Засраночка моя
ЛАРИСА Л. СИЗОВА (РОССИЯ), 25 ЛЕТ.
Многократная чемпионка и призёр чемпионатов мира и Европы, победительница и призёр этапов Кубка мира в индивидуальных и синхронных прыжках, обладательница Кубка мира прошлого года.
Резиденция: Надеждинск (Россия).
Первый тренер: Вадим В. Филяюшкин.
Тренеры: Вадим В. Филяюшкин, Анна В. Филяюшкина.
Языки общения: русский, французский.
Кумир в спорте: Валерия Сергеева.
Увлечения: поэзия «серебряного века», «проклятые поэты»; восточные единоборства; французский язык.
* * *Награждалась Лариса дважды: за победу в индивидуальных и в синхронных прыжках. В «синхроне» с ней прыгала совсем ещё юная Олечка Гриневецкая, феноменально талантливая девочка, для которой эта победа была не просто первой на международных соревнованиях, но и вообще первой в её выступлениях «по взрослым»: до сих пор Олечка выступала только по юниорам, где успела выиграть всё, что только можно было выиграть…
Стоя вместе с Олечкой на пьедестале почёта, Лариса вдруг отчётливо поняла, что больше она прыгать не будет.
Не сегодня, нет.
Она вообще больше не будет прыгать.
Потому что устала.
Так устала, что и передать невозможно, и ничего тут уже не сделаешь…
…Сияющая Олечка по-детски трогательно ткнулась лбом в плечо Ларисы, пряча слёзы, а Лариса стояла, точно окаменев, и только чувствовала, как горячие слёзы девочки пропитывают тонкий купальник с российской символикой.
Такое вот получилось награждение…
В раздевалке к ней подошёл Валерич. Они были вместе почти двадцать лет, поэтому Валеричу ничего не нужно было объяснять.
Тренер присел рядом с ней.
– Совсем плохо?
– Угу…
– Думаешь, не вижу? Давно вижу. Думал, в Париже всё станет… нормально, ан нет!.. Знаешь, Крыска, я так решил: тебе нужно уходить! – решительно сказал тренер.
Лариса подняла голову и удивлённо посмотрела на Валерича. Он же утвердительно кивнул головой.
– Тебе пора уходить! Ты же на батут смотреть не можешь, он же тебе… опротивел… Это видно… невооружённым глазом, как любят теперь говорить в России…
– А… Олимпиада?
Вопрос, который с таким трудом дался Ларисе, повис в воздухе, и девушке вдруг стало нестерпимо, до слёз, жалко Валерича…
Олимпиада была больным местом заслуженного тренера СССР, тренера сборной России Вадима Валериевича Филяюшкина: прыжки на батуте впервые были включены в программу Олимпийских игр, Валеричу было уже почти шестьдесят, его ученики выигрывали всё, что только можно было выиграть в мире.
Кроме золотой олимпийской медали.
Потому что раньше это было просто невозможно…
Теперь появился уникальный шанс, и Лариса знала, как сильно мечтал Вадим Валериевич Филяюшкин о том, чтобы именно она, Лариса, стала первой в истории спорта олимпийской чемпионкой по прыжкам на батуте.
Первой – и навсегда…
– До Олимпиады ещё три года, – грустно шмыгнул носом Филяюшкин. – Физически ты в полном порядке, тебе ещё прыгать и прыгать, минимум на десять лет тебя должно хватить. Но до Олимпиады ты не доживёшь… Без куража, ты же знаешь, на батуте делать нечего, а ты сейчас пустая. Да и… давно уже пустая…
– Валерич, а может, я всё-таки попробую?…
– Максимум, Крыска, что ты можешь, – это допрыгать сезон. И то на зубах… Три года ты не продержишься, просто не на чем. Поэтому я тебя прошу: допрыгай сезон, выиграй Кубок. Это надо, чтобы рядом с тобой Олечка на ноги стала, ты же сама видишь, что девочка – чудо… А потом – уходи!
