Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.

© Л.Л. Регельсон, 2017

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017

© «Центрполиграф», 2017

Предисловие автора к первому изданию[1]

Замысел этой работы, посвященной истории Русской православной церкви после 1917 года, складывался в непосредственной и органической связи с теми духовными исканиями и событиями, которыми отмечена Ее история за последние десять лет. Открытое письмо патриарху отцов Н. Эшлимана и Г. Якунина положило начало постепенному просветлению той туманной атмосферы благочестивого мифа, которая скрывала правду о Русской церкви от нее самой и от ее искренних друзей. Значительность и новизна этого духовного акта заключалась не только в обличении государственного насилия над Церковью, хотя и это было сделано с большей энергией и убедительностью, чем кем бы то ни было прежде.

Главное заключалось в преодолении той бездуховной прикованности к внешней стороне жизни, которая в современной России заставляет каждого искать корни своих болезней где угодно, но только не в себе самом. Обычное бессильное негодование против лживости и жестокости государственной политики начало сменяться стремлением «навести порядок в собственном доме», не дожидаясь возникновения «благоприятных условий», ибо для духовного, церковного делания всякое время благоприятно, и время скорбей и гонений, быть может, благоприятно в наибольшей степени.

Отрезвляющее впечатление, произведенное «Открытым письмом», было связано не столько с разоблачением очередной попытки насильственного уничтожения Церкви, сколько с разоблачением той дряблости церковного духа, той вовлеченности в мирскую стихию, той зараженности страхом и ложью, которые обнаружились при этом в самой Русской церкви, в особенности в ее высшей иерархии.

Однако, когда встал вопрос о выходе из этого болезненного и невыносимого состояния, вскоре стало очевидным, что путь обличений и призывов, направленных к архиереям, также несостоятелен. Хотя несомненно, что преодоление всякого церковного кризиса начинается с личного духовного подвига, а характер нынешнего кризиса требует этого подвига прежде всего от епископов, однако именно здесь вскрывается самая глубокая болезнь современной русской церковности, наглухо закрывающая возможность для такого спасительного усилия.

Трагизм нынешнего положения – не в том, что патриарх и большинство епископов избрали путь малодушного сервилизма, усугубляющий в новых условиях худшие традиции эпохи церковно-государственной симфонии, но в том, что усилия отдельных ревнителей сохранить Церковь от растления и разрушения пресекались не только государственным насилием, но прежде всего и главным образом – насилием церковно-административным.

Ярким прецедентом, убившим всякую надежду отдельных епископов на возможность самостоятельной церковной инициативы, была судьба владыки Ермогена (Голубева), который в период «хрущевского гонения» сумел, опираясь на поддержку духовенства и верующего народа, не выходя за рамки гражданской законности, успешно противостоять государственному нажиму. В двух епархиях он сохранил храмы от закрытия в период, когда была ликвидирована половина приходов Русской церкви. Однако владыка Ермоген, проявивший реальность своей архипастырской власти перед лицом гражданских чиновников, оказался духовно безоружным перед насилием со стороны тех же чиновников, когда оно осуществилось не прямо, а через посредство патриарха Алексия, устранившего владыку Ермогена под видом «увольнения на покой» от архиерейского служения и сославшего его в удаленный монастырь. Аналогичная судьба постигла тех епископов, которые пытались возражать против постановления церковного управления, изъявшего контроль над церковным имуществом из рук иерархии и передавшего этот контроль в руки старост, а через них – в руки местных органов гражданской власти.

