Демоны и ангелы российской политики лихих 90-х. Сбитые летчики

Глава 1. Михаил Ходорковский. Разговор в ресторане Хасана

Пожелав на прощанье удачи, Покидай Петербург навсегда.

Накануне старта думской избирательной кампании 2016 года я приехал на встречу, организованную коллегами с одного оппозиционного телеканала. «Это Шингаркин», – пришло заботливое СМС-сообщение. Максим Шингаркин, эпатажный депутат Госдумы шестого созыва, в этот раз сменил ЛДПР на партию «Родина», с помощью которой собирался прорваться в новый созыв. Похожий на американца: крупный и откормленный, почти двухметрового роста, с хвостом черных волос, он встретил меня на крыльце ресторана «Каретный двор», являвшегося ставкой капореджиме[2] – грузинских воров в законе.

Здесь же несколько лет назад был убит знаменитый Дедушка Хасан[3]. Неизвестные расстреляли его из снайперской винтовки с оптическим прицелом в момент, когда он выходил из ресторана. Говорят, киллеров тогда уже отправили по следам убийц Хасана, а ресторан до сих пор считается культовым для воров местом. Ну, и в какой-то мере для нас с Максимом, который уже деловито разливал армянский коньяк по бокалам.

– Надо наехать на Ходора, – закусывая коньяк лимончиком, сказал Максим, – лучше посадить его, закрыть, наделать шуму. – Он помолчал. – Папа зря его простил. Он, сука, революцию затеял на те бабки, что ему простили, не стали забирать.

Я подумал, до чего же Михаил Борисыч удачлив и… непоследователен. Все помнят его покаянное письмо, где он просил над ним сжалиться, отпустить. Про маму говорил…

– Все блатные про маму вспоминают, – сказал Шингаркин, но тут же осекся. Ресторан не располагал к разговорам о тюрьме и заключенных. – Покаяние Ходорковского – дерьмо собачье.

Открытое письмо Михаила Ходорковского россиянам о кризисе либерализма в России активно комментируется в прессе – как российской, так и зарубежной. Судя по заголовкам статей иностранных, там воспринимается «трактат» Ходорковского не как размышление о причинах кризиса, а как личное раскаяние… Покаявшийся олигарх, явно с забрызганными кровью руками, начал писать такие письма с начала 2004 года, когда уже находился за решеткой. Порывшись в портфеле, я нашел дубликат того самого письма.

Ходорковский писал вдумчиво. Начал с того, что, если бы год назад ему сказали, что СПС и «Яблоко» не преодолеют 5-процентный барьер на думских выборах, он всерьез усомнился бы в аналитических и прогностических способностях говорившего. Сегодня крах СПС и «Яблока» – реальность.

Тогда, на выборах президента, либералов официально представляли два кандидата. Первый – бывший коммуно-аграрий Иван Рыбкин – преподнес вместо внятной политической кампании дешевый фарс, какого постыдился бы и представитель ЛДПР, специалист по личной безопасности Жириновского Олег Малышкин. Второй кандидат – почти национал-большевик и самурай Ирина Хакамада – как могла, дистанцировалась от собственного либерального прошлого, критиковала Бориса Ельцина и упирала на социально ориентированное государство. А потом без тени смущения (и, возможно, не без оснований) назвала 3,84 процента голосов избирателей своим большим успехом.

Фактически мы видим капитуляцию либералов, указывал Ходорковский И эта капитуляция конечно же не только вина либералов, но и их беда. Их страх перед тысячелетним прошлым, сдобренный укоренившейся в девяностых годах могучей привычкой к бытовому комфорту. Закрепленная на генетическом уровне сервильность. Готовность забыть про конституцию ради очередной порции севрюжины с хреном. Таким был русский либерал, таким он и остался.

