Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова

Царственный гнев

Соколов промчался на авто по Невскому проспекту, свернул за фасад роскошного «Торгового дома Дементьевых и Васильева». И вот отцовский особняк!

Едва молодой граф взошел на порог, в доме началась обычная в таких случаях радостная суета. Вся дворня сгрудилась возле Аполлинария Николаевича, все говорили одновременно, радовались, смеялись, норовили обнять молодого графа.

Соколов всех одарил вниманием, спросил о жизни и здоровье и поспешил в кабинет отца.

Старик сидел за ломберным столом и раскладывал пасьянс. Он еще более поседел, высох и стал похож на Суворова в опале.

Молодой граф принял душ. Затем прошел в свою комнату, надел белый парадный мундир и отправился в Зимний дворец.

Императрица поступила самым удивительным образом. В нарушение всяческого этикета она одна села в авто, в котором осталась с глазу на глаз с Соколовым.

Шофер дал газу, машина полетела в Царское Село. Императрица была по-прежнему прекрасна. Лишь воспаленные глаза выдавали ее усталость. Однако, оставшись наедине с Соколовым, явно чувствовала себя не в своей тарелке. Соколов, спросив разрешения, поднял стекло, разделявшее шофера и пассажиров.

Гений сыска подумал: «Вот принцесса Алиса Гессенская. Она достигла вершины власти, стала царицей, но это не сделало ее счастливей. Добрая, самоотверженная, она словно по иронии судьбы слывет в народе спесивой и черствой. А тут еще Распутин, который бросил тень на ее женскую честь. Ах, печальная доля! И теперь я понадобился ей по какому-то крайне важному, но столь деликатному делу, что она не решается начать разговор».

Он произнес по-русски:

– Ваше императорское величество, как здоровье Вырубовой, попавшей в железнодорожную катастрофу?

Императрица перекрестилась:

– Хвала Господу, жива осталась. Хоть вся искалечена, но духом не падает.

– Ваше императорское величество, а как прошли крестины Юсуповой?

Императрица оживилась, ответила по-немецки:

– Совершенно ужасный случай! Священник уронил в купель маленькую Ирину. И вместо того чтобы быстро достать девочку, он начал засучивать свои рукава, дабы не замочить в купели. Странный человек. А ребенок все время находился под водой. И тут выяснилось нечто мистическое. – Императрица замолкла, округлила глаза и медленно произнесла: – Оказывается, самого папу, Феликса-младшего, при крещении тоже едва не утопили.

Соколов знал, что государыня недолюбливает молодого Юсупова. Феликс постоянно интриговал против Распутина, говорил о нем гадости. Зная, что шутка понравится императрице, он сказал:

– Россия пережила бы потерю Феликса, причем с удовольствием.

Императрица слабо улыбнулась.

Соколов продолжал:

– Кстати, старики сказывают: кого в купель роняли, тот долго живет.

Императрица задумчиво произнесла:

– Старики, старики… А сегодня делали операцию молоденькому подпоручику – красивый, с легким пушком усов. Операция прошла успешно, а сердце – увы! – не выдержало! Так жалко, словно близкий человек умер.

За окном уже мелькали пригородные домишки. Императрица наконец решилась, перешла к делу:

– Вы, граф, даете мне слово офицера, что все сказанное здесь останется между нами?

– Государыня! В моей скромности можете не сомневаться. – Соколов твердо посмотрел в ее лицо.

Императрица начала издали. Она говорила о тех жертвах и несчастьях, которые принесла война. Соколов пытался понять, куда она клонит. Вдруг императрица негромко, так что Соколов был вынужден напрячь слух, произнесла:

