Следователь по особо важным делам
– Можете, – ответил я. Что мне оставалось делать?
Объяснять – долго. Я и так опаздывал с докладом к начальству.
Перед тем как отправиться к Ивану Васильевичу, я еще раз перелистал дело.
Зампрокурора словно следил за мной по телемонитору. Его звонок раздался, как только я поднялся со стула.
– Прочел?
– Да.
– Зайди ко мне. С делом.
Фаиночка сосредоточенно оттачивала карандаш и, холодно взглянув на мою физиономию, на которой я попытался изобразить извинительную улыбку, молча показала на дверь.
Я вошел в кабинет.
– Давай устраивайся, потолкуем, – предложил Иван Васильевич.
«Ну, держись, Чикуров, – сказал я себе. – Сейчас будет вечер вопросов и ответов».
Начал он неожиданно:
– Мне кажется, я расстроил вчера твои планы? – Он посмотрел на мой галстук – однотонный, синий и, как сказала бы моя мать, подобедошный.
Это уже почти извинение. И на том спасибо.
– Ничего, служба…
Он кивнул. И своим негромким голосом спросил:
– Что можешь сказать?
– Все как будто правильно. Квалифицированные экспертизы. Оформлено грамотно. А если придираться…
– Например?
Я открыл папку.
– Вот постановление о судмедэкспертизе. «Могла ли Залесская А.С. нанести себе смертельное ранение сама…» Я бы так не поставил вопрос эксперту. Дано направление.
– Возможно, возможно… А в целом?
– Убедительно.
– Из документов тебе все ясно? – Он пристально посмотрел на меня. – Ты видишь живых людей по этим бумагам?
Я не догадывался, куда он клонит.
– Передо мной только документы. Выводы логичные.
Иван Васильевич усмехнулся:
– И в тебе, значит, сидит бумажная душа. А я думал – только в прокурорах… Говоришь, расследование тебя убедило?
– Иван Васильевич, вы мне дали ознакомиться с делом. Я его добросовестно прочел. Именно прочел. Если по-настоящему изучать его, наверное, что-нибудь меня и не убедит.
Иван Васильевич подумал.
– Может быть, ты и прав. Людей там не видно… – Он протянул мне бумагу: – Читай.
Документ был отпечатан на именном бланке депутата Верховного Совета РСФСР.
Директор совхоза «Маяк» Североозерского района Е.З. Мурзин обращался к прокурору республики с просьбой еще раз расследовать обстоятельства самоубийства Залесской А.С.
Письмо заканчивалось так: «Лично я, да и многие работники совхоза не могут поверить в то, что Ангелина Сергеевна Залесская покончила с собой. Мы ее знали как веселую, жизнерадостную женщину, полную сил и молодого задора. Ее любил и уважал коллектив детского сада, где она работала воспитательницей, и оказал доверие, выбрав в органы народного контроля. Установление истины помогло бы снять пятно со всего коллектива работников совхоза, которые трудятся во имя Родины. Случай, происшедший с А. Залесской, бросает тень на идейно-воспитательную работу на нашем предприятии…»
– Ну и что? – спросил я, закончив читать. – Факты. Где они?
– Письмо Мурзина, вот уже факт.
– Это просто бумага. Людей я не знаю… – вырвалось у меня.
– Что ж, с ними познакомишься на месте… Ну а я, как прокурор, возьму на свою душу бумаги. Кстати, вот еще одна. – Он протянул мне документ, отпечатанный на нашем бланке. – Как говорится, кесарю – кесарево, а богу – богово…
Мое непосредственное руководство – заместитель начальника следственного управления отменял постановление о прекращении крылатовского дела. Расследовать его поручалось мне. Вверху стояло – «Утверждаю» и загогулины подписи Ивана Васильевича. На прощание он посоветовал:
– Веди дело так, словно до тебя не было никакого расследования.
– Понятно.
Иван Васильевич поднял палец.
– Но, – сказал он, – и не забывай, что оно было…
Как только я переступил порог кабинета зампрокурора, тут же попал в канцелярскую машину. К концу дня мне был обеспечен билет на завтрашний самолет в Барнаул с пересадкой в Новосибирске, бронь в барнаульской гостинице.
Подразумевалось также внимание местных работников прокуратуры.
И, уже будучи не здесь, но еще и не там, я должен был решить один важный для себя вопрос: как распорядиться последним вечером перед отлетом.