– Вы думаете, что… Олечка может выиграть Олимпиаду? – что-то похожее на ревность шевельнулось в душе заслуженного мастера спорта Ларисы Сизовой.
– Это если без тебя! – быстро ответил тренер. – Конечно, три года… времени немного, кое в чём придётся форсировать её подготовку, но ты же видела, как эта девочка работает! Сейчас ей шестнадцать, через три года, в девятнадцать, она может и должна выиграть Олимпиаду. Это если без тебя… – снова уточнил Валерич. – А пока что ты ей поможешь до конца сезона, к ней попривыкнут судьи, она сама уверенность почувствует – и всё будет нормально. Мы же три года не просто так, мы три года работать будем!
Лариса улыбнулась: «Будем работать!» – это была фраза, без которой заслуженного тренера СССР Вадима Валериевича Филяюшкина представить было невозможно. Нет, Валерич не был попугаем, который механически повторяет то, что заучил когда-то раз и навсегда, просто он абсолютно точно знал, что единственный способ чего-то добиться – это делать то, что нужно делать для достижения цели.
Этому же он учил и своих учеников-«попрыгунчиков», причём учил – не поучая, и Ларисе было смешно наблюдать за тем, как, бывало, один сопливый первоклассник кричал другому такому же великовозрастному деятелю: «Чего улёгся? Работать надо!».
– Валерич, вы… когда всё это поняли и когда решили… меня отпустить?
– Понял? Понял давно. А отпустить?… Я ведь, Крыска, тебя и так… старался не держать, это ты сама себя держала. Разве нет? Тренер ведь никого не может удержать, если сам человек не хочет этого… Ты… хорошая девочка, ты и так слишком долго держалась, спасибо тебе… Спасибо, что Олечку удалось поднять, ведь без тебя, без твоего авторитета, её бы в сборную… сейчас, во всяком случае, не взяли бы, ты же знаешь, что там творится… И победы бы сейчас не было. Чёрт, если бы не этот экран под потолком!.. Ты глаз своих не видела, и слава Богу! Хотя – в зеркало же ты смотришься?… Просто, Крыска, если человек так, как ты, «загадка русская», победу воспринимает, значит, он в спорте своё уже отработал…
– Я… ещё живая… – попыталась улыбнуться Лариса.
– И даже очень! А кто тебя хоронит? Всё с тобой нормально, всё путём будет, Крыска, но только… уже без батута. Ладно, пошли, а то там, поди, Лерка и Жак нас выглядывают в шесть глаз! Слушай, а ведь Жак, наверное, и не поверит, он же три года ждал этого!
– Обещанного три года и ждут!
– Да уж!
* * *У служебного входа в Дворец спорта, чуть в стороне от стайки собирательниц автографов, стояли Жак, Лера и Франсуа.
Жак, невысокий полноватый (если не сказать толстоватый) парень лет тридцати пяти, одетый в вылинявшие джинсы и майку с эмблемой предстоящего чемпионата мира по футболу, который должен состояться во Франции и о котором грезили все французы, стоял чуть поодаль от супругов, которых смело можно было фотографировать для обложки любого из самых популярных журналов мира, причём делать это можно было «оптом и в розницу».
Красавица Лерка, натуральная блондинка с умопомрачительной фигурой, необычайно высокая для батутистки, что придавало в своё время особый шарм исполняемым ею элементам, и крупный горбоносый брюнет с огромными ярко-зелёными глазами, казалось, воплощавший в своём облике эталонные черты французов как нации, смотрелись рядом изумительно, не обратить внимание на эту пару было невозможно.
Пока Лариса, Олечка и даже Валерич старательно давали автографы, Лерка нетерпеливо приплясывала возле мужа, но как только «церемония подписания», как называла эту процедуру Валерия Назье, она же Валерия Сергеева, кумир в спорте Ларисы Сизовой и её подруга, закончилась, настала очередь предварительной оценки сегодняшнего выступления, которая давалась многократной чемпионкой мира и Европы предельно жёстко.
