Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы. 1939–1945
В целом рейхсвер совершенно не помышлял об агрессии. Он не хотел войны. Когда в 1923 году французы оккупировали Рурскую область, начался новый период напряженности. Молодежь из всех классов общества хлынула добровольцами в казармы и стала ждать, что правительство примет эффективные меры. Но военное командование, зная, что такое война, и прекрасно понимая бесперспективность войны с превосходящей французской армией[11], принципиально отказывалось разделять подобные идеи. В такой обстановке были воспитаны своими начальниками будущие генералы Гитлера, служившие тогда в штабах рейхсвера капитанами и майорами. Рейхсвер не был армией агрессии; он не мог и сознательно не хотел становиться такой армией. Так что его можно определить как армию, созданную для мирного времени. Этим отчасти объясняется возникшее позднее у части офицерства негативное отношение к планам Гитлера начать новую войну, которое они часто выражали открыто.
Отношение к Версальскому договору
Рейхсвер, естественно, жил в том же моральном климате, что и вся нация, и его отношение к Версальскому договору, в ту пору центральному вопросу внешней политики, было таким же, как и у большинства немецкого народа. Договор этот был принят лишь после трудной борьбы, многочисленных, но напрасных протестов, высказывавшихся правительством рейха, и отказа держав-победительниц от любых уступок; известно, что до самого последнего момента они были уверены, что он не будет подписан. Итак, народ, а вместе с ним рейхсвер никогда не смирились с законностью договора и считали, что он оскорбляет их, будучи диктатом. Народная позиция выразилась в лозунге, сформулированном в то время оппозиционными партиями, которые называли этот договор «позорным диктатом». Эти партии, внешне присоединившиеся к «политике исполнения», в действительности поступили так лишь для того, чтобы добиться смягчения и уничтожения наиболее суровых статей. Эта политика основывалась не на принятии духа договора, а на понимании факта, что нет другого выбора, кроме как уступить давлению держав-победительниц, поскольку ничего лучшего в сложившихся обстоятельствах сделать было невозможно. Результатом договора стало то, что с самого момента вступления в силу немцы, так часто разделенные, полностью объединились по этому вопросу, даже если их мнения относительно того, что следует делать, расходились. Военные статьи Версальского договора накладывали на нас жесткие ограничения как относительно численности, так и организации армии. Во-первых, обязательная двенадцатилетняя служба и ограничение численности рейхсвера ста тысячами человек исключали возможность регулярного призыва немецкой молодежи на воинскую службу. Кроме того, этим оставшимся в строю ста тысячам военнослужащих запрещалось иметь такое современное вооружение, как танки, противотанковое оружие, тяжелая артиллерия и любая боевая авиация. Вследствие этого непропорционально в сравнении с другими родами войск возросла роль конницы. Наконец, нам было категорически запрещено иметь орган, являющийся мозговым центром всякой армии, – Генеральный штаб.
Среди немцев, и так не склонных соглашаться с тем, что вся вина за войну возлагалась на них одних, договор вызвал всплеск националистических чувств, которого сами они совершенно не желали. Из-за многочисленных невыполнимых условий народ не воспринимал всерьез договор, который должен был обеспечить ему долгий период мирной жизни. Люди постоянно спрашивали себя, действительно ли этот документ призван способствовать безопасности народов. В то время, как и сегодня[12], встает вопрос: может ли военная пустота в сердце Европы гарантировать мир, или же, напротив, она возбуждает желание более сильной соседней державы пуститься в военную авантюру?
