Русская сила графа Соколова

Джунковский взял под локоть Соколова. Он был одним из немногих, кого эта смерть глубоко опечалила. Всякие слова о бренности существования сейчас были бы пошлыми. Друзья миновали домик смотрителя и молча вышли из полукруглой кирпичной арки на Красносельскую.

Соколов вдруг спросил:

– Ну что, отыскали чудотворную икону?

Джунковский вздохнул:

– Ох, не до иконы теперь! Садись, Аполлинарий Николаевич, в авто, поехали ко мне. Я с тобой хочу посоветоваться в связи с двадцать восьмым мая… А потом поедем куда-нибудь вместе, пообедаем. Согласен?

Заметим, что 28 мая ожидалось прибытие в Первопрестольную государя с наследником цесаревичем и великими княжнами Ольгой, Татьяной, Марией и Анастасией Николаевнами. Принимались самые серьезные меры по обеспечению безопасности.

Автомобиль, фыркнув вонючим сизым газом, пугая лошадей, тащившихся на кондитерскую фабрику братьев Абрикосовых, рванул к центру города, на Тверскую.

Приехав к себе, Джунковский сразу попал в круговерть многочисленных и, как каждому просителю казавшихся, неотложных дел. Дежурный внес на рассмотрение и подпись кипу бумаг, в приемной томились посетители.

Соколову надоело ждать. Он нетерпеливо сказал:

– Ну, что с иконой?

Джунковский хлопнул себя по лбу:

– Ах да! Не сейчас, я тебе в свое время скажу. Столько дел, сам видишь! Я ведь не Синод, чтобы церковной утварью заниматься. Забудь, пожалуйста, про этого Кораблева и про эту икону. Договорились? – Резко перевел разговор на другую тему: – Я сейчас сделаю самые неотложные дела, и мы с тобой отправимся в трактир Егорова, будем слушать Вагнера на балалайках и есть любимых тобою копченых угрей.

Соколову стало ясно: губернатор что-то недоговаривает. Соколов произнес:

– Да, Владимир Федорович, это твое дело: искать пропажу или не искать.

Джунковский вздохнул:

– Половину дела мы сделали: преступник наказан.

Соколов усмехнулся:

– Если этот негодяй Кораблев и впрямь покусился на икону, то жизнь его не стоит веревки, на которую следовало бы вздернуть негодяя. Но я не очень уверен, что именно Кораблев причастен к пропаже. – Заметив на лице Джунковского неудовольствие, с расстановкой добавил: – Ну да ладно! Не стану говорить поперек батьки…

Джунковский рассмеялся:

– Правильно! Как это у Шекспира про дела, которые не снились и мудрецам?

…Через несколько минут они входили в знаменитый трактир Егорова, что располагался на Манежной плошали напротив «Национальной» гостиницы.

Черная икра была свежей и малосольной. В тот вечер она особенно хорошо шла под «Смирновскую № 21».

Хорошая память

Казалось, что история с похищением православной святыни навсегда покрылась мраком неизвестности.

Наступил радостный для всех русских людей день – 28 мая 1912 года. В Москву прибыл государь со своей августейшей семьей. Сюда же приехали почти все особы императорского дома. Прибыли воинские эшелоны от гвардейских частей для участия в торжестве открытия памятника Александру III.

Около часу дня на Николаевский вокзал съехались все, кому надлежало первыми встретить государя. Народ, обожавший монарха, густой непрерывной толпой собрался по всему пути следования самодержца. Лома были украшены флагами и транспарантами.

На платформе в праздничных мундирах выстроился почетный караул от 1-го лейб-гренадерского Екатеринославского императора Александра I полка со знаменем и хором музыки на правом фланге.

Соколов стоял скрестив на груди руки, а его сосед – молодой, женоподобный красавчик Феликс Юсупов – рассказывал петербургские светские сплетни.

Вдруг Соколов заметил медленно идущую вдоль перрона великую княгиню Елизавету Федоровну. Соколов молча поклонился ей.

– Граф, – тихо произнесла Елизавета Федоровна, – вы не уважили мою просьбу. – Помедлила, исправилась: – Эта просьба всех истинно верующих православных людей. Ведь беда случилась на Крещение Господне. Столь долгий срок минул – и нет результата, увы.

И хотя она больше ничего не добавила, Соколов принял решение: «Отыщу, найду святыню!» Вслух лишь произнес:

– Хорошо, Елизавета Федоровна, я сделаю все от меня зависящее.

