Фирман султана
Отец каждый день учил дочку стрелять из пистолета, рубиться на саблях и ездить верхом на коне. Старый воевода считал, что его дочь, живя среди повстанцев, обязана научиться всему, что умеют они.
Свободная жизнь в горах, военные упражнения и посильная работа закалили девушку. Она сохранила гибкость стана, матовую нежность лица, но приобрела гордую, независимую осанку, загорела на солнце и ветре, в глазах, вместо покорности и страха, появилось выражение спокойной уравновешенности, решимости и готовности постоять за себя.
Это уже была не та Златка, что полгода тому назад, – так изменила ее жизнь.
Сейчас, в минуту тревоги, ожидая опасности, новые черты особенно ярко проявились в ее внешности. В другое время воевода залюбовался бы дочкой – такая она была красивая, – но теперь не до того.
– Погоди! – остановил он. – Не пугай раньше времени Марийку! Да вон, кажется, и сам Драган с парнями… Он, наверное, малость отстал… Нет, на носилках кто-то другой… Беги-ка приготовь все, что нужно, для раненого!
Но Златка вдруг вскрикнула, бросилась вперед, к самому обрыву. И застыла неподвижно, прижав ладонь к губам, будто хотела что-то сказать и вдруг передумала. Пристально, не отрывая глаз, всматривалась в тех, кто шел впереди приближавшегося отряда.
– Что с тобой, доченька? – встревожился воевода. – Что там такое увидела?
– Отец, ты сказал, какой-то усатый? Так ведь это Спыхальский! Я тебе рассказывала о нем…
Девушка побледнела. Воевода обнял дочку:
– Не волнуйся, Златка. Это еще ни о чем не говорит. Почему ты думаешь, что со Спыхальским обязательно должен быть и Звенигора?
– Не знаю… Но почему-то так жутко вдруг стало на сердце…
– Успокойся, глупенькая! Сейчас мы обо всем узнаем.
Златка вся дрожала. Разве отец понимает, отчего у нее так бьется сердце, почему краска сбежала с лица и похолодели руки?.. После трагических событий в Чернаводском замке, когда спаслась только треть отряда гайдутинов и воевода вместе с ними построил в дикой неприступной местности новый стан, забрав туда Златку, о бравом казаке Звенигоре здесь говорили только в прошедшем времени. Восхищались его мужеством, хвалили за преданность друзьям. Но разговоры эти были от случая к случаю. О нем просто вспоминали порой. И никто не сомневался в том, что казак погиб. Только Златка и Яцько, который спасся вместе с немногими, думали о нем, верили, что он когда-нибудь, может, не скоро, но вернется к ним. Златка только и жила надеждой на это.
И вот появляется Спыхальский! Что-то он поведает ей об Арсене?
Гайдутины приближались. Когда до стана осталось шагов триста, вперед вырвался Яцько, быстро побежал вверх к Златке и воеводе Младену.
– Златка! Зла-а-тка-а!.. – донесся его голос.
Девушка вихрем помчалась вниз. Воевода не успел даже протянуть руки, чтоб задержать ее. Девушка легко, словно серна, перепрыгивала камни и мчалась навстречу гайдутинам. Голос Яцько сказал ей все.
– Арсен?! Арсен!!
– Он! Живой! – Яцько весело улыбался. – Убежал с друзьями с каторги…
Последних слов паренька она уже не слышала: бросилась к носилкам. Не заметила даже, как, увидев ее, расправил рукою усы и расцвел в улыбке пан Спыхальский. Сразу узнала Арсена. Видела только его. Лежал он вниз лицом, бледный, осунувшийся, с закрытыми глазами и крепко сжатыми, пересохшими от внутреннего жара губами.
Осторожно взяла его за руку. Он открыл глаза и вздрогнул:
– Златка!.. Любимая!..