Дело в том, что за полгода нашего знакомства с Надей мы еще не разлучались надолго. Служба моя непоседлива. Но по непонятным причинам судьба до сих пор щадила нас.
Я не имел в последнее время продолжительных командировок. Роскошь, которую не мог себе позволить никто из моих коллег.
Мысли о необозримых расстояниях, что разделят меня с моим конструктором-модельером на бог весть какое время, поселили в душе неуютность.
Человечество кичится своими забавными игрушками – конструкциями, перемахивающими с одного места на другое с непостижимой скоростью, мгновенной передачей текста, звуков и изображения. Но оно не решило самой главной для меня сейчас проблемы: не научилось не разлучать людей, которым не надо разлучаться.
Я позвонил Наде.
– Надюша, – сказал я, когда она взяла трубку, – знаешь, я раздумал ложиться в больницу.
– Испугался?
– Нет. Жаль с ними расставаться. Хотя мы и не были хорошими друзьями, но все же – родное…
– Уезжаешь?
Я вздохнул.
– Далеко?
– Очень.
– Где мы сегодня встретимся?
– Я не хочу безликие, чужие рестораны. Хочется посидеть в семейной обстановке…
– Игорь, у тебя заскорузлый, запущенный семейный комплекс… (Через ее голос прорвалась в телефонный разговор реплика Агнессы Петровны: «А что в этом плохого?»)
– Действительно, – подтвердил я.
– Что – действительно?
– Что в этом плохого…
– На этот счет восточная мудрость гласит: холостяк ничего не знает, а семейный – молчит… (Замечание Агнессы Петровны: «Счастливые браки еще иногда попадаются. Все зависит от человека».)
– Надюша, заканчивая наш разговор «втроем», передай Агнессе Петровне, пусть отпустит тебя пораньше. Мне она не откажет.
…Мы направились в ресторан. Я выбрал ВДНХ. Там есть одно тихое, особенно в это время года и дня, место. За прудами, возле павильона «Рыболовство».
В ресторане было тепло, но неуютно. За стеклянной стеной холодно поблескивала вода, окруженная темной, тяжелой зеленью, и напоминала о сырости и пустоте осенней непогоды.
– Игорь, ты мне сегодня не нравишься, – сказала Надя.
– Не могу разделить твоего искреннего веселья по случаю моего отъезда, – мрачно сказал я.
– Думай лучше о том, как мы снова встретимся. Давай придем опять сюда. Приятное заведение…
Я криво улыбнулся:
– Оно, наверное, будет закрыто на зиму…
– Это можно спросить у официанта.
– Надя, – сказал я, твердо и решительно посмотрев ей в глаза. – Пока меня не будет, разделайся со всеми своими старыми проблемами.
– Игорь, милый, ну почему ты любишь все усложнять?
– Вот те на, – протянул я. – Наоборот, я хочу добиться ясности и простоты…
– Неужели так трудно понять простую истину, что все сложно?
– Это чье изречение?
– Не помню. Кого-то из наших современников, кажется. И не волнуйся. Поверь, у нас все хорошо…
Ничего себе хорошо! В ее семейном положении какая-то путаница, а ей все нипочем. С мужем она не развелась, хотя фактически они не живут. Он – штурман на пассажирских международных авиалиниях. Когда-то по уши влюбился в молоденькую, красивую манекенщицу. Видимо, с годами первая страсть улеглась, и он завел интрижку со стюардессой. Что у них там в действительности произошло, я не знаю в подробностях. Надя особенно не распространялась на этот счет. Во всяком случае, она от него ушла. С сыном. Десятилетним Кешкой, которого я еще не видел ни разу.
Кешка. В нем, кажется, и было все дело. Из-за него муж Нади не дает развода. И каждый раз, когда я завожу об этом разговор, Надя старается от него уйти.
– А что думает по этому поводу Агнесса Петровна? – спросил я. – Мне кажется, ее симпатии ко мне сильнее, чем у некоторых…
– В принципе она считает, что ты отличная партия, – улыбнулась Надя. – Только удивляется, почему у тебя кооперативная квартира. Могли, говорит, дать и государственную.
– Много нас таких…
– Как это много? – искренне удивилась Надя.
– Ну, следователей…
– Но ты же по ОСОБО важным делам!
– Мне кажется, все дела важные. Дела – это люди. А люди все равны.
– Но есть же громкие, нашумевшие преступления. Не обо всех же пишут в газетах.