– Я буду молиться за вас, граф, – добавила она, протягивая руку для поцелуя. Рука была без перчатки.

Соколов обратил внимание на пальцы великой княгини: они были сильными, с широкими, загибающимися книзу ногтями.

Вдруг раздались голоса:

– Идет, идет!

Из-за поворота показалась медленно приближающаяся смолянисто-блестящая громада паровоза.

Темная история

В тот же день, ближе к вечеру, завершив праздник встречи государя, Соколов отправился к Иверским воротам, в здание губернского правления. Здесь на первых двух этажах размещалось тюремное ведомство.

Соколов застал Хрулева в его кабинете. Это был тощий человек с высокой шеей, болтавшейся в воротнике мундира, как пестик в колоколе, с длинными клочковатыми бакенбардами и с той застывшей важностью на желтом лице, которая очень часто присутствует у людей недалеких, но самоуверенных.

Соколов сказал:

– Степан Степанович, четвертого мая был отправлен этапом в Орел ссыльнокаторжный Леонид Кораблев. Скажи, где он сейчас находится? В Орле?

Хрулева прямо-таки передернуло от этого обращения на «ты». Он вздернул острый подбородок.

– Позвольте полюбопытствовать, граф, на каком основании я должен отвечать на ваш вопрос? Если он требуется вам по служебным обстоятельствам, попрошу сделать официальный запрос, и моя канцелярия ответит вам письмом. Если этот вопрос, так сказать, частный, то я хочу ваших объяснений: почему этот арестант вас интересует? – Тонкие губы растянулись в ехидной улыбке. – Может, граф, он ваш родственник?

Соколов перегнулся вдруг через стол, ухватил ручищей чиновника за грудь, оторвал от стула. На пол посыпались желтые металлические пуговицы. Гений сыска уперся жестким взглядом в лицо чиновника и сквозь зубы сказал:

– Ты почему дерзишь? Я тебя, чиновничья шмакодявка, сейчас в окно вышвырну.

Хрулев смертельно побледнел, разинул рот, полный фарфоровых зубов, хотел позвать на помощь, но страх перехватил голос, и вышло лишь жалобное шипение:

– Отпуш-штите…

Соколов продолжал его удерживать, буравя стальным взглядом.

– Последний раз спрашиваю: где Леонид Кораблев?

Начальник тюремного ведомства согласно замотал головой:

– Да, да, все устроим…

Соколов разжал ручищу. Грозно переспросил:

– Ну, где?

Хрулев взял со стола бронзовый колокольчик, погремел им. В кабинет тут же заскочил какой-то угодливо согбенный чиновничий крючок:

– Слушаю, ваше превосходительство-с!

Слабым голосом Хрулев проговорил:

– Отыщи, братец, в картотеке ссыльнокаторжного Кораблева Леонида.

– Единый миг-с, ваше превосходительство.

Соколов молча подошел к высокому узкому окну. Моросил мелкий дождь. Намокшая булыжная мостовая блестела, словно антрацит. По ней перла людская толпа. Возле Иверских ворот стояли нищие и богомольцы. Торговцы с лотками шныряли в толпе.

Вошел чиновник с тощей папкой в руках. Согнулся пополам:

– Вот, тут и последнее секретное предписание-с…

Хрулев протянул Соколову лист бумаги.

На бумаге стоял гриф: «Главное тюремное управление». Соколов стал читать и изумляться: «Совершенно секретно. Спешно. Московскому губернатору. Вследствие личных объяснений с Вашим превосходительством по поводу ссыльнокаторжного арестанта Леонида Кораблева, дальнейшее пребывание которого в Московской центральной пересыльной тюрьме Вы, со своей стороны, также признавали бы вредным, имею честь уведомить Вас, что господин министр юстиции признал соответственным перевести названного арестанта в другое место заключения». Соколов покачал головой:

– Ну и стиль! Нет, это не Тургенев… Двух слов связать не умеют. Что дальше? «Ввиду изложенного Главное тюремное управление просит Ваше превосходительство сделать распоряжение о переводе Кораблева этапом 4 сего мая в ведение орловского губернатора для помещения в местную временную каторжную тюрьму. О предстоящем переводе Кораблев не должен быть предупрежден, и распоряжение это должно быть объявлено непосредственно перед отправкой и сдачей конвою на этап. Администрации Московской центральной пересыльной тюрьмы подвергнуть Кораблева перед сдачей конвою самому тщательному обыску и убедиться в исправном и прочном состоянии наложенных на него ножных и ручных оков, а также предупредить конвой о необходимости иметь за Кораблевым в пути самый бдительный надзор в предупреждение нападения на конвой и побега». И подпись: «Начальник Главного тюремного управления Хрулев». Удивительный документ!

