Таинственное убийство Линды Валлин
– С этим тоже есть маленькая проблема, – сообщил Кнутссон.
– Я слушаю, – сказал Бекстрём.
Посовещавшись, он, Торен и другие, занимавшиеся тем же делом, решили расширить список возможных кандидатов на роль убийцы.
– Очень много квартирных воров орудует в это время года, особенно когда люди уезжают в отпуска, – объяснил Кнутссон. – И мы включили в данную группу самых старательных из них, независимо от того, совершали они раньше насильственные преступления или нет.
– И сколько тогда их у вас сейчас? Тысяча? – спросил Бекстрём с радостной миной.
– В сущности, не все так плохо, – поспешил уточнить Кнутссон. – На данный момент в списке восемьдесят два ранее осужденных преступника, отметившиеся на данном поприще.
– Взять образцы ДНК, взять образцы ДНК, взять образцы ДНК! – запричитал Бекстрём и взмахом руки предложил Кнутссону убраться и заняться делом.
«Чистый идиот, – подумал он. – К тому же ненадежный, стал бегать к этому придурку Олссону вместо того, чтобы поговорить со своим настоящим шефом».
После обеда представитель подразделения ВИКЛАС Государственной криминальной полиции связался с Бекстрёмом по телефону, чтобы сообщить о своих открытиях.
– У меня сейчас хватает дел, поэтому лучше ограничиться сокращенным вариантом, – предупредил Бекстрём, который знал стокгольмского коллегу и считал его занудным сверх всякой меры.
Специалисты ВИКЛАС искали серийных злодеев, пытаясь связать новые преступления со старыми, и лучше с такими, где уже все знали имя преступника. Сначала там ввели в компьютер известные сведения об убийстве Линды, а потом попытались привязать его к прежним делам и душегубам, уже находившимся в базе данных подразделения.
– У нас есть одно попадание в случае с известным преступником, – гордо сообщил коллега. – Твое дело ужасно похоже на то, за которое он сидит. Не просто плохой парень, да будет тебе известно, Бекстрём. Хуже, чем он, в компании ему подобных трудно найти.
– И кто же он тогда? – поинтересовался Бекстрём. «Говоришь так, словно речь идет о тебе».
– Чокнутый поляк, убивший девушку-косметолога в Хёгдалене. Убийство Татьяны. Так звали жертву. Помнишь, наверное? Лешек, Лешек Баранский. Он обычно называл себя Лео. И еще изнасиловал массу баб до нее. По-настоящему жестокий тип, – объяснил коллега. – Обычно действовал по полной программе со связыванием, кляпом во рту, и пытками, и актами насилия, и удушением. Он фактически несколько раз душил одну и ту же жертву. Обычно сдавливал им горло немного, пока они не теряли сознание, а потом приводил в чувство при помощи уколов острыми предметами, так чтобы начать все сначала. В общем, милый парень, – добавил коллега, которого просто распирало от энтузиазма.
– Но подожди-ка, – остановил его Бекстрём, внезапно вспомнив, о ком идет речь. – Разве его не отправили за решетку до конца дней?
«Неужели такой псих уже на свободе и как ни в чем не бывало ходит по улицам?» – подумал он.
– Сначала этот тип получил пожизненное в суде первой инстанции. Потом обжаловал приговор в апелляционном суде, и его отправили в психиатрическую лечебницу закрытого типа, откуда могли выписать только по результатам так называемого особого освидетельствования. И насколько нам известно, он все еще сидит в дурке, хотя прошло уже шесть лет, как его осудили. Наверное, это новый рекорд для наших больниц.
– И зачем ты тогда звонишь? – спросил Бекстрём. «У нас уже закрыта квота на поляков», – подумал он.
– Ах да, я же забыл главное, – сказал коллега. – Он в лечебнице Святого Зигфрида в Векшё, должен там находиться, во всяком случае. Ты же ведь в курсе, как у нас обстоит дело с психушками. Мозгоправам могло прийти в голову, что ему надо прогуляться на свежем воздухе и загореть немного, а потом они забыли уведомить нас об этом.
– Он мог получить увольнительную, ты имеешь в виду? – спросил Бекстрём. – Нет, немыслимо, даже чертовы врачеватели душ не настолько глупы.
– Понятия не имею, – ответил коллега. – Позвони им и спроси, откуда мне знать. Я отправляю факсом все данные на него.
