Турция до османских султанов. Империя великих сельджуков, тюркское государство и правление монголов. 1071–1330

Тюрки и их исламизация до сельджуков

Считается, что тюрки принадлежат к урало-алтайской ветви (точные границы которой в любом случае очень неопределенны) народов, которые называют «желтой расой» (куда, возможно, входят также все или часть американских «краснокожих»). Сравнительно более близкое отношение к тюркам, чем, например, китайцы, имеют угро-финны (финны и венгры), самоеды (ненцы), тунгусы (эвенки) и, в особенности, монголы. Однако практически наверняка самыми ранними известными в истории тюрками – хотя их так и не называли – были гунны. Из китайских анналов, самые ранние из которых относятся к III веку до н. э., известно, что после спешной миграции на запад гунны, в конце концов, создали в самом сердце Европы империю Аттилы (V в. н. э.). Собственно под именем «тюрки» (смысл этого слова до конца не определен) они появляются одновременно в китайских источниках на Востоке и в византийских на Западе в VI веке н. э. на территории современной Монголии, но уже очень скоро расширяют ареал своего проживания на юг и на запад. Достаточно сложно детально воссоздать их историю в течение следующих двух-трех веков, поскольку сторонние источники, изредка упоминающие их, и даже тюркские надписи, появляющиеся в VIII веке и практически все ограничивающиеся Монголией, называют последовательности имен, которые могут показаться перечнем различных народов, но которые на самом деле, скорее всего, не более чем перечень различных политических групп или племенных объединений в определенных меняющихся границах, содержащий части тех же народов под разными названиями. Специалисты настолько не уверены в деталях, что мы можем опираться всего на одну-две вехи. В VI веке тюркская «империя» (Тюркский каганат) существовала в северной части территорий от Сырдарьи (Яксарта) до границ Сибири и от Алтая до Волги. Это надолго сохранилось в памяти тюрков и даже других народов Центральной Азии. На юго-востоке Алтая, в Монголии, а также на территории, называемой китайским Туркестаном, доминировала народность огузы (позже называемая арабо-персидскими авторами гузы). Они сформировали несколько различных объединений, или государств, известных, среди прочего, под названием докуз-огузы (девять огузов), или уйгуры (с главным центром вблизи Кашгара). До их экспансии эти два Туркестана были населены индоевропейскими народами, которых классические авторы называли скифами, сарматами, согдийцами и бактрийцами и т. д., а современные исследователи выделяют также тохаров и др. Нет сомнения, что тюркская экспансия уничтожила или отбросила некоторые из этих общностей, но в других случаях определенно имело место взаимопроникновение, смешение. Есть основания считать, что название одного из племени огузов – «догеры» – напоминает название «тохары», а описание, даваемое современниками одному из народов, связанных с огузами, – киргизов, которые сегодня, бесспорно, относятся к тюркам, – применимо в прошлом скорее к кочевникам арийской расы скифского типа. В конечном счете, хотя ни одна из вышеупомянутых групп не распространилась на запад за пределы Волги, южные и центральные территории современной России до низовий Дуная до сих пор населяют потомки гуннов, которые в большей или меньшей степени смешались с «местным» населением финского или славянского происхождения, сформировав, среди прочих, волжских булгар, проживавших на Средней Волге, и хазар, которые в VII и в VIII веках были доминирующим народом на побережье Черного моря к востоку от Крыма, прилегающих к нему степях, на Каспии и на Кавказе. В конце VII века от булгар отошла ветвь, которая в конечном счете основала то, что после славянизации стало современной Болгарией.

