Земля Санникова. Плутония (сборник)
– А мы хотим нарушить их мирное существование своим появлением! – прибавил Костяков. – Трудно даже представить себе людей, которые несколько веков уже оторваны от всего мира.
Визг, вой и лай собак, донесшиеся на холм снизу, прервали беседу и напомнили, что пора отправляться в путь. Если нет пурги или жестокого мороза, то собаки с нетерпением ждут отъезда и по-своему выражают радость, когда видят, что все готово. Горюнов еще раз взял по компасу направление на таинственную землю, и все трое спустились к поварне.
– Однако, землю сегодня видно? – встретил их вопросом Горохов.
– Отлично видно, никакого сомнения быть не может! – сказал Горюнов.
– Надо поглядеть! Пока вы пьете чай, я успею сбегать. Я ведь только раз видел, и то плохо.
Взяв у путешественников бинокли, оба промышленника отправились на холм. Собаки, заметив, что одни люди ушли в поварню, а другие на гору, затихли и улеглись в своих упряжках на снег.
Спустившись с холма, Горохов и Никифоров подтвердили, что Землю Санникова отлично видно и на том самом месте, на котором они наблюдали ее раньше.
Вскоре маленький караван спустился с мыса на море и пошел почти прямо на север. Собаки, отдохнувшие за три дня, везли бойко, несмотря на то что нарты получили добавочный груз в виде дров, запасенных на целую неделю. Хотя переход до земли можно было сделать дня в три, но пурга могла опять разразиться и задержать движение; ночевать же без возможности согреть чай и пищу при жестоком морозе очень тяжело.
Подвигались то быстро по ровным местам, то медленно, преодолевая торосы. К вечеру прошли километров сорок и остановились на ночлег среди широкой полосы торосистого льда, выбрав ровное местечко под защитой больших глыб. Быстро раскинули палатку, зажгли костер, сварили ужин и потом посидели часок у огня, который бросал красные отблески на зеркала льдин. Солнце исчезло на западе; на юге сквозь легкую пелену туч то показывалась, то исчезала прибывшая луна; на севере слабо играли сполохи – северное сияние – в виде желтоватых дуг и столбов, хорошо заметных, только когда луна скрывалась за тучей.
Перед тем как лечь спать, Горюнов вскарабкался на гребень тороса осмотреть горизонт. Показалась луна, и снеговая равнина, валы торосов и глыбы засияли мягким голубоватым светом. С юга тянул холодный ветерок, и там на горизонте чернели тучи, на фоне которых плоским горбом чуть выделялся Котельный остров.
На следующий день погода была хмурая и южный ветер усилился. Горохов и Никифоров ждали пургу и подгоняли собак. Но лед стал очень неровным, широкие пояса торосов встречались чуть не на каждом километре, и вперед подвигались медленнее, чем накануне. На сером небе впереди с утра уже ясно выделилась темная полоса, указывавшая широкую и длинную полынью. К вечеру последняя была уже настолько близко, что можно было расслышать шум волн. С перевала через высокий торос наконец увидели в полукилометре открытое море, покрытое беляками волн и отдельными плавающими льдинами; оно уходило на север, казалось, до горизонта. Назавтра предстоит переезд через него, если не помешает пурга.
Поэтому решили подъехать ближе к краю льда для более быстрого спуска байдары и удобной ее нагрузки; так как ветер дул с юга, то нельзя было опасаться, что море начнет ломать лед с этой стороны. На ночлег устроились среди льдин последнего тороса, шагах в полутораста от открытой воды, выбрав ровную площадку, на которой с трудом уместились нарты, собаки и палатка; с юга и запада эта площадка была защищена огромными отвесными и наклонными льдинами, и вообще этот торос изобиловал ими, свидетельствуя о том, что при последнем северном ветре здесь был страшный нажим ледяных полей друг на друга.
Под защитой льдин и с огоньком у входа в палатке было тепло и уютно. Между тем ветер к ночи усилился и пурга разразилась. При свете костра видно было, как в темном небе на пять-шесть метров над палаткой несутся целые потоки снежинок, сложенные из изгибающихся, переплетающихся, волнующихся струй и струек. Под напором ветра толстые льдины содрогались, а сквозь свист и гул по временам раздавались как будто резкие выстрелы.