В сознании и сердце епископов не мог не возникнуть трагический конфликт между требованиями церковной совести и архипастырского долга, с одной стороны, и требованием административного послушания патриарху – с другой. Конфликт этот неизменно решался в пользу послушания, порождая чувства уныния, безнадежности, бесплодности каких-либо попыток проявления церковной инициативы, в малейшей степени противоречащей очередному повороту курса государственно-церковной политики. Однако всякий другой путь казался покушением на величайшую святыню – церковное единство…

Такой принципиальный разлад в недрах церковной совести, такой безысходный конфликт между требованиями церковной правды и церковного единства свидетельствовал, конечно, не о том, что Церковь не может сохранить свою чистоту в условиях недоброжелательства гражданской власти, но о том, что существует глубокий дефект в самом церковном сознании, в самом понимании природы и структуры Церкви. Как следствие этого дефекта сознания над Русской церковью нависла, с одной стороны, угроза распада на враждующие между собой части с различной политической ориентацией, с другой – угроза «канонического плена», позволяющего одному человеку, ставшему патриархом не без помощи «мирских начальников», завести церковь в бездну духовного падения, явным образом не нарушая при этом букву православных догматов.

Реальность первой угрозы доказывается опытом церковных расколов 20-х годов, а также тем фактом, что и в настоящее время Русская церковь распадается, по крайней мере, на пять частей: две на территории СССР – Московская патриархия и катакомбная Церковь, малочисленная, но хранящая богатое духовное наследство, и три «юрисдикции» за рубежом – синодальная («Карловацкая»), западно-европейская и американская, каждая из которых, по-видимому, остается в глубинном экклезиологическом смысле принадлежащей к Русской церкви, несмотря на все временные попытки того или иного решения проблемы административно-канонического управления.

Реальность второй угрозы – «канонического плена» – доказывается постепенной эрозией православного церковного сознания, вызываемой длительным и настойчивым воздействием на него со стороны официальной государственной идеологии через посредство Высшего Церковного Управления. Эта постепенная эрозия едва не перешла в духовную катастрофу, когда после смерти патриарха Алексия возникла вполне реальная возможность, что патриархом Русской церкви станет митрополит Никодим (Ротов).

В «Обращении к Поместному собору 1971 г.» священника Н. Гайнова и мирян Ф. Карелина, Л. Регельсона и В. Капитанчука на основании тщательного исследования было показано, что митрополит Никодим с группой богословов на протяжении многих лет развивал и насаждал в Русской церкви новое, соборно не обсуждавшееся учение в духе апокалиптического религиозного коммунизма, в котором давалась новая догматическая формулировка тех основ христианской веры, которые не были сформулированы в Догматах вселенских соборов.

Ни в какой степени не отрицая свободы богословского творчества в Православной церкви, авторы «Обращения», помимо анализа сомнительных аспектов нового учения, указали на тот глубоко тревожный факт, что внедрение нового учения и с ним новой духовности производилось путем целенаправленной смены состава епископата, так что несколько десятков новых епископов были поставлены под влиянием и по выбору митрополита Никодима, пытавшегося таким образом усилить свои позиции среди русской иерархии. При существующей практике иерархического взаимоотношения между патриархом и епископами ничто не могло помешать митрополиту Никодиму, если бы он стал патриархом, сменить весь состав русского епископата. Очередное колебание государственной политики, совершившееся – мы верим – не без Промысла Божьего, помешало митрополиту Никодиму прийти к власти в Церкви и привело к этой власти иерарха более консервативного в отношении богословских новшеств. Однако пережитая опасность с ужасающей очевидностью вскрыла тот факт, что в сознании и в практике Русской церкви, во всяком случае в той ее части, которая административно подчинена Московской патриархии, нет никаких начал, никаких принципов, которые могли бы воспрепятствовать такому духовному насилию над всей Церковью со стороны одного иерарха, вставшего во главе Церковного Управления и пользующегося поддержкой государственной власти.

При всем этом для православного сознания представлялось несомненным, что патриаршество, восстановленное Поместным собором 1917–1918 гг., является величайшим духовным достоянием Русской церкви, так что принципиальный экклезиологический разрыв с патриархом, какими бы личными недостатками патриарх ни обладал, чреват возникновением какой-то глубинной ущербности церковной жизни. Эта ущербность реально переживалась в опыте отделившихся от патриарха группировок Русской церкви, несмотря на сохранение ими чистоты веры, благодатности таинств и свободы от внедрения в Церковь чужеродных ей государственных начал.