– Поздравляю, Крыска, классно отпрыгала, хотя в третьем прыжке чуть ноги развела, а восьмой малость перекрутила!
Уже будучи многократной чемпионкой мира, Лерка когда-то «приняла под крыло» Ларису, немилосердно гоняла «молодую», но уроки её были поистине на вес золота…
Сейчас Валерия Назье могла бы быть судьёй высочайшего класса, потому что у неё был «глаз – алмаз», это признавали все, от Лерки невозможно было скрыть даже минимальную погрешность в исполнении элемента…
Но ни судейство, ни батут вообще Лерке сейчас были ни к чему: ещё пять лет назад она благополучно вышла замуж за своего «француза Франсуа», как она называла мужа, и стала, как она сама себя представляла, парижанкой и домохозяйкой.
Больше её ничего в жизни не интересовало, поэтому батут так и остался блистательным прошлым, которое вторгалось в жизнь несколько раз в год, когда во Франции или где-нибудь по соседству проводились этапы Кубка мира или чемпионаты мира или Европы, на которые она обязательно приезжала.
Но… Как рядовая зрительница приезжала, а не прославленная в прошлом чемпионка, о которой говорили, что с её уходом в батуте завершилась «эпоха Валерии Сергеевой»…
Поболеть за своих…
За Валерича и Ларису.
– Слушай, Цыплёнок! – обернулась она к Олечке Гриневецкой, смотревшей на неё как на икону. – Ты на меня так не пялься, дырку провертишь! Ты уже и сама очень большая и умная девочка, скоро вот её, – она направила на Ларису длинный наманикюренный палец, – прибивать будешь, если дурочку, конечно, валять не станешь! Тело у тебя… это что-то необыкновенное! Для батута… Это я тебе говорю, а у меня «глаз-алмаз»! В общем, молодец, молодая, поздравляю!
– Ты мне её не захваливай… – полусердито-полушутливо проворчал Валерич. – Ребёнок сегодня впервые по взрослым выиграл, в Париже, опять же, тут столько всего сразу!..
Олечка застенчиво улыбнулась, по-прежнему не отводя восторженных глаз от своего кумира: в анкете для пресс-релиза она, как и Лариса, назвала своим кумиром Валерию Сергееву, нынешнюю мадам Назье, которая сейчас уверенно взяла бразды правления в свои изящные, но сильные руки.
– Значит, так, – напористо говорила она, – сейчас все вместе едем к нам, в наши «Мамины обеды»! Тебе, ребёнок, – она кивнула головой в сторону Олечки, – будет мамин обед, остальным – по самочувствию, настроению и желанию!
Лерка повторила старую шутку Валерича: когда тренировка становилась особенно изматывающей, когда, казалось, никаких сил уже не хватало, чтобы работать дальше, Валерич своим тонким голосом громко кричал: «А теперь каждый работает по самочувствию, настроению и желанию!». Почему-то всех эти слова ужасно смешили, и после «смехопаузы» как-то легче становилось и прыгать…
Жак тревожно взглянул на Ларису, и она поняла его взгляд.
– Лерка, ты извини, но мы не едем, нам домой пора.
– Что, не успеете… – Валерия Назье чуть было не ляпнула, что именно, по её мнению, могут не успеть Жак и Лариса, но вовремя вспомнила о присутствии Олечки. – Дом не убежит…
– Валерия! – голос Валерича стал строгим. – Ты мне ребёнка не развращай, в этих ваших «Обедах» уже в десять часов такой бордель, что я, я не знаю!..
– Валерич! – счёл нужным вмешаться хозяин заведения Франсуа Назье, отлично говоривший по-русски. – Ну за кого вы нас принимаете? Мы же всё понимаем, так поймите и вы нас: бизнес есть бизнес, у нас кабинеты… на любой вкус. А для гостей дорогих… – он широко развёл руки в стороны. – Ну когда вам у нас плохо было?
