Убийство в приличном обществе

– Не обращай внимания, – советовал Бен, которого ужимки Бесси даже забавляли. – Скоро ей надоест.

Поняв, что ее не ругают, и успокоившись, Бесси перешла к открытой критике.

Как-то, выйдя на кухню, я увидела, что она смотрит на стоящие в раковине винные бокалы и скорбно качает головой.

– Не могу, миссис, – сказала она, увидев меня.

Я запрещала ей звать себя миссис и предлагала другие варианты, но Бесси сама решила, как ко мне обращаться. Бена она всегда именовала инспектором и обращалась к нему соответственно.

– Почему, Бесси, ты не можешь вымыть эти бокалы? – спросила я.

– Я могу мыть кастрюли и блюда, – ответила Бесси, – но не сосуды, в которых были спиртные напитки. Если я их вымою, я тем самым буду поощрять вас и инспектора Росса к плохому делу.

Мне хотелось закричать: «Ерунда! Ну-ка, сейчас же вымой посуду!» Но мне – редкий случай! – удалось не брякнуть первое, что пришло в голову. У меня возник план получше.

– Все понятно, Бесси. Что ж, наверное, в самом деле будет лучше, если бокалы ты аккуратно уберешь. Я сама их помою. Их подарила нам на свадьбу тетя Парри; мне бы не хотелось, чтобы они разбились.

Бесси смотрела на меня разинув рот. В кои-то веки она не нашла что ответить. Я убрала бокалы, оскорбляющие ее нравственность. Бесси стала со звоном и грохотом мыть посуду, но не произносила ни слова. Правда, потом она какое-то время спрашивала:

– Миссис, вы уверены, что я могу вымыть эту тарелку? Я ведь могу ее разбить!

Спрашивая, она смотрела на меня с невинным видом, но тот раунд я выиграла, и она это понимала.

В тот день, когда сгустился туман, к ужину у нас были свиные отбивные, и я, спустившись в кухню, вдруг обнаружила, что у нас нет яблок для соуса, который я собиралась приготовить к отбивным.

– Бесси, в вазе было два яблока. Куда они подевались?

– Утром инспектор, уходя на работу, положил их в карман.

– Но ведь это были кислые яблоки, для запекания!

– Я ему говорила, – безмятежно ответила Бесси. – А он все равно взял. Представляю, как у него от них разболится брюхо. Если хотите, я сбегаю к зеленщику и куп лю еще яблок.

– Бесси, надо говорить «живот», а не «брюхо», – машинально поправила я и задумалась. Туман, который начал подниматься еще днем, стал по-настоящему гус тым, как гороховый суп.

– Это недалеко, – уговаривала Бесси. – Дорогу я знаю. И все время буду идти, держась за стену.

Вопреки здравому смыслу я согласилась. В обычную погоду дорога к зеленщику и обратно занимает пятнадцать минут, не больше. Лавка за углом. Даже если добавить время на туман, Бесси должна была вернуться через полчаса. Через три четверти часа, поняв, что Бесси еще не вернулась, я набросила на плечи шаль и вышла ее искать. Вместо Бесси я нашла Бена.

Мы поспешили домой. Открыв дверь, я прислушалась, думая, что Бесси внизу, в кухне, но оттуда не доносилось ни звука. Спустившись вниз и убедившись, что там никого нет, я вернулась к Бену.

– Нет? – спросил он. – Я выйду и поищу ее.

Он направился было к двери, но я его остановила:

– Бен, нечего и надеяться найти ее в такую погоду. Ты только что пришел. Посиди и погрейся у камина; если она не вернется еще через двадцать минут… ну, тогда не знаю, что и делать.

– И надо же ей было выйти именно сегодня! – уныло заметил Бен.

– А что? Что сегодня такого особенного?

Бен не сразу, но все же рассказал о встрече с девушкой на мосту.

– Это вовсе не значит, что с Бесси непременно случилось что-то плохое, просто мне не нравится, что ее так долго нет.

– Какой ужас! – встревожилась я. – Но правда ли это? Ты поверил той девушке? Я имею в виду – насчет призрака в саване.

– Понимаю, это звучит странно, – ответил Бен, помолчав, – но она клянется, что его видели многие ее товарки, которые занимаются своим ремеслом у реки. По ее словам, одна девушка видела его лицо. – Он досадливо покачал головой. – Хотелось бы мне найти ту девушку и выяснить приметы «призрака»! Здесь важна любая мелочь! Но вначале мне нужно разыскать Дейзи Смит, если, конечно, это ее настоящее имя, и выяснить, как зовут девушку, которая мельком видела Речного Духа. Правда, я и о самой Дейзи почти ничего не знаю… кроме того, что она носит шляпку с перьями.