Положение казалось безвыходным: ради сохранения одного аспекта церковности необходимо было жертвовать другими – с чем православное сознание примириться не могло, ибо такой вывод означал бы частичное разрушение веры в Церковь.

Невозможность найти положительное разрешение вопроса, оставаясь в рамках привычных понятий и исторических прецедентов, свидетельствовала о том, что Русская церковь поставлена перед лицом глубокого экклезиологического кризиса, выход из которого не может осуществиться иначе, как путем углубления и прояснения православного понимания природы Церкви – в аспекте церковного устройства.

Такое углубление экклезиологического сознания не может быть, однако, достигнуто без приобщения к реальному опыту исторического становления Церкви, в котором и осуществляется откровение Ее природы.

Между тем, в сознании большинства членов Русской церкви в настоящее время имеется зияющий провал церковно-исторической памяти, причем провал этот относится к наиболее содержательному и духовно напряженному периоду русской церковной истории – тому периоду, в который зарождался нынешний церковный кризис и, одновременно, вынашивались возможности его разрешения.

Отсюда становится ясным, что первым шагом к выходу из кризиса должно быть восполнение этого пробела, и лишь приобщение к этому беспрецедентному опыту может дать прочное основание для всех последующих духовных усилий. Работа по осмыслению материала, относящегося к истории Русской православной церкви после Поместного собора 1917–1918 гг., началась сразу же после опубликования «Открытого письма» двух священников и с перерывами продолжалась все эти годы.

Хотя данное исследование непосредственно написано одним человеком, однако автор считает своим правом и долгом назвать тех лиц, которые принимали участие в этом осмыслении: отцы Николай Эшлиман и Глеб Якунин, Феликс Карелин, Виктор Капитанчук и Евгений Барабанов. Каждый из них внес решающий духовный вклад в понимание того или иного аспекта духовных проблем, возникших в связи с этой работой, так что отсутствие одного из названных лиц, скорее всего, привело бы к тому, что данная работа не появилась бы на свет. Соборность процесса осмысления, разумеется, не снимает с автора полной ответственности за понимание и изложение как частных вопросов, так и общих выводов.

Автор выражает благодарность отцу Николаю Педашенко, отцу Сергию Желудкову, а также Анатолию Левитину и ряду других лиц за обсуждение отдельных моментов русской церковной истории, в которых они принимали личное участие; отцам Г. Якунину и Н. Педашенко, а также Е. Барабанову и М. Агурскому за помощь в собирании необходимых документов и книг.

Особо должна быть отмечена роль тех ревностных тружеников, которые посвятили свою жизнь собиранию и хранению уникальных или труднодоступных материалов по истории Русской церкви.

Ценнейший архив таких материалов был изъят следственными органами во время паломничества нескольких участников этой работы в Новый Афон в 1968 г. и до сих пор не возвращен. Потеря, казавшаяся невосполнимой и вынудившая на время отложить работу, милостью Божией была впоследствии возмещена с лихвой[2].

Отметим, далее, те исследования, на которые автор более всего опирался при сборе и анализе исторического материала. Для периода 1922–1924 гг. одним из основных источников явилось фундаментальное исследование А. Левитина и В. Шаврова «Очерки по истории русской церковной смуты 20–30-х годов XX века», тт. 1–3 (М.: Самиздат, 1960), посвященное обновленческому расколу. Богатый, хотя далеко не полный, материал по истории гонения на Церковь в 1918–1925 гг. дает ставшая библиографической редкостью, но и теперь остро актуальная работа А.А. Валентинова «Черная книга» («Штурм небес») (Париж, 1925; с вводной статьей Петра Струве). Незаменимым пособием явилась единственная в своем роде книга протоиерея М. Польского «Новые мученики российские» (Джорданвилль. Т. 1, 1949; Т. 2, 1957). Хотя некоторые духовные установки М. Польского представляются спорными, однако значение этой книги для церковного читателя в СССР, если бы она была ему хоть в какой-то степени доступна, трудно переоценить.