Очевидно, что по мере того, как тюрки расселялись на этих огромных пространствах, различные части тюркской общности, занимая территорию, теряли свое единство. Более того, ближайшие к Китаю подвергались китайскому влиянию, ближайшие к Византии – византийскому влиянию, ближайшие к Ирану и границам Согдианы и Хорезма – иранскому влиянию, в то время как те, что проживали между Аральским морем и Сибирью и не контактировали с более развитыми культурами, оставались самыми «примитивными». В любом случае большая часть из них не имела письменности, и, как результат (должны повторить), помимо некоторых археологических находок мы знаем о них только по случайным и неизбежно внешним запискам иностранных авторов: византийских, китайских и позднее арабо-персидских. Тем не менее в VIII и IX веках в Монголии тюрки, используя два последовательно существовавших алфавита, оба фонетических (в отличие от китайского) и, возможно, полученных от согдийцев, оставили на берегах Орхона многословные надписи, которые, будучи найденными и расшифрованными, дают нам более непосредственные знания об условиях, в которых они были созданы. В этот период географические условия, общие для всех стран, где проживали тюрки, и объясняющие их экспансию, стали причиной схожести их скотоводческой экономики (основанной на разведении устойчивого к холоду азиатского верблюда) и их племенной общественной организации. Однако их кочевничество не следует преувеличивать. В тех зонах, которые находились в контакте с другими культурами и одновременно являлись определенными транзитными точками и местами пересечения их миграционных путей, имеются следы поселений этих людей. Это настоящие оазисы полуоседлого тюркского населения, и, даже несмотря на жилища, характерные для кочевников, они являлись местом скопления и, как, например, на Орхоне, настоящими столичными городами жителей, живущих в таких строениях. Кроме того, не все животные следуют одним и тем же кочевым привычкам. Так, сезонные миграции овец отличаются от продолжительных переходов верблюдов. Но определенно то, что природа этих мест и образ жизни человека в меньшей степени способствовали рождению идей частного обладания землей и установления границ, чем идей ее совместного использования и стремления к мировому господству. Однако даже в этих «империях» каждое племя сохраняло свою автономию. Их объединения носили очень свободный характер и могли в течение короткого времени трансформироваться от огромных образований до почти полной дезинтеграции и наоборот; в один день идти за вождем, а на следующий день отречься от него – несмотря на то что иногда он был очень знаменит, являлся всего лишь их предводителем в военных действиях. Слово «хан», или «каган», которым его называли, вероятно, имеет тохарское происхождение. В сообществах, проживавших вблизи сложившихся государств, могли возникать различные более стабильные отношения. Например, среди хазар, соседствовавших с Византией. С военной точки зрения часто отмечается устойчивое превосходство находящихся в состоянии постоянной мобилизации кочевников над их цивилизованными оседлыми соседями. Тюрки унаследовали от скифов искусство тактического маневра и стрельбы из лука с лошади, что на многие века сделало их грозным противником.

Говоря о внешних влияниях, заметим, что они имели место не только на границах. Во времена тюрок, как и до них, из Китая, из Индии и особенно из Согдианы тянулись пути, по которым шли пилигримы и торговцы. Не на всех путях движение происходило с одинаковой интенсивностью, но по всем этим путям в центры расселения тюркских племен проникали адепты веры и купцы. Сильнее всего их влияние ощущалось в духовной сфере. Тюрки в большинстве своем относились к тем, кого принято называть «шаманистами», приверженцами определенных верований и практик, в которых их направлял шаман – своего рода прорицатель и колдун. В основном эти верования представляли собой идеи и ритуалы, связанные с землей, возвышенные представления о небе и т. д., носящие весьма расплывчатый характер и не имеющие существенного влияния на повседневную жизнь. Однако похоронные обряды тюрок, во всяком случае для их вождей, предполагали совершенно ясные представления о загробной жизни. Но очень скоро китайские и индийские пилигримы, миссионеры из христиан-несториан и манихеев, шедшие из Ирака через запретные земли Ирана и дальше на запад, иудейские купцы – все они привели к тому, что многие тюрки познакомились и приняли их религии. Это достигало такого масштаба, что сегодня в значительной степени именно на основе индийских, согдийских, сирийских и других текстов, найденных на территории проживания тюрок, за пределами досягаемости преследований, а позже даже на базе текстов на тюркском языке, современные ученые могут дополнить недостаточные документальные источники, сохранившиеся в странах происхождения манихейства и других религий, для реконструкции их истории. Позже за ними последовал ислам, распространявшийся теми же путями и методами.