Девушка сквозь слезы безмолвно кивнула и сжала казаку руку, стараясь совладать с собой. Арсен тоже не произнес больше ни слова, только держал в своей горячей руке холодные пальцы Златки и, пока несли носилки вверх, блестящими глазами не отрываясь смотрел на ее побледневшее, но такое милое, такое родное лицо.
2
Счастье как вино – пьянит… Увидев Златку, а потом воеводу и Якуба, Звенигора почувствовал, как у него, будто от хмеля, зашумело в голове. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Еще никогда в жизни ему не приходилось так волноваться, как сегодня. Хотелось сразу обо всем расспросить, обо всем узнать.
После коротких приветствий его занесли в хижину.
– Где же… Анка? – спросил Арсен, не видя ее среди встречавших их гайдутинов.
Лицо воеводы помрачнело.
– Она не может выйти, Арсен. Тяжело болеет… Но ты ее увидишь, как только сам встанешь на ноги.
Якуб и Драган помогли Арсену раздеться, положили на широкую скамью, застеленную кошмой. Когда сняли сорочку, Якуб охнул, скрипнул зубами. Вся спина казака была покрыта страшными язвами и незаживающими ранами.
– Узнаю таволгу, – потемнел Якуб. – Какое изуверство!
– Да, это таволга… Прошло уже больше недели, а кажется, до сих пор в теле колючки торчат…
– Ну, потерпи немножко… Я помогу тебе. Сейчас мы искупаем тебя в горячей воде, настоянной на хвое и коре дуба. Потом смажу бальзамом… И всемилостивый Аллах поможет мне быстро поставить тебя на ноги, – пообещал Якуб.
Он обрадовался Звенигоре, как родному сыну, и прилагал все усилия, чтобы облегчить страдания казака. Ему во всем помогали Златка и Драган.
На другой день вечером, когда Арсен благодаря врачеванию Якуба и заботливым хлопотам Златки почувствовал себя значительно лучше, возле его кровати собрались воевода Младен, Драган, Якуб.
В хижине было тепло и уютно. Желтые стены пахли смолой. В печке весело пылали сухие сосновые ветви.
Воевода Младен за время их разлуки еще больше поседел и осунулся. Он сел рядом с Арсеном, положил раненую ногу на скамейку. Напротив, у стола, пристроились Якуб и Драган. Звенигора уже знал, что молодой гайдутин в последнее время стал правой рукой воеводы и пользуется среди балканджиев всеобщим уважением.
– Друзья, – произнес воевода, – мы все рады, что снова собрались вместе. Если б не тяжкая болезнь Анки, нас было бы здесь пятеро. Но ей нельзя волноваться, поэтому сегодня обсудим все без нее и даже не скажем ей, о чем шла речь.
– Случилось что-нибудь серьезное? – встревоженно спросил Звенигора.
– Нет… ничего особенного… Короче говоря, в наших краях снова объявились Гамид и… Сафар-бей, – тихо ответил воевода, и Арсен заметил, как болезненно задергалась у него левая щека. Но Младен пересилил себя и дальше говорил твердым голосом: – На днях Драган по моему приказу произвел глубокий разведывательный выезд к Загоре и Сливену. Мы узнали, что войско великого визиря Ибрагима-паши после неудачного похода на Украину, где оно потерпело поражение под Чигирином, возвратилось назад и стало на постой на всю зиму в Болгарии. Вернулись в Сливен также Гамид и Сафар-бей со своими отрядами.
– Неужели они помирились, Драган? – быстро спросил Якуб.
– Наши люди рассказывают, что отношения у них весьма холодные. Отряды их расквартированы в разных частях города. Сами они почти не встречаются. Разве что по служебным делам у околийного паши.
– Постойте, постойте, я что-то не понимаю вас… – прервал друзей Арсен. – О какой ссоре между Сафар-беем и Гамидом идет разговор?