Валерич был человеком справедливым.
– Убедил! – вынужден был признать он. – Оля, едем в гости, пообедаем в «Обедах» и в гостиницу. А… вы? – он повернулся к Ларисе и Жаку, которые стояли, держась за руки.
– Мы домой. Приедем завтра в аэропорт. Жак на работе взял свободный день. Оль, ты сумку мою собери, хорошо? Валерич, вы её не прихватите, сумку-то?
– Прихвачу. Договорились.
Лерка, которая поняла, что Ларису и Жака в ресторан они сегодня не затащат, вмешалась в разговор:
– Я тоже завтра тебя провожать приеду! Может, хоть завтра твой благоверный отпустит твою руку, и старым подругам-соперницам можно будет поговорить по душам! И вообще, ты, буржуа руанский, – воинственно обратилась она к Жаку, который, действительно, происходил из потомственных руанцев, – ты что, не можешь постараться и сделать так, чтобы любимая женщина бросила к чёртовой матери этот проклятый батут и приехала к тебе на постоянное место жительства?! Давно пора! Уж тогда мы с тобой, Крыска, наговоримся, и никакие… – тут она снова запнулась, хотела, видимо, ляпнуть что-то из неформальной лексики, которой владела почти в совершенстве, – и никакие… желания не помешают нам в этом! Всему будет своё время! Дню – день, ночи – ночь! Понял?
– Ночь, ночь… Поехали! – Франсуа приглашающе простёр руку в сторону новенького «Мерседеса», рядом с которым сиротливо припарковался видавший виды «Рено» Жака Луазо, «буржуа руанского»…
* * *Ресторан «Мамины обеды» был открыт Франсуа после того, как он женился на Лерке и осел в Париже. До этого он был перелётной птицей, жил в Европе и за океаном, «делая свой бизнес», как он сам выражался, нахватавшись американизмов, но после женитьбы нужно было менять образ жизни.
Лерка сразу же заявила мужу: «Я, дорогой, по миру поездила столько, сколько вашему президенту не снилось. То есть нашему уже президенту! И поэтому мне все эти путешествия теперь без необходимости. Охоты к перемене мест у меня нет. Я дом свой хочу, и в доме этом хочу жить двенадцать месяцев в году, хватит с меня жизни «двадцать четыре на двенадцать»!
– А что это такое: «двадцать четыре на двенадцать»? – удивился Франсуа. – Это что за жизнь такая?
– А это, милый, моя жизнь в спорте. Двенадцать месяцев в году члены сборной команды СССР, а потом и России, должны были жить на сборах. Что это такое? Объясняю: нас собирали вместе, вывозили туда, где только батуты и есть, чтобы мы тренировались там до седьмого пота. Что такое совхоз «Радсад» в Николаевской области на Украине знаешь? Гиблое место, хорошо, что я тогда не пила, а то там, по-моему, народ только вином и питается… И тому подобные места – а у нас по две тренировки в день! И так десять лет жизни… С меня хватит!
Последний «бизнес» Франсуа был связан с Россией, где они с Леркой и познакомились. Идею русского ресторана подсказала ему жена, она же и разъяснила, чем их ресторан должен отличаться от того, чего в Париже с избытком хватало русскому человеку.
– Понимаешь, среди, как их называют, «новых русских» масса очень примитивных людей. Очень! Денег – туча, мозгов – чуть-чуть… Большинство из них иностранных языков не знает, все эти «русские рестораны» Парижа для них – не то, как они любят говорить, «не вставляет»! Значит, им нужен обыкновенный русский кабак, забегаловка, в которой они чувствовали бы себя как дома. Отдыхали душой и телом, «оттягивались по полной программе»… Не смотри на меня так, это их слова! Они должны прятаться у нас от здешнего мира, который их пугает, сколько бы они своими деньгами огромными ни швырялись! Понял, что нам нужно?