Я заметила, как при свете лампы на лацкане пальто Бена что-то блеснуло. Я осторожно сняла с его пальто ярко-рыжий, почти красный волосок.

– Одно нам известно, – сказала я. – Она рыжая!

Бен пробурчал что-то неразборчивое, забрал у меня волосок, подошел к бюро в гостиной, где мы держим принадлежности для письма, и, достав чистый лист бумаги, свернул его в подобие пакетика. Затем он положил туда волосок, подписал пакетик: «Дейзи Смит» – и поставил дату.

– Сохраняете вещественное доказательство, инспектор Росс? – с улыбкой спросила я.

– Пока у нас нет преступления, – ответил он. – Но вполне может быть, что оно совершится.

Мягко щелкнул замок на двери черного хода.

Мы оба бросились в кухню и увидели Бесси, еще в шляпке и шали, которая крепко держала в руке корзинку с яблоками.

Мы хором спросили, где она пропадала.

– Заблудилась в тумане, миссис! – вскинулась Бесси. – Идти пришлось дольше, чем я думала.

– Но тебя не было целый час! – Я хотела взять у нее корзинку, но ей не хотелось выпускать ее из рук, и вскоре я увидела, в чем дело. – Это еще что такое? – Из-под яблок я достала пачку листовок. – «Берегись крепких напитков!» – прочитала я вслух. – Бесси, ну-ка, признавайся, что это такое? Откуда они у тебя?

Бесси вздохнула с самым несчастным видом. Но врать она не умела.

– До зеленщика я добежала очень быстро и подумала, что у меня хватит времени пройти еще немножко и взять эти листовки из молитвенного дома. На прошлой неделе мистер Фосетт говорил, что в субботу листовки принесут от печатника. Он просил нас после завтрашнего собрания распространить листовки на улице. Вот я и решила не ждать до завтра, а зайти за листовками заранее, чтобы распространить их пораньше.

– Распространить?! – вскричала я. – Неужели мистер Фосетт хочет, чтобы ты стояла на улице и раздавала листовки прохожим?

– Нет-нет, – серьезно ответила Бесси. – Мне нужно раздавать их только знакомым и всем рассказывать о воздержании.

– Не знаю, как там насчет воздержания, – вмешался Бен, – но, если в кладовке найдется бутылка портера, я выпью ее на ужин.

– Ах ты господи, Бесси! Ужин! – всполошилась я. – Пора готовить еду! Бесси, сейчас у меня нет времени обсуждать твои дела, но потом мы поговорим.

– Да, миссис, – с несчастным видом ответила Бесси.

– Что ты намерена делать? – спросил Бен позже, наслаждаясь свиными отбивными.

В камине весело горел огонь; пламя отражалось от медных каминных приборов и решетки. Зрелище успокаивало душу.

– В чем-то и я сама виновата, – сказала я. – Надо было сразу выяснить, что за собрания она посещает. Мне казалось, они только распевают гимны и слушают проповеди преподобного Фосетта о воздержании. Знаешь что? Пожалуй, схожу-ка я завтра туда вместе с Бесси, познакомлюсь с проповедником и запрещу ему привлекать Бесси к распространению листовок!

– Что ж, верно, – заметил Бен, выливая в стакан остатки портера.

– Бен, – спросила я, – ты в самом деле любишь кислые яблоки для запекания?

– Конечно, – ответил мой муж, – с самого детства.

Когда на следующее утро мы с Бесси вышли из дому, Бен дремал у камина. Вчерашний туман рассеялся бесследно, хотя каминные трубы изрыгали серые клубы дыма, который нависал над улицами. Народу на улицах было меньше, чем в будние дни. Немногие прохожие были одеты в лучшую одежду. Правда, по мостовой носились и стайки уличных детей в лохмотьях. Они окружали идущих в церковь и клянчили милостыню, полагая, что в такой день христианское милосердие велит добропорядочным гражданам расставаться с мелкими монетами.

Молитвенный дом, где проходили собрания общества трезвости, помещался между двумя более высокими зданиями и, судя по всему, в начале своего существования был складом. Кирпичную кладку покрывал толстый слой сажи, но высокие узкие окна сияли чистотой, а на доске у входа красовалось объявление, в котором я прочла, что сегодняшнее собрание проводит «преподобный Джошуа Фосетт. После собрания чай с печеньем».