Соколов вернул секретное предписание. Он был ошарашен непонятными ему закулисными играми. Спросил:

– Что еще в папке?

Чиновник вынул из папки плотный квадратный лист бумаги, доложил:

– Ваше превосходительство, Леонид Кораблев, православный, 1886 года рождения, арестован за грабежи и убийство второго января нынешнего, 1912 года. Осужден к четырнадцати годам каторги. В настоящее время находится в Орловской губернской тюрьме.

Соколов удивленно поднял бровь:

– Повтори: когда арестован?

– Второго января 1912 года.

Сыщик повернулся к Хрулеву:

– Степан Степанович, у тебя в этих формулярах ошибок не бывает? Точно ли второго января?

– Наверное! Но вы можете уточнить.

– Тогда позволь воспользоваться твоим телефонным аппаратом. – Соколов повертел рычаг – вызов станции, снял трубку: – Барышня, дайте мне номер 12–01.

Тут же послышался ответ:

– Соединяю с Центральной пересыльной тюрьмой.

Хрипловатый голос, в котором Соколов сразу же узнал давнего знакомца – начальника тюрьмы Колченко, ответил:

– Слушаю!

– Николай Федорович, у тебя содержался арестант Леонид Кораблев. Скажи-ка, он когда поступил к тебе?

– Одну минуту, документы открою. – В трубке раздалось шуршание бумаги. – Аполлинарий Николаевич, этот самый Кораблев был доставлен второго января 1912 года в четыре часа пятьдесят минут пополудни.

– Так, говоришь, второго января? – Насмешливо добавил: – Николай Федорович, ты меня сегодня порадовал.

– Чем, Аполлинарий Николаевич?

– Алкоголем от тебя не пахло.

Начальник тюрьмы вздохнул:

– Чем телефон и хорош. Но нас тоже понимать следует. У нас, как у могильщиков, без выпивки нельзя – нервы лопнут. Мы ведь, между прочим, тоже люди… Чужие страдания нас за душу порой берут.

Закончив телефонный разговор, сыщик сказал Хрулеву:

– Напиши отношение, чтобы мне разрешили встречу с Кораблевым. Интересно, как он мог похитить икону, если уже четыре дня находился под стражей?

Начальник тюремного ведомства на сей раз безропотно повиновался – протянул разрешение, хотя это можно было делать лишь с разрешения прокурора.

…Через два часа Соколов садился в железнодорожный вагон.

Арестантские фантазии

В Орле Соколов пробыл совсем недолго. Была глухая ночь, но он разбудил дежурного офицера:

– Срочно доставь арестанта Кораблева в камеру следователя.

Офицер, молоденький подпрапорщик, угодливо улыбнулся:

– Вовремя вы, господин полковник, спохватились! А то ведь Кораблева послезавтра этапом на Сахалин отправляем. То-то он все твердил: я, дескать, в дружбе со всем московским начальством. Меня, дескать, сам губернатор пивом и бутербродами угощает.

– Да врет он все!

Минут через пять явился невысокий, в тюремной робе молодой мужик с плутовскими цыганскими глазами, с лицом серого цвета, который бывает у всех, кто долго сидит в тюрьме, с длинными обезьяньими руками. Он хитро посмотрел на Соколова:

– Неужто и впрямь из Москвы за мной прибыли? А зачем отправляли? Коли слушали б меня, дело давно бы сделали… – затараторил арестант.

Соколов приказал:

– Сядь на стул. Ты украл чудотворную икону в Казани?

– Я самый. Денег дадите и на Сахалин обещаете не отправлять, так и передадут вам.

– Расскажи подробности преступления. Как проник в церковь, где висела чудотворная?