«Свобода слова», «свобода мысли», «свобода совести» стремительно превращаются в словосочетания-паразиты. Не только народ, но и большинство тех, кого принято считать элитой, устало отмахиваются от них: дескать, все ясно, очередной конфликт олигархов с президентом, чума на оба ваши дома…

Что происходит после декабрьского фиаско с Союзом правых сил и «Яблоком», никому, по сути, не известно, да, в сущности, и не интересно. «Комитет-2008», решивший сыграть роль совести русского либерализма, сам с готовностью расписывается в собственном бессилии и говорит, почти извиняясь: да уж, мало нас, да и делаем мы все не вовремя, так что рассчитывать не на что, но все же… Идея партии «Свободная Россия», которую вроде как задумала создать Хакамада из мелких осколков «Яблока» и СПС, не вызвала в обществе никакого существенного интереса – разве что ажиотаж среди нескольких десятков профессиональных «партстроителей», почувствовавших запах очередной легкой наживы.

Тем временем, замечает Ходорковский, на российской политической почве обильно произрастают носители нового дискурса, идеологии так называемой «партии национального реванша» (ПНР) или национал-буржуазного термидора. Собственно, термидор – это и безликая брезентовая «Единая Россия», и лоснящаяся от собственного превосходства над неудачливыми конкурентами «Родина», и ЛДПР, лидер которой в очередной раз подтвердил свою исключительную политическую живучесть. Все эти люди – реже искренне, чаще фальшиво и по заказу, но оттого не менее убедительно говорят о крахе либеральных идей, о том, что нашей стране, России, свобода просто не нужна. Свобода, по их версии, пятое колесо в телеге национального развития. А кто говорит о свободе, тот либо олигарх, либо сволочь (что в целом почти одно и то же).

На таком фоне либералом номер 1 представляется президент Владимир Путин – отец нового русского термидора. Ведь с точки зрения провозглашаемой идеологии он куда лучше Рогозина и Жириновского. Либерал-империалист Чубайс и плохой экономист Явлинский сопротивляться «национальному реваншу термидора» были, по определению, не способны. Они могли бы только ожидать, пока апологеты ценностей типа «Россия для русских» не выкинули бы их из страны (как уже, увы, бывало в нашей истории).

Для понимания русского термидора чрезвычайно важна ПНР как политический фактор. Ничего похожего на партию национального реванша не было на арене Французской революции. В эпоху Термидора во Франции были различные социальные группы, использовавшиеся политическими группировками, которые выступали одна против другой во имя определенных интересов. Термидорианцы громят якобинцев под именем террористов. Золотая молодежь поддерживает термидорианцев справа, угрожая и им самим. В России все эти процессы, конфликты и союзы прикрываются именем единой партии власти.

Во Франции мы видели в похожих условиях запоздалые движения мелкобуржуазных и рабочих предместий против верхов мелкой буржуазии, против средней буржуазии, организовавшей банды золотой молодежи. Но у нас банды золотой молодежи включены ныне в партию власти или в «рус-мол». Это полевые отряды, набранные из сынков буржуазии, из привилегированных молодых людей, готовых на самые решительные действия, чтобы отстоять свое привилегированное положение, положение своих родителей.

Якобинцев предавали суду во всех городах Франции. Наиболее непокорных истребляли в тюрьмах: на них нападала золотая молодежь в масках. Путинской бюрократии не стоило бы никакого труда организовать гнев народа. Но она в этом не нуждалась, наоборот, видела в таких хотя бы и заказанных сверху самочинных действиях опасность для порядка. Это мы наблюдаем на примере народных республик. Национал-буржуазный термидор хоть и порвал с либеральной альма-матерью, откуда и происходил, но до сих пор опасается радикально настроенных масс. Термидор флиртует с лидером национал-большевиков Лимоновым, приглашая его выступать со страниц государственных СМИ, но ни под каким соусом не подпускает к выборному процессу.

Те силы, на которые опирались французские термидорианцы, в России были попросту включены в партии и в государственный механизм. Это стало возможным благодаря тоталитарному характеру режима, который распоряжался всеми материальными средствами и силами нации.

Для термидора характерна не только прямая измена многих якобинцев, но и крайний упадок духа у тех, кто внутренне оставался верен своему призванию. Изолированные, чувствуя могущественные встречные движения и теряя уверенность в своих старых методах и идеях, якобинцы принимали умеренную окраску, отмалчивались в критические моменты; и если Конвент принимал реакционное решение, депутаты-якобинцы, по советскому выражению, «голосовали ногами», стремились уклониться от прямого высказывания своего мнения. По отношению к священникам многие термидорианцы оставались столь же враждебными, как и санкюлоты, клириков еще долго преследовали так же, как и до 9 термидора. Внешние якобинские обрядности вообще сохранялись. Календарь сохранялся революционный, церкви оставались посвященными верховному существу или даже разуму. Так же поступил и империалист-либерал Анатолий Чубайс.