В X веке давление нового, в большей или меньшей степени монголоидного, населения вынудило тюрок уйти с земель, служивших базой для их экспансии и ареной их независимого культурного развития. Монголия стала тем, что подразумевает ее название, и там (в отличие от китайского Туркестана) почти совсем не осталось тюркского населения, если не считать земель к западу от Алтая. Но благодаря цепной реакции похожего типа рост тюркского населения в этих регионах вынудил некоторых тюрок, живших между Алтаем и Волгой, предпринять новую миграцию на запад и на юг. В то время как карлуки заняли пути между двумя Туркестанами, огузы обосновались к северу от низовий Сырдарьи и Аральского моря, оттеснив своих «двоюродных братьев» печенегов, которые к IX веку сами подвинули своих финно-угорских и слегка отуреченных соседей мадьяров и венгров в сторону Европы. В XI веке печенегам пришлось уйти в низовья Дуная и воевать против Византии, по пути уничтожив государство хазар, которые в это же время подверглись атаке со стороны русо-норманнов[1]. За ними по пятам последовала часть огузов, которых византийцы называли «узой», и в то же время другие огузы – о них мы поговорим позже – двинулись на юг, напирая на границы Ирана, а их место заняли кипчаки (известные также как куманы, или половцы, в зависимости от региона) и так далее.

С середины VII века у тюрок Центральной Азии появляются новые соседи с юга – арабы-мусульмане[2]. По мере того как население, которое завоевали арабы, постепенно принимает мусульманство, новые религиозные деятели и купцы – теперь это мусульмане – проникают на тюркские территории по сложившимся маршрутам, и даже военные столкновения и грабительские набеги, за которыми следует обмен пленными, способствуют ознакомлению тюрков с новой религией и культурой соседей или, по меньшей мере, некоторыми ее аспектами. Нет никаких реальных оснований сомневаться, что ислам до некоторой небольшой степени распространился и среди хазар, хотя их верхушка в большинстве своем исповедовала некую разновидность иудаизма. На Балканском полуострове, куда ушла часть болгар, обнаружены надписи из Корана, относящиеся к IX веку, хотя в это время они находились в процессе принятия христианства. Но наиболее впечатляющие успехи в проникновении ислама на территории, которые можно в какой-то степени считать тюркскими, отмечались среди волжских болгар (булгар). По причинам, среди которых военные и политические нужды играли не менее важную роль, чем пропаганда и религиозная эволюция, правитель волжских булгар в 920 году отправил халифу Аббасидов в Багдад просьбу не только спроектировать для него фортификационные сооружения, но и прислать ученых, способных разъяснить ему исламскую религию. В состав миссии, отправленной к нему через Центральную Азию (более отлаженный маршрут, чем тот, что шел через Кавказ, избегая Хазарию), входил некто Ибн Фадлан, который оставил нам свои записки – документ чрезвычайной важности в отношении обычаев, которые он наблюдал, людей, о которых, если бы не он, мы бы почти ничего не знали. Городище Булгар, обширные руины которого сохранились до наших дней, возможно, имело определенную значимость уже в то время. Однако удаленность этого государства от мусульманского мира не позволила ему стать крупным центром исламской культуры или сыграть важную роль в исламизации других тюрков, тем более что их разные ветви говорили на разных языках. Исламизация тюрков, по сей день живущих на территории России, произошла позже, в XIII веке, благодаря монгольским завоеваниям, которые мы, следуя задачам данной книги, оставим в стороне.

С точки зрения последствий огромную роль сыграли контакты ислама с тюрками в Центральной Азии, хотя нужно тщательно различать отдельные их типы и этапы. В то время, когда завоевания арабов достигли Центральной Азии и Афганистана, некоторые тюркские общины уже обосновались там и постепенно интегрировались с коренным населением в то, что впоследствии стало мусульманскими государствами. В Фергане и окружающих ее областях они образовали мелкие княжества, главы которых назывались «афшины», «ихшиды» и т. д. и вели оседлый образ жизни, в отличие от традиций более ранних княжеств, существовавших в приграничных с Ираном областях. Будучи хорошими воинами, они исламизировались ровно настолько, чтобы их ассоциировали с мусульманскими армиями и, в конечном счете, стали нанимать в этом качестве в других регионах исламского мира. Мы знаем знаменитого Афшина (Хайдара ибн Кавуса, известного под этим титулом, ставшим его именем), который в 830-х годах подавил восстание еретика Бабека в Азербайджане, а менее века спустя ихшид (титул, присвоенный халифом князю Ферганы) был назначен аббасидским халифом автономным правителем Египта (Ихшидиды правили здесь в 935–939 гг.).