– Иногда я помогаю разливать чай, – с гордостью сообщила Бесси, заводя меня внутрь, – а иногда присматриваю за малышами.

Внутри было жарко натоплено; печь дымила. В просторном помещении рядами стояли простые деревянные стулья. Мы шли по голым половицам, и наши шаги отдавались гулким эхом. В дальнем конце зала соорудили помост, посередине которого стояла кафедра. Справа, у потертой занавески, притаилось поцарапанное пианино, которое не мешало бы отполировать. Слева, у помоста, стоял стол, на котором тихо шипел большой чайник. За столом распоряжались две дамы: одна низенькая и пухлая, вторая повыше и постройнее.

– Маленькая толстушка – это миссис Гриббл, а высокая – миссис Скотт, – шепотом пояснила Бесси. – Миссис Скотт вдова. Ее муж был военным, но его не убили в сражении. Он служил в Индии и там заболел лихорадкой. – Она нахмурилась. – Похоже, мисс Марчвуд сегодня нет. Интересно, почему? Она всегда заваривает чай. Я хотела познакомить вас с мисс Марчвуд. Она немножко похожа на вас, миссис, какая вы были раньше.

– На меня, какая я была раньше? – ошеломленно переспросила я.

– До того, как вы вышли за инспектора. Она – компаньонка у какой-то леди, – объяснила Бесси.

– В самом деле? – рассеянно спросила я, разглядывая миссис Скотт. Ее зеленый плащ строгого покроя был отделан мехом. Под плащом я разглядела юбку из шотландки, ткани, которую ввела в моду ее величество. Я заметила, что кринолин у миссис Скотт нового покроя, пышный сзади и плоский по бокам. Поверх темного пышного пучка она приколола круглую каракулевую шапочку в русском стиле. Мне показалось, что шиньон у нее накладной. На вид ей можно было дать около сорока лет. Интересно, что делает в таком месте явно состоятельная и модная дама? Неужели ей так уж нравится разливать чай на собраниях общества трезвости?

Миссис Гриббл была, наоборот, одета довольно пестро: темно-коричневая юбка с оборками, натянутая на идеально круглый кринолин, зеленый корсаж, на плечах шаль с узором «турецкие огурцы», шляпка, украшенная искусственными цветами. Я увидела, как миссис Скотт указала миссис Гриббл на упущение: фаянсовые чашки, приготовленные для собравшихся, стояли не слишком ровно. Смущенная и раскрасневшаяся миссис Гриббл поспешила выровнять строй. Теперь чашки стояли, как гвардейцы на параде.

Я села в заднем ряду, решив понаблюдать за происходящим.

– Миссис, вам лучше сесть поближе! – настаивала Бесси.

Я поблагодарила ее, но сказала, что мне и здесь хорошо. Бесси приуныла. По-моему, она хотела мной похвастаться.

Постепенно зал наполнялся народом. В первый ряд посадили группу малолетних абстинентов; ими командовал коренастый мужчина среднего возраста с одутловатым лицом. Твидовый костюм в мелкую ломаную клетку был ему маловат. Мне показалось, что он преждевременно облысел; оставшиеся пряди он зачесал с макушки на лоб и очень старательно уложил, намазав помадой.

– Это и есть мистер Фосетт? – ошеломленно спросила я у Бесси.

– Нет, что вы! – презрительно ответила Бесси. – Это всего лишь мистер Причард!

По рядам стал ходить мрачного вида субъект с бакенбардами-«котлетками». Он раздавал присутствующим сборники гимнов с закладками. Бесси представила его мне как мистера Уолтерса. Похоже, недостатка в помощниках здесь не наблюдалось.

Общее возбуждение нарастало; к негромкому гулу голосов примешивалось шипение настенных газовых светильников. На всех лицах было написано предвкушение. Очевидно, многие приходили сюда специально, чтобы послушать мистера Фосетта.

Однако он пока не показывался. На возвышение поднялся мистер Уолтерс; он попросил всех встать для исполнения первого гимна. Когда мы повиновались, он сел за пианино и взял первый аккорд. Я поняла, что пианино нужно не только отполировать, но и настроить. Однако запели все с готовностью.

Затем мы сели. Мистер Причард поднял своих малолетних воспитанников, поставил их лицом к залу, и они под его руководством проскандировали стишок о том, что они не будут пробовать «ни вина, ни пива, ни даже яблочного сидра».