– Да, ты же этого не знаешь, Арсен, – сказал Младен. – Помнишь наш разговор с Сафар-беем в Чернаводском замке? После этого ага имел стычку с Гамидом и порвал с ним дружбу. Он даже ушел от Захариади, известного лекаря, у которого лечился и Гамид. Узнав об этом, Якуб возвратился в город и две недели лечил Сафар-бея…
– Ненко, – вставил Якуб. – Не Сафар-бея поставил я на ноги, а твоего сына, Младен, который без меня мог бы лишиться руки, а то и самой жизни… Рана у него была неглубокая, но опасная. Он потерял много крови. Немало пришлось повозиться с ним. И кажется, он благодарен мне… Правда, все мои уговоры, чтобы он бросил службу в янычарском корпусе и признал Младена и Айку родителями, успеха не имели. Как только Ненко выздоровел, он сразу же выступил с отрядом в поход на Украину.
– Тысячи, если не десятки тысяч, воинов сложили там головы, а Гамид и Сафар-бей вернулись целы и невредимы, – с горечью в голосе произнес Младен.
– Младен!.. Не говори так о Ненко!
– У меня нет больше сына, Якуб…
– Но ведь Анка думает иначе!
– Она мать. К тому же она тяжело больна… Но не об этом сейчас разговор, друзья. Я хочу говорить сегодня только о Гамиде. Мы все трое – Якуб, Арсен и я – имеем много причин ненавидеть этого человека лютой ненавистью и жаждать его смерти! Но, вопреки нашему горячему желанию, этот изверг до сих пор ходит по земле и сеет зло. Настало время расквитаться с ним за все его дела! Мы не должны упустить такой удобный случай: Гамид целую зиму вынужден находиться в Сливене. Так воспользуемся этим, друзья!
– Я давно об этом говорю, Младен, – сказал Якуб.
– Да. Однако ж Гамид только сейчас появился в наших краях.
– Я не хотел бы убивать его из-за угла. Для него это слишком легкая смерть! Мы должны выкрасть его и судить нашим судом! – горячился Якуб.
– Я полностью согласен с тобою, Якуб. А что скажут наши молодые друзья?
– Я Гамида не знаю, – сказал Драган, – но, конечно, я с вами всегда.
– Присоединяюсь к вашему союзу, – произнес Звенигора. – У меня тоже есть что сказать этому выродку! Дайте только на ноги стать!
– Через две недели ты будешь вполне здоров, Арсен. Раны затянутся, а сил тебе не занимать. К тому же они будут прибывать с каждым днем, – успокоил казака Якуб.
– Итак, решено: все наши помыслы, все усилия направим на то, чтобы покарать мерзкого пса Гамида! – сказал Младен. – Драган, предупреди наших людей в Сливене, чтобы следили за каждым его шагом!
– Он очень осторожен, собака, – ответил Драган. – Из дома почти не выходит. А если и выходит, то с охраной.
– Ну что ж, возьмем вместе с охраной. Пойдем всем отрядом! Если ж не удастся поймать, рассчитаемся на месте! Никаких других действий против врага не будем предпринимать, пока не покончим с этим негодяем! – Младен протянул руку, и сразу же три руки протянулись навстречу и сплелись в крепком пожатии. – Клянемся: до тех пор пока жив наш враг, мы не отступим от нашего договора! Если смерть сразит кого-нибудь из нас, другие отомстят Гамиду и за него!
– Клянемся!
3
Прошел месяц. Звенигора поправился, набрался сил на гайдутинских харчах и горном приволье. На щеках заиграл румянец, а в глазах появился жизнерадостный блеск.
Не узнать было и его друзей. Роман ходил гоголем. К его пшеничному чубу и ярко-синим глазам очень шел гайдутинский наряд: белый кожушок с черно-красной вышивкой и узкие белые штаны, заправленные в мягкие юфтевые сапоги. Звенигора шутил: «Ты, Роман, как девица! Хоть замуж выдавай!» Пожилой Грива посерьезнел, стал еще кряжистей и крепче. А пан Мартын, ощутив, как снова в жилах заиграла кровь, принял постепенно свой обычный высокомерный вид. Гордо задирал голову, а старательно подстриженные усы, прежде взлохмаченные и опущенные книзу, молодецки закручивал вверх.