Тем не менее подобные случаи наемничества среди тюрков не носили массового характера и мало затрагивали основную массу тюркского населения, остававшегося за пределами ислама. Однако халифы и правители государств-преемников понимали ценность этих людей как воинов, их особые достоинства (например, в качестве конных лучников), в которых им не было равных среди подданных империи, владевших другими, хорошо дополнявшими их навыками. Кроме того, халифат убрал из своей армии арабов (которые из-за своих религиозно-политических разногласий были слишком сильно разобщены, чтобы оставаться абсолютно лояльными) и стал с подозрением относиться к хорасанцам (иранцам с северо-востока страны), которыми Аббасиды заменили арабов и от которых слишком сильно зависели; они были свободными людьми и потому недостаточно надежными. С середины IX века хорасанцам стали предпочитать тюрков или, по меньшей мере, брать их в дополнение к хорасанцам, но они были рабами, захваченными в войнах в немусульманской части Центральной Азии, полученными в счет уплаты дани или просто купленными и потом воспитанными как мусульмане. Вопреки ожиданиям, они создали еще больше проблем, чем их предшественники, но эти проблемы нас не интересуют. Здесь же следует подчеркнуть, что набирать рабов такого сорта – их фактический статус, естественно, был гораздо выше, чем у обычных рабов, принадлежащих частным лицам, – видимо, никогда не составляло труда и никогда не вызывало сожаления у самого тюркского населения, среди которого их отбирали. Рабство в то время ни у кого не вызывало возмущения, возникшего гораздо позже. Это был способ заработать денег и пристроить своих детей. Как бы то ни было, со второй половины IX века большую часть военной верхушки, а вскоре, как следствие, и политических институтов, стали занимать тюрки из числа рабов, которым удавалось быстро продвинуться. В течение последней трети века Египет был практически независимым и управлялся одним из них, Ахмадом ибн Тулуном и его сыном, у которых халифат отобрал страну назад, после чего был вынужден передать его Ихшиду, о чем мы уже упоминали. Трудно поверить, что у тюрков, среди которых происходил этот отбор, не возникало идеи создания тюркского мира. Впрочем, те, кого забирали совсем молодыми, становились чужими для тюрок и больше не возвращались к ним и не вступали с ними в контакт. Этих молодых людей брали, чтобы воспитать в другой культуре, и они не несли в мусульманский мир никакого по-настоящему тюркского духа, а своим тюркским родственникам ничего исламского и подавно. Поэтому в данной книге мы можем до определенной степени забыть о них. Более того, позднее, когда собственно тюрки завоевывали мусульманские земли, эти другие тюрки не в последнюю очередь сопротивлялись завоевателям. И вопрос об их «национальных» чувствах не возникал.

Определенно гораздо важнее исламизация, имевшая место на границах исламского и тюркского миров, поскольку она знаменовала проникновение новой религии в среду самих тюркских народов. Ислам, с которым они знакомились, был вполне определенного сорта. Это был не ислам великих ученых, а тот, который проповедовали простые странствующие монахи, торговцы разного уровня культуры и солдаты. Он включал в себя различные практики, слова и амулеты в неменьшей степени, чем истинные догмы. Это не был ислам с его спорами между различными сектами (хотя различные секты могли посылать туда своих представителей) из-за отсутствия понимания этих различий у новых приверженцев, а также незнания того, с кем им следует соотносить ту веру, которую они принимали. Это был довольно универсальный примитивный ислам, который вел войну со своими «неверными» соседями. На границах долгое время существовали «гази» – воины-добровольцы, сражавшиеся за веру, которых набирали как среди местных жителей, так и из других мест. Эти добровольцы очень сильно отличались от солдат регулярных армий, которые все больше отстранялись от «священной войны». Добровольцы ничего не завоевывали, они лишь совершали «газвы» (или «разьи») – налеты, с помощью которых выражали свое презрение к неверным. В то же время в промежутках между этими налетами их связи с соседями развивались путем переговоров по поводу обмена пленными и добычей или просто благодаря тому, что близость мест проживания и неизбежное сходство образа жизни, которую они вели в одинаковых природных условиях, способствовали росту взаимопонимания. Среди этих «гази» были и тюрки, и их число увеличивалось по мере роста числа обращений в ислам. Это еще больше упрощало взаимоотношения, пока границы с обеих сторон не перестали существовать: мусульманская территория перестала быть запретной для тюрков, ставших мусульманами, а старые тюркские земли все больше становились территорией неограниченного продвижения ислама. Именно в этот период появляется слово «туркмен», происхождение и значение которого одинаково неизвестны и которое служило, чтобы отличать кочевых тюрков-мусульман от оседлых тюрков и от кочевников-тюрков, остававшихся необращенными. Полностью значение всего этого проявится позже.

Даже больше, чем христианство в отношении европейских народов за пределами территории, подвергавшейся романизации, и чем другие религии в разных странах, ислам показал себя – где бы он ни был принят – не только как догма, форма поклонения, образ частной жизни, а еще и как принцип высшей политической организации, что является фактом как для Нового времени и даже современности, так и для Средневековья. Нельзя забывать, что в дополнение к религии в узком смысле, в котором мы обычно используем это слово, пророк Мухаммед создал общину, и что закон, управляющий отношениями между членами этой общины, тот же самый, что существует в отношениях ее членов с их Богом. Хотя справедливо, что проникновение ислама в среду обычных людей было достаточно скромным, однако очевидно, что в какой-то момент он был принят правителями по причинам, в которых духовные мотивы и политические интересы были сложным образом и в определенной мере сознательно объединены, и обращение правителей до некоторой степени повлекло за собой, или подстегнуло обращение их народов, а сопротивление, с которым они столкнулись, имело под собой как социальные основания, так и их приверженность традиционной вере. Нет сомнений, что обращение, которое мы вскоре после этого наблюдаем среди некоторых тюркских групп, сочетает в себе все эти факторы.

Среди турецких ученых принято считать, что первым по-настоящему тюркско-мусульманским государством было государство Газневидов, возникшее во второй половине X века и охватывавшее два склона высокой горной страны (Гиндукуш и др.), которая соединяет (или разделяет) Восточный Иран (включая Хорасан) и бассейн Инда. Такой взгляд требует определенного обсуждения. Конечно, верно, что основатели военного княжества, из которого возникло это государство, а позднее его великие правители эмир Себук-тегин и султан Махмуд Газневи были тюрками и что их армия была тюркской – в том же смысле, однако, в котором и Ахмад ибн Тулун, и Ихшидиды, и половина войск в армии Аббасидов или Буидов тоже были тюрками. До того как получить свободу, эти люди служили государству Саманидов, но их статус и воспитание были такими же, как статус и воспитание Ибн Тулуна и ихшида Тугаджа. Определенно их относительная близость к землям тюрков, отношения, которые они могли поддерживать с правителями, по-прежнему проживавшими на этих землях, начавшееся проникновение исламизированного тюркского населения на территории, которыми они владели, – все это, возможно, придало их режиму более «тюркское» качество, чем у тех правителей тюркского происхождения, которые, уехав в далекие земли, стали правителями Египта или одно время в какой-то степени были правителями Ирака. Тем не менее этот «тюркский аспект» всегда нужно понимать в том смысле, в котором арабский писатель IX века аль-Джахиз прославлял достоинства тюрков, служивших мусульманскому сообществу, а не в смысле предвосхищения появления тюркской «нации». Себук-тегин и его предшественники воспринимались как отдельные личности, не связанные со своим народом, как и Ибн Тулун, Афшин (Хайдар ибн Кавус) и многие другие до них. Режим Газневидов был режимом, правители которого оказались тюрками, но они следовали традициям своих подданных – не тюрков, – имевших гораздо более богатое наследие, чем их собственное (насколько могли его накопить), и в целом являющихся продолжением традиций более раннего режима Саманидов, где правителями были иранцы. Национальность князей стала другой – что, конечно, могло иметь определенное значение, – но это не означало тюркского правления, как такового, с характерным для него устройством и традициями. Собственно говоря, те, кто сегодня полагает, что Газневиды были первыми правителями подлинного тюркско-мусульманского государства, отчасти стали жертвами своего рода перевернутой иллюзии, возникшей из-за того, что главный теоретик действительно тюркско-мусульманского государства Сельджукидов, иранец Низам аль-Мульк, чья прекрасная работа дошла до наших дней, вырос в Хорасане и постоянно приводил государство Газневидов в качестве модели. Следовательно, эта модель должна была стать лишь частичным образцом того, что следовало создать. Мы увидим, до каких пределов существовала эта преемственность в реальной жизни, но в любом случае такая преемственность значительно меньше фундаментальных различий, которые нужно делать между государствами, создававшимися под руководством тюрков, но в рамках существовавших ранее мусульманских политических каркасов и без массовой иммиграции тюркского населения как такового, и теми государствами, которые изначально базировались на такой миграции, образцы которых, как, например, государство Великих Сельджуков, безусловно, существуют. Я не говорю, что изучение правления Газневидов не представляет определенного специфического интереса с тюркской точки зрения по причинам, которые мы только что отметили. Но его следует правильно интерпретировать, и похоже, что в целом государство Газневидов с тюркскими правителями всего лишь следовало традициям более ранних государств, возглавляемых тюрками, и реальный разрыв с ними произошел позже, а не раньше. В любом случае нет оснований назвать какой-то институт ipso facto тюркским, потому что он возник при Газневидах.

С нашей точки зрения, первой по-настоящему существенной тюркско-мусульманской политической структурой является государство Караханидов. Во второй половине X века зафиксировано обращение в ислам и других общностей, но возможная связь Караханидов с какой-нибудь из них не выявлена, и только эта общность единственная пришла к созданию государства. Это государство, создание которого связано с полумифической фигурой Сатука Богра-хана (середина X века), вначале включало районы по обеим сторонам Алтая, и его двумя главными центрами были Кашгар (китайский Туркестан) и Баласагун (бассейн озера Балхаш). Оба они находились за пределами мусульманской территории. Но в конце X века благодаря завоеваниям Саманидов – сначала при поддержке Газневидов, но позже вопреки им – к этой территории присоединился весь Мавераннахр (Трансоксания) от Сырдарьи (Яксарта) до Амударьи (Окса), иными словами, земля, глубоко исламизированная уже несколько столетий назад, этнически согдиано-иранская, где теперь поселилось большое число новых тюрков. Именно здесь мы находим по-настоящему оригинальное образование, элементы которого в разных регионах соединялись в разных пропорциях. Правителем Караханидов (иногда их называют илеки) был мусульманин, желавший обрести признание у тех из своих подданных, которые стали мусульманами уже давно. Чтобы соответствовать их идеалу мусульманского правителя, он строил в городах больницы, мечети, медресе (религиозные школы) и караван-сараи, в которые, согласно мусульманскому праву, щедро поступал вакуф (неотчуждаемое благотворительное имущество). Он даже позволял себе участвовать в теологических диспутах, по крайней мере если ему казалось, что сторонники какой-то определенной доктрины подрывают его авторитет или порицают его на том основании, что они «коренные жители» и на них держится его власть. Тем не менее он был человеком, чей титул табгач-хан (господин Катая) говорит о дальневосточных амбициях и контактах, и, более того, кочевником, жившим в палатке в окружении палаток тех, кто его сопровождал, известных как орду (орда), от слова, которое предстояло прославить монголам. Он был правителем, повелевавшим согласно мусульманскому представлению о правителе, но делал это в обществе, где тюркский элемент оставался организованным в соответствии с племенными традициями и где вся материальная и военная сила базировалась на этом элементе (но не на армии, набранной среди тюрков, а на той, которая состояла из рабов и была построена по примеру армии Аббасидов или даже тюркской армии Газневидов). Структура династии тоже была характерной для чуждых исламу представлений (хотя отчасти она же обнаруживается среди дейлемитов, наверняка потому, что они были новообращенными выходцами из очень архаичного общества). Между «принцами крови» не только делились территории империи, сюзереном которой являлся старший в семье (в самом широком смысле этого слова), но вся иерархия посредством смертей и рождений связывала тех, кто обладал титулом и территорией, с другими, в соответствии с местом, которое они в ней занимали. При этом вместо имен часто использовались их титулы, что обернулось для современных ученых «китайской шарадой», поскольку у одного человека могло быть несколько имен и нескольких людей могли называть одним и тем же именем.