– Государь – человек исключительных добродетелей. Его личность очаровывает всякого. Увы, для монарха он слишком мягок и добр. Да, смирение – дар Божий, но государь обязан чаще показывать свою непреклонную волю. И сейчас он должен быть решительным. В его силах восстановить на земле мир. – Она каким-то неуловимо грациозным движением положила свою изящную, не украшенную перстнями кисть на руку Соколова. Проникновенно заглянула ему в глаза: – Милый граф, сегодня государь будет говорить с вами о важных предметах, которые могут определить судьбу нашего народа. Я прошу, заклинаю вас: повлияйте на Ники, пусть он с Германией заключит отдельный от союзников мир. Кто наши друзья? – Императрица сделала презрительную гримаску. – Французы легкомысленны, по своей натуре якобинцы. Англия всегда ненавидела Россию, вредила ей везде, где была в силах. С Германией, напротив, у нас прочные дружеские отношения. Незамедлительный мир остановит реки русской крови. Сейчас есть счастливый случай. Завтра его не будет. Обещаете свою помощь, граф?

После долгих размышлений Соколов произнес:

– Государыня, я не политик. Я солдат. Я исполняю приказы. И не считаю себя вправе поучать великого государя. Но я готов отдать жизнь за Россию, за царский трон. Простите, милостивая императрица, если я не оправдал ваших надежд.

Императрица побледнела, впилась пальцами в кожаный подлокотник и больше не произнесла ни слова.

Авто миновало охрану, стоявшую у ворот, и подкатило к Александровскому дворцу.

Государственная тайна

Соколов узнал часового – Михаила Лаврова. Саженного роста, с широченными плечами, пудовыми кулаками, рядовой славился своими атлетическими подвигами. Он ломал подковы, носил на плечах лошадь, ударом ладони загонял гвоздь в толстую доску. (У меня хранится редкое, даже удивительное фото: Михаил Лавров с наследником зимой 1909 года около Александровского дворца. Рядовой – с трехлинейной винтовкой Мосина, а рядом – крошечный Алексей Николаевич в расшитой дубленой шубейке. Наследник российского престола чем-то огорчен. Он понуро опустил голову и не смотрит в объектив.)

Часовой при виде императрицы вытянулся в струнку. Александра Федоровна спросила:

– Алексей Николаевич во дворце?

Поедая глазами государыню, Лавров отчеканил:

– Никак нет! Они с прапорщиком Щеголем изволят гулять в парке.

– Приказываю на время оставить пост и найти наследника. Передай: приехал граф Соколов! – И к гению сыска: – Алексей, как всегда, вас заждался.

Соколова и наследника связывала горячая симпатия, какая возникает иногда у людей, невзирая на разницу в возрасте.

Императрица, небрежно кивнув Соколову, отправилась в свои покои.

И тут же Соколов услыхал низкий, сильный голос:

– Сам легендарный граф! – Это был генерал-майор Комаров, командир сводного пехотного полка, человек крепкого сложения, с породистым, высокомерным лицом, с холеными усами и высоким умным лбом. – Ваши военные подвиги у всех на устах. Государь скоро примет вас в библиотеке. Позвольте проводить…

Государь вошел стремительным шагом. Он был, как всегда, подтянут, тщательно выбрит, источал тонкий запах дорогого одеколона. И все же Соколов отметил: «Николай Александрович постарел, даже осунулся. Военные заботы, недосыпание, тревоги, постоянные поездки по фронтам не проходят даром…»

– Здравствуйте, Аполлинарий Николаевич! – с величественной ласковостью произнес государь, протягивая для пожатия руку. Государь говорил негромко, но голос его был слышен отчетливо. – Знаю о ваших ратных подвигах. Вы – настоящий слуга престола, вы – гордость великой России.

– Я всего лишь исполняю свой долг, ваше величество!

– Давайте сядем за этот столик. Простите, что вынужден беспокоить вас… – Государь, как полчаса назад его супруга, замялся, не зная, как перейти к делу.

