромом.

По всему видать, эта нежданная встреча вряд ли могла считаться дружеской. Ропот казаков, прятавших оружие за халяву сапога или широкий кушак, очень напоминала рычание крупных псов, у которых намереваются отобрать кость.

– Дело государево! – продолжил незнакомец в черном, и я наконец вздохнул с облегчением, осознавая, что опасность быть растерзанными немедля мне и Лису больше не угрожает.

Гонта, отфыркиваясь, влез на паром, зло глянул в мою сторону, затем, с не меньшим чувством, – на невесть откуда взявшегося крикуна.

– Тебе чего надо, долгополый? – с нескрываемой злобой гаркнул он. – Пошто в дела наши суешься?

– Эти люди под моей защитой, – поднимая руку, точно намереваясь скомандовать «Пли!», с угрозой ответил нежданный покровитель. – Указом государевым каждый, кто воспротивится опричному приказу, поименован будет вором и злодеем с клеймлением, усекновением рук и вырыванием языка.

Атаман раздраженно сплюнул и начал стягивать промокший кафтан.

– Кто вы и откуда? – поинтересовался суровый опричник на чистом немецком, пожалуй, с вестфальским акцентом, когда паром наконец причалил к берегу.

– Прежде всего благодарю за помощь, – поклонился я. – Мое имя Вальтер Гернель. До недавнего времени я служил ротмистром императорской гвардии и состоял при особе принца Людвига Каринтийского.

– Вальтер Гернель? – перебил меня незнакомец. – Быть может, вы родственник Якоба Гернеля? – с неподдельным интересом в голосе спросил он.

– Вы знаете моего дядю? – улыбнулся я, стараясь продемонстрировать радость. Впрочем, после столь удачного избавления от возможной гибели это было несложно.

– О да, – кратко ответил наш спаситель, кивая головой. – Стало быть, вы едете к нему?

– Принц Людвиг погиб, и дядя обещал мне помочь устроиться при дворе московитского царя Ивана. Этот добрый человек, – я указал на Лиса, – вызвался проводить меня в русскую столицу. Он уроженец здешних мест и храбрый воин.

Мои славословия в адрес Сергея произвели на опричника куда меньшее впечатление, чем имя пропавшего царского астролога. Он кивнул, подтверждая, что мои слова услышаны, и произнес вопросительно:

– А знаете ли вы, что нынче вашего дяди нет в Москве?

– Как так?

Должно быть, мое изумление было вполне натуральным, поскольку опричник, покровительственно водрузив руку на мое плечо, заявил:

– Вам не стоит ни о чем беспокоиться. Я сам представлю вас государю, а с дядей, полагаю, вы увидитесь несколько позже.

– Я искренне вам благодарен.

– Не о чем говорить, – отмахнулся новоявленный благодетель. – Мы – чужестранцы в этом диком краю и должны помогать землякам. Кстати, вы родом откуда?

– Гернели – богемский дворянский род… – начал я.

Мой провожатый сделал знак стрельцам, и те, положив на плечи бердыши, начали подниматься в крепость. Казаки тоже не замедлили вернуться к родным очагам. Только Лис с Джанибеком да мы с вестфальцем по-прежнему оставались на берегу.

– Ау! Господин хороший! – окликнул моего собеседника Лис. – А мне куда податься?

Кромешник молча смерил его взглядом и пожал плечами.

– Меня зовут Генрих Штаден, – запоздало представился он, оборачиваясь ко мне. – Я сотский опричного приказа.

– Ну вот. Я так и знал. Вот они, аристократские замашки! Поматросил и бросил. Сам, значит, отъедаться на опричных харчах. А я, так кулеша и не похлебавши, с муками голода в животе и кровавыми слезами в сердце, пойду искать по свету, где прищемленному есть чувству уголок! Котлету мне, котлету! В общем, капитан, если что – я в смертной обиде, а потому беру контроль за пожаром в свои руки и отправляюсь окучивать братьев-казаков на предмет Вишневецкого. Поделюсь с ними Джанибеком, хлебнем мировую, а там – не сегодня, так завтра они меня князю представят. Только помни: мы с тобой в ссоре.

– Хорошо, но смотри не пережимай, – согласился я.