Но в гайдутинском стане радости не было: тяжело болела Анка. В последнее время ей стало совсем плохо.
Сразу после разгрома в Чернаводе и встречи с сыном она долго тосковала, прихварывала. Густая сизая изморозь покрыла ее густые волосы, под глазами легли глубокие синие тени. Однако летом и осенью, пока было тепло, она еще держалась на ногах. А когда над Планиной прошумели осенние дожди, а потом закрутили холодные метели, женщине стало намного хуже. Жаловалась на боли в левом боку, на одышку, мерзла, несмотря на то что гайдутины с утра до ночи топили в хижине. Златка не отходила от матери, поила ее горячим козьим молоком с горным медом, давала снадобья, приготовленные Якубом, обкладывала ноги мешочками с горячими отрубями и песком.
Воевода Младен осунулся и постарел.
Однажды весь стан всполошился. Слух о том, что Анке стало еще хуже, мигом облетел хижины, и гайдутины высыпали наружу. Звенигора и Драган зашли в дом воеводы. Здесь пахло настоями трав и зеленой хвоей, раскиданной по земляному полу.
Анка лежала на высоко взбитых подушках, тяжело дышала. У нее в ногах сидела Златка. По щекам ее сбегали слезы. Якуб подогревал над огнем какое-то ароматное питье.
Звенигора и Драган остановились у порога.
Воевода, склонившись к жене, шептал:
– Анко, Анночко, что это ты надумала?.. Подожди весны – тепла, солнца! Я возьму тебя на руки, подниму на высокую гору, оттуда взглянешь на всю Болгарию. Может, милые виды ее вдохнут в тебя новые силы, а теплый весенний ветер с Белого моря отогреет твою кровь… Не болей так, моя дорогая! Не причиняй мне, и Златке, и всему нашему товариству горе! Анко!..
Он опустился перед кроватью на колени, взял бледные, исхудавшие руки жены, прижал их к щекам. Плечи вздрагивали от рыданий, которые он пытался сдержать неимоверным усилием воли.
Златка мокрым платочком тщетно вытирала слезы. Якуб перестал помешивать в горшочке, закусил губу. Звенигора и Драган опустили головы.
Анка улыбнулась болезненно, виновато.
– Младен, любимый мой! Не видать мне больше наших милых гор, нашей Планины… И не вынесешь ты меня на высокую гору… Разве что мертвую… чтоб я вечно смотрела на родную Болгарию… Но и оттуда я не увижу своего сына… своего Ненко… Я так хочу встретиться с ним… в последний раз… Хочу насмотреться на него… перед смертью. Ибо за жизнь не насмотрелась…
Она замолчала и отвернулась к стене.
Младен растерянно оглянулся вокруг.
– Но это же, милая, невозможно сделать, – сказал он тихо. – Ненко – янычар. Он в Сливене… Ты не можешь поехать к нему, а он…
В хижине нависла долгая мрачная тишина. Потрескивали дрова в очаге, гудело в трубе. Слышалось хриплое, прерывистое дыхание больной.
– А он… может прибыть сюда! – раздался вдруг голос Звенигоры.
Анка встрепенулась, подняла голову.
– Как?
Младен удивленно, с горечью взглянул на казака. Но Арсен и не заметил этого.
– Мы привезем его сюда!
Воевода резко поднялся. В его глазах вспыхнул гнев.
– Арсен, ты понимаешь, что говоришь? – И, понизив голос до шепота, добавил: – Ты обезумел! Ожидание, надежда придадут больной силы. Эти дни она будет жить, чтобы дождаться встречи… Но если Ненко не приедет, это убьет ее!
– Он приедет! Не может не приехать! А не захочет – силой привезем его!
– Как же это сделать? Вас немедленно схватят в Сливене! Там полно войск! Кроме того, мы подвергаем опасности свой новый стан…
– Младен, это… моя последняя просьба к тебе, – тихо проговорила Анка.