– Спасибо, – сказал Бекстрём и положил трубку. – Правильный человек в правильном месте! И тому чудаку, с которым я сейчас разговаривал, наверняка придется работать бесплатно, если приспичит. Чем, черт возьми, они, собственно, занимаются в наших рядах сейчас?
Бекстрём, пыхтя, поднялся со своего места и подошел к факсу.
– Неужели так дьявольски повезло, что я получил преступника и, кроме того, возможность наехать на всю систему принудительного психиатрического лечения?
Полицейские поимели удовольствие пообщаться с первым поляком расследования, лиценциатом философии и библиотекарем Марианом Гроссом, уже утром того же дня. Через прорезь для почты в запертой двери своей квартиры он сообщил инспектору фон Эссену и его коллеге Адольфссону из полиции в Векшё, что занят весь день и что его можно будет поймать по телефону только завтра. Поскольку ни фон Эссен, ни Адольфссон не были настроены шутить, во всяком случае в связи с их делом и в данном доме, Адольфссон, разразившись потоком брани, предложил Гроссу открывать подобру-поздорову, если он не хочет, чтобы дверь рухнула ему на голову, а затем пнул ее, проверяя, понадобится ли спускаться к служебному автомобилю и приносить лежавшую в багажнике кувалду. По причине, которая так и осталась не выясненной до конца (поскольку показания всех участников разговора сильно разнились в связи с заявлением, достаточно быстро попавшим в отдел внутренних расследований), библиотекарь сразу же открыл.
– Ты ведь Гросс, – сказал Адольфссон и широко улыбнулся владельцу квартиры. – Ну как, пойдешь сам или хочешь, чтобы тебя тащили силой?
Четверть часа спустя фон Эссен и Адольфссон препроводили Гросса в помещение разыскной группы. Библиотекарь шел сам, был без наручников, и его скрытно провели внутрь через гараж здания.
– Доставлен поляк согласно приказу, – доложил Адольфссон, передавая подозреваемого Саломонсону и Рогерссону для допроса.
– Я слышал, что ты сказал, – заорал Гросс с пунцовым лицом. Правда, лицо было у него таким в течение всего путешествия, но до сих пор он не произнес ни звука. – Я напишу на вас заявление о незаконной дискриминации, чертовы фашисты, – продолжил он в той же манере.
– Если доктор Гросс будет так любезен и проследует за мной и моим коллегой, то мы сразу же разберемся с нашими делами, – сказал Саломонсон и вежливым жестом указал в направлении комнаты для допросов.
Допрос соседа жертвы убийства начался сразу же после одиннадцати утра. И в роли его руководителя выступил инспектор Нильс Саломонсон из криминальной полиции Векшё, в то время как ему в качестве свидетеля ассистировал инспектор Ян Рогерссон из Государственной комиссии по расследованию убийств из Стокгольма. Все действо продолжалось почти двенадцать часов с одним перерывом на обед, парой, чтобы размять ноги, и двумя кофе-паузами. А закончилось оно уже после десяти вечера. Мариан Гросс отказался от предложения отвезти его домой и попросил заказать ему такси. В четверть одиннадцатого он оставил здание полиции. Охотники за убийцей Линды получили от встречи с ним нулевой результат, так что эту встречу можно было и не проводить.
Гросс хотел говорить лишь о себе самом и о проблемах, которые полиция уже почти полгода назад подбросила ему. Он ведь до сих пор мучился с ними. И все, как он сказал, из-за совершенно нелепого заявления «чокнутой женщины с работы, чьи предложения сексуального характера я отверг». Это же из-за ее обвинений закрутилась карусель, и сейчас, когда дочь его соседки убили, он стал очевидной и легкой добычей для полиции.
– Неужели вы серьезно верите, что человек вроде меня мог совершить подобное? – спросил Гросс и посмотрел сначала на Саломонсона, а потом на Рогерссона.
Никакого ответа он, естественно, не получил. Вместо этого Саломонсон слегка поменял тему с намерением каким-то образом извлечь пользу из отпечатков пальцев Гросса, которые у него взяли еще в связи с первым расследованием о сексуальном преследовании сослуживицы. К сожалению, тогда коллеги забыли про ДНК.
– Ты и мать Линды, Лизелотт Эриксон, живете по соседству уже несколько лет, – констатировал Саломонсон. – Как хорошо ты знаешь ее?
Обычные соседские отношения, не более и не менее, хотя матушка Линды, пожалуй, не возражала бы против более близкого контакта, если верить Гроссу. Вдобавок он не упустил случая поправить их.