Франсуа понял, и довольно скоро ресторан «Мамины обеды» стал для ошивающихся в Париже «новых русских» («По делам, или так, погулять»…) чем-то вроде места паломничества. Он приобрёл широкую известность в не совсем узких кругах тех, кто своим образом жизни просто иллюстрировал полуотчаянные строки Владимира Высоцкого: «В Париж летает, будто бы в Тюмень…».
В Тюмень теперь летать не было никакой необходимости, разве уж что совсем нужда припекала, зато деньги, выкачанные из многострадальной сибирской земли, легко и свободно тратились в этом самом Париже…
* * *По дороге в ресторан Франсуа, поддерживая светскую беседу, обратился к Валеричу с вопросом.
– А вы знаете, ведь у нас сегодня… отдыхают ваши земляки!
– ?
– Официальная делегация мэрии вашего города Надеждинска во главе с градоначальником! – Франсуа любил при случае щегольнуть своим, и в самом деле превосходным, знанием русского языка. – Они вели в Париже переговоры по поводу приватизации алюминиевого комбината. Переговоры эти длились три дня, сегодня у них всё закончилось подписанием необходимых документов, и наши… инвесторы устроили для своих деловых партнёров и дорогих гостей прощальный ужин. Выбор пал на наше заведение, что лично мне весьма льстит… И сейчас, – Франсуа посмотрел на часы, – они, вероятно, уже переходят к десерту. Думаю, именно так…
– Валерия, Франсуа! – Валерич заволновался. – Мы с ними… не встретимся? Я имею в виду, они нас… не увидят?
– Валерич! – Лерка радостно засмеялась. – Вы не изменились! Раньше, помню, вы всё время нас предостерегали от, как вы их называли, «разных историй», и сейчас вы их тоже боитесь? Да ведь если мэр пришёл в кабак, то всё наоборот: это он вас бояться должен, чтобы вы его не опознали! Со всеми вытекающими из факта опознания последствиями – для него!
– Береженого Бог бережёт! Нам залёты ни к чему, нам ещё ребёнка нужно на ноги ставить… Крыска-то уходит, – чуть помолчав, добавил Валерич.
– Давно пора! – Лерка, казалось, говорила не о подруге, а продолжала спор о чём-то своём, личном. – Прыгаешь, прыгаешь, хорошо, если встретишь человека нормального, как я, а если нет?… Под «нового русского» ложиться – с большим животом и маленьким… Ой, малая, ты же здесь, а я… Не слушай меня! – приказала она Олечке.
– Я… не… – заикнулась та, но больше ничего не смогла выдавить из себя.
– Ладно, Валерия, ты мне лучше скажи, чем в этот раз угощать-то будешь? – Валерич был искренне заинтересован. – Ты уж…, постарайся, всё-таки ребёнок в первый раз в Париже…
– …И первый раз выиграл по-взрослым! – в тон ему подхватила Лерка. – Всё знаю и прониклась ответственностью момента! Не волнуйтесь: если лягушками и накормим, то это будут такие лягушки, что пальчики оближешь!
* * *После того, как красавец-«Мерседес» резко сорвался с места, его сосед – старенький «Рено» – долго ещё стоял неподвижно.
Если бы кто-то из немногочисленных прохожих заглянул в салон, то он бы, вероятно, мало что сумел понять в увиденной картине: впереди, на передних сиденьях машины, сидели мужчина и женщина, сидели молча и неподвижно, не отрывая глаз друг от друга.