– Это ничего не значит. Для каждого человека его несчастье – самое важное. Сопляк какой-нибудь совершил преступление. Так для его матери положение сына важнее всех несчастий на свете. Землетрясения в Южной Америке, катастрофа на железной дороге, да мало ли случается всякого на земле… Она ни о чем и ни о ком не думает в этот момент, кроме сына… Понимаешь, все относительно.
– Постой. – Надя все еще не могла мне поверить. – Есть еще, значит, такие, как ты?
Я от души рассмеялся:
– Нет, Надюша, ты меня время от времени просто убиваешь. Конечно! У нас в прокуратуре больше десятка. В Прокуратуре Союза. Да еще в прокуратурах всех республик. И знаешь, как нас называют? Важняк… Ты разочарована?
– Наоборот. Это хорошо… Ты меня даже успокоил. – Она посмотрела на меня, как мне показалось, виновато. – Вокруг столько молоденьких…
– Не говори глупости, – сказал я строго. Но ее ревность была приятна мне.
Слабость у Нади прошла быстро. Она как-то встряхнулась. Две складочки, появившиеся на мгновение около губ, исчезли.
– Конечно, глупости.
Чтобы окончательно ее успокоить, я весело продекламировал:
– «Для девчонок в юбчонках есть в клешах парнишки с гитарами под мышкой…»
– А ты говоришь, что нам с тобой плохо… Да, кстати. Когда ты наконец познакомишься с Кешкой?
– Именно, кстати. Разговор самый подходящий перед моим отъездом…
– Ты же не навсегда.
– Нет, конечно. Я просто удивляюсь: сколько времени мы знакомы, а ты предлагаешь встретиться с Кешкой сейчас, когда я улетаю.
– Не сердись. А мой сын – интересное создание. Свои мысли, свой мир. Представляешь, главная забота сейчас достать небольшого удава…
Я и раньше слышал, что Кешка увлекается животными. Жил у них сиамский кот Ерофеич, попугай Ахмед, ежик Пиф и еще какая-то живность. Но удав!
– И ты согласишься жить в квартире с удавом?
– Привыкнуть можно, – сказала Надя. – Если мальчику это нравится. Просто необходимо, понимаешь…
Я промолчал. Да, ради сына она готова на что угодно. Выходит, мне тоже придется привыкать к удаву?.. Ну что ж, Надя этого стоила.
Глава 4
Сибирь для меня – понятие совершенно определенное.
Тайга, холода. Соответственно я и подобрал гардероб. Пальто, теплые перчатки. Барнаул уготовил мне первый сюрприз прямо в аэропорту. Многие ходили в костюмах.
Второй сюрприз преподнес… родной русский язык.
В гостинице меня ждала бронь. Я заполнил карточку.
– Коечка у вас будет у окна, – сказала дежурная. – Но сейчас еще тепло, не дует…
– Спасибо, – машинально поблагодарил я.
– И соседи порядочные… Агроном, врач, правда ветеринарный…
– Позвольте, мне должны были заказать номер.
– Я получила распоряжение от директора. Вот, читайте – «койко-место».
– Не койко-место, а место.
– Вот именно, место. А не номер.
У меня перед глазами всплыла телеграмма в прокуратуру края, которую я сам составлял: «Забронируйте место гостинице…»
Я оказался в дурацком положении. Сегодня воскресенье (новосибирский аэропорт держал нас двое суток из-за непогоды). Звонить местному начальству домой – неудобно. Испортишь первое впечатление. Подумают, столичный, раскапризничался… Бог с ним, перебьюсь.
– Вы забыли тут расписаться, – вернула мне бланк администратор.
– Где?
– Вот здесь. Что освободите место по первому требованию.
– Ну, милая, вы плохо знаете законы, – разозлился я. – Выселять человека из гостиницы можно только с санкции прокурора.
– А может, еще министра? – повысила она голос. – Откуда вы это выдумали?
– Учил в институте… Кстати, об этом и по телевизору передача была.
– Мало ли что там показывают…
Довод, в общем-то, неопровержимый: показывают много.
– Могу привести соответствующую статью Гражданского кодекса… – Я постарался вложить в эту фразу как можно больше металла.
Но мой железный аргумент был сметен одним ударом.
Она отобрала заполненный листок:
– Тогда ждите до вечера… На общих основаниях.
Я поставил свою подпись под актом полной и безоговорочной капитуляции.