Воевода опустил плечи, помолчал. Потом махнул рукой:
– Ладно.
4
День был ветреный, холодный. Вместо мелкого колючего снега, что шел в горах, здесь, в долине, сыпалась надоедливая морось. Пронизывающие колючие иглы секли лицо. Гайдутины кутались в грубошерстные епанчи[4], глубже натягивали шапки. Вздрагивали и фыркали мокрые кони.
Драган дал знак остановиться. Четыре всадника спешились, завели лошадей в узкое мрачное ущелье, привязали к деревьям. Возле них остался Дундьо. Он по-медвежьи, неуклюже обнял всех уходящих:
– Счастливо, друзья!
Когда стемнело, Драган, Якуб и Звенигора вошли в город. Узким переулком, залитым жидкой, чавкающей под ногами грязью, добрались до базарной площади. Драган оглянулся и, убедившись, что вблизи никого нет, постучал в ставни большого высокого дома. Двери быстро открылись, показался хозяин.
– Кто тут? – спросил, присматриваясь к темным фигурам.
– Бай Димитр, поклон от воеводы, – прошептал Драган, заходя в сени.
– Прошу в дом, друзья, – так же тихо ответил хозяин и, закрыв за ними двери, закричал: – Майка, майка[5], дай нам чего-нибудь подкрепиться!..
– Что узнал, бай Димитр? – спросил Драган, ставя на стол чарку.
– Выведал все, что надо. Сафар-бей расквартировал своих головорезов в замке, а сам остановился у богатого спахии Онбаши.
– Это хорошо. В замке его труднее было бы взять.
– Дом Онбаши тоже усиленно охраняется. Сафар-бей всюду выставил стражу.
– Вот как!
– Но рядом с Онбаши живет мой старый приятель Станко. Этого не предусмотрел ага, – улыбнулся Димитр. – Правда, пришлось немало потрудиться, чтобы уговорить Станко помочь нам, но все же согласился. Он оставит на ночь ворота незапертыми, а также выставит из сарая лестницу – ею вы воспользуетесь, чтобы пере лезть через каменную стену, которая отделяет усадьбу Онбаши от двора Станко. А с той стороны опуститесь по веревочной лестнице – я приготовил…
– Спасибо, бай Димитр.
– Теперь смотрите внимательно. – Бай Димитр взял из очага головешку и начал быстро рисовать на краю стола. – Это дом Онбаши. С улицы в него только один вход – там всегда стоит янычар… Второй часовой – на углу возле ахчийницы. Третий, конный, все время проезжает от одного к другому. Очевидно, для того, чтобы не заснули или не отлучились куда-нибудь… Остальные янычары – более десятка – живут в одной из комнат дома Онбаши, но они обычно ложатся спать вместе с курами. Зато сам Сафар-бей засиживается допоздна.
– Возле его двери нет часового?
– Внутри дома нет. А вот в саду, куда выходят окна комнаты Сафар-бея, после того, как ага ложится спать, обязательно стоит один янычар. Поэтому опаздывать нам нельзя.
– Еще раз спасибо, бай Димитр. Думаю, все будет хорошо. Теперь выслеживайте другого зверя – Гамида! Этого будет нелегко захватить. Но взять должны! Веди нас, бай Димитр!
5
Якуб пересек улицу и остановился напротив большого двухэтажного дома Онбаши. В окнах мигал трепещущий свет свечей. Перед дверями стоял дежурный янычар.
– Дур! Кто такой? – заступил он дорогу Якубу.
– Кагамлык! – обрадовался Якуб. – Ты ли это? Вот не думал встретить знакомого! Надеюсь, ты не забыл Якуба?
– A-а, старик! Откуда ты вдруг взялся? – вытянул шею янычар и покрутил небольшой, круглой, как булава, головой.
– Услышал, что ага с отрядом вернулся с войны, и решил проведать. Узнать о здоровье, да ниспошлет его Аллах… Да и дело у меня к нему…
– Гм, не мог ты другое время выбрать, старик? Ночь на дворе!