– Это что такое? – испуганно воскликнул Костяков, когда такой выстрел послышался впервые.
– Во льду образовалась новая трещина, – ответил Горюнов.
– Лед трещит, – подтвердил Горохов спокойно.
– А наше убежище не может разломать?
– Если ветер повернет кругом и подует с севера, тогда пожалуй, потому что волна будет бить в край нашего ледяного поля и начнет поднимать и ломать его. А пока ветер с юга – опасаться нечего.
– А жутковато здесь, Матвей Иванович, – сказал Никифоров, – что ни говорите! Подумать только: сидим мы спокойно, трубочки потягиваем, калякаем, а под нами всего аршина два льду и бездонная бездна! Там, промеж островов, все-таки спокойнее – море неглубоко, земля близко.
– Не все ли равно, сколько глубины под нами, – двадцать ли, сто ли метров! – засмеялся Ордин. – И там и тут утонем, если лед провалится.
– Все-таки здесь страшнее, потому что моря и земли не видно.
– А ты залезь под шубу и засни, может, и увидишь! – пошутил Горюнов.
– И то правда, заляжем-ка, проспим до утра, там на свету спокойнее будет.
Но спали все-таки тревожно, потому что, лежа на льду, слышали еще лучше, как то ближе, то дальше образуются трещины. Собаки также, против обыкновения, спали беспокойно, и то одна, то другая начинала ворчать или завывать. Горохов несколько раз вставал и выглядывал из палатки, чтобы убедиться, не меняется ли направление ветра. Когда рассвело и все проснулись, он успокоил остальных словами:
– Ни зги не видно, задувает по-прежнему, можете не вставать.
Провалялись до позднего утра, когда голод поднял всех. Развели огонь, поставили чайник. Горохов и Никифоров пошли кормить собак, сбившихся в кучу между двумя нависшими льдинами, где ветер совсем не чувствовался. Пурга начала менять свой характер – то затихнет минут на пять, на десять, так что небо начинает проясняться, то заревет с удвоенной силой. Во время одного затишья Горохов вскарабкался на высокую льдину, огляделся кругом, протяжно свистнул и закричал:
– Однако, паря, мы куда-то поплыли, кругом вода!
Все, перепуганные, полезли к нему на льдину и увидели, что на юге, откуда вчера пришли по льду, чернеет сквозь снежную мглу море; на севере тоже чернела вода, а на запад и восток тянулся торос, но насколько далеко – нельзя было разобрать. Вглядываться долго не пришлось, потому что новый порыв ветра застлал все снегом и согнал их вниз. Пришлось вернуться в палатку.
– Я думаю, – сказал Горюнов, – что ледяное поле, на котором мы находимся, было слабо припаяно к остальным. Когда лед потрескался, напор ветра оторвал наше поле и погнал по морю.
– Но куда?
– Очевидно, на север, куда он дует.
– Но если в этой части моря есть течение, то нас может унести далеко на запад или на восток!
– Конечно, может.
– Что же нам делать?
– Ничего сделать нельзя. В такую погоду плыть на нашей байдаре опасно. Остается ждать, пока пурга не кончится.
– А если льдину еще разломает?
– Если ее до сих пор не разломало, то будем надеяться, что не разломает и впредь, по крайней мере, пока не натащит на другое поле или не прибьет к сплошному льду.
– На этот случай не мешало бы приготовить нашу байдару и сложить в нее все вещи.
– Правильно! – заявил Горохов.
Позавтракав, занялись разгрузкой нарт и соединением частей байдары. Потом сложили в нее груз и нарты, оставив только палатку и постели в ней, убрать которые можно было при первых признаках опасности. Время от времени, когда ветер затихал, лазили на льдину, но видели по-прежнему на севере и на юге море, от которого в обе стороны их отделяло расстояние метров по сто.
Так прошел день. Пурга свирепствовала по-прежнему. Поужинав, долго сидели при свете догорающего огня. Настроение было тревожное; по временам казалось, что лед колеблется под ногами. Но выстрелов, показывающих образование новых трещин, с утра уже не было слышно. Очевидно, оторвавшееся поле было достаточно прочно. Ночью дежурили поочередно на всякий случай. Ветер стал ослабевать, и по временам сквозь снежную мглу даже показывалась луна в виде тусклого расплывшегося пятна.