Для изучения церковной оппозиции против митрополита Сергия (Страгородского) в конце 20-х годов важную роль сыграла диссертация архимандрита (теперь архиепископа) Иоанна Снычева «Церковные расколы в Русской церкви 20-х и 30-х годов XX столетия» (1965), написанная по материалам и под руководством митрополита Мануила (Лемешевского), сохранившего для истории многие важнейшие сведения о той эпохе. Работа архимандрита И. Снычева ценна еще и тем, что она представляет собой наиболее разработанную попытку серьезной и вполне искренней апологии церковной позиции митрополита Сергия. Шеститомный словарь русских епископов митрополита Мануила (Самиздат) явился уникальным источником для исследования изменений состава русской иерархии и для получения биографических сведений о епископах.

Отметим также небольшую, но содержательную статью католического священника А. Дейбнера «Русские иерархи под игом безбожников» (Париж. Благовест. 1931. № 4).

Граждански-правовой аспект положения Церкви в СССР в 20-е годы обстоятельно рассмотрен в ряде статей в журнале «Путь» (в частности, И. Стратоновым).

Данное исследование состоит из двух частей: в первой части рассматриваются с авторских позиций узловые моменты русской церковной истории 1917–1945 гг. Вторая часть представляет собой научно-историческое приложение, в которое входят: 1) история Русской церкви этого периода в датах и документах; 2) изменение состава русского епископата по годам и 3) биографические сведения о епископах, находившихся в церковной оппозиции к митрополиту Сергию. Перенесение во вторую часть всего объема фактических сведений позволило избежать чрезмерной перегруженности первой части.

Позиция автора, безусловно, отразилась и в подборке цитируемых в Приложении документов, хотя он стремился к тому, чтобы в этой подборке были представлены различные точки зрения и чтобы основные темы можно было проследить в их развитии. Автор надеется, что односторонность, неизбежная в данном исследовании, будет преодолена в дальнейшем изданием возможно более полного, объективного и беспристрастного сборника документов, который составит несколько объемистых томов.

В настоящем исследовании, несомненно, будут обнаружены ошибки и неточности. Если ошибки в авторской позиции могут быть исправлены только соборным церковным обсуждением, то научно-исторические и литературные дефекты, возможно, удалось бы уменьшить при наличии времени и сил. Учитывая реальную опасность, что возможность дальнейшей работы может в любой момент прерваться, автор решается выпустить этот труд в несколько незавершенном виде. Слишком велик долг перед мучениками Русской церкви, чтобы можно было далее откладывать эту попытку свидетельства об их подвиге и духовных исканиях.

Цель автора не в том, чтобы заставить услышать себя, но в том, чтобы помочь услышать их. Большую часть исследования составляют выдержки из подлинных церковных документов, в своей совокупности не известных почти никому в Русской церкви. Авторский текст сведен до минимума и служит задаче выделения – из всего богатства церковного свидетельства – нескольких основных идей и тенденций, наиболее важных для решения церковных проблем сегодняшнего дня.

Москва, 1977 г.

Послесловие протоиерея Иоанна Мейендорфа к первому изданию[3]

Автор настоящей книги принадлежит к молодому поколению русской интеллигенции. Он и его современники пришли к Православной церкви путем сознательного обращения ко Христу, хотя по воспитанию они принадлежат к советскому обществу, из которого религия искореняется вот уже почти шестьдесят лет. Весьма знаменателен тот факт, что эта первая – на русском языке – попытка написать очерк истории Русской православной церкви в страшные годы гонений 20-х и 30-х годов появляется именно сейчас в России, хотя напечатать свой труд на родине автор, конечно, не может. Религиозное возрождение в среде молодой интеллигенции не может обойти вопросы: в какую Церковь она призвана обращаться? Какова природа современного русского православия? Каково место Церкви в трагической истории революции и ее последствий?