– Папу Карлу поучи детей строгать, – хмыкнул Лис, и тут же я услышал татарскую речь моего напарника: – Пошли, мурза, знакомиться с местными красотами. Обеда на золоте не обещаю, но гарбузяная каша в горщике авось и найдется.

Я невольно усмехнулся, однако слова Лиса, обращенные к Джанибеку, нашли заинтересованного слушателя не только в лице нашего пленника.

– Это что же, ваша добыча? – Штаден перевел взгляд с меня на Сергея, а затем стал разглядывать то ли хищное лицо татарина, то ли его богатое платье.

– Мой проводник, которого я уже имел честь рекомендовать вам, самолично захватил его… – начал я расхваливать друга, точно намереваясь писать наградной лист.

– Я обязан допросить пленного, – заканчивая осмотр, безапелляционно отрезал кромешник.

– Так его, – согласился Лис. – А я, чур, буду толмачом.

– Я понимаю русский речь, – неожиданно вклинился Джанибек, пристально глядя на вестфальца.

– Вот и прекрасно. – Опричный сотник повернулся, кинув через плечо: – Следуйте за мной.

– За какой мной?! – возмутился Лис. – Сверни грабли! Этот басурман – моя собственность. Я его с бою взял! Нужен тебе – купи.

Лицо Штадена помрачнело. Он молча поддел носком сапога лежащий на земле замшелый камень и с досадой пнул его. Ни в чем не повинный булыжник с плеском ухнул в речные волны, в душе мой новый знакомец явно сожалел, что на месте камня не случился несговорчивый бродник.

– Разумеешь, с кем говоришь? – сквозь зубы процедил он.

– Шо ты меня пугаешь, голуба? Я таких пугачей на поле с горшком заместо головы видал. Нема грошей – на солому спать!

Штаден сделал шаг вперед, и рука его вновь сжалась на рукояти палаша. Однако, как ни быстро он двигался, действия Лиса опередили порыв опричника. Клинок Сергея замер у горла Джанибека.

– Мужик, не суетись. Поделим по-честному – тебе голову, мне доспех.

Прямо сказать, я весьма сомневался в намерении Сергея убить пленника, но выражение на лице моего друга было такое, что малым детям вечером лучше не показывать.

– Хорошо, сколько желаешь? – наконец, убежденный столь веским доводом, скривился вестфалец.

– Ну, если дело до самого царя дойдет, – начал подсчеты хозяйственный Лис, – то никак не меньше ста целковых за такого фазана запросят. Так я полагаю, чтоб и государя не обидеть, и себя не обокрасть – полсотни рубликов как раз справедливо было б.

– Десять получишь сейчас, – безапелляционно заявил сотник. – На остальные я напишу расписку. В опричном приказе выдадут.

– По рукам, – со вздохом согласился Лис. – Уболтал, черт языкатый. Ну тока ж ты, паныч, про себя учти – мне ж шо московский царь, шо крымский хан – все едино. Ежели обмануть вздумаешь, то и на твой загривок хомут сыщется.

Штаден смерил не в меру ретивого бродника ледяным взглядом и, сделав знак следовать за ним, размашисто зашагал к крепости.

Надвратная башня Далибожа хранила следы набегов, по всему видать – недавних. Любопытная зеленая ящерица удивленно рассматривала приближающихся людей, уютно пристроившись на торчавшем из толстого бревна обломке стрелы, но, стоило идущим приблизиться, всполошилась и бросилась прятаться в узкую щель, точно опасаясь, что все эти сабли и пищали в руках людей направлены против нее.

– …не сомневайтесь, Вальтер. Московитский царь умеет ценить преданных людей. А уж храбрые солдаты ему нужны постоянно, – дружески похлопывая меня по плечу, рассказывал Штаден.

– Да, Генрих, дядя писал мне об этом, – подтвердил я, надеясь попутно услышать какие-нибудь столичные сплетни о пропавшем «родственнике».

– Сам посуди, – продолжал опричник, не оправдывая возложенных на него надежд, – ежели с татарами и здешней шляхтой московитам воевать не впервой, то против шведов по-дедовски не больно навоюешь. Здесь одной удали мало, правильное военное искусство потребно, а взяться ему у тутошних бояр-воевод неоткуда. Вот царь нас и привечает. Так что и стол тебе будет, и дом…

– Я думаю, первое время дядя Якоб предоставит мне кров, – точно невзначай перебил я, все-таки надеясь перевести беседу в нужное русло.