Ордин, которому досталось последнее дежурство, на рассвете задремал и проснулся от солнечного луча, осветившего его лицо. С удивлением он увидел взошедшее уже солнце и над собой бледно-голубое небо. Ненастье кончилось, ветер дул сравнительно слабо, часто затихая; свежий снег начал ослепительно сверкать.
Быстро вскарабкался Ордин на льдину и увидел на юге до горизонта синеющее море с зайчиками на мелкой волне; на западе ледяное поле кончалось в полукилометре, на востоке – еще ближе. На севере, совсем близко за полосой воды, виднелся край сплошного льда, медленно приближавшийся. Ордин поспешил разбудить остальных. Все залезли наверх.
– Если бы восходящее солнце не показывало сразу, где у нас север, где юг, я бы подумал, что море к северу от нас, как и раньше! – воскликнул Костяков.
– Да, нам удивительно повезло! – заявил Горюнов.
– Вместо того чтобы плыть в байдаре и хлопотать с нагрузкой и выгрузкой, мы лежали себе спокойно в палатке, а пурга перевезла нас сама через море.
– Словно на плашкоте через речку переправились, – прибавил Горохов.
– И на казенный счет, ничего не заплатимши, – рассмеялся Никифоров, – по нашему открытому листу!
– Попугала нас пурга-матушка только немного для острастки, чтобы не баловались! – сказал Костяков.
– А что, причалит она нас к берегу или придется все-таки спускать байдару? – заметил Ордин.
– Будем надеяться, что причалит. Плыть уже немного, а ветерок задувает, и наш торос хорошо парусит.
– Пока что давайте завтракать и в путь готовиться, – предложил Горюнов.
Так как ветер был слабый, льдина, так удачно послужившая паромом для экспедиции, подвигалась вперед медленно. Успели позавтракать, разобрать байдару, уложить нарты и взобрались опять на торос, чтобы выжидать момент причала парома к краю неподвижного льда. Пришлось ждать около часа; наконец почувствовалось сотрясение всего поля, и на глазах у наблюдателей вдоль линии соприкосновения начало крошить лед и вздымать обломки торосов. Но напор был слабый, торос вышел пустяковый, и паром успокоился.
– Причалили! – воскликнул Горохов.
Вооружившись топорами и лопатами для очистки дороги, путешественники подъехали к краю парома и, выбрав более ровное место, в короткое время переправились на неподвижный лед.
Никифоров с комической важностью поклонился покинутой льдине и крикнул:
– Спасибо, парень, за перевоз! Молодцом прокатил, что и говорить!
Предполагая, что ледяной паром не очень уклонился от направления маршрута, Горюнов повел нарты на север, рассчитывая с высоты более крупного тороса увидеть Землю Санникова и ориентироваться по ней. Путь сначала был очень труден, один торос сменялся другим, и к обеду едва сделали десять километров. Эти торосы совершенно закрывали вид вдаль. Наконец около полудня начался более ровный лед, и на горизонте сквозь дымку чуть показались острые вершины таинственной земли, все еще очень далекой.
– Третий день едем, а будто нисколько не виднее стала она! – сказал Горохов таким странным тоном, что Горюнов, стоявший рядом с ним, обратил на это внимание.
– Ты что-то нехорошее надумал, Никита, – сказал он.
– Верно. Сомнительно мне стало. Не к добру нас льдина так чудно через море перевезла. И подумалось мне, что это не земля, а марево. Завлечет нас, все будет маячить вдали и манить. Заедем так далеко, что и вернуться нельзя будет.
– Ну, пустяки ты надумал! – рассмеялся Горюнов. – Вот увидишь, еще день-другой – и рукой подать будет до этой земли.
– А я полагаю, что, если завтра ее не будет видно, так, чтобы не было сомнений, нам лучше повернуть назад, пока не поздно.
Горюнов прекратил разговор и взял направление на землю. Она оказалась уже на северо-востоке – очевидно, паром снесло ветром или течением порядочно на запад. Пришлось изменить направление маршрута. Более ровный лед позволил двигаться быстрее, и к вечеру прокатили еще тридцать километров. Перед закатом горизонт совсем прояснился, и путешественники увидели уже совершенно ясно, без помощи бинокля, цепь остроконечных черных вершин, поднимавшихся над плоским белым горбом. Даже Горохов как будто успокоился.