Кораблев завел глаза к потолку, заученным тоном начал:

– Это церковь женского монастыря, в семнадцати верстах от города Казани. Происшествие случилось как раз на второй день после Крещения. Когда закончилась служба, батюшка вышел из алтаря, я, того, прошмыгнул в этот самый алтарь, спрятался. Никто меня и не трехнулся. А утром рано пришел сторож, стал печь топить, двери оставил незапертыми, ну, я и дунул в них. А икону уже снял. Приехал в Москву, а меня тут и замели. По другому делу. Про икону я добровольно признался, учтите. Заплатите мне, я ее открою…

Соколов покачал головой:

– Какой же ты отпетый негодяй! Столько времени водил за нос занятых людей. Прикажу, чтобы на тебя двойные кандалы надели, а до самой отправки станут в карцере держать на воде. – Нажал на кнопку звонка. Вбежал надзиратель. – Отправь Кораблева в карцер, а про кандалы сам прикажу подпрапорщику…

Вдруг арестант упал на колени, дурашливо запричитал:

– Ваше благородие, простите! Во всем винюсь. Прочитал в газетах, что икону сперли, решил на себя взять. Подговорил дружков, они за нос полицию водили. Мечтал: денег дадут и отпустят, не вышло…

Соколов смилостивился:

– Надзиратель, двойные кандалы – отставить. Отведи арестанта в камеру…

– Спасибо, ваше благородие! – счастливым голосом крикнул арестант.

…Теперь путь Соколова вновь лежал в Казань.

Душевные терзания

История эта закончилась благополучно. Едва гений сыска с самым грозным видом стал допрашивать сторожа Огрызкова, тот повалился на колени, запричитал:

– Бес попутал! За всю жизнь нитки чужой не взял, а тут на икону святую покусился… Теперь все из рук валится. Корова сдохла. У брата дом сгорел, а в ем сто моих рублев. Себе ногу повредил, едва волочится. Сроду не болел, а теперь боли страшные в желудке, сохну, а есть не могу. Грех великий совершил! За то и страдаю.

– То, что угрызение совести почувствовал, это замечательно. Рассказывай по порядку, Фаддей. И сядь на стул. Ну, с чего все началось?

Сторож, судорожно глотая, выпил стакан воды и, чуть успокоившись, начал свою исповедь:

– О нашей чудотворной иконе Смоленской Божией Матери слава по всей России шла. На праздник Крещения поклониться чудотворной многие паломники съехались. Я стоял возле своей сторожки, как ко мне подошла важная дама, сама прямо краля, красоты большой. И одежды богатые, шляпа меховая, воротник шалью. Говорит: «Мужичок, окажи услугу. Я тебе на водку дам. У меня ноги наскрозь промерзли, боюсь, простужусь. Позвольте у вас погреться. Вот за услугу пять рублей». Сама прямо в руки сунула. Ну, я и соблазнился. Как в Евангелии сказано? «Придите трудящие и обремененные…» Провел в дом, я один живу. Печь была протоплена, дама бутылочку вина из большого ридикюля достала. Сладкое, отродясь не пил такого. Занавески задвинул плотней, чтоб кто гулянье наше не разглядел. Да и то, разговелись. Засиделись мы, хорошо так. И дама все ко мне ластится. Потом достает сто пятьдесят рублей. Я увидал, в глазах потемнело. Лама говорит: «Возьми, мужичок, все твое. Только принеси икону чудотворную…» – «Как же можно? Грех какой!» – «Никакого греха нет». – «Как же нет?» – «А так, что это тоже для доброго дела надо. Послал меня к тебе один знатный и богатый человек, который больше жизни иметь ее жаждет». – «Старообрядец, что ль?» Лама замялась, говорит: может, и старообрядец, да это к делу не относится. Дескать, народищу много всякого сейчас наехало. Мало ли кто забрал икону? Беда невелика. Я уже сомневаться в себе начал, да еще выпивши. Словно бес под ребро толкает: «Отдай, отдай!» А она меня подущает: «Ты сними замок, принеси сюда, я так устрою, что все подумают на жуликов. А в церкви все повали, словно чего искали». Пошел я как весь не в себе, не желаю, а ноги сами несут. Это, тьфу, нечистый меня толкал. – Перекрестился. – Открыл двери, осторожно снял образа, приложился и на пол рядышком положил. Замок, как дама приказывала, ей принес. Она засунула отмычку, говорит: «Крути, отмычка подпилена!» Я покрутил, бородка в замке и осталась. Дама икону взяла и сразу за дверь – шасть! Больше я ее не видел. Сколько времени прошло, а я все еще дрожу от страха и стыда, и прощения мне никогда не будет. И пойду прямиком в геенну огненную, жупелом огненным будут нечистые в мою харю тыкать…

Соколов, пригнув голову, прошелся по ветхой хибаре.

– Вспомни, может, дама еще чего сказала: с какой целью нужна икона?

– Не, с целью не говорила. Говорила, что в доброе место, там много старинных таких стоит.

Соколов заинтересовался.