Справедливы ли обвинения антирелигиозной пропаганды в том, что православное духовенство в своем неприятии марксизма всегда руководилось лишь корыстными интересами и мечтой о политической реставрации монархии? Правда, никакая «официальщина» и тем более официальная пропаганда особенным доверием не пользуется среди современной интеллигенции, но вопрос о том, почему органы самой Церкви, т. е. Московской патриархии, подтверждают государственную версию событий, отрицают наличие гонений на религию, хотя закрытие церквей, дискриминация верующих, колоссальные налоги, облагающие и приходы, и духовенство, являются легко наблюдаемыми фактами советской действительности, не может быть обойден. И поэтому: если официальная версия о положении Церкви является ложной, не пришло ли время восстановить истину и, особенно, возродить память и культ мучеников?

Но на все эти вопросы можно ответить, только восстановив исторические факты последних десятилетий и сделав их доступными широкой общественности. Так же как без восстановления памяти об «Архипелаге» Россия не может возродить свою совесть, так и православие не может строить будущее без памяти о прошлом и, особенно, без памяти о своих мучениках, на телах которых христиане первых веков совершали евхаристию и кровью которых Русская церковь жива и сейчас. Попытка Льва Регельсона собрать материалы о событиях и лицах, ответственных за жизнь Церкви в переходные годы между революцией и Второй мировой войной, есть не только исторический труд, но и весьма своевременный манифест преданности всему честному, чистому и святому в жизни Церкви.

Автор имел доступ к частным архивам и переписке, пользовался воспоминаниями и неопубликованными рукописями (среди которых важное место занимает шеститомный словарь русских епископов этого периода, составленный митрополитом Куйбышевским Мануилом (Лемешевским) до его кончины в 1969 г.). Это не значит, конечно, что все выводы Льва Регельсона могут рассматриваться как окончательные. Не подлежит сомнению, что огромное количество документов осталось ему недоступным. В настоящий момент невозможно даже поставить вопрос о «нормальном» исследовании новейшего периода истории Русской церкви. Можно только мечтать о продолжении «подпольного», личного собирания сведений, начатого автором. Только понемногу лица, обстоятельства, падения, а также истинные Божьи чудеса будут становиться известными и общая историческая картина начнет выясняться. Героический труд Льва Регельсона, несомненно, послужит основой историографии Русской церкви нового периода, но он требует продолжателей.

Среди материалов, не использованных автором, имеются и заграничные издания. Л. Регельсон имел под рукой только некоторые из них: о «Новых мучениках» протоиерея М. Польского, «Путь моей жизни» митрополита Евлогия и др. Но ему не были доступны книги, напечатанные на немецком, английском и французском языках. Многие из этих иностранных изданий имеют несомненную ценность для выяснения церковной политики патриарха Тихона и местоблюстителя Сергия. Я имею в виду, например, книги: католического иеромонаха Хризостома – Kirche Ngeschiche Russlans der Neuesten Zeit, Freiburg, 1968 (иеромонах Хризостом сам был участником и свидетелем церковной жизни в России в 20-х и 30-х годах); William C. Fletcher. A study in survival. The Church in Russia, 1927–1943, London, SPCK, 1965; Harvey Fireside. Icon and Swastiika: The Russian Ortodox Church under nazi and Soviet Control, Cambridge, Mass. Harvard University Press, 1971, и многие другие.

Хотя эти авторы и не имели в руках тех источников, которыми пользовался Регельсон, и, конечно, не пользовались тем личным (а потому незаменимым) опытом, который принадлежит современному участнику церковной жизни, тем не менее и в их трудах есть факты и оценки, существенно дополняющие материалы, собранные Регельсоном. Из важных русских заграничных изданий автору неизвестны книги: Т.В. Троицкий. «Что такое живая церковь?» (Варшава, 1928), с замечательной оценкой обновленчества как своеобразного бунта белого духовенства против епископата; воспоминания бывшего сотрудника патриарха Тихона и митрополита Сергия протопресвитера Василия Виноградова «О некоторых важнейших моментах и деятельности последнего периода жизни свят. патриарха Тихона» (Мюнхен, 1959) (прот. В. Виноградов был членом Высшего Церковного Совета при патриархе Тихоне в 1924 г.).