– Только вечер. А днем Сафар-бею не до меня: служба, поездки, друзья. Разве найдет он хоть минутку для старого знахаря, когда у него ничего не болит? О нас вспоминают, когда припечет!
– Ну, тебе-то он обрадуется! Чем ты сумел покорить его сердце?
Якуб не ответил на вопрос.
– Так можно пройти?
– Да иди уж… Сначала прямо, а потом – последние двери налево. Представляю, как удивится ага!
«Я тоже представляю», – подумал Якуб и вошел в полутемный длинный коридор.
Нашел последние двери, постучал. Услыхав голос Сафар-бея, порывисто открыл дверь и вошел в комнату. Освещена она была скупо, только одной свечой, поэтому углы были в густой тени. У противоположной стены, за низеньким столиком на кривых ножках, сидел Сафар-бей. Он сразу же поднялся:
– Якуб? Вот не ждал! Заходи, садись, гостем будешь! Салям!
– Салям! Правда, у гяуров-урусов есть пословица: «Непрошеный гость хуже татарина»!
– Ну что ты говоришь, Якуб! Я тебе всегда рад, сам знаешь! Садись.
Якуб сел на низкую мягкую тахту, что стояла между окнами, Сафар-бей – на стул напротив. Выглядел он усталым и бледным. Глаза глубоко запали, между бровями появились морщины.
– Как воевалось, Ненко?
– Не называй меня так, Якуб, – скривился ага и с горечью в голосе добавил: – Воевалось? Очень плохо… Гяуры не отступили ни на шаг! И хотя нас было в полтора раза больше под Чигирином, мы не смогли взять эту крепость. А сколько верных защитников ислама сложило свои головы в полудиких сарматских степях! Скольких отважных рыцарей недосчитался падишах после месячной осады этого проклятого города!
– Чем же это можно объяснить?
– Аллах отступился от защитников славы падишаха!
– Нет, Ненко, не обвиняй Аллаха. Должно быть, вся причина в том, что казаки и урусы защищали свою землю, свою свободу, а это удваивало их силы.
– Думаю, Якуб, ты не учить меня пришел в такой поздний час?
– Конечно нет, Ненко. У меня серьезное дело. Нас здесь никто не услышит?
– Никто. Говори смело.
– Ненко, умирает твоя мать.
– Что?! – Сафар-бей ожидал всего, только не такого известия. По лицу промелькнула мучительная тень, которую ага напрасно пытался скрыть от собеседника. – Моя мать?..
– Да, мой дорогой Ненко. Ей очень плохо.
– Чем же я могу помочь ей? Я даже не знаю, где она.
– Она хочет видеть тебя.
– Но это же невозможно! – воскликнул пораженный Сафар-бей.
– Почему невозможно? Какая бы стена ни разделяла вас до этого, перед смертью той, что дала тебе жизнь, она должна пасть!
Сафар-бей наклонил голову. Молчал. Пальцы невольно и быстро перебирали складки широких шаровар.
– Куда ехать? Далеко? – спросил глухо.
– Я проведу тебя… На третий день ты снова будешь в Сливене.
– И гайдутины не побоятся впустить меня в свой лагерь?
– Мы завяжем тебе глаза. Гайдутины вынуждены будут это сделать.
– Ты говоришь так, Якуб, словно и сам гайдутин…
– Не об этом сейчас разговор. Что же ты решаешь?
– Мне жаль разочаровывать тебя, Якуб, но я никуда не поеду. Со временем об этом станет известно беглер-бею. Я не могу рисковать своим будущим.
– На войне ты каждый день рисковал жизнью, Ненко, и, уверен, не боялся!
– Там совсем другое. Там шла война.
– Это твое последнее слово?
– Да.