– Много, говоришь?

– Лама так выразилась.

– Сколько лет даме?

– Свежая еще, может, тридцать?

– Какие приметы: рост, цвет волос, нос, глаза?

– Хорошие приметы, беленькая да нарядная, а вот говорит так, словно не наша, не русская. Слова не чисто произносит. Торопилась все, раза два повторила: «Как бы на поезд не опоздать!» Я за ней вышел, а на углу, саженях в тридцати от ворот, коляска ожидает. Села и покатила себе в удовольствие.

– Сколько времени было, когда дама уехала?

– Заутреня не начиналась, с нее весь шум начался, замок сорванный обнаружили и полицию вызвали.

Сыщик знал: почтовый поезд номер 9 на Москву отходит от вокзала в Казани в шесть часов сорок пять минут.

…Соколов не стал арестовывать несчастного сторожа. Не заглянув к местному начальству, он полетел в Москву. Для него многое прояснилось.

Эпилог

В Москву Соколов прибыл в четыре часа пополудни.

И уже на другой день с утра он вошел в кабинет губернатора Джунковского, держа в руках нечто завернутое в чистое покрывало. Положил это нечто на зеленое сукно стола и уперся взглядом в губернатора:

– Ну, догадался, что это такое?

На лице Джунковского было написано недоумение.

Соколов развернул покрывало. Изумленному взгляду губернатора предстала замечательного древнего письма и отличной сохранности чудотворная икона Смоленской Божией Матери. Он выдавил из себя:

– Неужто та самая?

– Та самая! – Перекрестился и приложился к иконе. – Благодарю тебя, Создатель, что ты сподобил меня отыскать эту святыню.

Джунковский с некоторым возмущением начал:

– Но как ты посмел… – осекся, перешел на другой тон: – Но как ты, граф, сумел отыскать?

Соколов счастливо рассмеялся:

– Факиры своих чудес не разоблачают. Но тебе по дружбе скажу. Ты, конечно, знаком с тайным советником Дмитрием Ульянинским, чиновником управления удельного округа?

– Разумеется!

– Он мой старый знакомец, собрат по библиофильской страсти. Вчера, вернувшись из Казани, я прямиком направился к нему на Ильинку. Ульянинский кроме редких книг собирает еще живопись и старинные иконы.

Мир настоящих коллекционеров узок. Все знакомы друг с другом. Быстро разносится весть о каком-нибудь счастливом редком приобретении. Ведь собирают не только себе на радость, но и другим на зависть: как не похвалиться новой находкой! А если знают двое, то, как известно, знает вся земля. Есть люди, одержимые манией коллекционирования. Истории криминалистики известно немало случаев, когда вроде бы самые добропорядочные граждане шли на страшные преступления – вплоть до убийств, – лишь бы завладеть предметом своей собирательской страсти.

Я без обиняков спросил Ульянинского: «Кто в Москве или Петербурге собирает старинные иконы? И может, в качестве агента, послать красивую даму, блондинку, говорящую, видимо, с акцентом?»

И Ульянинский тут же назвал мне имя крупного иностранного фабриканта, имеющего в Москве и России многочисленные концессии. И объяснил, что тот собирает старинную живопись – до шестнадцатого века. Включая русские иконы, в которых тоже видит всего лишь картины – не больше, ибо он сам иноверец. Эта лама, соотечественница фабриканта, много лет прожила в России, прекрасно владеет русским языком. Она то ли секретарь, то ли любовница фабриканта. А вероятней всего, и то и другое. Она недурно разбирается в живописи. Услыхав о древней иконе в отдаленном монастыре, нарочно из Москвы прикатила в Казань. Кто-то научил даму имитировать профессиональную кражу: сломать отмычку, разбросать книги и иконы. За это и она, и ее буржуй, надеюсь, поплатятся. Когда я пришел в дом фабриканта, меня не хотели допускать. – Соколов весело засмеялся. – Ты, Владимир Федорович, такое представить способен? Меня, на моей земле – и не пускать! Я подавил сопротивление глупых рабов, ввалился без доклада к фабриканту в кабинет. Тот вытащил револьвер и хотел стрелять. Пришлось объяснить, что у русских людей гостей так не принимают. В общем, немного дружески поговорил – результат на твоем столе и на его лице.

Соколов пристально наблюдал за Джунковским. Тот, несколько волнуясь, поднялся из-за стола, прошелся по кабинету. Остановившись возле Соколова, вздохнул:

– Увечья у фабриканта серьезные?