Если бы любознательный прохожий присмотрелся внимательнее, что было не так легко сделать из-за темноты в салоне, он бы мог заметить, что правая рука водителя и левая рука пассажирки сплелись на руле, пальцы рук осторожно и нежно гладят друг друга, а сами пассажиры улыбаются светло и радостно, совсем по-детски, и улыбки эти делают их лица счастливыми…
А уж совсем дотошный и очень внимательный прохожий, обладающий к тому же стопроцентным зрением, вероятно, сумел бы заметить крохотные слезинки в уголках глаз женщины, совсем крохотные, напоминающие в ярком свете уличных фонарей маленькие переливающиеся капельки света и солнца…
– Будем ехать?… – спросил наконец Жак.
– Будем…
«Рено» осторожно тронулся с места, а Лариса поудобнее устроилась на мягком сиденье.
– Слушай, а куда мы едем? – через несколько минут спросила она. – Нам же сейчас направо нужно?
Жак знал, что Лариса обожала водить машину, делала это виртуозно, и память на дорогу у неё была феноменальная, поэтому он специально ждал, пока она сориентируется и задаст свой вопрос.
– У меня есть для тебя сюрприз! – объявил он. – Мы едем в одно место, где нам с тобой будет очень хорошо!
– В какое еще место? Не хочу ни в какие места! Жак, мы же собрались домой!..
– Не кипятись. Мы и едем с тобой… домой. Только… это новый дом! Понимаешь, наш с тобой дом, не квартира, которую я снимал, не отель, а дом! Я специально решил оставить этот сюрприз на последний день… Дом-то уже довольно давно наш, но я там пока что не всё ещё сделал так, как… надо. Зато осенью, когда ты опять приедешь, там всё будет так, как ты хочешь! Осталось, в общем-то, не так уж и много, можно сказать, совсем мало осталось…
Лариса не могла выговорить ни слова…
Свой дом!
Три года они мечтали о нём, а Жак, оказывается, купил его и даже не посоветовался с ней…
И потом: деньги? Откуда взялись деньги на дом?
Лариса не заметила, что последние слова она произнесла вслух, поэтому ответ Жака сначала показался ей телепатией.
– С деньгами всё в порядке. Я их заработал честно, просто два года пришлось ишачить, как у вас говорят, «за себя и за того парня». Кое-что дала Надя.
Жак звал свою мать по имени, и Лариса до сих пор не могла привыкнуть к этому, хотя сама мать, русская, вышедшая замуж за француза после молодёжного фестиваля пятьдесят седьмого года, ей очень нравилась.
– Ну сказать-то ты мог! Поросёнок ты мой, когда же ты поймёшь, что ваши мужские игры в самостоятельность могут и самую добрую женщину вывести из себя и превратить в… меня!
– В тебя не получится. Ты – это ты, и я счастлив, что эта самая добрая женщина… любит меня, – тихо закончил он.
* * *Дом был небольшим, двухэтажным и очень понравился Ларисе.
Её умилило то, что на втором этаже Жак, показывая ей одну из комнат, как-то очень неуверенно, запинаясь, проговорил, глядя в сторону, что из этой комнаты могла бы получиться неплохая детская…
А спальня, уже полностью готовая, с кондиционером и встроенной мебелью, огромной кроватью и сияющей белизной ванной за стеной, сразу же примирила её с коварным вероломством будущего мужа…
* * *– Знаешь, Жак, осенью я, скорее всего, не смогу приехать на неделю, как мы раньше планировали…
– Почему? – он едва не упал с кровати от неожиданности.
– Потому что осенью, в ноябре, если всё пойдёт так, как должно быть, я смогу приехать насовсем, и мы с тобой сможем пожениться. Если ты к этому времени не передумаешь…
Жак сначала широко открыл рот, потом закрыл его, потом опять открыл и, с открытым ртом и вытаращенными глазами, уселся на подушке, напоминая какого-то восточного деспота…
– А… а Олимпиада?…
– Олимпиады, мусье Луазо, не будет… – задумчиво сказала Лариса. – Во всяком случае, для меня… Если хочешь, съездим туристами, только учтите, мусье, что за Францию я болеть не буду!