Еще два дня шли в том же направлении, но из-за пасмурной погоды земли не было видно: тучи низко стлались по небу и, очевидно, скрывали ее. Наконец на третий день, вскоре после обеденного привала, торосы совсем прекратились, и снеговая равнина, покрытая застругами, начала заметно подниматься. Собаки сразу замедлили свой бег.
– Уж не земля ли под нами? – воскликнул Ордин.
– Подлинно земля! – подтвердил Никифоров. – В гору поехали, собачки ясно показали.
В это время сквозь рассеявшиеся на минуту тучи впереди, в нескольких верстах, показалась как будто высокая белая стена.
– Пока, кроме снега, ничего нет на этой земле! – проворчал Костяков. – Горы куда-то скрылись.
– Вот нетерпение! За белой стеной и горы увидим. А вот вам и кое-что, кроме снега! – Горюнов указал вправо, где что-то чернело в сотне шагов от каравана.
Все трое устремились к этому месту. Ордин вынул из-за пояса молоток, готовясь вступить в рукопашную схватку со скалой, потому что это была плоская гладкая скала, выдававшаяся бугром над снеговой равниной. Поверхность ее была отполирована снежинками, которые проносили по ней пурги. Но с помощью зубила, вставленного в трещинку, удалось выломать кусок породы. Ордин внимательно осмотрел ее и заявил:
– Это, пожалуй, базальт.
– Что и следовало ожидать, – заметил Горюнов. – Эта вулканическая порода, по-видимому, очень распространена на островах Ледовитого океана и свидетельствует, что здесь когда-то были громадные излияния лавы.
– Эх, и тепло было тогда здесь! Не то что теперь! – прибавил Костяков тоном сожаления.
Кусок базальта торжественно поднесли Горохову, оставшемуся с Никифоровым у нарт. Это было лучшее доказательство, что под ногами земля, край таинственной Земли Санникова, на которую, может быть, впервые ступила нога человека.
Медленно поднимаясь вверх по уклону, караван часа через два очутился у подножия белой стены, которая оказалась тоже откосом, но более крутым. Она тянулась, насколько видно было сквозь легкий туман, окутавший местность, далеко в обе стороны, преграждая путь. Приходилось подниматься вверх, но не прямо, а наискось. Снег, уплотненный пургами, был настолько тверд, что даже полозья тяжелых нарт слабо врезывались в него.
На пороге обетованной земли
Медленно, длинными зигзагами поднимался караван по белому склону все выше и выше, и казалось, конца не будет подъему; легкий туман, окутывавший склоны, не позволял видеть его гребень, и снеговой откос скрывался уже в сотне шагов в сероватой мгле.
– Вот так высокая гора! – воскликнул Горохов при одной из остановок на повороте, необходимых для отдыха собакам.
– Мы, вероятно, попали очень неудачно на склон одной из окраинных гор, вместо того чтобы пройти в долину, – предположил Ордин.
– Весьма возможно, что весь южный край земли таков, – заметил Горюнов. – Вспомните, что мы видели впереди скалистой горной цепи высокий снежный вал, протянувшийся далеко; вот на него мы, очевидно, и поднимаемся.
– Странная земля! – сказал Костяков. – Вместо крутых обрывов и скалистых мысов, которые окаймляют острова Новосибирские и Беннетта, здесь такая ровная длинная покать.
– И даже нет ледников, сползающих сверху, а только снег, – прибавил Ордин.
– Да, это странно! Этот склон южный, и снег на нем должен стаивать за лето. Но над ним, как мы видели, поднимается более высокая цепь гор, с которых должны были бы спускаться ледники через этот склон к морю. А мы их пока не видели.
– Единственное объяснение этого странного факта, что за этим снеговым валом лежит глубокая долина и ледники спускаются в нее, – предположил Ордин, – а затем огромным ледяным потоком где-нибудь выходят к морю, как на Шпицбергене.
– Но где же тогда будут кормовища для птиц, прилетающих будто бы сюда, не говоря уже об онкилонах, в существование которых я, впрочем, не верю? – заявил Костяков.
– Потерпите же немного, товарищи, разгадка не за горами, – рассмеялся Горюнов. – Вперед, бодрее!
На следующей остановке барометр показал уже высоту в восемьсот метров над уровнем моря. Туман как будто стал гуще, и Горохов заявил:
– Как хотите, а нужно повернуть обратно.