Но если эти издания могут дополнить содержание книги Регельсона, то эта последняя дает канву, в рамки которой входят отдельные события и материалы, описываемые в других источниках, и сама содержит огромное количество неизвестных до сих пор фактов и документов. Можно спорить в отдельных случаях с критериями и «духовным стилем» автора при подборе фактов. Необходимо ли было, например, включать известия о явлениях Божьей Матери в Фатиме в ряд «дат и документов» истории Русской церкви? Но не «духовный стиль» книги представляет её главный интерес, а общая концепция автора, имеющая огромное значение не только для оценки событий внутри России, но и для суждения о зарубежных русских церковных образованиях.

Следующие положения нам кажутся самыми важными для понимания исторической концепции Регельсона:

1. Его история есть, преимущественно, история русского епископата в послереволюционный период: в книге очень мало данных о жизни и взглядах рядового духовенства и приходских общин и о том, как они относились к спорящим между собой епископам, к различным течениям патриаршей Церкви и обновленчества. Смысл того потрясающего факта, что именно народ сумел сохранить истинное Православие, отвергнуть фальшь обновленческого раскола и «выдержать» натиск государственных попыток уничтожить Церковь, остается задачей для будущих историков.

Мы не ставим автору в упрек его интерес к епископату. Будучи православным историком, он понимает, что без епископата не может быть ни православия, ни церкви, и справедливо считает, что история епископата должна послужить основой русской церковной историографии нового периода. Но история русского епископата 20-х и 30-х годов предполагает центральность вопросов канонического порядка: епископат сохраняет преемственность церковной жизни и церковного учения; он призван соблюдать единство Церкви; он ответствен за Церковь в целом, за ее структуру, за миссию, за жизнь каждой церковной общины. Советская власть стремилась упразднить все эти структуры и шла на временный компромисс с Церковью только в ту меру, в какую Церковь продолжала пользоваться народной поддержкой. Но одновременно власти пытались использовать иерархическое устройство православной церкви, чтобы контролировать ее «сверху» (т. е. как раз через епископат), разделить ее (пользуясь каноническими и личными разногласиями между епископами) и, наконец, вызвать ее внутреннее разложение.

Основным вопросом для руководителей Церкви был следующий: пытаться ли или не пытаться сохранить централизованную структуру Церкви во главе с патриаршим управлением (хотя после смерти патриарха Тихона в 1925 г. власти не допускали избрания нового патриарха)? Согласиться на упразднение патриаршего «центра» означало передачу монополии «легализованной» церковности обновленческому «Синоду» (признанному восточными патриархами!!!), который постепенно получил бы пользование всеми открытыми церквами. Но сохранение патриаршего управления предполагало государственный контроль. Странная альтернатива стояла перед совестью местоблюстителя Сергия, избравшего (после долгих колебаний) путь сотрудничества с властями ради сохранения преемственности «законного» православия.

Лев Регельсон считает этот выбор местоблюстителя неправильным. По его мнению, в кредит местоблюстителя нельзя даже поставить восстановление церковной жизни Сталиным во время Второй мировой войны: Сталин разрешил избрание патриарха и открытие церквей не потому, что Сергиевский синод был готовым (и послушным) органом этого восстановления, а потому, что этого требовал народ и мировое общественное мнение. Если бы в 1943 г. патриаршего управления не существовало, Сталин вызвал бы из подполья разрозненные группы духовенства и верующих и всё равно восстановил бы патриаршее управление, которое было бы внутренне свободнее и нравственно чище, чем «Сергиевское».