«Помимо того, что сопротивление большинства Конвента слабело под давлением золотой молодежи, – пишет французский историк Лефевр[4], – оно еще расшатывалось светской жизнью, которая снова расцветала в салонах…» Эта светская жизнь получила большое политическое влияние. Период борьбы с троцкизмом был вместе с тем временем расцвета всякого рода секретных и полусекретных салонов и вообще своего рода светской жизни. Лефевр пишет: «Именно в салонах новые богачи, созданные революцией и нажравшиеся, благодаря спекуляции на бумажных деньгах, на национальных имуществах и военных поставках, начали смешиваться со старой буржуазией или с дворянами, чтобы образовать новую буржуазию, которая господствовала в XIX столетии… Это был часто разношерстный мир, который группировался так же охотно вокруг какой-нибудь важной дамы, как и среди модных артисток… Так, после всех великих испытаний, одни возвращались к привилегии, тогда как другие поглощались в бешенство удовольствия. Танцы особенно процветали… На политику салоны имели большое влияние. Туда стремились привлекать депутатов…»

Можно ли злиться на это? Многие якобинцы и полуякобинцы чувствовали, что все члены тела у них как бы окоченели от слишком долгого периода лишений и воздержаний. Они стремились расправить плечи. Большинство местных конвентов, чтоб доказать чистоту своих республиканских взглядов, постановило праздновать день «справедливой кары последнего короля французов». В ответ на это правая партия предложила и провела постановление праздновать день 9 термидора.

Эпоха французского революционного террора продолжалась с 31 мая 1793 года, когда монтаньяры с помощью восстания, вызванного ими в Париже, изгнали из Конвента партию жирондистов, до 27 июля 1794 года, то есть до падения Робеспьера. Нет сомнения, что Робеспьер искренно желал иметь палачей с чистыми руками; и это желание было одним из поводов к его ниспровержению. Но то была одна из иллюзий ученика «добродетельного Жан-Жака Руссо». Моральный кодекс Робеспьера был основан на «цинизме» или «патриотизме», то есть на «подавлении всего, что ведет к концентрации человеческих страстей в мерзости личного «я».

Самочинные проявления реакции пугали термидорианский центр, и все рычаги насилия аккумулировались в руках государства. Примером термидора в России является сталинский режим – прямая реакция на революцию Ленина – Троцкого. Поэтому понятен Чубайс, заявивший после отставки, что будет перечитывать литературное наследие Льва Давидовича. Ведь, как и Троцкий, Анатолий Чубайс пришел на волне материалистических преобразований, которым положил конец путинский термидор.

Это условное понятие будет встречаться в книге и дальше, поэтому сразу поясним читателю, как мы его понимаем.

Национал-буржуазный термидор в России начался с 2001 года, когда Владимир Путин стал фактически единолично управлять государством. Термидор – это здоровая внутренняя реакция пораженного организма на шоковую терапию, которую провели в девяностых. Термидор – это жестко, но модно.

Ключевой датой можно считать 25 октября 2003 года, когда самолет Ходорковского, направлявшийся в Иркутск, совершил посадку для дозаправки в аэропорту Новосибирска и был блокирован сотрудниками ФСБ, а самого олигарха доставили в следственный изолятор «Матросская Тишина». Так, обрушив один из столпов олигархата, Владимир Путин негласно объявил начало национал-буржуазного термидора. По этой причине глава о Ходорковском значится под первым номером.

Но как правильно говорит Ходорковский в своих письмах, либерализм в России не может умереть. Потому что жажда свободы останется одним из самых главных инстинктов человека – хоть русского, хоть китайского, хоть лапландского. «Да, это сладкое слово «свобода» многозначно. Но дух, который в нем присутствует, неистребим, неискореним. Дух титана Прометея, подарившего огонь людям. Дух Иисуса Христа, говорившего, как право имеющий, а не как книжники и фарисеи».