– А за кого будешь? – было похоже, что Жак не совсем отошёл от шока, в котором оказался после сообщения Ларисы.
– За Россию! Ну, может, за Украину ещё: там тоже хорошие девчонки есть… За узбеков болеть буду!!!
С этими словами Лариса пружинисто спрыгнула с кровати и закружилась по комнате, весело смеясь над растерянностью медленно приходящего в себя Жака…
* * *Поздно вечером «Мерседес» Франсуа остановился возле неприметного отеля на Елисейских полях, их машины медленно выбрались Валерич и Олечка Гриневецкая, которые в сопровождении Лерки пошли к дверям отеля.
Франсуа, проводив их задумчивым взглядом и подождав, пока они войдут в завертевшуюся дверь, в которую Валерич очень смешно пробовал пропустить «дам», достал из кармана мобильный телефон.
– Да, это я… Ну, как там они? Гости? Довольны? Уже… расползлись? Как и планировали? А кто с ним пошёл? Хорошо, что обе… Хорошо, говорю… Ты смотри там, чтобы с картинкой не напортачили, если нужно, сам лично подстрахуй! Подстрахуй, говорю… Вот-вот, чтобы три последние буквы были в полном порядке. И утром тоже снимайте, момент пробуждения великого деятеля! Девочкам напомни, чтобы утречком тоже постарались! А потом сразу ко мне… с кассетой. Всё!
Спрятав телефон в карман, он перегнулся к правой дверце, открывая её перед подходящей к машине женой. Лёрка быстро юркнула в тёплый салон.
– Все довольны?
– Благодарили долго и искренно!
– А девочка новая… хороша!
– Ты, кобелирующая личность, перпетуум кобеле, на неё не заглядывайся, эта девочка – батутистка от Бога, она уже сейчас такое умеет…
– Вот и хорошо, что умеет! Значит, после того, как Лариса останется здесь, именно эта девочка будет твоему любимому Женечке передачки передавать, смена караула…
– Не смей так о Женьке! – напряглась Лера. – Ты – мой муж, дела у нас – общие, но Женьку – не трожь! Что моё – то моё!
– Как прикажете… Просто завтра Лариске опять передачку для Женьки нужно отдать. Ты там собери, чего хочешь, а я потом добавлю видеокассетку… Она будет упакована в «лэйбу» от «Основного инстинкта», так ты для Лариски что-нибудь придумай соответствующее… Только, знаешь, в этот раз… «передачка» такой дорогой получается, что и не скажешь, ты уж позаботься, чтобы Лариска с ней повнимательнее обращалась!
– Опять… это?
– Если бы!.. От этой посылочки, может быть, наша с тобой жизнь зависеть будет… «И будущее наших детей»! Я не шучу, Лера, – Франсуа помолчал, потом достал сигареты и закурил. – Пора нам с тобой, бэби, как ты… считаешь?
Лерка смотрела на мужа, на его медально красивое горбоносое лицо, на сильные руки, гордо посаженную голову…
Она любила Франсуа, в этом не было сомнения, но где-то в подсознании, там, где воля была бессильна, мелькала улыбающаяся Женькина морда, выглядывающая из-за букета, огромного букета полевых ромашек, которые Женька притащил рано утром на балкон её гостиничного номера, расположенного на третьем этаже…
Лера вздохнула и накрыла своей изящной рукой сильную руку мужа…
* * *Часов в спальне не было, но Лариса понимала, что сейчас уже глубокая ночь, поэтому её внезапное пробуждение немного испугало девушку.
…Ей и Жаку всегда было хорошо вместе, но сегодня их отношения были особенно нежными и бережными: может быть, осознание того, что совсем скоро они смогут быть вместе всегда, когда захотят, что совсем скоро их не будут разделять границы, километры, визы и прочие барьеры, вошедшее в их жизнь лишь несколько часов назад, наложило свой отпечаток на эту ночь, самую, наверное, нежную из немногих их ночей…