Подобные размышления были частыми в армейской среде. Старшие офицеры высказывались за то, чтобы считать подписанный мирный договор окончательным и исполнять его условия. Но, с другой стороны, рейхсвер не мог смириться с навязанными ему унизительными ограничениями. Иначе и быть не могло. На занятиях по подготовке личного состава на висевших в казармах плакатах внимание солдат обращалось на временный характер ослабления нашей военной мощи. Мы сравнивали наши семь легких дивизий, среди которых преобладала кавалерия, вооруженная, как в старину, пиками, бесспорно живописными, но абсолютно бесполезными в современном бою, с тем, что происходило в соседних странах. Чехословакия создавала армию, вооруженную и снаряженную по-современному. Польша имела мощные вооруженные силы у наших восточных границ. Что же касается французской армии, она уже находилась на нашей территории, ее многочисленные оккупационные войска находились в демилитаризованной зоне вдоль наших западных границ, созданной согласно особым условиям договора.
С учетом ситуации, нам казалось бесспорным наше право искать способы сделать эти условия менее тяжелыми. Я не хочу подробно останавливаться здесь на вопросе, почему Версальский договор не учитывал элементарные интересы нашей страны, вытекавшие из ее географического положения. Ограничимся рассказом о том, что о нем в то время думали в рейхсвере.
Мы, офицеры, считали нетерпимым существование в долговременной стратегической перспективе Польского коридора, отрезавшего Восточную Пруссию от основной территории рейха, что вызывало у нас чувство национального унижения. Если бы нас попросили назвать нашу главную политическую или неполитическую цель, мы бы, скорее даже бессознательно, чем обдуманно, сказали бы: уничтожение этого коридора и воссоединение Восточной Пруссии с рейхом. Мы считали создание данного коридора наибольшей опасностью для нашего государства, угрожавшей самому его существованию, поскольку понимали желание вновь созданного Польского государства заполучить свободный выход к морю, находящийся под его суверенитетом. История и география учили нас тому, что это требование полностью оправдано. На конференциях и в работах, поручавшихся нам в качестве заданий нашими начальниками, мы часто разбирали эти сложные вопросы. Однако я не могу припомнить, чтобы строевые офицеры или штабисты рассматривали войну в качестве решения проблемы, поскольку в наших дискуссиях речь всегда шла об обороне Восточной Пруссии в случае возможного внезапного нападения Польши.
Рейхсвер – кадрированная армия
Должен ли рейхсвер стать кадрированной армией, то есть основой для развертывания в будущем больших по численности вооруженных сил? По этому вопросу не существовало единого мнения ни в штабах, ни в войсках, даже на ротном уровне. Нельзя сказать, что существовала инструкция готовить лучших унтер-офицеров к занятию офицерских должностей; для этого следовало бы ограничить прием новобранцев выходцами из определенной категории немецкой молодежи, поскольку от них требовалось в первую очередь наличие необходимого уровня образования и только потом качеств, обязательных для командира. Зато я помню дискуссии, имевшие место в батальонах и полках, где часть офицеров открыто отдавала предпочтение деревенским парням, с ранних лет привыкшим ухаживать за лошадьми, или, если речь шла о пехоте, с радостью брали ремесленников, тогда как другие командиры выделяли из желающих поступить на службу тех, кто при благоприятных обстоятельствах мог бы выйти в офицеры. Приказа, который бы давал четкий ответ на эти вопросы, я ни разу не видел.