Но она нанесла мне еще один удар:
– У вас оружие есть?
– Нет. А что?
– Мало ли… Следователь все-таки. Смотрите, в номере держать его нельзя.
– А если бы было? – усмехнулся я. – Куда его денешь?
– Это не наше дело. Вы напираете на законы. Пожалуйста. – Она достала из ящика свои инструкции. – Мы тоже грамотные… – И ткнула пальцем в то место, где действительно указывалось, что в номере находиться с оружием нельзя.
Я ничего не мог сказать. Хотя и вертелся на языке вопрос: как, например, обходятся работники милиции, военнослужащие, обязанные иметь при себе пистолет? Не сдашь же его в камеру хранения?
Но этот вопрос надо было задавать не ей, маленькому исполнителю, а тем, кто составил инструкцию.
Я подумал, что есть еще требования, выполнять которые практически невозможно.
Дежурная по этажу проводила меня в номер, и я свалился в постель, чтобы наверстать две ночи полусна в аэропорту. Наутро, в понедельник, я отправился в прокуратуру.
Первый визит, разумеется, – к прокурору края.
Он справился, когда я прибыл, как отдохнул. О недоразумении в гостинице я умолчал – в конце концов, только одна ночь. Вряд ли я задержусь в Барнауле.
– Крылатовское дело знаю в общих чертах, – сказал прокурор. – За всем не уследишь. Вам надо поговорить с замначальника следственного отдела Кукуевым. Он в курсе. А с человеком, хорошо знающим дело, увы, не встретитесь.
– Со следователем?
– С ним. Уволился. Поступил в аспирантуру.
Прокурор вызвал замначальника следственного отдела и представил меня. Мы отправились в его кабинет.
– Что это вы решили вернуться к самоубийству Залесской? – спросил Кукуев.
– Поступил сигнал. – Я рассказал о письме Мурзина.
– Если по каждому письму поднимать дела, никаких штатов не хватит, – покачал головой замначальника отдела и, спохватившись, добавил: – Впрочем, вам, наверху, виднее. Можете, наверное, позволить себе тратить время на одно дело. А у наших следователей в производстве по пять – десять одновременно…
– Знаю, – кивнул я, – работал в прокуратуре области.
– Значит, бывали в нашей шкуре?
– Семь лет…
В его словах послышались доверительные нотки:
– Свой, выходит… Это хорошо. Должен понять. Скажем прямо, дело-то расследовано добросовестно. Парень теоретически подкован. Плохого, наверное, в аспирантуру не приняли бы, да еще в Ленинградский университет. Так я говорю или нет?
Я пожал плечами.
– Аспирантура, она требует… – Он постучал пальцем по лбу.
– Требует, – согласился я.
– Вот именно. – Он посмотрел на меня долгим взглядом, вздохнул. Как бы согласился: хочешь не хочешь, от тебя, видимо, не отвертеться.
Я его понял. И предложил мировую:
– Возможно, понадобится ваша помощь.
– Группу создавать не будем, – сказал он твердо. – Людей нет.
– И в управлении внутренних дел?
– Это – ради бога. – Кукуев взялся за телефон.
– Одна только просьба. Кого-нибудь из тех, кто уже принимал участие в следствии… Все-таки в курсе дела.
Он кивнул:
– Ладно, организуем. Старший лейтенант Ищенко.
Двадцать лет в угрозыске. Хороший работник. Пойдет?
Я прикинул в голове – лет сорок – сорок пять. Опытный, наверное. Во всяком случае, учить не придется.
– Пойдет. Из местных?
– Нет. Но вы на это не смотрите. Край знает как свои пять пальцев…
Наверное, рыболов или охотник, подумал я. Обычно именно они хорошо знают местность.
В УВД края ответили, что Ищенко в командировке.
– С чего думаете начать? – спросил замначальника следственного отдела.
– Поеду в совхоз.
– Правильно, – одобрил он, – езжайте. Работайте. Может, и мы у вас кое-чему поучимся. – В его последних словах промелькнула едва уловимая ирония. – А Ищенко догонит. Это мы обеспечим, – закончил он.
Уладив в Барнауле еще несколько дел, я вылетел в тот же день в Североозерск.
Кукуев сам проводил меня в аэропорт. Пожелал успеха. На этот раз без иронии. Хотя положение его, прямо скажем, было щекотливое. Дело согласился прекратить именно он. И если мое расследование опровергнет результаты предыдущего, неприятностей не оберешься.