Соколов решил разрядить обстановку:

– Мой государь, позвольте поздравить со славной победой – взятием Перемышля…

– Той победе уже три недели. Пора бы новые виктории отметить, да положение на фронтах складывается хуже ожиданий. – Помолчали. Государь вздохнул:

– Спасая союзников, мы себя поставили в тяжелую ситуацию. Но сейчас речь идет о другом. – Государь подошел к книжному шкафу, достал какой-то том, вынул из него два больших листа исписанной бумаги. Пристально посмотрел в глаза Соколова: – Все, что вы сейчас узнаете, составляет государственную тайну. Я уверен в вашей осмотрительности и преданности. Вот, Аполлинарий Николаевич, прочитайте это… – Голос государя задрожал. – И потом я все объясню…

Сепаратное предложение

На дорогой бумаге верже сиреневого цвета мелкими, аккуратными буковками было выведено:

«25 февраля/10 марта 1915 года. Глогнитц, Нижняя Австрия.

Ваше величество! Сознаю всю смелость своего поступка писать вашему императорскому величеству, но только беспредельная любовь к Вам, государь, и моему Отечеству побуждает меня это сделать, и умоляю ваше величество соблаговолить, прочесть эти нескладные, но вылившиеся из души строки.

В настоящее грустное время я, кажется, единственная русская, имеющая доступ к Вам, ваше величество, которая находится во враждебной нам стране, и к тому же ради пребывания здесь летом семьи моего племянника Скоропадского и анонимных доносов, что я скрываю русских шпионов, нахожусь в плену, т. е. не смею выходить из моего сада, – и ко мне сюда приехали трое – два немца и один австриец, все трое более или менее влиятельные люди, и просили меня, если возможно, донести вашему величеству, что теперь все в мире убедились в храбрости русских и что пока все воюющие стоят почти в одинаковом положении, не будете ли Вы, государь, властитель величайшего царства в мире, не только царем победоносной рати, но и царем Мира. У Вас у первого явилась мысль о международном мире, и по инициативе вашего величества созван был в Гааге мирный конгресс. Теперь одно Ваше могучее слово – и потоки, реки крови остановят свое ужасное течение.

Ни здесь, в Австрии, ни в Германии нет никакой ненависти против России, против русских: в Пруссии император, армия, флот сознают храбрость и качества нашей армии, и в этих странах большая партия за мир, за прочный мир с Россией. Теперь все гибнет: гибнут люди, гибнет богатство страны, гибнет торговля, гибнет благосостояние; а там и страшная желтая раса, против нее стена – одна Россия, имея во главе Вас, государь. Одно Ваше слово – и Вы к Вашим многочисленным венцам прибавите венец бессмертия.

Я была совсем изумлена, когда мне все это высказали. На мое возражение: „Что могу я?“ – мне отвечали: „Теперь дипломатическим путем это невозможно, поэтому доведите вы до сведения русского царя наш разговор, и тогда стоит лишь сильнейшему из властителей, непобежденному сказать слово, и, конечно, ему пойдут всячески навстречу“.

Я спросила: „А Дарданеллы?“ Тут тоже сказали: „Стоит русскому царю пожелать, проход будет свободен“».

Соколов лихорадочно пожирал строчки. Впервые он столь близко соприкоснулся с большой политикой, с возможностью влиять на судьбы народов. Его особое внимание привлек следующий абзац:

«Здесь, повторяю, нет не только ненависти, но настоящего враждебного чувства к России, и трое, со мной говорившие, бывали в России, ее знают и любят. Тоже к Франции и к Японии нет ожесточенности, но, правда, ненависть огромная к Англии…

Конечно, если бы Вы, государь, зная Вашу любовь к миру, желали бы через поверенное, близкое лицо убедиться в справедливости изложенного, эти трое, говорившие со мною, могли бы лично все высказать в одном из нейтральных государств…

Вашего императорского величества глубоко преданная подданная Мария Васильчикова».

Соколов поднял глаза на собеседника:

– Государь, это какая Васильчикова – урожденная Олсуфьева, дочь директора Эрмитажа, фрейлина Александры Федоровны?

– Она самая. В какое неловкое положение эта дама поставила и меня, и всю Россию! – На лице государя было написано страдание. – Я, Аполлинарий Николаевич, даже не знаю, каким образом сюда письмо доставлено. Эту жалкую эпистолу я мог бы бросить в камин и навсегда забыть о ней. Но… судя по некоторым признакам, письмо уже известно союзникам. И боюсь, оно им очень не понравилось.