Однако, если бы эти 100 тысяч человек за двенадцатилетнюю службу выполняли одни и те же обязанности не более двух лет подряд, они получили бы такую разностороннюю подготовку, что стали бы превосходными инструкторами, младшими офицерами и специалистами. Эти солдаты разделялись по категориям, в которых они продвигались вверх в зависимости от полученных результатов, как в академии. Эта почти школьная система была результатом навязанных ограничений и двенадцатилетнего срока службы. Отбор офицеров для стотысячной армии происходил из числа представителей большой императорской армии на основании мнения их непосредственных начальников. Естественно, что иногда в расчет принимались и экономические факторы. В последние годы существования рейхсвера мы часто задавались вопросом, достаточно ли среди его офицеров тех, кто проявил себя настоящим воином. Присутствие в рядах армии таких офицеров считалось необходимым в период беспорядков, когда же наступили спокойные времена, то, как это часто бывает, они стали неудобными подчиненными и не пользовались в недавно сформированном рейхсвере тем уважением, которое заслуживали своими способностями. Когда сегодня мы оглядываемся назад, то видим, что наши критические взгляды были верными: в армии тогда оказалось слишком много молодых офицеров того типа, к которому относятся офицеры свиты, порученцы и адъютанты, сотрудники высоких штабов, – умных, образованных, изящных, элегантных. Вследствие этого позднее высказывались опасения, что армии угрожает опасность потонуть в схоластических теориях. Характер, гражданское мужество, поиск собственных идей молодых офицеров ценились заслуженно высоко, а вот многие их критические замечания отвергались из-за того ироничного оттенка, который эти молодые офицеры им придавали. При этом критика, бесспорно, была необходима для жизни и развития армии, хотя и создавала стесняющую напряженность. Конечно, начиная с уровня командира батальона ощущалось вполне объяснимое желание продвижения по службе, затрудненного из-за небольшого количества вакансий и большого числа соискателей, способных их занять, что всегда плохо; лучше, когда бывает наоборот. На мой взгляд, тот выбор, что делали в армии, не всегда был удачным.
В тактическом отношении армия была подготовлена ко всем видам боя. В зависимости от военной обстановки, которая навязывалась нам политикой, главным в тактической подготовке по обороне было то, что называлось отложенным сопротивлением и на практике означало отступление вплоть до введения в действие свежих сил, существовавших только на бумаге. Затем речь шла о выделении соединений, объединенных под названием «Фюрунг унд Гефехт» (Führung und Gefecht, FuG), то есть «Командование и Бой». При планировании учитывался военный опыт. Складывалось такое ощущение, что командование изо всех сил старается преодолеть стереотипы, созданные позиционной войной, и утвердить устаревшие принципы, изложенные схематически, в почти бюрократической манере, в уставах других армий.
Общество и спорт
Хотя офицерский корпус рейхсвера образовывал очень узкий круг, насчитывавший всего четыре тысячи человек, он оказывал удивительное влияние на немецкое общество. Большинство полков стояли гарнизонами в маленьких городах; они имели там официальные казино и часто образовывали единый светский круг, способный организовывать массовые празднества и приемы. Собственные оркестры превращали их в центр развлечений, и, главное, в них служили прекрасно воспитанные молодые люди, спортивные, элегантные, отличные танцоры, способные вести светскую беседу, соединявшие беззаботность юности с серьезностью военных. Такое редкое сочетание различных качеств во все времена и во всех странах привлекало к офицерам женские сердца. Офицерское казино становилось не только местом сбора молодежи, в нем завязывались тесные связи с промышленниками и с университетскими преподавателями.
Существовали различия, обусловленные разницей обстоятельств и провинций. В кавалерии общий тон был несколько более вольным, чем в других родах войск. Кавалерийский офицерский корпус в огромном своем большинстве состоял из представителей прежде независимого класса; но следует особо подчеркнуть тот факт, что во многих гарнизонных городах, возможно даже, в большей степени в тех, где стояли пехотные части, и удаленных от крупных центров, шла насыщенная интеллектуальная жизнь. В кружках видные ученые читали лекции, приходили в гости известные деятели культуры; там всегда был обширный выбор лучших журналов. Поэтому молодому лейтенанту приходилось делать весьма крупные траты из своего скромного жалованья.
Однако военные не довольствовались тем, чтобы вести легкую и беззаботную жизнь избалованного ребенка нации. Хотя наша боевая учеба оставалась аполитичной, мы никогда не были совершенно оторваны от жизненно важных для Германии вопросов. Мы с большой тревогой отмечали, что после нескольких лет подъема в немецкой экономике начался спад, число безработных постоянно росло, а немецкая молодежь, пребывая в вынужденном безделье, все чаще задумывалась о прошлых временах. Мы видели, что все более многочисленные толпы устремляются на призывные пункты, желая вступить в рейхсвер. Борьба с нищетой не входила в наши прямые обязанности, но мы всюду занимались благотворительностью в форме различных мероприятий, театральных постановок и т. д., приносивших крупные суммы и помогавших облегчать жизнь бедняков. Сознавая собственное привилегированное положение, мы чувствовали обязанность проявлять понимание и сочувствие и вести себя скромнее.