– Ее зовут Лотта, и именно так она называет себя сама, – сказал Гросс и по какой-то причине выглядел очень довольным. – И она довольно привлекательная. В отличие от ее худющей как скелет дочери, мать выглядит так, как и должна внешне выглядеть женщина, – подвел итог Гросс.
Саломонсон решил вернуться к описанию жертвы убийства позднее.
– Но Лотта не твой типаж? – спросил он.
Слишком проста, пожалуй, даже вульгарна, на его вкус, и уж точно чересчур навязчива, а он испытывает затруднения с дамочками подобного рода.
– Кроме того, слишком старая, – добавил Гросс.
– По документам, – вклинился Рогерссон, – она на год моложе, чем ты. Ей сорок пять, а тебе сорок шесть.
– Я предпочитаю женщин помоложе, – сказал Гросс. – И какое это имеет отношение к делу?
– Ты посещал Лотту в ее квартире? – поинтересовался Рогерссон.
Гросс был у нее не единожды. Пару раз в компании с другими соседями в связи с обсуждением дел их квартирного товарищества и еще несколько раз один. В последнем случае пару недель назад.
– Она настойчиво приглашала меня, хотя я действительно старался не давать ей повода для этого, – поведал Гросс. – Как я уже говорил, она назойлива.
И где в квартире он бывал? В прихожей, гостиной, на кухне, в самых обычных местах, куда попадаешь, когда приходишь к кому-нибудь на чашку кофе. Возможно, пользовался ее туалетом.
– Тем, куда попадаешь прямо из спальни? – спросил Саломонсон.
– Я понимаю, куда вы клоните, – сказал Гросс. – И во избежание каких-либо недоразумений могу уверить вас, что моей ноги никогда не было в ее спальне. Возможно, я пользовался другим ее туалетом, тем, что в коридоре, а поскольку наши квартиры похожи как две капли воды, у меня не возникало трудностей найти его. А в остальном, если вы где-нибудь нашли мои отпечатки пальцев, те самые, которыми обзавелись преступным путем, будьте уверены, для этого есть вполне естественное объяснение.
«А он не дурак», – отметил Рогерссон.
Пальчиков Гросса в квартире, где произошло убийство, обнаружить не удалось, и даже если бы с ними повезло, при мысли о том, что он сейчас сказал, польза от такой находки была бы мизерной. Поэтому пришлось поменять тему, и речь пошла о дочери его соседки, жертве убийства.
– Я едва знаком с ней, – сказал Гросс. – Выглядела такой же эгоцентричной, избалованной и невоспитанной, как и все другие молодые дамочки ее возраста.
– Эгоцентричная, избалованная, невоспитанная. Что ты имеешь в виду? – спросил Саломонсон.
Едва здоровалась с ним в немногочисленных случаях, когда они сталкивались. Избегала встречаться взглядом и прикидывалась крайне незаинтересованной в тот единственный раз, когда они, насколько он помнил, разговаривали. И тогда все также происходило в присутствии ее матери.
Лишь около двух они прервались на обед. Время выбрал Гросс и, пожалуй, главным образом с целью досадить им. И в то время как Саломонсон организовывал питание для него, Рогерссон посетил туалет и облегчил мочевой пузырь. Выйдя оттуда, он сразу же столкнулся с Бекстрёмом.
– Как дела с нашим польским похабником? – спросил тот.
– Пришлось стравить давление, – объяснил Рогерссон. – Бегаю сейчас постоянно. Я завязал с ролью руководителя допроса. Единственно, когда мне не надо отлучаться в сортир, – это если я сижу и пью пиво в огромных количествах. Тогда у меня и мысли такой не возникает. Странное дело, конечно.
– Да, – ухмыльнулся Бекстрём. – Сам я посещаю туалет, когда просыпаюсь и перед сном. Фактически два раза в день и вне зависимости от необходимости.
– Что касается ответа на твой вопрос, там все, как и ожидалось, – сказал Рогерссон, но собеседник, как ему показалось, пропустил его слова мимо ушей.
– Вы взяли у него пробу ДНК? – спросил Бекстрём.
– Мы не успели еще с этим, – ответил Рогерссон и вздохнул. – Главным образом сидели и слушали, как плохо мы обошлись с ним, и, если тебе интересно, я уже сейчас могу сказать, чем все закончится.
– И чем же? – поинтересовался Бекстрём.