Потом дети расселись по местам, а мистер Причард, раскрасневшись от волнения, вытер пот со лба и поклонился. Ему вежливо похлопали. Я присоединилась к остальным. В конце концов, дети старались, хотя стишок мне не понравился, как не понравилось и то, что детей втягивают в такую кампанию.

Кульминация вечера приближалась. На возвышение снова поднялся мистер Уолтерс и попросил собравшихся поприветствовать мистера Фосетта, который сегодня будет выступать перед нами.

Все вновь зааплодировали, Бесси с особенным рвением, и на помост вышел преподобный Джошуа.

Надо сказать, что я понятия не имела, чего ожидать. Мне не хотелось сомневаться в словах Бесси, потому что она принялась бы расхваливать преподобного Фосетта с удвоенным пылом. Должна признаться, проповедник оказался гораздо моложе, чем я ожидала. На вид ему можно было дать не больше тридцати – тридцати двух лет; мне показалось, что если он и принял духовный сан, то не в англиканской церкви. Высокий и стройный молодой человек был облачен в хорошо сшитый темно-синий сюртук и темно-серые панталоны. Рубашка на нем была белоснежной, черный шелковый галстук украшала бриллиантовая булавка. Лицо у него было выбрито, зато волосы длинные, как у поэта. Словом, выглядел он куда щеголеватее обычных священников. Я поняла, почему большую часть аудитории составляли дамы. Когда Фосетт появился на кафедре, вокруг меня послышались одобрительные вздохи.

– Дорогие друзья! – начал Фосетт, вцепляясь в кафедру руками и сияющим взором оглядывая наши ряды. – Мои дорогие, дорогие друзья… Какое огромное удовольствие видеть здесь сегодня всех вас! Сердце радуется, когда я понимаю, сколь многим не терпится поддержать наше поистине благородное дело. По вашим лицам я вижу, что вы уже подчинили ваши сердца и умы нашей великой цели!

Голос у него был сладкозвучный, но взгляд – острый и цепкий. Я не сомневалась, что он отлично разглядел в последнем ряду меня, новенькую.

Затем он произнес проповедь, резко изменив ритм и стиль изложения. Надо отдать ему должное, он оказался великолепным проповедником – именно так я потом сказала Бену. Фосетт то понижал голос до шепота, то возвышал почти до крика. Он рассказал нам притчу о Ное, который разбил виноградник, выпил вина и опьянел. Напомнил, что вино и крепкие напитки притупляют чувства, служат причиной всевозможных физических недугов (включая потерю зубов) и преждевременного старения. Спиртное толкает людей на насильственные действия и ужасные просчеты. Но, главное, пристрастие к алкоголю – первый шаг на скользкой дорожке, ведущей к всевозможным грехам: от грубых выражений и неприличного поведения на публике к запретным желаниям и тайным изменам; пьянство ведет к жадности, зависти, преступным умыслам и убийству.

Фосетт объяснил, что нет ни одной из десяти заповедей, которые не нарушают те, кто употребляют спиртные напитки. Что же касается семи смертных грехов, пьяницы с легкостью совершают их все.

– Вожделение! – воскликнул Фосетт, и его голос эхом прокатился по залу.

Все дамы затрепетали и с благоговейным восторгом посмотрели на проповедника. Никто не шевелился, не скрипел ни один стул, никто даже не закашлялся. Мне казалось, что малолетние абстиненты в первом ряду начнут капризничать, но и их мистер Фосетт как будто околдовал. У сидевшей рядом со мной Бесси сияли глаза. Мне стало не по себе.

– Выйдите на улицы! – вскричал Фосетт, указывая холеной рукой на мир, окружавший молитвенный зал. Взметнулись его длинные черные волосы, и он вдруг напомнил мне архангела Михаила с церковного витража, который вот-вот пронзит копьем дракона. – Вы найдете там гнезда разврата, друзья мои, вместилища всевозможных пороков! Вы увидите мужчин, опустившихся на дно. Безработные, утратившие остатки всякого самоуважения, попрошайничают на улицах! Вы увидите женщин, которые не стесняясь торгуют своим телом! Вы увидите молодых транжир из хороших семей, которые растрачивают фамильное состояние! Вы увидите голодающих матерей, которые, качая больных детей, стоят у дверей пивных и зовут своих мужей, умоляют их уйти, пока те не пропили последний пенни. И что же довело их до такого состояния? Пьянство! – прогремел он.