Поскольку солдаты, взятые в армию на долгий срок, не могли проводить все время за боевой учебой, рейхсвер побуждал их заниматься спортом. В пехоте основное внимание уделялось атлетике, в которой была достигнута высокая степень совершенства. Создавались военные спортивные общества, соревнования рождали в ротах дух состязательности. В период, когда пост начальника войскового управления занимал генерал-полковник Хейе, даже организовывались матчи с гражданскими клубами. Были роты, которые годами удерживали среди местных команд первенство по гандболу и футболу. Дело зашло так далеко, что командиры и организаторы этих спортивных обществ отказывались от повышения по службе, чтобы сосредоточиться на спорте.
Кавалерия и артиллерия в основном занимались конным спортом и добились в этом впечатляющих успехов. На более высоком уровне устраивались карусели[13] и командные соревнования, часто организовывавшиеся совместно с провинциальными конно-спортивными клубами и клубами крупных городов. Большие праздники устраивались на конных заводах, например в Ферден-ан-дер-Аллер, где соревнования продолжались восемь дней. Постоянная изоляция, навязываемая службой, была, таким образом, прорвана. Влияние спорта положительно сказывалось во всем и поднимало рыцарственный дух армии на самую высокую ступень. Организация светских мероприятий, следовавших за конными состязаниями, сближала офицеров и их жен с местным обществом. Победителей таких состязаний на протяжении многих дней чествовали как молодых королей, что увеличивало их гордость за победу, а также их уверенность. Спортивные команды и группы всадников выезжали за границу, где поддерживали репутацию армии и, главное, реноме Германии. Статьи в зарубежной прессе изучались очень внимательно и оценивались высоко. Наконец, эти поездки рассматривались как крайне желательные и поощрялись министерством иностранных дел. Так что поездки групп, составленных из молодых военных, всегда оставляли после себя хорошее впечатление. Наши лучшие наездники путешествовали за границу со своими чистокровными лошадьми, повсюду стараясь обеспечить победу германскому флагу. В те времена у нас появилось много имен, получивших мировую известность.
Живо приветствовался приезд в Германию иностранных групп и команд. В военно-спортивной школе в Вюнсдорфе и в бывшей кавалерийской школе в Ганновере военная молодежь других стран встречалась с нашей. Проходили состязания высокого класса, на которых царил дух прекрасного товарищества. Мне кажется, ни один гость не покинул Германию недовольным. В ходе этих празднеств и соревнований часто завязывались прочные товарищеские и дружеские связи.
Когда заканчивались маневры, и наши кони отправлялись отдыхать, у солдата начиналось счастливое время. На довольно короткий период служба превращалась в спорт, все мысли обращались к псовой охоте. Из конюшен выводились хорошие скаковые лошади. Во многих гарнизонах держали своры охотничьих псов. По традиции сезон охоты открывали лучшие наездники под руководством офицеров. По землям, одевшимся в яркий осенний наряд, скакали, часто сильно рассредоточившись, всадники. Кони перепрыгивали через заборы, рвы и изгороди. В наиболее опасные моменты охотники собирались группой. Веселые наездники переводили дыхание, когда, добравшись до цели, слышали сигнал труб об окончании охоты. В конце сезона каждый узнавал от товарищей, смело ли он преодолевал препятствия или же больше думал о собственной безопасности и берег себя. Псовая охота оказывала большое влияние на боевую подготовку. Умение управлять лошадью, соединенное с невероятной смелостью всадника, порождало рыцарский дух, который мне всегда казался более важным, чем вся военная теория, почерпнутая из книжек. Человек более старшего возраста мог при этом испытать свои физические силы и посмотреть, способен ли он еще служить примером для более молодых, или ему лучше уйти и уступить место новичкам. По завершении охотничьего сезона, который никогда не обходился без падений и серьезных травм, из министерства регулярно приходили циркуляры, напоминавшие о понесенных потерях и требовавшие ограничить псовую охоту. Не только мы, молодые, но и наши командиры, страстные наездники, с улыбкой отвергали эти запреты. Такие групповые конные упражнения были бесценны, поскольку в псовой охоте с большим энтузиазмом участвовали не только офицеры, но также унтер-офицеры и даже рядовые кавалеристы. Даже сегодня, 3 ноября, в день святого Губерта, я получаю со всех концов Германии письма от людей, с которыми я проводил счастливые осенние дни на псовой охоте.