– Это уж у него спросите, – мгновение помедлив, ответил мой собеседник. – А сейчас извините – дела государевы. Вы же тем часом ступайте в княжьи палаты. Скажите тиуну-дворецкому, чтобы поселил вас подле меня. Когда желаете – и слугу вашего с собой возьмите.

– Он не слуга, – пустился было в объяснения я. – Сергей все это время был моим соратником и проводником…

– Пустое, – отмахнулся сотник. – А теперь прощайте, мне еще пленника допросить надо.

Увы, как ни силился я вспомнить историю крепости, именовавшейся Далибож, сделать это не удавалось. Хотя, как мне кажется, название это упоминалось в атласе крепостного зодчества, хранившемся в библиотеке моего отца.

Беру на себя смелость предположить, что некогда шедшие по рекам славяне основали здесь, у быстрых норовистых порогов, небольшое поселение, ставшее позже крепостью. Так или иначе, среди городов, вошедших в историю как столицы удельных княжеств, Далибож не числился никогда. Сотни полторы домов внутри крепостных стен, да еще вдвое больше за ними, в посаде, – вот, собственно, и все, чем мог похвалиться сей населенный пункт. Однако именно его выбрал временной столицей могущественный князь Дмитрий Вишневецкий. Быть может, его тяготила излишняя опека присланных в его города царевых воевод – кто знает. В любом случае ныне гетман обитал здесь, хотя, прямо сказать, его местное жилье язык не поворачивался именовать хоромами.

Большой двор, обнесенный частоколом, был полон разномастного люда, словно восточный базар. Слуги князя в расшитых польских кунтушах переговаривались с ярко разряженными на османский манер казаками. Чуть поодаль, не смешиваясь с ними, сурово несли караульную службу московские стрельцы в долгополых багровых кафтанах. На высоком крыльце княжьего терема, облокотясь на резные перила, за всем происходящим во дворе наблюдали две мрачные фигуры в черном, точь-в-точь как у Штадена, платье.

– …сегодня ж Лука Ветреник, – услышал я неспешную речь одного из казаков и, миновав его, начал подниматься по лестнице. – Так что ежели, как теперь, с Крыму тянет – то жди хороших яровых.

– Тебе-то что? У тебя ныне коса иная. – Я услышал, как с шелестом выходит из ножен сабельный клинок. – Погляди-ка, чем не коса!

– Так-то оно так… – грустно вздохнул первый.

Узнать соображения вчерашнего хлебороба о применении холодного оружия в сельском хозяйстве мне не довелось.

– Чапеля! – раздался над двором недовольный крик атамана Гонты.

Я невольно оглянулся. Темные глаза ватажника, точно раскаленные сверла, вонзились в меня. И если б взгляд мог убивать – рухнуть бы мне сей же миг на ступенях бездыханным с двумя дымящимися дырками в груди. Я отвернулся, едва успев заметить, как лавирует среди толчеи, заполнявшей двор, наш лесной знакомец.

– Бдить неотступно, – то ли услышалось, то ли почудилось мне.

Тиун, узнав, что гостям опричного сотника необходимы отдельные покои, да еще и на двоих, скривил такую физиономию, как будто ему предстояло без пилы и топора сложить немедля здесь же новый терем. Однако, смирившись с мыслью, что иноземный гость его гримас не разумеет, отвел нам с Лисом каморку под лестницей с двумя убогими топчанами. Предоставленные нам лежанки скорее предназначались клирикам, изможденным постом и молитвой, а не широкоплечим воякам. Поэтому, как ни пытался я улечься поудобней, что-нибудь обязательно выпирало за край лежанки. Впрочем, особого выбора не было, а потому, стоически пытаясь уснуть, я стиснул зубы и начал вспоминать многочисленные ночевки в условиях, куда менее вольготных, чем эти. Над головой то и дело стучали чьи-то сапоги и сквозь щели в ступенях осыпалась мелкая серая пыль. Сон не отступал, но и наступление его было затруднено максимально. Не теряя надежды хоть как-то отдохнуть, я принялся разглядывать витиеватую резьбу столба, поддерживающего лестницу. Такую резьбу именовали здесь «фряжскими травами». Едва-едва дремота начала брать верх, как на канале закрытой связи прорезался Лис, полный негодования и стремящийся как можно быстрее поделиться им с ближним.