Правда, наперед не угадаешь. Я тоже могу не найти ничего нового. Могу и ошибиться. Все мы люди, как говорится…
Человек, который придумал изречение «любое тайное станет явным», вряд ли имел отношение к следовательской работе. А если и имел, то был зарвавшийся оптимист или просто-напросто хвастун. Надо знать, как дорого дается каждый процент раскрываемости. Есть, остаются еще за скобками благополучных цифр неумолимые единицы… Папки, которые лежат в архиве с грифом: «Хранить до…»
Это значит, что кто-то из моих коллег потерпел неудачу. Преступник оказался хитрее, или ему здорово помогли обстоятельства…
Конечно, когда я летел в Североозерск на тихоходном Ан-2, у меня и в мыслях не было, так сказать, программировать на всякий случай возможную неудачу.
Собственно, я себе еще и не представлял людей, с которыми столкнусь во время расследования. Ведь через них, их поступки, поведение ищешь истину.
Но одно я чувствовал. И это не мистика и не шестое чувство. Я даже не знаю что. У меня пропадала уверенность в том, что следователь, занимавшийся раньше делом о самоубийстве в Крылатом, поставил все точки над i. Мне вспомнился совет Ивана Васильевича: вести дело так, словно не было до меня никакого расследования. Но я и в самом деле не забывал о том, что оно было.
Выходило, что Залесская покончила с собой в результате угрызений совести или боязни разоблачения в измене.
Не бог весть какая редкая причина. Вину во всем она брала на себя.
Но может быть, ее довели до самоубийства? Тогда это преступление. Тяжкое и сурово наказуемое. В принципе следователь шел по правильному пути. Он расследовал именно эту линию. Но, внимательно изучив все материалы, я чувствовал, что мой предшественник, возможно несознательно, доказывал версию, изложенную в предсмертном письме самой Залесской.
Мне самому случалось встречаться с подобными случаями: с первых шагов факты до того завораживают, что отделаться от их убедительности или непреложности стоит огромного труда. Помимо этого, увы, кое-где проступали следы спешки. Пусть едва-едва заметно. Я их видел…
Еще. Очевидцев происшествия не было. В таком случае проверка версии убийства, по-моему, обязательна. Как бы невероятно это ни выглядело… Любое невероятное может оказаться вполне вероятным, что нередко случается в нашей профессии, берущей начало чуть ли не в Древнем Риме…
Еще Цицерон заявлял: «Даже честные граждане, не смущаясь, прибегают к подлогу».
Опять же – письмо директора совхоза Мурзина. Уверен, забот и хлопот у него, как говорится, полон рот. И если этот занятой человек, депутат Верховного совета республики, берет на себя смелость и, что очень важно, ответственность обращаться к прокурору Российской Федерации с просьбой пересмотреть прекращенное дело, тут уж действительно есть о чем задуматься.
И пишет он не только от своего имени. Видимо, общественность совхоза тоже хочет разобраться в этой трагической истории.
Ехать в совхоз с таким настроением, чтобы, подобно Цезарю, воскликнуть «пришел, увидел, победил», я не имел никаких оснований. В конце концов, если я докажу, что мой предшественник прав, моя миссия будет выполнена.
Но так, чтобы никто не мог задать такого вопроса, на который я бы не ответил…
Глава 5
Самолет опустился на зеленое поле. Аэропорт Североозерска – изба. Рядом – традиционная полосатая колбаса.
Меня встретил милицейский газик. Часа полтора хорошей гонки по не совсем хорошей грунтовой дороге. Мимо бесконечных полей, разделенных ровными квадратами лесозащитных полос.
В Крылатое добираемся в сумерки.
Большое село посреди степи, продуваемое со всех сторон. Домики из кирпича. Кое-где деревянные, финские. Утопают в садах. Главная улица хорошо освещена. Как везде – центральная площадь, обрамленная двухэтажными домами.
Одинокий пес поднялся с крыльца конторы совхоза, вяло шевеля хвостом.
Прощаюсь с водителем, чтобы попасть под опеку участкового инспектора.
Евгений Линев – молодой парень, с умным, внимательным лицом. Совершенно непохожим на те, которые канонизированы в фильмах.
Участковый проводил меня в дом для приезжих. Пристройка к зданию конторы. Сторож, Савелий Фомич, сам открыл чистенькую, теплую комнату с двумя койками.
