Мир до и после дня рождения

Лоренс сделал обязательными посещения Лас-Вегаса каждые три-четыре года. Его родители считали «мозговой центр» местом странным и претенциозным, он же в свою очередь считал работу инструктора по гольфу скучной и пресной – налицо полное отсутствие взаимопонимания. Брат Лоренса был наркоманом, постоянно таскающим у отца деньги, более амбициозная сестра работала в «Уол-марте» в Фениксе. Но Ирину это не заботило, она не была частью семьи Лоренса. Она была его семьей. Учитывая, как много времени Лоренс тратил на книги и политику, на общение его оставалось совсем мало, поэтому она была еще и единственным его другом. Ответственность, как результат, никогда не гнетет. Сейчас же она навалилась тяжким грузом.

Не было дня, когда она не бросалась к телефону, стоило Лоренсу уйти на работу, или не нащупывала бы в кармане монету в двадцать пенсов, проходя мимо таксофона. Ощущение сродни тому, как бросивший пагубную привычку курильщик ищет глазами пачку сигарет, приговаривая: «Ведь одна затяжка, всего одна не страшно, правда?» Рэмси может выставить целую серию ультиматумов под воздействием коньяка, но стоит ему услышать в трубке ее дрожащий голос, он, несомненно, испытает прилив радости, а через несколько минут она уже будет мчаться в Хакни, в его объятия.

Возможно, с твердой решимостью Рэмси справится так же легко, как с жестким куском мяса, вымочив его в целой бутылке бароло. Но временные меры не спасут. Она обязана принять решение. Как верно заметила Бетси, поминутное перевязывание шнурков кроссовок не сделает упражнения менее обременительными. Ирина временно лишилась возможности совершать ежедневные пешие прогулки – коварное желание неотступно подталкивало изменить маршрут через реку в Ист-Энд, – что должно было давать повод для приступов сентиментальной жалости к себе. Но Ирина, напротив, сочувствовала Бетси, обремененной чужой тайной, которую не желала знать и которая заставляла бы ее всякий раз ощущать себя предателем, оказавшись в обществе Лоренса. Ей было жаль Рэмси, пригласившего давнюю знакомую на ужин с суши, не предполагая, что всего после двух затяжек эта застенчивая, скромная особа превратится в ненасытного сексуального монстра, позволившего допустить мысль о нарушении важного мужского «правила» держать руки подальше от женщины друга. Людей, нарушавших это правило, он всегда презирал. Теперь же Рэмси вынужден презирать самого себя. Вместо того чтобы сосредоточиться на призе в шестьдесят тысяч фунтов, ему приходилось переживать душевную бурю, обдумывая при этом, как сохранить ровные отношения со своим соперником, беспомощность которого столь очевидна. Пассивность в романтических отношениях приводила его к нежелательным последствиям во всех шести финалах в карьере, когда главный приз выскальзывал из его пальцев, оставляя единственным трофеем глоток воды «Хайленд спрингс».

Но больше всего, разумеется, Ирине было жаль Лоренса. Несколько раз она замечала на его лице выражение маленького ребенка, брошенного матерью в Диснейленде. Самыми яркими эмоциями были тоска, недоумение и опустошенность. Он был наказан, но понятия не имел за что. Близкий человек, восхищавшийся им, теперь сводит с ума. За последнее время она не сказала ему и двух слов по-русски и многие месяцы не приветствовала его восклицанием «Лоренс Лоренсович!».

Всякий раз, когда он делился с ней успехами в работе, например признанием его точки зрения «Форин полнен», Ирина скучала и лишь делала вид, что слушает. Когда Лоренс принес домой опубликованную статью, она оставила ее лежать непрочитанной на обеденном столе, пока он украдкой не сунул ее в портфель. Даже его появление в комнате казалось достаточным, чтобы вызвать у нее приступ раздражительности и клаустрофобии. Всякий раз, когда он предлагал посмотреть «Ночь в стиле буги», или погулять в воскресенье днем, или отправиться вместе за овощами на рынок Боро, она поводила плечом, отвергая приглашение, либо настаивала, что полезнее уделить это время работе. Совсем недавно она готовила сложные блюда, чтобы порадовать его, теперь же продумала систему питания более тщательно с целью меньше времени проводить на кухне. Все, что бы он ни делал, казалось неправильным, а в попытках было мало пользы. Она бы все могла объяснить ему, будь совершенно точно к этому готова, но поведение его подсказывало, что предстоящее объяснение страшит его. Лоренс предпочитал оттягивать этот момент насколько возможно.

Среди действующих лиц драмы – она не сомневалась, что все происходящее банально, как банальны колоссальный жизненный опыт, рождение, смерть, любовь и предательство, – существовал лишь один персонаж, к которому она не испытывала ни малейшей симпатии. Будь ее чувства не столь переменчивы, Рэмси с легкостью мог бы сосредоточиться на Гран-при. Бэтси приняла бы на себя тяжкий груз горьких размышлений Ирины о Джуд Хартфорд. Лоренс был бы на седьмом небе от счастья.

Вечером, за два дня до начала турнира в Борнмуте, Лоренс предложил посидеть в тишине и выключил телевизор.

– Послушай, я знаю, тебе не интересен снукер. – Колени разведены в стороны, руки уперты в диванные подушки, положение тела говорило о готовности к конфронтации. – Но ты ведь ничего не имеешь против Рэмси?

Холодная белая волна окатила лицо Ирины, оставив ощущение покалывания, словно она нырнула в Северный Ледовитый океан, полный шипов и булавок. Она не была готова к такому повороту. Если бы можно было подготовить список причин, возможно, даже целую речь. Впрочем, хватило бы и тщательно продуманного признания. Неуверенные шаги могли все испортить.

– Я ничего не имею против снукера, – слабо проговорила она.