– Это почему? – воскликнул Горюнов.
– Не видите, что ли? Лезем, лезем, словно на небо. Не может быть такой высокой горы.
– Ох-хо-хо! – рассмеялись все трое, и даже Никифоров присоединился к ним.
– А туман что значит? Вспомните гору Кигилях, которая пускает туман, чтобы люди не могли влезть на нее.
– Ну, Никита, я вижу, ты от каюров суеверия набрался. Туман на высокой горе – самая обыкновенная вещь, особенно в здешних местах. Не видали мы его, что ли?
– Ваша воля, делайте как знаете, а я вас предостерег. Потом не говорите, что Горохов вас в беду завел.
Потянулись дальше и еще через полчаса сквозь поредевший туман увидели наконец несколько темных скал среди снега, еще довольно высоко впереди. Все вздохнули свободнее и с новой энергией продолжали путь; снег стал рыхлее, и хотя уклон сделался пологим, но нарты погружались глубоко, и пришлось уминать дорогу для собак. Поэтому подъем замедлился, и последние полкилометра достались тяжело.
Солнце склонилось уже к закату, когда караван очутился наконец почти на гребне этого высокого снегового увала, где барометр показал девятьсот семьдесят метров. Туман белой пеленой стлался внизу, скрывая почти весь склон и подножие, но через него открывался далекий вид на торосистую равнину моря, расстилавшуюся до горизонта.
Оставив нарты у подножия плоской черной скалы, поднимавшейся невысоко над снегом, все пятеро поднялись на самый гребень и остановились в двух шагах от края огромного обрыва, которым оканчивался этот снеговой склон.
– Ну и чудеса! – воскликнул Никифоров, выразив этим всеобщее изумление перед развернувшейся впереди картиной.
Вместо сплошного снега и льда, которые нужно было ожидать на такой высоте, почти в тысячу метров над уровнем моря, под широтой в 79 или 80°, путешественники увидели перед собой картину пробудившейся весенней природы, хотя была только половина апреля, когда и под Якутском, на 15–17° южнее, весна еле намечается первым таянием снега.
Вниз от края обрыва мрачные черные уступы, на которых белел снег, уходили в глубь огромной долины, расстилавшейся на север до горизонта. На дне ее ярко зеленели обширные лужайки, разделенные площадями кустарника или леса, уже чуть подернувшегося зеленью первых листочков. В разных местах среди лужаек сверкали зеркала больших и малых озерков, соединенных серебристыми лентами ручьев, то скрывавшихся в чаще кустов, то появлявшихся на лужайках. Над более далекими озерками клубился белый туман – они словно дымились. На западе, за этой зеленой долиной, поднималась чуть не отвесной стеной высокая горная цепь, гребень которой был разрезан на остроконечные вершины, подобные зубьям исполинской пилы; на них полосами и пятнами лежал снег, тогда как ниже на обрыве его почти не было. Солнце уже спустилось за эту цепь, и вся долина погрузилась в вечернюю тень.
Цепь гор уходила на север за горизонт, скрываясь в тумане, покрывавшем отдаленную часть долины. Туда же, на север, насколько можно было видеть, тянулась и гряда, на гребне которой стояли наблюдатели и которая была ниже противоположной. На юге та и другая как будто соединялись, совершенно замыкая долину с этой стороны.
Безмолвное созерцание первых минут сменилось оживленным обменом впечатлений.
– Диво дивное, Матвей Иванович! – произнес Никифоров.
– Настоящая обетованная земля! – сказал Ордин.
– Совершенно непостижима эта зелень, эта растительность под такой широтой! – заявил Костяков. – Долина открыта на север, в сторону полюса, словно оттуда идет к ней тепло.
– И неудивительно, что сюда летят издалека птицы, пренебрегая нашим суровым побережьем. Вполне возможно, что сюда скрылись и онкилоны. Но как мы спустимся вниз по этим обрывам с нашими нартами? По ним и порожняком не сойдешь, – заметил Горюнов.
– А вот же звери спускаются! – воскликнул Ордин, указывая на несколько темно-бурых животных с огромными рогами, закрученными спиралью по бокам головы, которые появились на уступе под ногами путешественников.
– Эх, каменные бараны! Вот бы подстрелить парочку на ужин! – воскликнул Горохов.