– Мы будем слушать его нытье еще три часа. Потом заявится Олссон и решит, что мы должны слушать ту же пластинку еще шесть часов. Затем поляк откажется добровольно сдать анализ ДНК, и тогда Олссон сорвется, поскольку у него не хватит терпения, предъявит ему обвинение и попросит прокурора отправить его в кутузку, так чтобы мы смогли получить пробу, не спрашивая его согласия. В итоге Гросс, коллега Адольфссон и я отправимся по домам. Каждый к себе.
– Тогда ты, по крайней мере, сможешь выпить бокал-другой пивка, – сказал Бекстрём в качестве утешения. – Я имею в виду, что тебе не понадобится постоянно бегать в сортир.
– Само собой, – согласился Рогерссон. – Гросс ведь не убивал Линду, он ничего не видел, ничего не слышал и ничего не сообразил собственными мозгами, поэтому какой от него здесь толк? Короче, подводя итог, могу сказать, что руководитель допроса впустую потратил еще один день своей жизни. А ты сам, кстати, чем думаешь заняться?
– Собираюсь посетить дурдом, – ответил Бекстрём.
15
Поскольку Бекстрём не любил сам сидеть за рулем, он позаботился о водителе для себя. Такой чести удостоился молодой Адольфссон, и, пока они спускались в полицейский гараж, комиссар успел заглянуть в душу своему помощнику.
– Это ведь ты и твой коллега нашли ее, насколько я понял? – спросил он.
– Все так, шеф, – ответил Адольфссон.
– И каким образом ты тогда оказался в разыскной группе? – поинтересовался Бекстрём, хотя уже слышал, как все обстояло.
– Народа же не хватает, сейчас время отпусков, – объяснил Адольфссон.
– Я разговаривал с Энокссоном, – сказал Бекстрём. – И послушать его, так он чуть ли не собирается усыновить тебя.
– В этом есть доля истины. Они с моим отцом охотятся вместе.
– Отпускной сезон, нехватка людей и потом Энокссон. Так все получилось, и совершенно независимо от того, что наш уважаемый комиссар Олссон думает об этом деле, – подвел итог Бекстрём.
– Да, – подтвердил Адольфссон. – Шеф, конечно, все правильно понял.
– И не в первый раз, – заметил Бекстрём, не без труда влезая на пассажирское сиденье.
«Хороший парень. Напоминает меня самого в его возрасте», – подумал он.
– Могу я задать один вопрос, шеф? – вежливо поинтересовался Адольфссон, когда они выезжали из гаража.
– Естественно, – сказал Бекстрём.
– Почему шеф решил удостоить своим визитом наш сумасшедший дом?
– Нам надо взглянуть на одного психа-преступника. Потом, воспользовавшись случаем, посмотреть на того, кто его опекает. Если повезет, мы увидим двух идиотов за один день.
– Убийцу Татьяны и доцента Брундина, осмелюсь предположить.
«Одаренный молодой человек», – похвалил его про себя Бекстрём.
– Прямо в точку, – сказал он. – Ты встречался с кем-то из них?
– С обоими, – сообщил Адольфссон. – Брундина я слушал, когда он читал нам лекции. А второго порезал ножом пациент из их отделения примерно год назад, и, когда его пришлось везти в больницу, коллега Эссен и я обеспечивали сопровождение.
– И какие они, на твой взгляд? – спросил Бекстрём. – Я имею в виду – Брундин и убийца Татьяны.
– Конечно, оба придурки, порой даже через край.
Адольфссон кивнул, чтобы добавить веса своим словам.
– И кто в большей степени?
Бекстрём с любопытством посмотрел на своего нового молодого помощника.
– Два сапога – пара, – сообщил Адольфссон и пожал широкими плечами. – У них у каждого свой бзик, если так можно сказать. Хотя с другой стороны…
– Валяй, – ободрил Бекстрём.
– Если бы мне пришлось делить комнату с кем-то из них, я, конечно, предпочел бы убийцу Татьяны. Вне всякого сомнения, – сказал Адольфссон.
Психиатрическая клиника Святого Зигфрида находилась всего в паре километров от управления полиции. Ее архитектурный ансамбль представлял собой пеструю смесь старых и вполне современных построек в окружении большого парка, который граничил с озером. При виде представшего перед ним зеленого великолепия – высокие тенистые деревья и хорошо ухоженные даже в такое сухое лето газоны – Бекстрёму невольно вспомнился Гранд-отель в Сальтшёбадене близ Стокгольма, где Государственная криминальная полиция обычно устраивала свои конференции и корпоративы. Доцент Брундин работал в старом и со всем почтением отреставрированном здании XIX века, каменном, с белой штукатуркой.