Его слова были встречены молчанием. Все ждали. После паузы Фосетт заговорил более сдержанно, но не менее выразительно. Он поведал нам поучительную историю о пьянице, который управлял лошадью и повозкой. Одурманенный, он не смотрел по сторонам и потому задавил добродетельную молодую особу, которая переводила через дорогу своего пожилого больного отца.

Фосетт сложил руки, как для молитвы.

– Дорогие друзья, вы только представьте себе эту сцену! «Моя милая дочь! – вскричал бедный старик, бросаясь на колени рядом с ней. – Поговори со мной!» Его дочь лежала бездыханная на мостовой и не могла вымолвить ни слова, а пьяный возчик стоял рядом, охваченный ужасом при виде того, что он совершил. Но было уже поздно!

Несколько дам зарыдали в голос, утирая слезы кружевными платками.

К сожалению, на меня проповедь не произвела сильного впечатления. Разумеется, рассказанная им история была ужасной; я знала, что подобные трагедии действительно не редкость. Мой отец был врачом; его довольно часто вызывали осматривать жертв уличных происшествий или несчастных случаев на работе. Причиной многих трагедий действительно служит пьянство. Я своими глазами видела несчастных женщин и полуголых детей, поджидавших своих мужей и отцов у дверей питейных заведений, хотя и знали: когда отец семейства, пошатываясь, выйдет к ним наконец, он, скорее всего, наградит их тумаками. Стыдно признаться, но, как только звенящий голос мистера Фосетта умолк, он приложил руку к вспотевшему лбу и отбросил назад длинные пряди волос, я едва не хихикнула. Пришлось быстро перевести взгляд вниз, на колени. Отец наверняка объяснил бы, что моя реакция вполне естественна, поскольку я поняла, что оратор, не церемонясь, играет на чувствах своих слушателей. Потом мне стало стыдно, и я велела себе успокоиться. Я подняла голову, и оказалось, что мистер Фосетт смотрит прямо на меня. Мне показалось, что он все понял. К собственному унижению, я густо покраснела.

– Тем, кто находится в лучшем положении, – вкрадчиво продолжал мистер Фосетт (клянусь, при этом он по-прежнему смотрел на меня), – не нужно думать, будто они не рискуют. Какой джентльмен не видит вреда в стаканчике-другом портвейна после хорошего ужина? Какая во всех отношениях почтенная дама откажется в гостях от рюмки хереса?

Фосетт энергично тряхнул головой, отбросив назад непокорные пряди волос.

– Не успеваем мы оглянуться, как джентльмен выпивает уже не стаканчик, а целый графин портвейна за вечер и почти всю ночь лежит бесчувственный, как бревно! Ну а его жена… добродетельная женственность скоро покидает ее. Лицо идет красными пятнами, она перестает следить за своим гардеробом и прической. Слугам недостает твердой руки; они начинают пренебрегать своими обязанностями. Проходит совсем немного времени, и весь дом разваливается.

Мне показалось или Фосетт в самом деле многозначительно смотрел на меня? Может быть, Бесси рассказала ему о том, что Бен время от времени выпивает бутылку пива за ужином, а когда к нам приходят гости, мы пьем рейнвейн? Мое замешательство постепенно сменялось гневом.

Тем временем пламенная проповедь закончилась. Фосетт перешел к практическим вопросам. Он деловито напомнил, что еще многое предстоит сделать для бедняков, подверженных пьянству, и просил публику не скупясь поддержать благородные начинания, которые проводятся под его руководством. Наши пожертвования, сказал он, не будут растрачены впустую, и мы обретем сокровище на небесах.

Промокнув лоб накрахмаленным белым платком, Фосетт сошел со сцены – очевидно, ему необходимо было немного отдохнуть. Мистер Причард высоким голосом пригласил нас выйти и подписать отречение от крепких напитков. Соответствующий документ уже лежал на кафедре. К нему подошли три или четыре человека. После того как они поставили свои подписи, мистер Уолтерс снова сел за пианино. Мы встали, чтобы исполнить последний гимн. Во время песнопения мистер Причард, по-прежнему потный, обходил ряды с деревянным блюдом для сбора пожертвований. К тому времени, как он дошел до меня, блюдо оказалось почти полным. Растроганные красноречием Фосетта и его мольбами, люди не скупились. Я положила на блюдо шиллинг и, заметив, что Бесси собирается добавить свои два пенса, перехватила ее руку со словами:

– Я положила за нас обеих!