Между тем животные, очевидно почуяв людей, остановились и в недоумении подняли головы вверх.
Бараны, по-видимому, все-таки были знакомы с человеком, так как, постояв минуту, резко повернули назад и скрылись за выступом скалы.
В это время Горюнов изучил при помощи бинокля гребень в обе стороны от места их стоянки; на северо-восток он повышался, на юго-запад как будто понижался и в этом направлении, может быть, представлял возможность спуска.
– Идем вдоль гребня на юго-запад, – заявил он. – Если есть спуск вниз, то скорее всего там.
– Может быть, придется окружить всю впадину, – заметил Ордин, – чтобы…
– …чтобы убедиться, что спуска в нее для людей нет и что только для птиц она доступна, – подхватил Костяков.
– Ну, что же, придется удовольствоваться на первый раз открытием этой громадной впадины с богатой растительностью среди полярных льдов и немедленно вернуться на материк.
Пользуясь остатком дня, пошли на юго-запад вдоль гребня, который оказался неровным: он то понижался, и здесь снеговое поле южного склона доходило до самого края обрыва, то повышался и представлял скалы или острые грядки. При виде их Ордин вспомнил про свой молоток и освидетельствовал несколько таких выступов.
Все они оказались состоящими из базальта, то плотного, то пузыристого или шлаковатого, представлявшего базальтовую лаву.
– Я начинаю думать, – сказал он, обращаясь к Горюнову, – что ваше предположение, высказанное академику Шенку, что Земля Санникова представляет остаток вулкана, оправдывается. Эта огромная котловина, окруженная кольцом отвесных обрывов, очень похожа на кальдеру[6] большого древнего вулкана, а базальты, встреченные нами внизу и здесь, на гребне, подтверждают это.
– Такое происхождение котловины объяснит нам и существование богатой растительности под этой широтой, – прибавил Горюнов. – Но не будем решать преждевременно, посмотрим, что будет дальше.
По мере движения на юго-запад гребень заметно понижался, но в сторону впадины обрывался так же круто. Сумерки сгущались, но почти полная луна уже поднялась и освещала путь. Прошел еще час.
Горюнов взглянул на барометр – он показывал уже только пятьсот метров над уровнем моря.
– Я думаю, нам придется заночевать на гребне. Луна не осветит спуска на ту сторону, а в темноте идти по неизвестной дороге опасно.
– Найдем ровную площадку и станем, – согласился Никифоров.
– Но если ночью поднимется пурга, нас может смести в пропасть, – заметил Костяков.
– Пурги не будет, – заявил Горохов, – небо чистое, ветра нет, солнце село не красное. Вот разве шайтан захочет наказать нас…
– Будем надеяться, что он помилует, – рассмеялся Горюнов.
Выбрали более ровное и широкое место гребня в промежутке между двумя скалами, поставили палатку, поужинали, но спать не хотелось. Таинственная впадина была слишком близко и возбуждала любопытство. Луна уже освещала более отдаленную часть ее, тогда как ближайшая оставалась в тени; в разных местах серебрились зеркала озер и ленты ручьев среди темного фона лугов и леса.
Усевшись на краю обрыва, все пятеро созерцали лежавшую у ног странную впадину; освещенные луной обрывы противоположного края казались теперь еще выше и круче.
Они поднимались над дном на тысячу пятьсот – тысячу шестьсот метров почти отвесно. И вдруг в ночной тишине из глубины раздалось сначала протяжное мычанье, а затем глухой рев.
– Эге-ге, там зверье есть, коровы мычат! – воскликнул Никифоров.
– А другой кто, который ревет? Уж не сохатый ли? – спросил Горюнов.
– Нет, не сохатый и не бык. Этот зверь словно трубит в большую трубу. И не медведь.
Погадали, какой это может быть зверь, но ни один из известных промышленникам не издавал таких звуков, и все остались в недоумении.
– А это что? – спросил Ордин, указав на засветившуюся вдали, среди впадины, красную точку, похожую на звезду; она то разгоралась, то почти потухала.
– Это, пожалуй, огонек на дне кратера этого вулкана, который, очевидно, не совсем потух, – засмеялся Костяков.
– А не костер ли это?
– На то похоже. Значит, здесь есть люди; может быть, это пропавшие онкилоны? – сделал предположение Горюнов.