Признаюсь, даже во время войны, когда появились более трудные и неотложные задачи, я считал псовую охоту одним из наиболее эффективных средств завершения подготовки молодого офицера. В такие моменты солдат должен без всяких задних мыслей чувствовать себя счастливым; как только он садится в седло, он должен забывать все жизненные трудности, все превратности службы, все прошлые тревоги. И при этом он все равно должен оставаться рыцарем, думающим исключительно о выполнении приказа, а не о том, как спасти собственную жизнь. Уравновешенный и мыслящий человек нужен даже в эпоху танковых сражений и господства на поле боя техники. Думаю, что эта цель была достигнута.
Глава 2. Армия и национализм
Переходный период
Период после Первой мировой войны во многих отношениях похож на сегодняшний. В частности, тем, что у тогдашней молодежи тоже было ощущение, что она живет в период времени абсолютно вне истории и в какой-то духовной анархии. Совсем иначе чувствовали себя молодые офицеры, нашедшие в создателе рейхсвера, генерал-полковнике фон Секте, подлинного вождя и безоговорочно принимавшие его в качестве безусловного авторитета во всем: в политике, в боевой подготовке или в образовании. Наше доверие к нему было безграничным, и на этом основывалось его огромное влияние. В годы политического кризиса, когда началась борьба за власть, армия нашла поддержку в самом этом доверии, но постепенно стала воспринимать посторонние влияния.
При двух непосредственных преемниках Секта, генерал-полковнике Хейе и фрайхерре[14] фон Хаммерштейне, армия перестала жить, полностью замкнувшись в себе, о чем позже свидетельствовало дело Ульмского полка (Шерингер и Людин)[15]. Постоянная угроза с востока ясно обозначилась с возрождением активности поляков и чехов; к ней следовало прибавить становившуюся все острее боль от существования коридора, отрезавшего от рейха Восточную Пруссию и бывшего постоянным источником политической напряженности; а еще обоснованную тревогу из-за усиливавшейся в стране оппозиции правительству Брюнинга, которое в то время вело с западными державами переговоры об очень умеренных уступках с их стороны в военной сфере.
В это же самое время усиливалась пропаганда национал-социалистов, которые благодаря патриотической риторике и умелому использованию психологии масс приобретали все большее влияние на весь народ. Их успеху способствовал пример других стран: Италии, Испании, Турции, Польши, в которых новая авторитарная система оказывала воспитывающее воздействие на массы и, казалось, вела к невиданному экономическому процветанию и росту международного влияния этих стран.
Борьба против германской коммунистической партии, руководители и политические цели которой, в чем не было уже никаких сомнений, полностью зависели от Москвы, рассматривалась как совершенно оправданная. Сегодня, то есть через двадцать с лишним лет, чересчур легко забывается, что в тот момент, когда росло число безработных и предъявлялись требования выплаты непомерных репараций, идея борьбы против влияния восточного коммунизма, о которой впервые заговорили не как о классовой борьбе, а в более привлекательных терминах, вроде «народного объединения», вызвала мощный отклик, в первую очередь среди молодежи, а ее практическим следствием стало ослабление порядка.