Тот же Ходорковский уверен, что причина кризиса русского либерализма – не в идеалах свободы, пусть и понимаемых каждым по-своему. Дело, как говаривал последний премьер-министр СССР Валентин Павлов, не в системе, а в людях.

«Те, кому судьбой и историей было доверено стать хранителями либеральных ценностей в нашей стране, со своей задачей не справились. Ныне мы должны признать это со всей откровенностью. Потому что время лукавства прошло – и из каземата СИЗО № 4, где я сейчас нахожусь, это видно, быть может, чуть лучше, чем из других, более комфортабельных помещений», – писал узник.

СПС и «Яблоко» проиграли выборы вовсе не потому, что их дискриминировал Кремль. А лишь потому, что администрация президента – впервые – им не помогала, а поставила в один ряд с другими оппозиционными силами.

Да и Ирина Хакамада получила свои выдающиеся 3,84 процента не вопреки административной властной машине, которая ее просто не заметила, а во многом благодаря тому, что Кремль был истово заинтересован в явке избирателей.

Олигархат вместе с Ходорковским ушел с арены вовсе не из-за внезапного расцвета коррупции в России, а только в силу того, что стандартные лоббистские механизмы перестали работать. Эти механизмы были рассчитаны на слабого президента и прежнюю кремлевскую администрацию. Березовский об этом знал: демон-революционер, он встретил начало русского термидора злым ворчанием и бросился в Лондон, к смерти, в петлю, хрустя перепончатыми крыльями.

Демоны революции – к коим относятся в равной степени и Березовский, и Ходорковский – отвечали за то, чтобы Россия не свернула с пути, намеченного в ходе буржуазного переворота 1991–1993 годов.

«Перефразируя знаменитые слова Сталина, сказанные в конце июня 1941 г., мы свое дело просрали. Теперь нам придется проанализировать наши трагические ошибки и признать вину. Моральную и историческую. И только так найти выход из положения», – пишет в покаянном письме Михаил Борисович.

Этот курс, та формация власти, которая существовала в девяностых, потерпели поражение потому, что пытались игнорировать, во-первых, некоторые важные национально-исторические особенности развития России, во-вторых, жизненно важные интересы подавляющего большинства российского народа. И смертельно боялись говорить правду.

Нельзя сказать, что Чубайс, Гайдар и их единомышленники ставили перед собой цель обмануть Россию. Вовсе нет.

Но они отказывались говорить с ней, выстраивая страну согласно собственным синтетическим материалистическим взглядам. Парадокс: многие из либералов первого ельцинского призыва были людьми, искренне убежденными в исторической правоте либерализма, в необходимости «либеральной революции». Только практика выглядела иначе – ельцинский режим думал об условиях жизни и труда для 10 процентов россиян, но игнорировал 90 процентов русских или советских людей. За это либералов ненавидели.

Они обманули 90 процентов «советских», щедро пообещав, что за ваучер можно будет купить две «Волги». Да, предприимчивый финансовый игрок, имеющий доступ к закрытой информации и не лишенный способности эту информацию анализировать, мог сделать из приватизационного чека и десять «Волг». Но обещали-то всем.

Они закрывали глаза на российскую социальную реальность, когда широким мазком проводили приватизацию, игнорируя ее негативные социальные последствия, жеманно называя ее безболезненной, честной и справедливой. Что ныне думает народ о той, «большой» приватизации, известно. Это был шок и ужас, который породил термидор.

Они не дали себе задуматься о катастрофических последствиях обесценивания вкладов в Сбербанке. А ведь тогда было очень просто решить проблему вкладов – через государственные облигации, источником погашения которых мог бы стать налог на прирост капитала (или, например, пакеты акций лучших предприятий страны, переданных в частную собственность). Но никакого интереса обслуживать «советских» у реформаторов не было.

Никто в девяностых годах так и не занялся реформами образования, здравоохранения, жилищно-коммунальной сферы, ничем, что могло хоть как-то облегчить надвинувшийся душный ельцинский морок.