Соколов выждал, не добавит ли еще чего государь, и лишь после долгой паузы почтительно, но твердо произнес:

– Мы, государь, понимаем, что германцы могли намеренно допустить утечку информации. С их стороны это подлость.

Государь в знак согласия наклонил голову:

– Когда грохочут пушки, о нравственности часто забывают.

Соколов продолжал:

– Позвольте, ваше величество, сказать правду, которую повторяют не только в великосветских салонах, но и во всех нищенских углах. Эти, с позволения сказать, союзники видят в русском солдате всего лишь пушечное мясо. Союзники жаждут ослабить Россию, именно они спровоцировали Турцию на войну с нами. Франция выклянчила нашу помощь – поход в глубь Германии, дабы им во Фландрии было легче. И это стоило жизни десяткам тысяч русских солдат.

Государь слабо возразил:

– Это все не так просто…

Соколов, малость забываясь, с неуместным в данной обстановке жаром продолжал:

– Простите, государь, но истина лежит на поверхности. Наши войска оттягивают на себя германцев, а французы в это время приращивают свои колониальные владения в Сирии и Киликии. – Голос Соколова звучал твердо. – Англия с конца прошлого года главные силы бросила на захват территорий в восточной части Средиземноморья, в Египте, Ираке, Аравии, Месопотамии. И автором многих пагубных идей называют нынешнего главнокомандующего великого князя Николая Николаевича.

Государь укоризненно покачал головой:

– Вы, Аполлинарий Николаевич, судите не совсем правильно. Союзники оттянули значительные силы противника. К тому же не далее как двенадцатого марта Англия заверила меня, что уступит России столь необходимые ей Константинополь и проливы в Дарданеллах.

Соколов несколько смягчил тон, но твердо сказал:

– Однако, государь, союзники вслед за этим заявлением развили такую военную активность в Дарданеллах, что это невольно вызывает сомнение в искренности их заявления. И потом, если союзники все-таки овладеют Константинополем и проливами, разве они будут считаться со своим обещанием «уступок»?

Государь долго молча размышлял. Наконец он медленно произнес:

– Я знаком с подобной точкой зрения. В частности, шведская газета «Свенска тагеблад» сообщает о франко-английском соглашении против России. Но ведь это может быть дезинформацией, вражескими происками…

Государь не стал говорить, что только сегодня утром от очень надежного информатора получил сведения: «Англия твердо решила не отдавать России Дарданеллы и оставить за собой Константинополь».

Соколов промолчал.

Государь прошелся по кабинету, поднял на собеседника синие глаза, твердо произнес:

– Но есть главное – слово чести. Мы до конца будем свято соблюдать наши союзнические обязательства.

Соколов не удержался, вставил:

– Если бы союзники были столь благородны, как вы, ваше величество!

Государь решительно сказал:

– Об этом хватит! Я хочу, Аполлинарий Николаевич, чтобы вы осуществили важное для России и лично для меня предприятие.

Соколов вскочил с кресла, щелкнул каблуками:

– Ваше величество, я готов!

Смертельное задание

Государь прошелся по кабинету. Он поправил большую карту Европы, лежавшую на столе. Кивком головы пригласил:

– Садитесь в кресло, Аполлинарий Николаевич!

Глядя прямо в дышавшее мужеством лицо Соколова, продолжал:

– Я долго думал, прежде чем просить вас, Аполлинарий Николаевич, сделать для нашего Отечества и для меня лично крайне важное дело. Не скрою, граф, дело очень щекотливое и крайне опасное. – Помолчал, нервно хрустнул пальцами. – Разумеется, эту изменницу и наших врагов, стоящих за ее спиной, я не удостою ответом. Но уверен, что Васильчикова не успокоится и в дальнейшем будет засыпать меня – и не только меня! – подобными провокационными эпистолами. Я должен заставить ее замолчать. Вот для этого дела, Аполлинарий Николаевич, вы мне нужны.