После отставки фон Секта символом единства для армии стал старый фельдмаршал фон Гинденбург. Он продолжал пользоваться репутацией военного вождя, поскольку никто не знал о старческой немощи, мало-помалу овладевавшей им. После свержения монархии не хватало власти, независимой от повседневной политики. В отсутствие выдающейся личности, даже дела на Бендлерштрассе[16] медленно подпадали под влияние борющихся партий. Если на нас, служивших в строевых частях, происходящие события не производили сильного впечатления, у высшего командования они вызывали чувство неуверенности, которое ему не удавалось скрывать. И тогда армия, до того намеренно остававшаяся аполитичной и полностью подчиненной власти военных начальников, заинтересовалась политическими вопросами, не побоялась занять позицию, перестала быть во всем единой, и с тех пор, даже если она не признавалась в этом самой себе, все уже было не так, как прежде.
Потсдам и путч Рёма
День взятия власти национал-социалистами застал армию в напряженном ожидании того, что ей принесет вся эта суматоха. У всех нас было впечатление, что мы присутствуем при каком-то эксперименте, которому мы желали успеха и который считали своим долгом поддержать, чтобы вырваться из лап авантюристов, провалившихся, как говорили, в своих попытках покончить с экономическим кризисом, в то время как мы желали более стабильной ситуации в стране. Мы полагали, что люди нашего круга вступали в партию с намерением своим влиянием направить ее политику в более умеренное русло. Кроме того, народ, не принимавший культ голой наживы и уставший от нищеты, сплотился в своем желании экономического и социального возрождения. Конечно, Гитлер получил на выборах менее половины голосов избирателей, но мы видели также, что враждебные ему массовые партии и крупные организации не оказали действенного сопротивления и что невозможно было больше призывать к всеобщей забастовке, как было в дни Капповского путча. Мы видели, что органы управления – рейхстаг, правительства отдельных земель и всего рейха, даже сам рейхспрезидент уступили. Мы видели – и это четко выделялось первым планом, – что две мощные идеологии современности, социализм и национализм, объединялись в гитлеровском движении.
Однако если мы хотим оставаться объективными, то не должны судить о тогдашней ситуации с сегодняшних позиций. В начале Третьего рейха огромное большинство немецкого народа не предчувствовало опасности моральной и культурной деградации; оно не предвидело войну, которая потрясет весь мир; и оно никоим образом не могло ничего этого предвидеть, вопреки попыткам современной пропаганды уверить нас в обратном.
Мы не ищем здесь доводов, которые бы послужили нам извинениями. Когда хочешь изучать и оценивать намерения и действия людей, надо, прежде всего, поместить их в те исторические рамки, в мир, который они знали, во времена, в которые они жили. Это мы и пытаемся сделать в том, что касается вермахта. Тем не менее мы убеждены, что сегодня эта цель может быть достигнута только усилиями памяти, мысли и совести.
Нельзя упрекнуть немецкий народ за то, что он смотрел на день Потсдама[17] как на синтез старого и нового времен, а не как на слишком хорошо знакомую мизансцену. Потом политические события пошли, казалось, по-старому и привели к частичному отказу от ограничений в военной сфере. Кроме того, следует вспомнить, что Брюнингу, несмотря на то что он пользовался уважением в армии и имел весьма высокий личный престиж за рубежом, державы-победительницы отказали в переговорах о самом умеренном перевооружении, тогда как те же самые державы, когда Гитлер громогласно заявил о перевооружении Германии, лишь выразили свой протест на словах, не подкрепив его прямыми действиями.
Нет ничего необычного в том, что армия, располагавшая лишь легким вооружением и даже деревянными пушками, с радостью приветствовала конец того положения, которое она считала недостойным и временным. Однако форсированное перевооружение не принесло офицерскому корпусу никаких личных преимуществ ни с материальной, ни с интеллектуальной точки зрения. Авторитет его в войсках был немногим выше, чем во времена Секта; жалованье оставалось прежним, и, поскольку вследствие сложившихся обстоятельств на службу вернулось много бывших офицеров императорской армии, карьерный рост должен был замедлиться.