Социальный мир, чувство национальной гордости были проигнорированы сторонниками Ельцина, что послужило мощным катализатором крымской одиссеи Путина. Ельцин и его приближенные отделили себя от народа даже не пропастью, а стальными рядами модной колючей проволоки из США. Железным вакуумом, в который информационно-бюрократическим насосом закачали розовые либеральные представления о действительности и манипуляторные технологии. В девяностых возникло представление о всесилии неких по-литтехнологов – людей, которые якобы способны восполнять отсутствие реальной политики в тех или иных областях хитроумными виртуальными продуктами одноразового использования. Этот нескоропортящийся продукт до сих пор лежит на витринах заведений «улыбающегося дьявола» Суркова, демиурга русской политики.

Уже избирательная кампания 1995–1996 годов показала, что в российском обществе либерал ассоциируется с подонком.

Либеральные лидеры называли себя смертниками и жертвами, свои правительства – «кабинетами камикадзе». Но смертники подозрительно быстро, к середине девяностых, обросли «мерседесами», дачами, виллами, ночными клубами, золотыми кредитными картами.

Ходорковский уверен, что «стоическому бойцу либерализма, готовому ради торжества идеи погибнуть, пришла на смену расслабленная богема, даже не пытавшаяся скрывать безразличия к российскому народу, безгласному «населению». Этот богемный образ, приправленный демонстративным цинизмом, премного способствовал дискредитации либерализма в России».

Михаил Борисович мягко стелет. А где же были все эти стоики? Не они ли при первой возможности кричали «раздави гадину»? Они! Либералы говорили неправду о том, что в России якобы становится жить все лучше и лучше, так как сами не знали и не понимали – часто и не хотели понимать, – как на самом деле живет большинство людей. Зато теперь – при термидоре – приходится выслушивать и узнавать это.

«Даже по отношению к декларируемым ценностям либерализма его адепты были честны и последовательны далеко не всегда, – издалека заходит олигарх. – Например, либералы говорили про свободу слова – но при этом делали все возможное для установления финансового и административного контроля над медиапространством, для использования этого магического пространства в собственных целях. Чаще всего подобные действия оправдывались «угрозой коммунизма», ради нейтрализации которой позволено было все. А о том, что сама «красно-коричневая чума» сильна постольку, поскольку либеральное руководство забыло про свой народ, про его подлинные проблемы, не говорилось ни слова».

В то время когда либералы при власти говорили, мягко говоря, неправду, информационные потоки захлебывались от сентенций про «диверсифицированную экономику будущего». На деле же Россия прочно села на сырьевую иглу. Разумеется, глубочайший кризис технологического комплекса был прямым следствием распада СССР и резкого сокращения инвестиций из-за высокой инфляции. И либералы обязаны были решать эту проблему – в том числе путем привлечения в правительство сильных, грамотных представителей левого политического крыла. Но пришли не левые: левым даже не дали зарегистрироваться кандидатами, не дали этого и правым. Ни Баркашовым, ни Лимоновым, ни Макашовым.

Несмотря на это, на выборах-2003 народ сказал официальным либералам твердое и бесслезное «давай, до свидания!». И даже молодежь, про которую думали, более того, были уверены, что она-то точно проникнута идеями СПС и всецело поддержит Чубайса, проголосовала за ЛДПР и «Родину», а была бы возможность, то предпочла бы РНЕ, «Память» или «Красные бригады».

То был плевок в пресловутую пропасть, образовавшуюся между властными либералами и страной. А где был в это время крупный бизнес? Он выходил на финишную прямую в небытие. Ходорковский снимает с себя вину: дескать, да, мы помогали им ошибаться и лгать.

Нет, Михаил Борисович, ты был двигателем междуцарствия и катализатором реакции.

«Мы конечно же никогда не восхищались властью. Однако мы не возражали ей, дабы не рисковать своим куском хлеба. Смешно, когда ретивые пропагандисты называют нас «олигархами». Олигархия – это совокупность людей, которым на самом деле принадлежит власть, мы же всегда были зависимы от могучего бюрократа в ультралиберальном тысячедолларовом пиджаке. И наши коллективные походы к Ельцину были лишь бутафорией – нас публично выставляли главными виновниками бед страны, а мы и не сразу поняли, что происходит. Нас просто разводили…»

«Нас просто разводили» – мне особенно понравилось. Ходорковского развели, то есть обманули?!