Соколов легко, словно речь шла о том, чтобы на клумбе выдрать сорняк, произнес:

– Мой государь, я знаком с этой дамой. Неоднократно встречался с ней на разных раутах. Однажды танцевал с ней на приеме в Зимнем дворце, который устраивали вы, государь, по случаю Рождества 1909 года. Тогда фрейлина производила очень милое впечатление. Но теперь это враг. Я готов. Менее чем через две недели ее голова будет лежать на этом столе.

Государь с ужасом уставился на Соколова:

– Что?! Как вы можете, граф? Это все-таки дама, фрейлина…

Соколов жестко произнес:

– Это враг. У врагов нет ни пола, ни национальности. Хорошо, государь, научите, как я должен обезвредить эту ядовитую змею, извините, фрейлину?

– Вы должны встретиться с Васильчиковой и объяснить ошибочность ее позиции. И пусть она знает о нашей непреклонности: мы союзников никогда не предадим. И еще напомните, Аполлинарий Николаевич, что она – русская княгиня. Я понимаю, что немцы оказывают на нее давление, может быть, угрожают. Но она обязана проявить характер. И лучше всего, если вернется в Россию.

Соколов с горечью подумал: «Сколько наивности в этих словах! Эта тетя, если я не понравлюсь ей, сдаст меня австрийским или германским властям, которые поставят меня как шпиона к стенке. Зато фрейлина будет с чистой совестью продолжать свою гнусную деятельность». Но вслух произнес:

– Государь, я готов выполнить любой ваш приказ.

– Спасибо, Аполлинарий Николаевич! Я не сомневался в вашей верности. Вы можете вернуться в Москву. В ближайшие дни вас отыщут из контрразведки, разработают маршрут проникновения в Нижнюю Австрию, снабдят кронами, подготовят документы и все необходимое… – Государь положил руку на плечо Соколова, и кончики пальцев его чуть подрагивали. Он долго молчал и наконец глухим, севшим голосом произнес: – Вы были наедине с Александрой Федоровной?

– Так точно, вместе ехали в авто!

– Граф, что она сказала вам?

Соколов вздернул подбородок и решительно произнес:

– Государь, вы первым станете презирать меня, если я вам начну доносить содержание приватных бесед с императрицей.

Государь опустил задумчиво голову, подошел к окну, долго глядел на закатный, весь в легких пурпуровых облачках небосвод. Наконец негромко произнес:

– Я знаю, что сказала вам императрица. И она не права.

– Чужая воля мной не руководит. Государь, я говорил вам только то, что думаю сам.

– Да, я уверен, что это так. Скажу больше: письмо изменницы Васильчиковой передала мне императрица. Кстати, я даже не знаю, какими путями оно дошло до нее. Уверен, императрицей движут добрые помыслы. Но она не знает обстановки в нынешней России. Заключение сепаратного договора вызовет бурное возмущение общества, прямую угрозу династии. Я не цепляюсь за власть. – Государь пристально посмотрел на Соколова, словно в этом сильном и цельном человеке хотел найти сочувствие и поддержку. – Я приму все, что будет благом для России. Но кто нынче может управлять империей?

Соколов почтительно молчал.

Государь продолжал тихим, хорошо слышимым голосом:

– К тому же я не желаю быть бесчестным в глазах союзников. И я очень вас прошу…

Вдруг в этот момент под высокими дворцовыми сводами прокатился счастливо-радостный крик:

– Дядя Соколов! Ура!

Облаченный в черкеску, в папахе, с кинжальчиком в серебряных ножнах, похожий на красивую игрушку, с распростертыми объятиями несся наследник.

Соколов подхватил своего юного друга, легко подбросил вверх, нежно прижал к груди:

– Я очень скучал без вас, Алексей Николаевич!

– И я! Зато теперь у меня есть набор маленьких гирь, мне папа на Благовещение Пресвятой Богородицы подарил. – С обидой в голосе: – Я желаю упражняться, а доктора почему-то запрещают. – Подышал в ухо, пооткровенничал: – Я все равно упражняюсь. Делаю, как вы учили. Пощупайте, какие у меня мускулы!