– Вы будете жить один, товарищ следователь, – поспешил заверить Линев.
– Верно, – подтвердил сторож. – Вон там у нас санузел, умывальник. Рядом – кухонька. Газу, правда, в баллонах нету. Никак не сменяют…
– Ничего, обойдусь. Столовая есть?
– А как же! – ответил Савелий Фомич.
– Но сейчас поздно, закрыто. – Линев посмотрел на ручные часы.
– Это точно, – сказал сторож. – Деревня. С курями спать ложатся. А чаек у меня готов. На плиточке. С устатку не мешает, а?
– Не мешает, – сказал я. – Спасибо.
Участковый инспектор спросил:
– Я вам нужен, товарищ следователь?
– На сегодня нет. Благодарю за хлопоты…
Он пожал плечами:
– Какие там хлопоты. Служба. – И, откозыряв, ушел.
– К молодой жене. Секретарша директора, – подмигнул сторож. – Две недели, как свадьбу сыграли… За-ради нее и напросился сюда из района.
– А прежний?
– Тю-тю. Подался далече… Перевели.
«Жаль, – подумал я. – Одним помощником, знающим село и его обитателей, меньше…»
Сторож, прежде чем сходить за чаем, почесал затылок.
– Не знаю, понравится ли вам моя заварка… С мятой. По-стариковски. Для суставов полезно.
– Понравится. Моя мать тоже любила заваривать с мятой.
– Могу и чистого. Индийский у меня.
– Давайте с мятой.
Савелий Фомич принес маленький чайничек с запаянным носиком. Поставил на стол.
– Стаканы в тумбочке. – Он собрался деликатно ретироваться.
– Присаживайтесь. Вдвоем веселее.
Он подумал, потоптался. Подсел к столу.
Я нарезал краковской колбасы (что делали бы без нее командированные?).
Старик от угощения отказался. Прихлебывал из стакана, макая в чай кусочек рафинада.
Говорить о деле я с ним не собирался. Но старику не терпелось выложить московскому следователю свои соображения.
– Да, – вздохнул сторож, – в старое время девки от любви на себя руки накладывали. Если парень на другую заглядывался. Теперь проще на все смотрят. Телевизор с толку сбивает. Что ни картина, обязательно самый главный герой в другую влюбляется. А жена, значица, ему не хороша. Или наоборот, бабе мужик ее не в милость. Так, ежели распущать, кажный куролесить захочет. Мало ли что, пригожих парней да девок вона сколько ходит. Недаром говорят: в чужую бабу черт меду положил. Но соблюдать себя надо. Грех – он всегда боком выйдет…
– Вы же сами говорили, что теперь проще.
– Кому проще, а кому… Конечно, если говорить о воспитательнице, не все у нее, наверное, тут было благополучно. – Он повертел пальцем у виска. – Кто же в наше время себя до этого доводит? Совесть подешевела…
– Не угодило вам нынешнее поколение, – улыбнулся я. – Ох, не угодило.
– Мне-то что. Я свое пожил. Пусть сами разбираются. Нас все равно никто не слушает.
– А вы?
– Слушали. Попробуй я отцу слово поперек сказать. Снимет штаны и за милую душу поддаст горячих. Уважение было. Дети родителей почитали. Жены – мужьев. Батька мать мою не бил, но зато его слово – закон. С малолетства приучена.
– Тоже не сладко. Горькая женская доля, – подзадорил я старика. – Рабство семейное, рабство общественное…
– Ишь, словечки понасочиняли, – усмехнулся он. – Да вы-то почем знаете? Думаете, бабы только хрячили? И веселиться не смели? Еще как! На Масленицу, на Иванов день, на Троицу какие гулянки заводили! Работали, верно, работали до семи потов. С зари до зари. Но уж если гуляли – на всю железку. И пели и плясали… А нынче…
Вона, насмотрелся в клубе. Подрыгаются друг подле дружки и айда по домам. Какие раньше пляски были! Обчие и поодиночке. Русская, камаринская. А кадриль! Хе-хе. Одно загляденье. Не только для девок. И замужние от души веселились. И не так заглядывались на сторону, как нынче. Всяк свое гнездо берег. А тем более от такого парня, как завклубом…
(Муж Залесской работал в Крылатом завклубом.)
– Интересный?
– Симпатичный. Артистом прозвали. Галстук такой надевал… Ну, махонький, поперек торчит…