Мистер Причард наградил меня укоризненным взглядом, но я не отвела глаз, и он поспешил прочь. Однако я успела заметить, что свои жидкие волосы он мажет не помадой, а свиным жиром. В тепле жир таял, отчего его лоб блестел, как отполированный.

Гости окружили чайный стол, где хлопотала миссис Гриббл в своей шали и юбке с оборками. Ею руководила миссис Скотт.

– Посидите, миссис, – предложила Бесси, – а я принесу вам чай и печенье.

– Нет, нет, – невозмутимо ответила я, – я хочу со всеми познакомиться! – И двинулась вперед.

За мной плелась Бесси, полная дурных предчувствий.

Приблизившись к столу, я заметила, что, хотя в объявлении после проповеди обещали печенье, деревянное блюдо, стоявшее на столе, было предназначено для пожертвований. Бесси уже налила мне чаю в толстую фаянсовую чашку. Кроме того, она подошла к миссис Скотт и прошептала что-то ей на ухо. Миссис Скотт двинулась мне навстречу, оглядывая меня с ног до головы. Она явно оценивала мое положение в обществе и уровень доходов моего мужа.

– Насколько я понимаю, – сказала она, – вы хозяйка Бесси, миссис Росс. Добро пожаловать! – Она изящно склонила голову.

– Я пришла взглянуть своими глазами, куда Бесси ходит каждую неделю, – сухо ответила я. – Я отвечаю за нее.

Миссис Скотт встретила мои слова натянутой улыбкой.

– Приятно слышать, миссис Росс, что вы так серьезно относитесь к своим обязанностям. Бесси хорошая девушка; она много помогает нам. Как по-вашему, вы многое почерпнули сегодня вечером?

– Почерпнула? – удивленно переспросила я.

– Вы узнали то, ради чего пришли сюда? – Ее тон нельзя было назвать откровенно издевательским, но я уловила в нем насмешку.

– Да, наверное, – ответила я. – Хорошо, что Бесси вам помогает, но меня волнуют листовки…

Миссис Скотт уже не слушала меня. Она смотрела на кого-то за моей спиной; ее бледное лицо слегка порозовело. Я почувствовала, как мне в щеку кто-то дышит, и уловила аромат фиалковых пастилок. Я обернулась.

– Дорогая мадам, – сказал мистер Фосетт, – правильно ли я понимаю, что вы – хозяйка Бесси? – Он бегло погладил Бесси по голове, на которую она сегодня надела свой лучший чепец.

Бесси просияла, как будто наступило Рождество. Фосетт благожелательно улыбался мне; я подумала, что такая улыбка не вяжется с его молодостью… а он в самом деле оказался молодым. Его возраст я угадала более или менее верно. Ему не могло быть больше тридцати лет. Чистое лицо, большие, широко расставленные глаза, орлиный нос… Свои длинные кудри он успел расчесать после проповеди. Он снова напомнил мне архангела, нарисованного на витраже.

– Да, – сухо ответила я. Не знаю почему, но в голове стало пусто. Я приготовила целую речь, но все слова как будто куда-то подевались. И все же я не сдавалась. – Вы замечательный оратор, мистер Фосетт.

Он слегка поклонился. Я не могла оторваться от его глаз. Они были необычайного цвета – ни синие, ни зеленые, пожалуй, цвета морской волны…

– Миссис Росс, наше дело чрезвычайно важно и не может не волновать всех.

– Мистер Фосетт, – продолжала я, – буду с вами откровенной. Я пришла поговорить относительно неких листовок.

Он состроил удивленную мину.

– Вчера Бесси заходила за ними сюда, из-за чего вернулась домой очень поздно. Как вам известно, вечер был очень туманный, и мы с мужем волновались за нее… – Я понимала, что говорю быстро и бессвязно, но ничего не могла с собой поделать.

Мистер Фосетт перевел взгляд на Бесси и укоризненно покачал головой. Радость девочки тут же сменилась унынием. Ее лицо мгновенно привело меня в чувство.

– Она не виновата! – отрывисто продолжала я. – Ее убедили в том, что распространять листовки – ее долг. Но я не позволю ей раздавать какие бы то ни было листовки вне зависимости от их содержания.

– Значит, она ничего не будет раздавать, – вкрадчиво ответил Фосетт. – Бесси, ты слышишь? Ты не будешь распространять листовки, поскольку твоя хозяйка против. Прежде всего ты должна была заручиться ее согласием!

– Да, сэр, – с жалким видом ответила Бесси.

– Бесси, может быть, ты поможешь собирать чашки? – предложила я.