Якуб поднялся, взял со стола подсвечник со свечой и подошел к окну. Постоял в глубокой задумчивости, тяжело вздыхая и с сожалением качая головой. И если бы Сафар-бей не был так взволнован, он заметил бы, что Якуб, пристально вглядываясь в темный сад, дважды поднял и опустил перед собою свечку. Но, занятый своими нелегкими мыслями, ага пропустил это мимо внимания. Якуб вернулся назад и поставил подсвечник на место.
– Я думал, у тебя мягкое сердце, Ненко.
– Будь у меня мягкое сердце, я бы не был воином, Якуб.
За окном послышался шорох и стук. Сафар-бей вскочил на ноги. С подозрением глянул на Якуба:
– Что там?
– Не волнуйся, Ненко. Тебе ничто не угрожает.
Двери приоткрылись. В комнату бесшумно проскользнул Звенигора, а за ним Драган. Сафар-бей кинулся к стене, где висело оружие. Но Арсен молниеносно пересек ему путь и направил в грудь черное дуло пистолета:
– Спокойно, Сафар-бей! Салям! Разве так принимают гостей?
– Что вам нужно? – побледнел ага.
– Уважаемый ага, Якуб уже все объяснил тебе. Но ты оказался бессердечным человеком. Поэтому приходится разговаривать с тобой несколько иначе. Позволь твои руки! Драган, давай веревку.
– Урус, ты мстишь мне за то, что в Чернаводе я отправил тебя в плен? Но поверь, я потом передумал и хотел приказать…
– Я знаю об этом, – ответил Звенигора. – Якуб мне рассказал. И хотя благодаря тебе я почти год провел на каторге, мстить не собираюсь. Но об этом успеем поговорить в дороге. Времени у нас там хватит. Вяжи, Драган!
6
На второй день в полдень все тридцать гайдутинов, оставшихся зимовать в горах, столпились возле хижины воеводы. Младен стоял впереди. Только Златка осталась с больной матерью.
Снизу, по вьющейся горной тропинке, поднимались пять всадников. Гайдутины молча смотрели на них, собственно, на одного – с завязанными глазами. Он ехал вторым, сразу за Драганом.
– Быстрее! Быстрее!.. – закричал со скалы Яцько, размахивая шапкой.
Воевода волновался, хотя и старался не показывать этого. Но по тому, как он побледнел, а потом снял шапку и скомкал ее в руке, гайдутины могли догадаться, какие чувства бурлят в сердце их вожака. Резкий ледяной ветер трепал его длинный седой чуб, бросал в лицо колючим снежком, но Младен будто не замечал холода. С обрыва неотрывно всматривался в приближавшегося к нему сына.
Наконец всадники миновали скалу, на которую забрался Яцько, и остановились перед хижинами, откуда открывался вид на глубокое ущелье, затянутое снежной мглою. Арсен снял повязку с глаз Сафар-бея.
– Здравей, воевода! Здравейте, другари! – поздоровался Драган, спрыгивая с коня. – Какво правите?[6]
– Здравейте! Здравейте! – Младен обнял каждого из прибывших и остановился перед Сафар-беем.
Наступила глубокая тишина. Все затаили дыхание. Хмурые обветренные лица гайдутинов повернулись к янычарскому are. Противоречивые чувства бурлили в сердцах повстанцев. Так вот он какой, Сафар-бей, их самый злейший враг! Молодой, статный, удивительно похожий на госпожу Анку, он ловко сидел на коне, оглядывая черными жгучими глазами гайдутинов и их стан. Несмотря на усталость и волнение, которое охватило его, он старался держаться горделиво, не опускал глаз под пронизывающими взглядами гайдутинов.
Узнав воеводу, быстро спрыгнул с коня, застыл напряженно, не выпуская поводьев из рук.
– Здравей, сыну! – тихо произнес воевода, пристально глядя в лицо аги.
Сафар-бей не выдержал взгляда воеводы. Опустил глаза. Арсен, что стоял рядом, мог бы присягнуть, что у него задрожали губы.
– Здравей… тате!
Слова эти, видно, стоили Сафар-бею огромного усилия, ибо голос его дрогнул и прозвучал хрипло.