– О, вы, Алексей Николаевич, настоящий богатырь!

В тот день самым счастливым человеком на свете был наследник российского престола.

Ровно в полночь Соколов отбыл в Белокаменную. Утром его ждало ошеломляющее известие.

Веселая езда

Приключения гения сыска начались сразу, едва он ступил на порог родного дома. Его супруга Мари сообщила:

– Уже сегодня два раза телефонировал из охранного отделения Мартынов. Он чем-то взволнован. Говорит: «Жду не дождусь Аполлинария Николаевича. Очень срочно требуется…»

Соколов проворчал:

– Никто сыщику не скажет: «Покушай, отдохни, поиграй с сыном!» Все твердят только одно: «Срочно, срочно!» На скорую ручку – комком да в кучку. Однако надо идти.

– Позавтракайте, милый Аполлинарий Николаевич! Соколов отрицательно покачал головой. Перепрыгивая через ступеньку, сбежал по лестнице. Тут же остановил извозчика:

– На Тверской бульвар! Да пошевеливай одров…

Извозчик, средних лет чернявый мужик с цыганистыми веселыми глазами, туже затянул кушак, сделал решительное лицо, словно собирался с вилами идти на вражескую рать, и дико заорал:

– Пошли, проклятые! Нно-о!

Лошади рванули, коляска дернулась, набрала ходу, стрелой полетела через площадь Красных Ворот. На трамвайных рельсах подпрыгнула так, что едва не перевернулась.

И тут же из-под колес выскочил зазевавшийся мужичок-лоточник – продавец мороженого.

Извозчик заорал:

– Куда прешься, рвань сухаревская? Пес тебя возьми!

Соколов хлопнул извозчика громадной ладонью по спине:

– Аккуратней, ты ведь человека искалечишь!

– Эх, барин, это разве человек? Тьфу, и только. Нальют с утра бельма и под лошадей бросаются! А мне за него фараону штрафной целковик плати…

Коляска выскочила к Мясницким воротам и понеслась по Бульварному кольцу.

Исчезнувшие жены

Начальник Московского охранного отделения Мартынов, увидав Соколова, расцвел от удовольствия. Он заворковал:

– Как я рад, Аполлинарий Николаевич, что отозвались на мою просьбу. Присаживайтесь сюда, на угловой диванчик. Вы небось и позавтракать не успели?

– С вами позавтракаешь! – протянул Соколов. – Брюхо к позвоночнику прилипнет.

Мартынов с воодушевлением продолжал:

– Во-первых, поздравляю, мой дорогой, вы вновь зачислены в наше ведомство. Теперь будем сотрудничать – плодотворно. Благо жизнь нам сюрпризы подбрасывает.

Соколов вставил:

– И в основном неприятные!

– Всякое случается! – уклончиво ответил начальник охранки. – Начну с плохого: сейчас в Москве все еще болтается Распутин. Это истинное наказание! Вчера опять закатил дебош. Теперь уже в «Метрополе». Скандалил, бил посуду, а банкиру Гринбергу вылил на голову соус «пикант».

Соколов иронически усмехнулся:

– Ведь не расплавленный чугун! Оттащи святого старца в участок.

– Полно вам, граф, шутить! – Мартынов аж захлебнулся. – Если сегодня я прикажу забрать Распутина в участок, завтра меня отправят охранять каторжников на Сахалине.

Соколов был невозмутим. Он одобрительно взмахнул рукой:

– Замечательно! Тебя, Мартынов, назначат старшим смотрителем, скажем, в каторжную богадельню в селении Дербинском. Это сахалинское Монте-Карло. Богадельня населена народцем замечательным – нищими, шулерами, ростовщиками. Начальство туда не заглядывает. Тебя научат метать наверняка. Не жизнь, разлюли малина!

Мартынов болезненно поморщился.

– Вам хорошо, граф, изгаляться! – С мольбою посмотрел на собеседника. – И причиной того, что Распутин не уезжает восвояси, в Питер, являетесь вы, Аполлинарий Николаевич.