«У нас были ресурсы, чтобы оспорить игру по таким правилам. Вернее, игру без всяких правил. Но своей податливостью и покорностью, своим подобострастным умением дать, когда просят и даже когда не просят, мы взрастили и чиновничий беспредел, и «басманное правосудие». Мы действительно реанимировали раздавленные последними годами советской власти производства, создали (в общей сложности) более 2 млн высокооплачиваемых рабочих мест. Но мы не смогли убедить в этом страну. Почему? Потому что страна не простила бизнесу солидарности с «партией безответственности», «партией обмана».

Ходорковский хочет подменить понятия, дистанцироваться от режима Ельцина, от сбитых летчиков. Крупные американские корпорации, вкладывавшие миллиарды долларов на территории СССР для ее развала, – вот показательный пример якобы незаинтересованности бизнеса в политике. Известны десятки случаев, когда транснациональные корпорации сотрудничали с самыми одиозными африканскими диктатурами. Да и не существует в материалистической диалектике никаких отсылок на мораль. Кровавый Ходорковский тому пример…

Я покашлял. Беседа с Шингаркиным длилась уже несколько часов.

– Что ты сам думаешь по поводу этого письма? – неожиданно спросил он.

Я ничего не думал. Или даже так, думал: пути Господни неисповедимы, а Ходорковский пытается выдать желаемое за действительное, обелить кровавое прошлое. Кстати, первым, кто одернул Ходорковского, был Борис Абрамович Березовский, демон-поэт. Возмущенный этим открытым письмом, он потребовал опубликовать его ответ.

«Ходорковский сознательно сделал выбор в пользу СИЗО № 4, и это поступок – вне зависимости от того, надеялся ли он на то, что власть будет соблюдать собственные законы, – писал Березовский. – Этот шаг несет в себе за-данность на всю оставшуюся жизнь. Либо ты пронесешь этот тяжкий крест, либо он раздавит тебя. Поэтому мне абсолютно непонятны жеманные стенания либеральной общественности по поводу возможности спора с автором. Мол, неэтично тем, кто еще не в клетке, оппонировать заключенному. Как мне представляется, Ходорковский пошел в тюрьму как раз потому, что уверен в своей невиновности и решил доказать это публично. А лучшей трибуны, чем Матросская Тишина, в России точно нет. За это ему и честь, и хвала, и уважение.

Борис Ельцин и его реформаторское окружение, придя к власти, не нашли силы подвести черту под тоталитарным прошлым. По крайней мере, в двух случаях – после путча 1991 года и после попытки переворота 1993 года. Ельцин обязан был поставить вне закона тех, кто привел страну к краху и организовал массовый террор против своего народа: КПСС и КГБ. Деятельность компартии должна была быть прекращена, КГБ – распущен как преступная организация. Но главное в другом: вся нация должна была проявить нравственную волю и покаяться. Покаяться всем вместе за уродливое прошлое, в котором истязали и убивали самих себя, убивали и насиловали других.

Немцы каются третье поколение, а грехов у них не больше нашего. Каются и возрождаются.

В этой связи ошибка Ходорковского состоит в том, что написанная (или подписанная) им статья допускает трактовку ее как извращение идеи покаяния. Безусловно, фарс – каяться перед президентом, который гордится тем, что он чекист.

Ельцин, передавая власть Путину, обязан был подвести черту под революционным этапом реформ. Шаг, который Ельцин обязан был сделать, но не сделал, – политическая и экономическая амнистия всех реформаторских сил, т. е. юридическое закрепление результатов революции. К сожалению, первый президент России разменял этот необходимый шаг на собственный иммунитет и ушел на пенсию. Ельцин не учел, что революционер на пенсию не уходит. Он до конца своих дней в ответе перед миллионами людей, которых повел за собой. И то, что выбор этих людей в пользу демократии был добровольным, не снимает исторической ответственности с лидера реформаторов Бориса Николаевича Ельцина.