«А нашим маньякам неплохо живется», – подумал Бекстрём, когда он с Адольфссоном вышли из машины.
– Интересно, во что все это обходится? – спросил Бекстрём, когда они позвонили в домофон на входной двери. – У психов свои теннисные корты, мини-гольф и большой крытый плавательный бассейн. Колючая проволока вокруг, наверное, не велика проблема?
– Да, в нашей стране этой категории преступников грех жаловаться, – согласился молодой Адольфссон.
Доцент Роберт Брундин походил на молодого Оскара Уайльда, хотя, в отличие от того, имел идеальные зубы, которые охотно демонстрировал, когда улыбался. Он сидел, удобно откинувшись на спинку стула, за большим письменным столом в огромном служебном кабинете и, судя по его виду, жил в полной гармонии с самим собой и окружающей средой.
Черт, как он похож на английского писателя-педика, в конце концов попавшего в тюрьму, подумал Бекстрём, который, однако, не смог вспомнить ни названия виденного им фильма, ни имени главного героя. Чертовски дерьмовый фильм и ни одной по-настоящему хорошей непристойной сцены, пусть даже в анонсе значилось, что речь пойдет о геях.
– Итак, полиция беспокоится, не выпускал ли я милашку Лео прогуляться по городу, – усмехнулся доцент и показал свои белые зубы.
– Ну, подобное, к сожалению, ранее случалось, – заметил Бекстрём.
– Только не у меня, – констатировал Брундин. – И если господа желают, я могу объяснить почему.
– Мы слушаем, – сказал Бекстрём, в то время как молодой Адольфссон уже достал черную записную книжку и ручку.
Лео, Лешек Баранский, был очень опасным человеком и, кроме того, главной жемчужиной доцента Брундина в достойной уважения коллекции аналогичных негодяев. Лео вдохновил доцента на массу статей в профессиональных изданиях по судебной психиатрии и являлся также безусловно главным персонажем бессчетного количества лекций, которые он читал.
– Исключительный пример сексуального садиста с хорошо развитыми фантазиями, – констатировал Брундин со счастливой улыбкой. – Мы с ним много разговариваем на эту тему каждую неделю, в моей практике никогда не встречалось ничего подобного. В обычном смысле он крайне одаренный человек с ай-кью более ста сорока, и его, например, могли бы взять в космическую программу НАСА в качестве астронавта, но, когда дело касается того, чтобы мучить женщин для получения сексуального наслаждения, в этом ему просто нет равных. Он обладает безграничной фантазией, если ему требуется найти новые формы для сексуального садизма.
– То есть у вас и мысли не было выпускать его? – спросил Бекстрём.
«Послушать тебя, так просто веселый парень», – подумал он, хотя и сам до конца не представлял, кого именно, врача или его пациента, имел в виду.
Брундин не собирался выпускать Лео. Зато его пожилой шеф, который, конечно, был «приличным человеком, но, к сожалению, так и не смог избавиться от свойственных его поколению либеральных взглядов на психиатрическое лечение и порой со свойственным ему упрямством очень жестко отстаивал свои позиции», неоднократно предлагал различные меры, способные, согласно его пониманию, в будущем облегчить Лео адаптацию к жизни за пределами аквариума, где его сейчас содержали.
– И какие же? – поинтересовался Бекстрём. «Почему просто не сварить клей из этого идиота?»
– Добровольная кастрация, – сказал Брундин и широко улыбнулся. – Мой шеф имел в виду, что, если бы Лео согласился на нее, ему, пожалуй, при соблюдении определенных мер предосторожности и через довольно продолжительное время можно было бы позволить, например, то или иное увольнение. Под надзором, конечно.
– Кастрация? – спросил Бекстрём. – Неужели вы все еще занимаетесь подобными вещами?
– Добровольная, естественно. Добровольная, – повторил Брундин, откинулся на спинку стула и сцепил свои длинные пальцы на животе.
– И что он решил по этому поводу? – спросил Бекстрём. «Должны же существовать какие-то пределы?»