– До свадьбы заживут! – неопределенно ответил сыщик. – А вот кое-кому из его клевретов лечиться придется долго.

Джунковский обнял приятеля:

– Поделом им! У себя дома чихнуть боятся, а в Россию приедут и начинают из себя корежить!

– Шум подымать не будут, не сомневайся, Владимир Федорович.

– Мы тоже.

– Но прежде хочу знать, почему нельзя наказать похитителя?

– Ко мне заходил великий князь… – Джунковский назвал имя. – Он приятель этого иностранного фабриканта. Тот никак не ожидал столь громкого скандала.

Соколов кивнул:

– Конечно, где ему понять, что такое для русского человека икона? Из горящей избы первыми вытаскивают детей и иконы, а уж потом деньги и прочее. Ах, гнусные интриганы!

Джунковский продолжал:

– Фабрикант раскаялся, говорил, что дама втянула его в эту историю. Но икону возвращать не хотел. Взамен обещал ничего подобного впредь не допускать и в наказание отправить эту гризетку на родину.

– Я видел эту красавицу. Очень хороша собой. Сначала шипела, как кошка, а потом стала глазки строить. Скажи, Владимир Федорович, по какой причине ты приказал мне в спешном порядке покинуть Казань?

Джунковский улыбнулся:

– Едва ты отбыл из Москвы, как тут же объявился Кораблев. Он признался в похищении. Вот я и приказал отстучать тебе телеграмму.

– Зачем же ты, Владимир Федорович, дал разрешение на этапирование Кораблева? И даже от меня скрывал это?

– В том-то и дело, что я не давал его. Мне Хрулев сам с ужимками и извинениями заявил: «Ах, мы уже отправили этого ссыльнокаторжного! Ошибка вышла, виноваты».

Соколов фыркнул:

– Так ведь ты, Владимир Федорович, мог приказать, и этого типа вернули бы в тот же день.

– Уже не мог! Выяснилось, что Хрулеву высшее петербургское начальство приказало спровадить Кораблева. Думаю, это был министр МВД Макаров. Хрулев уже должен был бы бренчать кандалами на Сахалине. Но он не спешил на каторжный остров, прикидывался больным. И вот я сам получил указание: дело об иконе оставить втуне. Будто ничего не произошло. К сожалению, не мог тебе сказать правды. Сам был возмущен, но… плетью обуха не перешибешь. Сейчас в Европе накаляется обстановка. Зачем нам лишний скандал? Возьми мое авто и поезжай к Елизавете Федоровне, обрадуй ее. И попрошу тебя по-дружески: ни великой княгине, ни кому другому имени коллекционера-фабриканта не называй. И вообще об этой истории – ни слова. Обещаешь?

…В мемуарах губернатор Джунковский напишет, что ему «ничего не известно о дальнейшей судьбе пропавшей иконы».

Каверзы провинциала

Гений сыска граф Соколов готовился отбыть в Царское Село. 15 апреля 1913 года там имел быть пасхальный прием государя. Но в канун отъезда случилось дело евреев, как его окрестили журналисты. Хотя его точнее было назвать полицейским делом. Как бы то ни было, история эта прогремела на всю Россию и докатилась лаже до подножия престола, ибо для тех благословенных времен подобное преступление казалось совершенно необычным и чудовищным.

Заниматься этим делом пришлось гению сыска графу Соколову.

От доброго сердца

В канун Пасхи, верный привычке делать добрые дела, Соколов направился на Новослободскую улицу – в Центральную пересыльную тюрьму. Он желал поздравить заключенных со Светлым Христовым Воскресением. В коляске у него стояла громадная кастрюля с крашеными яйцами, которую между ног держал жандармский рядовой. Другой служивый поддерживал ящики с апельсинами и мандаринами, а еще лотки с пирожками и эклерами – подношения для несчастных сидельцев.

В сопровождении начальника тюрьмы Колченко сыщик обходил камеры. Солдаты таскали за собой ящики и лотки, третий, из надзирателей, – громадную кастрюлю, из которой граф доставал яйца и протягивал их в жадно тянувшиеся руки.

Потом заглянул в мастерские. Графу понравилась дружная, даже веселая работа заключенных в портняжной, переплетной, столярной, ткацкой, кузнечной мастерских. Побывал в прачечной, где все пропахло щелочью, а воздух был наполнен облаками пара.

Заключенные слыхали о знаменитом графе, улыбками отвечали на его поздравления, благодарили за подарки: