Плюшевый оракул
Вероника незаметно выдохнула. Но успокоилась она зря. Следующий вопрос следователя показал, что от по дозрений – на момент убийства Ника могла находиться на месте преступления и теперь покрывает убийцу, – гражданка Полумятова вовсе не избавлена.
– Где в это время были вы? – внимательно прищурившись, с официозной сухостью поинтересовался следователь.
– У меня на это время алиби, – твердо выговорила Вероника. И поглядела на появившегося в дверном проеме Ковалева.
Недовольный капитан коротко отчитался:
– Невменько. Если вызвать нарколога, может быть, очнется к вечеру и сможет говорить.
– Так вызывай! – раздраженно прикрикнул следователь. – Волынку не тяни, сегодня же закроем дело!
– Туда ему и дорога, – вставила неугомонная Нора. – Пьянь.
Пятидесятилетняя, изящная, как статуэтка, Лорхен приподняла подведенную бровь и тихо, но язвительно, поинтересовалась у домработницы:
– И кто теперь твою стиральную машину чинить будет?
Нора громко фыркнула, сложила руки на фартуке и отвернулась к лысым тополям за расшторенным окном. Следователь Махновский шикнул на понятых: «Попрошу без разговоров! Отвлекаете». В гостиную вошли два новых персонажа: высокий элегантный молодой мужчина с папкой под мышкой и юный, почти мальчишка, ушастый паренек, разглядывающий присутствующее собрание так, словно попал в музей. Исторический, где за стеклом стоит семья неандертальцев с каменными топорами.
Элегантный держал в руках удостоверение, которое уже, видимо, предъявлял на входе в квартиру, ставшую местом преступления. Верно угадав среди присутствующих старшего, он показал Махновскому красную корочку, представился для прочих:
– Капитан Окунев. МУР, – мотнул затылком на ушастого: – Стажер Давыдов. Могу поинтересоваться, что здесь произошло?
– Мне б тоже хотелось это знать, – буркнул следователь и представился в свою очередь: – Майор юстиции Махновский Анатолий Васильевич. Какими судьбами, Игорь Станиславович?
– Да вот…
Окунев подошел к столу, потянулся к паспорту Вероники.
– Можно? – спросил у старшего.
Следователь кивнул – валяй.
– Мне нужна… – листая паспорт, пробормотал муровец, – Вероника Полумятова. Двадцати шести лет… – перевел взгляд на девушку, сидевшую в кресле, и на лице его мелькнуло удивление.
Полумятова мгновенно поняла, с чем связано недоумение: у нее до сих пор спрашивали в магазинах паспорт при покупке спиртного, даже если это банка пива. На двадцать шесть лет она никак не тянет.
– Так, так… – зацокал Окунев.
– Что «так, так»? – непонятно отчего окрысился Махновский. – У нас «так-так» убийство, уважаемый.
– Я уже понял. А у нас, Анатолий Васильевич, кража. О-о-чень весомая. Вероника Дмитриевна – свидетель.
– Я?! – Ника подскочила, потом села обратно и пробормотала: – Какая кража? Я ж ни о чем не заявляла!
– О чем не заявляли? – в один голос заинтересовались Махновский и Окунев.
– О краже. То есть я так думала, что меня обворовали, и только собиралась позвонить в полицию… Но позже передумала…
С трудом сосредотачиваясь, хмурясь, Вероника рассказала о вчерашних происшествиях. Заказе на кейтеринг, оказавшемся фикцией, выпотрошенной сумке, чуть более воодушевленно сообщила, что в поселке ее видели жильцы сорок второго дома, где она разыскивала мифическую Антонину Николаевну. Рыжий мальчик и его мама.
По мере продвижения повествования Махновский с Окуневым мрачнели прямо на глазах. Следователь, собиравшийся по горячим следам раскрыть убийство Светланы Николаевой, печенкой чувствовал – не так все просто. Окунев, приехавший допросить свидетельницу некой о-о-очень крупной кражи, наткнулся на расследование смертоубийства, произошедшего по адресу свидетеля.
С последним, кстати, Веронике было все более или менее понятно. Тут она полностью поддерживала Нору – допрыгался сантехник. Но что касается расследования МУРа… Куда еще-то она влипла?! Или ее влепили не по-детски.
– Что за кража, вы мне можете сказать?! – завершив рассказ, воскликнула Вероника.
– Вы вчера были у Сальниковых, так? – сказал муровец.
– Ну. Работала. На выезде.
– Вчера там была совершена крупная кража…
– Но это не я! – сидящая в кресле Ника подпрыгнула, приложила ладони к пищеводу, еще чуть-чуть – и разрыдается.
– Мы верим, знаем, что не вы, – мягко, успокаивающе произнес Окунев. Размеренно продолжил: – Вы уехали от Сальниковых в половине третьего. А потому вы просто физически не могли этого сделать. Меня интересует другое: что вы видели до отъезда. Может быть, заметили что-то необычное, что-то привлекло ваш взгляд…
Уважительные, деликатные манеры муровца разительно отличались от приемов местного следователя, так давившего немаленькой «квадратной» массой на свидетельницу, что Ника постоянно чувствовала себя многократно виноватой и отвечала практически односложно. Связанная речь давалась ей с трудом.
Сейчас, вспоминая по просьбе Окунева вчерашний кейтеринг, она легко подбирала нужные слова и всей душой старалась быть полезной. Правда, получив которую по счету шокирующую новость, она с трудом смогла припомнить имя девочки, на празднование двенадцатилетия которой ее пригласили Сальниковы. Хотя три дня назад вычерчивала цветной мастикой имя «Катарина» на многоярусном бисквитном торте.
– Как видите, я мало что могу сообщить, – загрустила в итоге. – Непосредственно в доме я практически не побывала.
– Мы знаем, знаем, – бархатно подтвердил Окунев. – Там две кухни – одна рабочая, для прислуги, вторую называют «хозяйской».
– Да. Сальникова иногда любит приготовить сама что-то эдакое…
– И это нам известно. Вы были только на рабочей кухне и веранде, где занимались детьми.
– Угу. Из кухонь есть прямой выход на веранду, так что через дом я не ходила. У Сальниковых пробыла… два с половиной, три часа. Убрала за собой. Поехала домой. Когда поднималась к квартире, мне кто-то позвонил и сделал тот самый фиктивный заказ.
– В точности повторивший сделанный ранее Сальниковыми? – попросил еще раз подтвердить муровец.
– Да, в точности – «Итонский беспорядок». Я быстро собралась, пропустила к себе Свету, заперла ее и уехала. Остальное, что было в поселке, вы уже знаете.
Окунев откинулся на спинку дивана, закинул ногу на ногу, демонстрируя отличные щегольские ботинки, и перевел взгляд на следователя:
– Интересно получается, да?
Махновский, видимо не нашедший в «кондитерской» истории и крошки интересного, мрачно насупился. В комнате повисло тягучее молчание, задумчивые коллеги перебрасывались разнонастроенными взглядами, возникшее напряжение попытался разрядить капитан Максим:
– А вы ее погадать попросите, – хмыкнул. – Все-все расскажет. И пофилософствует попутно.
– Погадать? – уцепился за шутку Окунев и оглянулся на стушевавшегося практиканта, пристроившегося рядом с понятыми. – Ну надо же, Сережа… Как по твоему заказу: дельфийская пифия в помощь следствию. У нас, знаете ли, господа, по дороге интереснейшая дискуссия завязалась…
– Ковалев! – внезапно рыкнул следователь. – Чего застыл, уши развесил? Нарколога уже нашел?! – То ли приехавший антипод, Игорь свет Станиславович, непомерно раздражал Махновского, то ли взбесил факт вероятного развала налаженного было расследования, но сорвался он на подчиненном.
Макс дернул уголком губ, выдержал пудовую паузу и поинтересовался:
– А он еще нужен? Нарколог или Николаев?
– Брысь! Исполнять!
Ковалев приложил ладонь к несуществующей фуражке, развернулся на каблуках и вышел. Из подчиненных в комнате остался только застыдившийся стажер Сережа с совершенно пунцовыми ушами; исподволь, но заинтересованно косящийся на «пифию». Дамы-понятые к подчиненным не имели отношения, но слушали не менее внимательно, заинтригованно.
Окунев оглядел мизансцену, сбил щелчком пальца невидимую пылинку с колена. Потом расплел ноги, сел прямо и перевел взор на свидетельницу:
– А скажите-ка, пожалуйста, Вероника Дмитриевна, кто из обслуги или гостей заходил к вам на рабочую кухню? Меня интересует время, когда вы уже закончили свое представление, а не когда готовились к нему.
– Кто заходил? – Кулинар задумалась. – Домашний повар, Ангелина Яновна. Я навела порядок на рабочем месте, переоделась, Ангелина Яновна пришла принять парад… Еще приглашенные официанты заходили, за шампанским, оно стояло в рабочем холодильнике… Ой! Вру. Официантов я видела до анимации. Когда закончила, они уже не появлялись, начали опустошать другие винные хранилища.
– Вы хорошо это помните? Никто-никто из них не заходил на кухню?
– Да, точно помню, потому что я тогда подумала: пока никого нет, можно быстро поменять рабочую куртку и блузку на уличные. Но потом все-таки прошла в санузел возле кухни и переоделась там.
– Сумка с вашими вещами в тот момент оставалась в кухне?
– Да. Я переоделась, вернулась, как раз пришла Ангелина Яновна, и мы попрощались.
– Жаль-жаль-жаль, – пробормотал муровский майор, надул щеки и поглядел на местного следователя, уточняя: – Жаль, что Вероника Дмитриевна никого не видела. Эксперт уже осматривал входной замок?
– Да, внешних повреждений нет, – невнимательно сказал Махновский, прислушивающийся к шуму, доносившемуся из открытой на площадку двери.
В подъезде раздавались скандальные женские вопли, довольно скоро причина переполоха появилась в комнате: мотающийся, как ковыль на ветру, сантехник Николаев. В драных тапках и с закрытыми глазами. Соседа держал за шкирку Ковалев, которого хватала за рукав мамаша Виктора, Зинаида. Устав справляться с ними обоими, – Николаев никак не хотел стоять прямо, рвался прилечь под ноги оперативника, Зинаида никак не отцеплялась, – капитан швырнул Витьку на диван, откуда тот едва не сполз. Но его вовремя поймал у пола стажер. Переместил перпендикулярно и для верности подсунул под сантехнический локоть диванную подушку.
«Надо будет наволочку постирать», – машинально взгрустнула Вероника.
В гостиной бушевала тетя Зина.
– За что?! – вопила, потряхивая сухонькими кулачками. Растрепанная, в ситцевом халате из магазина экономкласса. Бесцветные и блеклые глаза перебрасывали взгляд с одного мужчины на другого, тетя Зина пыталась вычислить здесь командира – кому конкретные претензии бросать? – Мой сын всю ночь дрых! Как пришел…
– Когда пришел? – перебил вопли следователь.
– Дак это… – внезапно успокоившись, задумалась мамаша. – Когда по НТВ «ДНК» началось. Его Мишка привел, – поглядела на Ковалева, – дружок из первого подъезда.
– А «ДНК» у нас… – начал Махновский.
– В половине пятого, – доложила тетя Зина. Поглядела на молчавшую Веронику и, внезапно выставив на нее указательный палец, прошипела: – Все ты, шалава! Ты! Приваживала Светку, да?! – и плюнула: – Чтоб тебе пусто было, сволочь!
Вероника возмущенно распахнула глаза. Собралась сказать, что не приваживала, а прятала от ее сына-драчуна, из жалости! А в целом они со Светой даже не приятельствовали, на чаи да сахары друг к другу не ходили. Но не успела, так как взревел майор юстиции Махновский:
– Тихо всем! Ковалев, обеспечь порядок!
Максим протянул руку к Зинаиде, та увернулась, не собираясь оставлять сыночка в лапах бестрепетного закона, и взвизгнула:
– За что хватаете трудящегося человека?! Он выпить, что ли, не имеет права в выходной?! Я вас…
– Зинаида, – в гостиной зазвучал невозмутимый голос Лорхен, – выйди.
Матушка сантехника, вероятно в пылу ссоры не заметившая Лору, развернулась, мотнув подолом застиранного халата. И застыла, жуя губы и втыкаясь ненавидящим взором в льдисто-серые глаза напротив. Скорее всего, подбирала ругательства.
«Какой разительный контраст», – подумала Вероника. Ровесницы, но Зинаида выглядит на пять лет старше, Лорхен на десяток лет моложе. С появлением сантехнической матушки в комнате запахло подгоревшими котлетами, а до того витал деликатный тонкий аромат туалетной воды Лорхен, облагораживавший атмосферу комнаты, с избытком переполненной прокуренными мужиками.
Зинаида, одернув полы халата, обвела негодующим взглядом точеную фигуру Лорхен, облитую струями шелковистого домашнего костюма – нежно-голубого, поблескивающего. Горделиво вскинула подбородок и промаршировала к выходу. Ей вслед икнул вновь засыпающий сынок.
– Спасибо, – неожиданно поблагодарил Окунев. Обменялся с Лорхен понимающими взглядами хорошо воспитанных людей и обратился к следователю: – Анатолий Васильевич, может быть, освободимся от присутствия и… мгм… гражданина?
Махновский согласился, что сантехник в растянутых трениках и майке-«алкоголичке» антураж и микроклимат отнюдь не оживляет, и приказал Максиму:
– Сопроводи.
– Куда? К нам или наверх? К маме.
– К маме, – расстроенно постановил майор. – А потом сходи к этому… дружку из первого подъезда. Опроси.
Капитан Ковалев шагнул к подозреваемому:
– Ну что, друг ситный. Пошли домой. Попросишь мамку свечку за здоровье органов поставить.
– Лучше поллитру, – невнятно просипел сантехник и, презрев протянутую руку «органов», самостоятельно поднялся на ноги. Тут же качнулся на стажера, но и этот представитель органов не оплошал, подставил колыхающемуся Витьке крепкое плечо.
– Итак, Анатолий Васильевич, мы остановились на замке входной двери, – сказав это и не дожидаясь отклика, солировавший заезжий муровец поглядел на хозяйку квартиры: – Нам, Вероника, увы, придется изъять ваш замок для более детального исследования.
Из угла, где стояла скрестившая руки Нора, донеслось сочувственное:
– А Витька, наш сантехник-слесарь, в дупель. Кто ж ей новый замок-то поставит?!
– У меня их два, – чуть слышно произнесла Вероника и потупилась, покрутила пальцами пуговку на клетчатой рубашке с короткими рукавами. – Вы ведь снимете нижний, на который я обычно дверь запираю? Но есть еще верхний, английский, я им почти не пользуюсь. Так что берите, если это поможет Витьку оправдать. Я, кстати, тут подумала: мужу Светлана дверь не открыла бы, а если бы он стал замок вскрывать, то заперлась бы на железную щеколду.
– То есть в виновность Николаева вы уже не верите?
– Сомневаюсь, – уклонилась Ника.
Окунев поднялся из кресла. Достал из кармана две визитки, одну из которых положил на журнальный столик:
– Вероника, позвоните мне, пожалуйста, если что-то вспомните. Мы еще с вами встретимся. – Вторую визитку протянул Махновскому: – Анатолий Васильевич, не буду вам мешать, откланиваюсь. Будем на связи?
С видом «а куда ж я денусь» майор засунул картонный прямоугольник между бумагами. Молча кивнул.
– Удачи, – пожелал муровец. Прихватил ничем, кроме крепкого плеча, не проявившего себя стажера и покинул место действия.
Местные слуги закона задержались тоже ненадолго. Махновский попросил понятых подписать протокол, наконец, приехала машина, забравшая тело Светы. Когда по прихожей понесли тяжелый черный пакет, Нора, как и Лорхен, оставшаяся оказать моральную поддержку Веронике, громко и судорожно всхлипнула.
Чужие все ушли. И некоторое время в гостиной стояла замороженная тишина, показавшаяся даже непривычной. Потом Лорхен шагнула к Веронике, крепко обняла ее и, поглаживая по вибрирующей спине, шепнула готовой заплакать девушке:
– Тихо, тихо, душа моя! Все закончилось, сейчас ты пойдешь к нам и пообедаешь, Нора приготовила долму…
Упомянутая домработница подошла сзади и сочувственно добавила:
– А после я тебе помогу здесь прибраться. Натоптали ж, черти! Ты б хоть ковер перед ними скатала, что ли. Выбивай его теперь.
– Химчистку закажу, – пробормотала Вероника. – Спасибо, девочки. Но можно я вас попрошу… ни слова обо всем этом, ладно? Я больше не выдержу. Правда.
Лорхен оплела пальцами плечи Ники, отстранила ее от себя и вгляделась в бледное девичье лицо с трясущимися губами.
– Конечно. Ни гугу. Правда, Нора? Нашей Ничке надо отвлечься.
Если в подростковые годы Вероника принималась мечтать о женском счастье, то неясные образы некоего, в общем привлекательного, мужчины и парочки очаровательных детишек – резвого мальчугана и малышки с задорными хвостиками из волос – зачастую мелькали на фоне кремово-бежевых стен, шелковых портьер и светлой мебели без лишних «антикварных» завитушек. Райская женская доля легко воображалась Никой в интерьерах тети Лоры.
Едва у фрилансера-кондитера Полумятовой появилась возможность косметически подремонтировать квартиру и обставить ее в своем вкусе, то, очень постаравшись отчаянно не обезьянничать, она превратила свое жилище в «филиал семьдесят шестой квартиры», как пошутила мама. Исключение сделалось только для кухни – Лорхен не любила стерильный белый цвет, а Вероника как раз и добивалась подобного эффекта: кухня, где готовятся яства по заказам, должна производить впечатление образцовой операционной.
За Лорхен Ника, разумеется, угнаться не старалась. Мошна не позволяла. У Лорхен было три весьма небедных мужа, с которыми она последовательно разводилась. И удачливый сын Алексей (Алекс), отъехавший в Швейцарию, где продолжил обучение банковскому делу, встретил «любовь всей своей жизни» Амели – из семьи потомственных банкиров, на минуточку! – женился и остался в заграницах. Женился, правда, не так быстро. Вначале семья приняла в штыки российского бойфренда Амели. Но позже…
«Позже», как подозревала Вероника, было связано с появлением в швейцарских Альпах бесподобной мамы потенциального жениха. Лорхен способна обаять не то что банковского воротилу-папу, но и маму, бабушку, всех троюродных родственников и каждого домашнего питомца, включая попугая и хищных рыбок, сквозь стекло аквариума.
Пристроила сына в хорошие руки, что называется, и продолжила «неспешный пеньюарный образ жизни», как сама пошучивала.
Ни одного дня, кстати, не проработав. Призвание, считай, работа Лорхен – быть просто женщиной. Обворожительной, беспечной, неземной. Если бы она заявила какому-то из мужей, что собралась повкалывать даже не на чужого, а на родного дядю, то супруг, скорее всего, вызвал бы к ней психолога или моментально пристроил в клинику неврозов. Проверил, что с женой не так.
Если говорить о кумушках-соседках, никто из них не понимал, как Лорхен отказалась от Рублевки и вернулась в свою старую квартиру. В пятиэтажный дореволюционный дом, похожий формой на скамейку с крохотными ножками. Чего ей не хватало? Симпатичный бородатый муж, слегка похожий на последнего российского императора, прислуга, бассейн с оранжереей, денег – хоть стены особняка ими обклеивай…
Кумушкам Лора, разумеется, ничего не объяснила, перед подругой детства, мамой Вероники, скупо отчиталась: «Он начал меня слишком утомлять. Любовь прошла».
Все.
Как вечный раздражитель, шикарная ухоженная Лорхен показывалась во дворе перед сидящими на лавочках тетушками, и тут надо добавить, что каждая из них отлично знала, как досадить элегантной даме. «Добрый день, Лариса Петровна», – елейно здоровался кто-то из соседок.
Лорхен стискивала челюсти, усаживалась за руль «Вольво С70» и выезжала из двора, как ведьма в ступе. Свое имя-отчество она ненавидела до зубовного скрежета! Просила называть ее Лорой, маме Вероники позволялась «Лорхен». Чуть позже эта честь по наследству досталась Веронике, с просьбой изъять из обращения «тетю».
А вот от верной домработницы терпелось даже «Лорка, твою мать! Опять забыла, что я кашу тебе сварила?! Сама ж просила, а теперь все скисло. Хотя бы в холодильник убрала…» Когда-то Нора была школьной пионервожатой Лорхен. Через годы, в середине девяностых, они случайно встретились на улице, когда последняя была благополучно замужем за первым мужем и только-только сына родила…
Нора, по ее словам, в то время подыхала с голоду. Стояла у метро и торговала всем, что еще осталось вынести из дома, и сигаретами поштучно. Припомаженную даму в норке замерзшая вдрызг бывшая пионервожатая узнала не сразу, когда та с ней заговорила, неожиданно заплакала, размазывая заледеневшими варежками слезы по обветренным щекам…
Добрая Лорхен, в свою очередь, уверяла, что это Нору ей Господь послал. На следующий день у ее сына появилась не няня, а мечта! За более чем четверть века пионерка и вожатая стали ближе кровных родственников. Нора, что совсем не удивительно, стала крестной мамой Алексея.
В середине нулевых пионервожатая, правда, ненадолго сбегала замуж. Но быстро разочаровалась и порадовалась, что продолжала Лоре помогать уже на Рублево-Успенском шоссе. Хотя было б очень странно, если бы Лорхен не приняла обратно свою верную подругу – любого мажордома заставила б подвинуться! Даже рублево-успенский муж называл Нору «наш верный Санчо Панса».
К слову стоит отметить, что внешне Нора – полная противоположность опереточному низкорослому крестьянину. Нике, например, она отчаянно напоминала черепаху. С круглой лобастой головой на тонкой шее, круглыми глазами и недоразвитым скошенным подбородком. Губы тонкие, верхняя чуть выступает вперед, нависает над нижней и делает рот похожим на черепаший клюв. Иногда Вероника думала: «Может, подарить ей черепашку?.. Наверное, они друг другу понравятся». Но так и не подарила, застеснялась.
Когда-то на площадке третьего этажа было четыре квартиры, потом Лорхен выкупила соседнюю и объединила со своей. Нора энергично руководила небольшим хозяйством вместительных четырехкомнатных апартаментов Лоры. Следила за порядком и устраивала перманентные разборки с кумушками-аспидами, что досаждали ее бесподобной, единственной в своем роде Лорочке.
В том, что Лорхен уникальна и ангельски прекрасна, Ника была полностью согласна. Как та сегодня согласилась быть понятой, положа руку на сердце, никак не понимала. Лора и полиция? Две несоприкасающиеся вселенные. Объяснить ее безусловно решительный поступок можно только тем, что, узнав о трагедии, Лорхен отправилась оказывать моральную поддержку, держать тонкие пальцы на пульсе расследования. И с Зинаидой, надо признать, справилась гораздо лучше полицейских. Движением брови и парой слов выставила вон главную дворовую скандалистку. Сейчас, с безошибочностью камертона чувствуя верную ноту, вела застольную беседу, чтобы позволить Веронике расстаться с тягостными мыслями:
– Как думаешь, Ничка, может, навестим Машеньку и Диму? Я давно твою маму не видела, она совсем вросла в свои бесконечные грядки…
– Угу, угу, – поддержала тему домработница, шустро работая ложкой, доедая борщ. – Съездите, съездите, чего дома торчать.
– Когда ты им звонила? – поинтересовалась Лорхен.
Вероника заставила себя сосредоточиться.
– Вчера. Когда с анимации от Сальниковых ехала.
– У Машеньки и Димы все хорошо?
– Да. Как обычно, – внезапно улыбнулась, – мама отправила мне фото тыквы-рекордсменки, сама на ее фоне. Поехать, что ли, вправду? Завтра, в понедельник, у меня анимация в детском садике, после двух я свободна до вечера среды…
Нора отодвинула опустевшую тарелку и удовлетворенно выдохнула:
– Эх! – громко.
Лорхен с Вероникой поглядели на нее, обе предположили, что «эх» связано с похвалой самой себе за борщ. Но домработница продолжила неожиданно: – А какой мужик-то был, девчонки… Конфетка! Марципан.
Первоначально у собеседниц Норы не получилось ни к чему, точнее, ни к кому привязать ее последнее высказывание. Но, впрочем, марципановая аттестация довольно быстро пристегнулась к капитану Окуневу. Так как других «эх-мужиков» в последнее время на их общем горизонте не мелькало.
Поглядев на мечтательную Нору, уставившую слепой взгляд на аппетитный натюрморт на стене, Лорхен опустила лицо к столу. Пытаясь спрятать улыбку, начала покусывать губы, исподлобья глянула на Веронику… Та пучила глаза, так как их выбивал из глазниц рвущийся из горла хохот. Ранее любой мужчина получал от Норы максимум «ничего себе, приличный», чаще «дурак, но деньги водятся». И все это относилось к окружению Лорхен, поскольку на своей личной жизни Нора выставила жирный крест: «Да ну их. Только нервы треплют».
Заметив странную реакцию девчонок, Нора бросила:
– Чего?
И тут они расхохотались, причем все. Поскольку Нора тоже подцепила бациллу смеха, вначале прыснула тихонько: «А чё? Вполне себе съедобный», потом загоготала наравне с Никой и Лорхен.
Смеялись так, что заболели животы. Наверное, в этом хохоте была капля истеричности, они перенервничали и слишком долго сдерживались, теперь выплескивали накопившееся. Нора пыталась навязать подругам обсуждение красавца-муровца, но Лорхен только отмахивалась: «Умоляю, хватит! Конфетный капитан, ой не могу…»
Но Нора только добавляла жару:
– Мне, пожалуйста, полкило этого завесьте…
– И мне на вынос граммов семьсот упакуйте! – поддержала ее хозяйка, и Вероника чуть не рухнула под стол.
Угомониться получилось не быстро, лишь когда Нора, не любившая долму, но изумительно ее готовившая, культурно предложила чаю.