– Он не выразил особого восторга по поводу данного предложения, – сообщил Брундин. – Такая операция полностью погасила бы его высокоразвитый половой инстинкт. Обычно он мастурбирует от пяти до десяти раз в день. Кроме того, у подобных пациентов потом ужасно растет вес, и особенно когда они пребывают у нас. Вполне естественно, он боится потерять как либидо, так и свою внешность, которой очень гордится. Сам я также сильно, если не сказать категорически, настроен против идеи кастрации, – сказал Брундин.
– Почему? – поинтересовался Бекстрём. «Возможно, поскольку этот идиот выглядит как ты».
– Угасание его либидо, естественно, также негативно отразилось бы на его сексуальных фантазиях. В худшем случае судебная психиатрия потеряла бы его как объект для исследований, – сказал Брундин даже без намека на улыбку. – Я полагаю, господа хотят взглянуть на него, – продолжил доцент.
– Почему бы и нет, – согласился Бекстрём. «Будет о чем рассказать в кафетерии на работе».
Адольфссон довольствовался кивком, хотя в его глубоко посаженных голубых юношеских глазах блеснули искорки любопытства.
– Он лежит в изоляторе со вчерашнего вечера, – констатировал Брундин. – Нам пришлось вколоть ему успокоительное и привязать к кровати, поэтому вам, к сожалению, не удастся поговорить с ним. Возможно, он просто услышал, как кто-то из персонала рассказывал об убийстве Линды, и это привело его в сильное возбуждение.
Лешек Баранский меньше всего выглядел возбужденным сейчас, когда, похоже, глубоко спал. Он находился в закрытом отделении, в одном из изолированных боксов, чья площадь составляла примерно десять квадратных метров. Вся меблировка комнаты состояла из намертво привинченной к полу железной кровати. И на ней на спине лежал Лео, неподвижный и с повернутой вбок головой, так что его правая щека покоилась на подушке. Маленький и худой, с черными курчавыми волосами и мягкими, чуть ли не женскими чертами лица. Из белья на нем были только короткие больничные штаны с логотипом клиники Святого Зигфрида. Вытянутые руки были притянуты к туловищу кожаными ремнями, и такие же ремни, охватывавшие его раздвинутые ноги в щиколотках, фиксировали их к спинке кровати.
– Пройдет по меньшей мере шесть часов, прежде чем он очнется, – констатировал Брундин. – Мы обычно сначала освобождаем ему правую руку, а потом он в состоянии сам избавить себя от мучений, – продолжил врач и улыбнулся.
– Выглядит практично, – заметил Бекстрём.
«В то время как ты и твои товарищи стоят и наблюдают за ним через маленькое стеклянное окошко», – подумал он.
Когда они прощались с доцентом Брундином, тот пожелал им удачи в работе и выразил надежду, что у них скоро появится причина увидеться снова. Сам он уже приступил к диссертации о новой интересной группе молодых преступников иностранного происхождения, которые совершали жестокие преступления сексуального характера, поскольку сами становились объектами аналогичных действий в детстве и юности. Это по-разному и сильно отражалось на их психике и приводило к определенной негативной активности, но при этом все равно их нельзя было спутать с такими, как Лео.
– Я действительно жду встречи с убийцей Линды. Особенно когда он представляет совсем другую категорию, чем та, к которой принадлежит Лео, – сказал Брундин и улыбнулся им дружелюбно.
– Любой из нас жаждет встречи с ним, – сказал Бекстрём с глубокой убежденностью в голосе.
– Надеюсь, шеф не откажется услышать мое личное мнение? – спросил Адольфссон, когда они выехали за пределы больничной ограды.
– Валяй, – проворчал Бекстрём.
– Этот Брундин, похоже, действительно хороший парень, – сказал Адольфссон. – Человек на своем месте, как говорят.
«Ты далеко пойдешь, друг мой», – подумал Бекстрём и в ответ только хмыкнул в знак согласия.
16
После возвращения на работу Бекстрём приказал молодому Адольфссону по памяти сделать отчет об их посещении клиники Святого Зигфрида, в то время как сам разобрался с горами бумаг, накопившихся на его столе. Ничего сенсационного, опять же никого из тех, кто сидел в одной комнате с ним, не требовалось сразу пинать под зад для придания им дополнительного ускорения. Самое время пойти в отель и выпить немного пивка, решил Бекстрём, бросив взгляд на часы, и как раз тогда зазвонил его мобильник. Это был занудный коллега из подразделения ВИКЛАС, пожелавший узнать, как обстоят дела с Лео.